Текст книги "Учебник по лексикологии"

7.2 Денотативная теория и синонимия

Для денотативной теории характерно вынесение сущности синонимии за пределы языка. Синонимами называются слова, обозначающие одно и то же «явление действительности». Сторонники теории отражения действительности в языке предполагают, что за знаками jump, leap, hop и spring стоит «один и тот же денотат» (Елисеева 2003: 42), т. е. что изменения, обозначаемые данными словами, существуют во внешней действительности как один и тот же процесс, обладающий своей собственной сущностью, не связанной со структурой языка.

Так, принято говорить об общей «денотации», присущей словам синонимического ряда (Арнольд 1986: 195). При этом все исследователи отмечают, что «полных» синонимов, т. е. таких слов, которые обозначали бы идентичные семантические комплексы, в языке практически нет (Арнольд 1986; Cruse 1986). В связи с этим, семантические составляющие, которые различают значения функционально близких слов, денотативная традиция называет «коннотациями» или «оттенками значения» (Арнольд 1986) или «подчиненными семами» (“subordinate traits”) (Cruse 1986).

Денотативная традиция предлагает различные классификации синонимов. Наиболее распространенной в отечественной традиции является разделение синонимов на «идеографические» синонимы, или, в некоторых классификациях, квази-синонимы, и стилистические синонимы. В качестве примера стилистических синонимов приводятся пары типа begin-commence и father-dad(dy). Стилистические синонимы определяются в денотативной традиции как слова, обладающие одинаковым денотативным значением, но разной стилистической «окраской», т. е. различной дистрибуцией по сферам общения, прежде всего связанным со степенью официальности или торжественности (Арнольд 1986: 198).

Примером идеографических синонимов может служить ряд jump-spring-leap-hop. «Идеографическими» называют такие синонимы, которые при общем «денотативном значении» имеют некоторые «понятийные» или «экспрессивные» различия, т. е. разные «оттенки значения» (Арнольд 1986: 198).

С точки зрения денотативной теории, рассматривая семантические связи между словами jump, leap, hop и spring, мы должны были бы посчитать их специфические интегральные категории «оттенками значения». Но это полностью бы противоречило природе значения слова как единицы человеческого языка, который позволяет человеку оперировать функциональными значимостями.

Более того, если мы обратимся к рассмотрению общих аспектов внутри комплексных интегральных категорий, присущих всем словам названного ряда (значимость быстроты изменения, например), мы увидим, что эти категориальные комплексы фиксируют тип изменений, который четко определен функциональной значимостью в отношении потребностей человека и не является «отражением» автономного, самодостаточного «кусочка действительности».

Категориальные составляющие “to get transferred suddenly and quickly into a different position” предполагают соотнесенность изменения со значимыми для человека критериями скорости, поступательности и равномерности. Бегущий по неровной местности человек, может совершать движения, которые заметно отличаются друг от друга, но поскольку его перемещение воспринимается как поступательное и равномерное, оно может быть в целом охарактеризовано как бег. Если же на пути бегущего встретится препятствие, которое для человека представляет собой сбой в равномерности осуществляемого действии, то перемещение будет охарактеризовано как leap или jump. В качестве примера можно привести типичный контекст, выдаваемый поисковой системой Google: “And ran. Down a hill, up a hill. I came to a gate and I leapt over and ran some more”. Дело в том, что бег по какой-то поверхности воспринимается как цикличное поступательное движение, а преодоление препятствия, воспринимаемое как единовременное усилие, обозначается иным словом.

Различия действий leap и to perform a change of leverage from one leg to another in the course of running которые можно «отразить» извне, «вырезав» движение человека из ситуативной модели, не так значимы, как может показаться с точки зрения денотативной теории значения. Различия в мускульных усилиях при беге по поверхности разного типа (в гору и под гору, скажем) не менее заметны и ощутимы. И, однако же, в английском языке нет двух различных слов, обозначающих бег в гору и бег под гору.

Англоязычное сознание выделяет leaping over a gate как отдельное действие не за счет непосредственно наблюдаемых различий в движениях, а за счет сценария, в котором объект gate представляет препятствие для движущегося и его поступательное преодоление невозможно. При этом нахождение по разные стороны этого препятствия воспринимается как изменение статуса движущегося – «под угрозой сбоя движения» и «в безопасности относительно препятствия».

Если при описании перемещения человека над препятствием будет значима степень совершенного усилия и его влияние на равномерность движения, то мы увидим четкие основания для выбора между leap и jump. Так, действия ребенка скачущего через небольшие лужи, будет охарактеризовано как jumping или, возможно, hopping, но не как leaping. Если же вам на пути встретилась огромная лужа, преодоление которой требует прервать движение и приложить чрезвычайное усилие для перемещения над ней, то это действие с большой вероятностью будет охарактеризовано как leaping. Возможность взаимозаменяемости этих слов в данном типе контекста будет зависеть от степени значимости произошедшего для структуры конкретного высказывания.

