Текст книги "Жара"

Владимир Славкин, Мария Славкина
Жара

© Славкин В.С., 2019

© Славкина М.В., 2019

© ООО «Издательство «Вече», 2019

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2019

Сайт издательства www.veche.ru

Четверг, 5 августа 2010 года

Никогда еще Анна Германовна Захарьина так не восхищалась достижениями научно-технического прогресса, как в вагоне первого класса скоростного поезда «Сапсан», уносившего ее с семейством из Москвы в Северную столицу. У входа в вагон было устроено электронное табло, на котором высвечивались значения мгновенной скорости поезда. 203 км/ч, 212 км/ч и так далее. Поезд летел ровно и мощно. Просторные кресла с удобными столиками. Мощный кондиционер. Молодые симпатичные девушки-проводницы. Не поезд, а мечта! Конечно, Анна знала, что в Западной Европе или Японии комфорт на железной дороге давно стал обычным явлением. А вот теперь прогресс дошел и до нас. Совсем недавно на Николаевской железной дороге запустили быстрые и удобные «Сапсаны». Красота! «Во всем этом техническом великолепии есть какая-то особая прелесть», – думала Анна.

– Будьте добры, стакан воды, – не без удовольствия попросила она изящно дефилирующую по вагону проводницу. Девушка была очень привлекательна и знала об этом, а стильная униформа выгодно подчеркивала все изгибы ее отличной фигуры. Проводница одарила Анну лучезарной улыбкой:

– Одну минуточку. – И уточнив, какую воду, с газом или без, желает пассажирка, фея «Сапсана» упорхнула за «водичкой для мамочки из бизнес-класса», как она объяснила своей напарнице. Та лишь со знанием дела кивнула:

– Ага, симпатичная такая.

Милые бортпроводницы и подумать не могли, что «симпатичная мамочка из бизнес-класса», ласково обнимающая маленькую дочку, – ни много ни мало государственный советник юстиции третьего класса, старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре Российской Федерации. За плечами, казалось бы, беззаботно смотрящей в окошко женщины были десятки опасных расследований, а ее незаурядные аналитические способности уже давно стали «притчей во языцех» в невеселых коридорах «органов». Служительницы РЖД очень сильно удивились, если бы узнали и возраст Анны. На вид – не больше 30, хотя недавно ей исполнилось 43 года. Ни морщинки, прекрасная кожа, стройная и подтянутая фигура. Как ей удавалось сохранять внешность при таких «делах», не понимал никто. «Ведьма, наверное», – шептались коллеги. Правда, сейчас работа для нее, казалось, была где-то в далеком прошлом. У Захарьиной шел последний месяц трехлетнего отпуска по уходу за ребенком. Три года абсолютного счастья, радости, спокойствия.

Утопая в удобном кресле новенького «Сапсана», Анна наслаждалась комфортом и дорогой. «Как хорошо!» – думала она, совсем позабыв о причине поездки, а она была совсем невеселой. Анна с семьей фактически бежали из Москвы. Из любимой Москвы. Из любимого Подмосковья. А виной всему стала чудовищная жара, обрушившаяся на центр европейской части России и приведшая к страшным лесным пожарам, плотным кольцом, окружившим столицу. Обычно скучающие и мающиеся от безделья журналисты соревновались в устрашающих заголовках: «Москва в дыму», «Выжить в мегаполисе», «Горящее лето». Смог стал главным героем дня. Особо въедливые журналисты рассказывали, что сам термин возник в начале XX столетия, когда некий доктор Генри Антуан восоединил два слова Fog and Smoke для обозначения «дымового тумана» Лондона. Но то, что творилось в Москве, это был не лондонский смог. Все было гораздо хуже. Гарь и копоть висели в воздухе плотной завесой. Видимость не превышала расстояния вытянутой руки. Дышать было невозможно. Легкие не справлялись. Находиться на улице и в некондиционированных помещениях было небезопасно.

Обычно семья Захарьиных проводила лето на даче в старом академическом поселке Можженка недалеко от Звенигорода. Но и здесь воздух был ужасен. Гордость западного Подмосковья – Москва-река – не приносила прохлады и свежести. Смог окутывал всё. Люди постарше припоминали, что даже в тревожные дни лесных пожаров 1972 года было все-таки легче. Сейчас же никакого ветра, никаких дождей. Непрерывная мучительная жара. Чудовищная погода создавала звенящую в воздухе напряженность. Люди становились раздражительными, конфликтными или, наоборот, подавленными. Особенно плохо было тем, у кого были проблемы со здоровьем. Женщины и дети держались из последних сил. Так и в семье Захарьиных ситуация была крайне тревожной. Когда смог окутал столицу, Верочка, которой вот-вот должно было исполниться три года, стала кашлять, хрипеть, сипеть. По ночам девочку мучили приступы удушья. Маленький организм не принимал отравленный воздух. Нужно было что-то делать.

На семейном совете было принято решение срочно увозить девочку из Москвы. «Еще немного – и хронику ребенку устроим, это я вам как врач говорю», – била тревогу бабушка. Но вот мнения, куда увозить Веру, разделились. Сама Лидия Николаевна была убеждена, что нужно бежать в ее любимую Прибалтику. «В Паланге сейчас хорошо, – мечтательно говорила она. – Надо срочно пробиваться в какой-нибудь пансионат или через агентство снять домик в частном секторе. Наверное, все стоящее уже забронировано. Ну да ничего. Уж как-нибудь. Продукты там прекрасные. Я буду готовить, кормить вас».

Однако вариант с Прибалтикой был отвергнут. Максимум, что мог позволить себе Федор, супруг Анны, занимавший пост начальника службы безопасности российско-швейцарской нефтяной компании Юнгфрау, – это отвезти и устроить семью на месте. Уйти в отпуск в столь тревожной ситуации, когда объекты нескольких европейских «дочек» Юнгфрау буквально были окружены полыхающими пожарами, он не мог. «Не имею морального права, – говорил Федор. – К тому же, Лидия Николаевна, вы совсем забыли о визах. Вере и Анне нужно оформлять Шенген, а это время, даже с учетом всех связей и знакомств».

– Бросьте вы, – успокоил всех Герман Владимирович, – не надо ничего выдумывать. Надо ехать на Карельский перешеек, на берег Финского залива. И жары не будет, и воздухом чистым подышим. У меня есть одна знакомая – она уже много лет в турбизнесе. Я с ней созвонюсь, она устроит нас в хороший отель где-нибудь в Репино или Зеленограде. Анюта, ты не забыла, как в детстве отдыхала в поселке Солнечное? Все будет в самом лучшем виде, я организую. – Тут, правда, по лицу нейрохирурга пробежала какая-то тень. – Я, конечно, буду мысленно с вами. Но у меня сейчас несколько таких операций, отказаться от которых я не могу. Экстренный случай, как говорится… Но ничего, вы будете близко, и я буду приезжать к вам. Сделаю операцию и приеду. Потом вернусь, опять сделаю операцию и приеду. Так мы с Федей и будем работать вахтовым методом.

Все остальные члены семьи согласно закивали.

– Значит, Федор, ты отвезешь их, а я потом подскочу. Откладывать не будем. Верочку нужно срочно увозить. Так что я связываюсь насчет отеля.

И вот теперь поезд уносил их из задымленной столицы. Они уже проскочили Тверь, а смог только густел и темнел. Захарьина забеспокоилась:

– А что если и в Питере не лучше?

– Не может быть, – сказал Федор. – Я созванивался с нашими ребятами: погода хорошая, ветерок, все протянуто. Кстати, неудобно получилось, что я так и не сказал, что приеду. Но ты же категорически настаивала на своем инкогнито.

– Ничего, ничего. Как-нибудь обойдемся. Не хочу, чтобы ты на что-нибудь отвлекалась. Папу заверили, что нас будет встречать какой-то замечательный таксист, машина хорошая, так что как-нибудь сами.

Одного за другим членов семейства Захарьиных-Измайловых сморил сон. Уснули все. И хрупкая Анна, и могучий Федор. Маленькая Верочка положила голову на колени бабушки, которая сперва бдительно охраняла сон ребенка от всевозможных шумов и неудобств, но потом все-таки не устояла и сладко задремала. Постепенно уснули и другие пассажиры, счастливым образом вырвавшиеся из Москвы. Лишь несколько командировочных бодрствовали и негромко беседовали между собой. Оживленный вагон бизнес-класса «Сапсана» как-то вдруг притих, погрузившись в невидимую сонную пелену.

* * *

Неправдоподобно быстро поезд подкрался к Московскому вокзалу Санкт-Петербурга. Анна, искренне любившая Северную столицу, каждый раз поражалась гармонии и красоте этого замечательного сооружения, встречавших гостей города. Пережить столько событий, реконструкций, переименований. Да еще и совершенно новый темп жизни. Вокзал начали строить в середине 40-х годов позапрошлого столетия. И вот XXI век – космос, Интернет, гаджеты. А Московский вокзал стоит, работает. Анна обожала венецианские окна, изящные колонны фасада, просторные внутренние залы вокзала. Кстати, его творец архитектор Тон был создателем храма Христа Спасителя, которому, как известно, повезло гораздо меньше. В начале 30-х годов храм взорвали и на его месте начали строить Дворец Советов, который потом бросили и соорудили открытый бассейн «Москва». А вот храм железной дороги выжил, как и его брат-близнец Ленинградский вокзал в Москве.

Уже не первый раз Захарьина отмечала за собой, что в Санкт-Петербурге она почему-то перестает суетиться, куда-то бежать. В Северной столице она как-то сразу начинала замечать красоты архитектуры, вспоминать разные интересные истории, связанные с появлением разных шедевров. В разговорах сами собой появлялись поэты, художники, философы. Ей хотелось наслаждаться любимым городом, никуда не торопиться, впитывать, смотреть, радоваться. «Почему же в Москве так не получается?» – удивлялась Захарьина.

Не сговариваясь, Анна, Федор, Лидия Николаевна и маленькая Вера одними из последних покинули вагон и вышли на оживленный перрон. Прибывшие из Москвы по своему обыкновению сразу куда-то нервозно побежали. Народу была тьма. Но не заметить в этой толпе высокого широкоплечего мужчину с табличкой было невозможно. Как и обещал академик Захарьин, семью встречал надежный человек – проверенный и обязательный таксист.

– Борис Николаевич, – представился он.

– Федор, – ответил Измайлов, – а это наша семья. Моя супруга Анна, теща Лидия Николаевна и наша Вера.

– Сразу едем в Зеленоград или прогон по городу? – поинтересовался таксист, который меньше чем за минуту завоевал восхищение Верочки, усадив ее на тележку с чемоданами.

– Нет, Борис Николаевич, чем быстрее доберемся до места, тем лучше. Пойдемте грузиться.

«Черт возьми, – подумала Захарьина – а ведь Борис Николаевич похож на своего всемирно известного тезку. Что-то общее, только гораздо симпатичнее».

Беглецы из Москвы быстро подошли к красивой шоколадной Volvo ХС70, оборудованной специальным детским креслом, которое позволяло разместиться на заднем сиденье ребенку и двум дамам. Захарьины-Измайловы были счастливы. Как и обещал Федор, воздух был чист, температура не превышала 27 градусов, и московские изгнанники, задышавшие полной грудью, получали истинное удовольствие от короткого путешествия на Карельский перешеек.

Миновав город Зеленоград, машина плавно подкатила к приятному гостиничному комплексу, который своим названием позиционировал себя в духе времени как спа-отель.

Пока Верочка с бабушкой гуляли близ монументального крыльца главного корпуса, а Анна наслаждалась свежим воздухом и легким ветерком, Федор с помощью Бориса Николаевича быстро уладил организационные вопросы. Все дружно поднялись на пятый этаж, где были приготовлены два прекрасных двухкомнатных номера какой-то поражающей воображение площадью. «Каждый метров 100, наверное, – подумала Анна. – Не слабо».

– Ну а Верочку я беру к себе в номер, даже не спорьте, – твердо заявила Лидия Николаевна. Спорить с ней никто не стал. Анна и Федор знали, что любимая бабушка не поймет, если Вера будет жить не с ней. – А тебе, Аня, нужно отдохнуть. Декрет-то заканчивается. А что будет потом?

Вопрос был сложный, и Федор поспешил на помощь жене и сменил тему разговора:

– До чего же все-таки питерцы не любят нашу столицу и москвичей! Это просто цирк какой-то. Меня уже три человека неискренне грустными голосами спросили: «Ну как, плохо в Москве?» И когда я давал утвердительный ответ, глядя мне в глаза, уточняли: «Очень плохо?» Кстати, весь наш отель почти целиком забит «беженцами» из Москвы. Это хорошо, что мы еще вовремя спохватились с бронью.

Лидия Николаевна блаженствовала. Мысль о том, что обожаемая внучка дышит наконец чистым воздухом, наполняла сердце почтенной дамы чувством глубокого удовлетворения. Беспокоила только мысль: «Как там Герман в этом задымленном аду? Скорей бы он приехал к нам сюда».

После заселения и быстрой раскладки вещей семья Захарьиных-Измайловых двинулась на пляж. Короткая дорога была чудесной. Верочка удобно устроилась на плечах гиганта отца и чувствовала себя кем-то вроде поводыря слона. Было видно, что она получала огромное удовольствие от всей этой новой незнакомой обстановки. Это было первое ее путешествие. Прежде все дальние поездки сводились к маршруту Москва – дача, дача – Москва. А здесь такая прелесть!

Когда вся компания вышла на пляж, государственный советник юстиции третьего класса Анна Захарьина совершенно неприлично взвизгнула, не заморачиваясь никакими кабинками, сбросила легкое платье на руки матери и в чудесном бирюзовом купальнике бросилась в воду. «До чего же хороша», – подумал Федор. После рождения дочки Анна сильно изменилась. Она перестала злоупотреблять косметикой, ее красивое лицо с правильными чертами сияло естественной радостью материнства и счастья. Налаченные прически были отброшены и прекрасные русые волосы красивыми волнами лежали на плечах. Больше всего в новой внешности Захарьиной поражали серые глаза, неоттененные и неиспорченные столь любимыми ранее боевыми подводками, яркими тенями, обильной тушью. О фигуре нечего было и говорить. Анюта не растолстела и носила все те же платья и брюки, что и до беременности.

Ее купание выглядело достаточно комично. Неизбалованная побережьем Карельского перешейка, Анна совершенно забыла, что, пройдя по воде метров тридцать, можно только замочить колени. Именно поэтому у многих купальщиков не хватало терпения, и они начинали плыть, задевая животом дно. Так несколько раз пробовала и Анна. Но наконец она забралась хоть на какую-то глубину и поплыла в чудесной прохладной воде.

Пребывание на пляже перезагрузило несчастных беглецов из столицы. Море стало идеальным релаксантом, принявшим и растворившим усталость и нервозность последних дней. Лидия Николаевна заботливо водила Верочку по берегу и, как выражалась почтенная матрона, учила внучку мочить ножки в море. Оказавшись на берегу моря, девочка как по волшебству перестала хрипеть и кашлять, щечки зарделись здоровым румянцем, глаза заблестели. Даже с виду суровый Федор радовался как 15-летний парень, кувыркался, нырял, дурачился, махал огромными ногами и руками и раскатисто хохотал.

Так они провели на пляже часа два, после чего отправились на обед в отель. Кормежка оказалась более чем достойной: разнообразные супы, овощи, мясные блюда, соки и фрукты по системе «шведский стол». Отдых начинался прекрасно, о чем было во всех подробностях доложено академику Захарьину, который звонил уже два раза. Купание Верочки было заснято на видео и отправлено дедушке в Москву для просмотра.

В конце разговора Герман Владимирович обнадежил всех, сказав, что, по-видимому, присоединится к ним утром в субботу. «А потом, в воскресенье, – уточнил Захарьин, – мы вместе с Федором ночным поездом уедем в Москву. “Сапсан” “Сапсаном”, но можно пользоваться и “Красной стрелой”. Старый добрый поезд никто не отменял».

Все было чудесно. Еще никто и не догадывался, к каким волнующим событиям приведет их летняя эскапада.

Суббота, 7 августа

После завтрака семейство Захарьиных-Измайловых выстроилось у парадного подъезда отеля в ожидании приехавшего в Питер главы семейства академика Захарьина. Наконец уже ставшее «своим» такси Бориса Николаевича подъехало к крыльцу, и из машины вышел веселый энергичный мужчина, которого никто не решился бы назвать стариком. Герману Владимировичу уже перевалило за 70. Но весь его облик демонстрировал незаурядную силу, бодрость духа и какую-то удивительную расположенность к людям. Он был простым и легким человеком, заражавшим всех вокруг энергией и каким-то особым язвительным, но не обидным юмором. Федор Петрович, искренне любивший своего замечательного тестя, приветствовал его: «С приездом, товарищ чудотворец». Измайлов ни на минуту не забывал того чуда, когда четыре года назад нейрохирург вернул его к жизни после опасной схватки со злодеем, пытавшимся убить Анну. После теплого приветствия мужчины обговорили свой план эвакуации в Москву. Практическую сторону дела брал на себя Борис Николаевич, таксист с большими связями по части билетов и трансферов. Германа Владимировича повели сначала в номер, а потом Лидия Николаевна отправилась кормить мужа.

«Дадим им побыть вдвоем», – шепнул Федор Анне и предложил жене с дочкой пройтись по аллеям уютного парка.

Когда через некоторое время все собрались, Анна заметила, что отец чем-то встревожен и расстроен.

– Папа, что-то случилось? – с легкой тревогой спросила Анна. Она подумала, быть может, что-то произошло с пациентом отца в Москве.

– Нет, Анечка, что ты! Просто некоторые изменения в расписании. Мне только что позвонил Миша Розенфельд. Ты помнишь его?

– Конечно, помню.

– Так вот, Миша не так давно связался со мной, думая, что звонит в Москву. А я вот он, здесь. У него какие-то крупные неприятности. Он попросил меня о встрече. В четыре часа будет здесь, у нас. Кстати, спрашивал, где ты. Был просто поражен тем, что и ты здесь, на Карельском перешейке.

– А что у него стряслось, папа?

– Миша сказал, что это не телефонный разговор. Он ведь собирался выехать в Москву для встречи со мной, и скажу тебе откровенно, Аня, для встречи с тобой. Думаю, хорошего это ничего не сулит. Но ты ведь знаешь, кем для меня был его отец Борис Натанович. И, конечно, скажу тебе прямо, Миша – не тот человек, который склонен раздувать из мухи слона. Если что, то надо будет помогать.

– Пап, Михаилу, наверное, сейчас лет 60? – поинтересовалась Аня.

– Да, – сказал Захарьин. – Миша родился в 49-м году.

Неожиданно в разговор вмешался Федор.

– Интересные совпадения, – пробурчал он. – Герман Владимирович, я как раз сейчас на работе столкнулся с делами некоего Розенфельда. Но он, конечно, не ваш знакомый, да и моложе лет на 10.

– Все может быть, – философски произнес хирург-чудотворец. – Все может быть. У Миши, которого вы скоро увидите, есть младший брат Владимир. Ему сейчас где-то под пятьдесят. Этакий красавец с чисто римским носом.

– Да это он! Точно он! Красивый мужик. Есть, однако, подозрения, что он очень, может быть, не чист на руку.

– Ладно, посмотрим, – задумчиво подумал Захарьин. – Обедать надо идти.

Кормили в отеле превосходно. Еда была вкусная и, как выразилась Лидия Николаевна, не казенная. Всех особенно радовала Верочка, которая унаследовала от мамы волчий аппетит и полную неспособность шалить и кривляться за столом. Когда Федор смотрел на свою трехлетнюю дочь, он не мог скрыть умиления и родительской гордости. Девочка была хороша. Она гордо восседала на взрослом стуле и с нескрываемым интересом следила за манипуляциями официанток: кому что принесли, кому что дают. Полное отсутствие каких-либо диетических ограничений позволяло маленькой девочке постоянно пребывать в хорошем настроении и лопать все подряд.

Академик Захарьин вместе с зятем выпили на двоих бутылку хорошей водки, а дамы чисто символически пригубили сухое вино. Аня хорошо знала, что Федор Петрович вообще никогда не пьянел. Выпивал он редко. Но иной раз Аня думала: «Попробовать Феде, что ли, выяснить, какая доза алкоголя выведет его из равновесия?» Ни болтливости, ни возбуждения, ни сонливости, – ничего этого не было.

В 4 часа к крыльцу отеля подъехал скромный голубой Renault Logan, из которого вышел маленький человек с добрым и приятным лицом. Аня сразу же узнала «дядю Мишу», хотя и должна была признать, что за те годы, что они не виделись, мужчина сильно сдал. Он выглядел усталым, каким-то помятым и явно очень расстроенным. Опытный взгляд Анны фиксировал все это автоматически.

Тепло поздоровавшись с Анной и Германом Владимировичем, Михаил Розенфельд отвез свою машину на парковку, и вернулся к московским друзьям.

– Ну что, Миша. Давай сразу за стол? – радостно предложил Захарьин.

– Может, не надо? – отнекивался Розенфельд.

– Нет, надо, надо. Что ты! Столько не виделись. Не желаете ли позавтракать, отобедать, пополдничать? Не желаете ли клюквенного морса? – балагурил Герман Владимирович. Однако он видел, что-то не так.

– Анечка. Пригласи Федора, куда он делся.

– Известно куда, – хмыкнула Анна, – с успехом изображает слона. Возит Верочку.

Через несколько минут москвичи вместе с Розенфельдом собрались за столиком лобби-бара. Захарьин заказал напитки, кофе и тогда только оказался готовым к ведению разговора с петербургским нейрохирургом Михаилом Борисовичем Розенфельдом.

– Что-то ты неважно выглядишь? – со свойственной ему прямотой сказал Захарьин. – Здоровье-то как? Как молодая жена? Как мама? – строго спрашивал друг семьи Розенфельдов.

Ответ Михаила был как гром среди ясного неба.

– Плохо мама, – сказа он, – пропала мама. Не знаю, ни где она, ни что с ней.

– Как это? – вмешалась в разговор Анна Германовна. Для нее мысль о том, что ее собственная мама может куда-то исчезнуть, пропасть, представлялась чем-то фантастическим.

– Ладно, – сказал Захарьин, – вижу дело серьезное. Рассказывай по-порядку.

* * *

Коллега академика Захарьина, известный ленинградский нейрохирург, Борис Натанович Розенфельд прожил долгую интересную жизнь. Практикующим хирургом он стал в 1939 году, с первых дней войны оперировал во фронтовых госпиталях, а во время Сталинградской битвы руководил госпиталем на левом берегу Волги. За годы войны он сделал тысячи операций, многие из которых относились к области его узкой специализации – нейрохирургии. Ранения в голову были, к сожалению, частым явлением. В жестких полевых условиях, врач от бога, он выполнял операции, о которых в мирной жизни не смел бы и думать. Но военные годы сделали его другим человеком, научили никого и ничего не бояться. В 1943 году во время бомбежки немецкой авиацией санитарного поезда он получил тяжелое ранение – нога была повреждена очень серьезно. Но, несмотря на увечье, уже через полгода Борис Розенфельд встал к хирургическому столу. Кстати, хромота, дергающаяся походка и мефистофельская внешность наградили его тогда прозвищем «Хромой черт». В нем и правда было что-то мистическое. Чудом выжил в войну, ничего не боялся и потом. Так, в самый разгар борьбы с космополитами «Хромой черт» выступил на партийном собрании своей клиники с такой речью, что его близкий друг секретарь парткома Толя Севидов сказал ему через несколько месяцев: «Ну Борька, было бы у тебя одним орденом меньше, посадили бы тебя к чертовой матери». Тогда несколько месяцев каждую ночь Борис Розенфельд ждал ареста (он все прекрасно понимал, что ему грозит за подобные речи), но пронесло.

В 1947 году в послеблокадном Ленинграде он встретил будущую супругу – Эмму Марковну Натанзон, девушку красивую, с волевым характером, из интеллигентной ленинградской семьи. Когда началась Великая Отечественная война, ей только-только исполнилось 17 лет. Мама и бабушка категорически отказались от эвакуации из Ленинграда, и семейство Натанзонов угодило в чудовищную блокаду. В этой страшной ситуации Эмма не растерялась и пошла работать на оборонный завод. У нее были прекрасные руки и редкостное здоровье. Девушка с детства занималась легкой атлетикой, бегала, прыгала, толкала ядро, метала диск. Мама тогда говорила ей: «Что ты делаешь? Ты станешь похожей на мужика». Но такие были времена и мода. А может быть, и провидение. Незаурядные физическая сила и выносливость очень помогли Эмме – она быстро прошла курсы токарей и потом регулярно выдавала на заводе два плана. В тех ужасных условиях это отражалось на самом главном – продовольственном пайке. Эмма умудрялась «выработать» до 800 граммов хлеба в день. И это спасло их семью. В 1943 году Эмма вступила в ряды ВКП(б). Тогда это был поступок. Если бы Ленинград пал, у Эммы и ее семьи не осталось бы не единого шанса на выживание.

После войны Эмма Натанзон поступила в медицинский институт, где на практике познакомилась с хирургом Борисом Розенфельдом. Молодые люди полюбили друг друга, и эта любовь сохранилась между ними вплоть до смерти Бориса Натановича. В счастливом браке были рождены два сына: старший Михаил и младший Владимир. Разница в возрасте между мальчиками составляла 10 лет и больших антиподов, чем братья Розенфельды, трудно было себе представить.

Маленького роста, плохо сложенный, вечно стеснявшийся самого себя Михаил рос добрым, отзывчивым и очень удобным для всех мальчиком. Он никогда не требовал к себе особого внимания, старательно учился, каким-то непонятным образом со всеми дружил, помогал по дому. Как само собой разумеющееся, после школы он пошел по стопам родителей, окончил медицинский институт, успешно защитил кандидатскую диссертацию, стал хорошим практикующим нейрохирургом. Трудяга, скромный и совершенно бесконфликтный человек, на работе его все любили и уважали. В 30 лет он женился, но брак быстро распался, чему немало способствовала Эмма Марковна, не желавшая делить сына с кем бы то ни было, даже с собственной невесткой. «Как ты можешь так поступать?» – пытался образумить жену Борис Натанович. Но та только отмахивалась: «Не понимаю, о чем ты?» Миша остался жить с родителями, глубоко переживая свое одиночество.

Совсем другим был Владимир Розенфельд. Яркий, способный, красивый, он был тем, кого называют человек-конфликт. Его жизнь являла собой нескончаемую череду склок. На смену неуживчивости в детском саду пришли разборки с учителями и одноклассниками в школе. Скандальной оказалась и учеба в Ленинградском горном институте, из-за чего на втором курсе он перевелся в Москву в Институт нефтехимической и газовой промышленности имени Губкина. Несмотря на отвратительный характер, он блестяще учился, все давалось ему легко. Институт был окончен с красным дипломом, Владимир получил распределение в аспирантуру. Казалось бы, что еще? Но он продолжал быть всем недовольным, говорил, что не может реализовать себя в стране, где существует политика государственного антисемитизма. «Чего тебе не хватает? – спрашивал отец. – Ты бы пожил в наше время, в эпоху борьбы с космополитами и “дела врачей”». Но Владимир даже и слушать не хотел доводы коммунистов Бориса и Эммы Розенфельд. «Строй ужасный, страна гниет, надо валить отсюда», – думал он. Правда, пока был жив отец, эти мечтания так не обрели зримых контуров. Горячий сторонник эмиграции понимал, что такое чудовищное отступничество убьет отца. «Черт бы его подрал! – говорил Владимир в узком кругу. – Уперся старый осел, а поехали бы все вместе – какую помощь могли бы получить под его имя хоть в США, хоть в Израиле. Чтобы перекрутиться на первое время было бы вполне достаточно». Даже женитьба на очаровательной девушке Алине никак не снизила общую неудовлетворенность жизнью способного нефтяного инженера. «Уехать, уехать», – бредил Владимир. И вот случилось. Как только отец умер, он тут же выехал с женой на ПМЖ в Соединенные Штаты. На дворе стоял 1991 год. Все рушилось, но беглец был уверен – впереди его ждала новая жизнь.

Америка, однако, встретила его сурово. Работы по специальности не было. Мучился он ужасно. Пойти абы куда, лишь бы прокормиться, он не мог – терял статус. Выручала скромная зарплата Алины, которая устроилась по специальности инженером-химиком в небольшую фирму, продающую питьевую воду. Ему же приходилось перебиваться почти случайными заработками, связанными с интересом американских нефтяных компаний к углеводородным ресурсам на территории бывшего СССР. Но все как-то не складывалось. Он начал выпивать, развелся с женой. Будущее казалось беспросветным. Ему уже стукнуло 40, а ни кола, ни двора, ни работы. В голову лезли дурные мысли, но в один прекрасный день все изменилась. Произошла встреча, коренным образом изменившая судьбу Владимира Натановича Розенфельда.

* * *

– Герман Владимирович, в последние годы мама сильно сдала, – грустно начал свой рассказ Михаил Розенфельд. – Старческое слабоумие. Как врач вы понимаете. Здорово заметно это стало после 82 лет. Я уже не мог оставлять ее одну и нанял сиделку. Молодая женщина, украинка, зовут Оксана. У нее среднее медицинское образование и на этот счет я был спокоен, поручил маму ее заботе. Как-то сразу у них сложились хорошие отношения, мама очень привязалась к Оксане, в минуты просветления рассказывала ей разные истории о себе и папе, расспрашивала о невеселой жизни на Украине. Вот так вот все шло.

Потом надо сказать вот о чем. Еще до появления Оксаны произошла ужасная ссора между мной и Володькой, который по каким-то делам прикатил в Питер. Дело в том, что наша квартира на Московском проспекте была приватизирована на нас двоих, то есть на маму и меня. Володя тогда был далеко, к тому же в свое время родители, буквально наскребая по сусекам, устроили ему кооперативную двухкомнатную квартиру в Москве, которую он потом продал и какое-то время на вырученные деньги жил в Штатах. Так вот мама взяла и подарила мне свою половину нашего жилья. Вы же ее помните. Что в голову втемяшится, то она и выполняет. «Не хочу, чтобы ты связывался с наследствами, нотариусами и всякими формальностями», – говорила она мне. Почему-то этот факт вызвал у Володи ярость. Я вообще не думал, что братец настолько меркантилен и сварлив. Он тут устраивал маме всякие сцены, требуя все перерешить, но вы же понимаете, – он обратился к Анне, – что вернуть дарственную невозможно. Кончилось дело тем, что он избил меня и на какое-то время исчез из нашей жизни. Это было лет 7 назад. Все успокоилось, но как оказалось, это было затишье перед бурей.

Дело в том, что в какой-то момент я и Оксана поняли, что мы любим друг друга. Я сделал ей предложение, мы пошли в ЗАГС и расписались. Конечно, мы сделали неправильно. Не надо было все это творить за спиной у матери. Получилось, что мы поставили ее перед фактом, хотя о том, что мы спим вместе, мама знала, мы особо не конспирировались, все было хорошо. Но как только Оксана стала моей женой, отношение к ней матери изменилось на 180 градусов. В ее глазах она сразу стала интриганкой, нищей, которая желает устроить свои семейные и жилищные дела за счет сына Мишеньки. Мне она неустанно повторяла: «Вот умру я, она тебя прикончит и привезет сюда, на Московский проспект, своих украинских родственничков». Что я испытал в то время, описать невозможно. Мне хорошо с Оксаной и разрушить этот брак я не позволю. Я так и сказал маме. И надобно же такому случиться, что в этот момент в нашей жизни опять появился Володя. Видать, у него хорошо дела пошли, сложилась карьера. Он приехал в Россию уже не отщепенцем, а успешным бизнесменом. Учитывая его прекрасную внешность и какое-то новое умение подавать себя, он производил сильное впечатление. Мама ему тут же все рассказала, а он сразу заявил, что раз так – маме здесь делать нечего и он немедленно заберет ее к себе в Москву, где он в ближайшее время собирается жить…