Точно такая же картина наблюдается и в случае с выражениями prices jumped и prices leapt. В отношении этих словоупотреблений разговор об общности «денотативного» значения как отраженного участка действительности, обладающего автономной значимостью, также безоснователен. Достаточно указать на то, что восприятие повышения цен как climbing, rising, jumping, leaping или soaring будет зависеть исключительно от критерия приемлемости данных цен для группы людей с определенными экономическими интересами и критериев скорости колебания цен в данной сфере экономической деятельности. Так, в сфере цен на нефть, критерии классификации их изменений как jumping, leaping или climbing будут одни, а в сфере цен на компьютерное обеспечение – несколько иные.

Другим примером идеографических синонимов считается пара alone-lonely, которые, обозначая одно и то же состояние человека, различаются «эмоциональной окраской» (Арнольд 1986: 198).

Если внимательно посмотреть на систему значений обоих слов, то можно увидеть четкие различия их интегральной категориальной схемы. Слово alone предполагает выделение объекта из группы идентичных объектов в какой-либо ситуации / по какому-либо признаку. Слово “lonely” предполагает отделенность некоторым препятствием одного объекта от исходной группы объектов, при наличии стремления к воссоединению.

Alone описывает статус выделенности субъекта, который может быть проблематичен с точки зрения отношений силы и безопасности, а также фиксировать исключительную иерархическую значимость субъекта. Например, фраза из Британского Национального Корпуса “You know as well as I do how dangerous it is for a woman alone on the roads – any pervert could pick you up!” говорит об уязвимом статусе субъекта со стороны других субъектов. “Meanwhile, it is Jesus alone on whom the Spirit rests in his fullness” предполагает проблему контакта с данным единичным субъектом для других субъектов и его особые иерархический статус. Тем временем фраза “He had made sure that Oliver was so lonely and miserable that he would be desperate for any friends, however criminal” представляет статус отделенности субъекта от группы как психологическое переживание субъекта.

Можно видеть, что «эмоциональная окраска» присущая словам alone и lonely абсолютно зависима от их категориальной структуры и не является автономной. Оба слова имеют отрицательный оценочный потенциал. У слова lonely он гораздо сильнее. При этом очевидно, что слово alone не «равновесно» по своей категориальной структуре слову lonely. Alone гораздо более амбивалентно в оценочном плане и, можно сказать, фиксирует более общее значение, чем слово lonely: “alone, unqualified, denotes the simple fact of being by oneself or itself” (Webster’s New World). Alone также способно к обозначению желательного компонента ситуации, что для lonely вообще не характерно: «Do you spend enough time alone?».

Таким образом, говорить о том, что слова alone и lonely обозначают один и тот же объективный признак, вообще не правомерно. Общие категориальные составляющие, могущие служить основой функционального подобия данных лексических единиц, фиксируют различные по сути переживания, выделение которых обусловлено потребностями человека, а не автономными качествами объективной действительности.

Содержательным в этом отношении представляется замечание Д. Круза о том, что такие квази-синонимы, или в соответствии с концепцией данного учебника, потенциальные синонимы, как alone-lonely, jump-leap, fog-mist и т. п. наряду с возможностью взаимозаменимости предполагают возможность противопоставленности в одном высказывании типа: “I was alone, but I didn’t feel <exactly> lonely”; “It was not exactly a fog – more of a mist”. Это положение можно проиллюстрировать следующим примером из Британского Национального Корпуса: “But to be alone is not, in the end, to be lonely, and there are those who discover that in the end they need no one but themselves, and that solitude is more than enough”. Замечательно, что толковые словари синонимов описывают именно такие категориальные отношения сопоставимости и противопоставимости между семантически близкими словами. Исследователи говорят о «степенях» синонимичности различных групп слов (Cruse 1986).

В связи с подобного рода наблюдениями Ю. Д. Апресян указывает на неадекватность термина «оттенок значения». По его мнению, различия даже между самыми близкими в семантическом отношении словами всегда носят функциональный характер. В связи с этим, он предложил вообще отказаться от критерия «взаимозаменимости» как обязательного свойства при исследовании синонимии. В качестве альтернативы он предлагает ввести критерий «смыслового тождества» при употреблении языковых выражений (Апресян 1974: 218).

Однако данный критерий определяется очень неясно. Он связан с концепцией «лексического параметра». Ю. Д. Апресян объясняет, что такое лексический параметр, через следующие примеры сочетаемости: (брюнет) = жгучий, (дурак) = круглый, (ошибка) = грубая. При этом общим лексическим параметром всех этих прилагательных в данных сочетаниях он предлагает считать «высокую степень качества».

Но данный принцип выделения «лексических параметров» на уровне словосочетаний представляется слишком формалистичным для исследования тех групп семантически близких слов (типа jump-leap-hop или alone-lonely-solitary), которые являются предметом описания в словарях синонимов. Сколько «лексических параметров» у группы слов должно совпасть, чтобы мы посчитали их синонимами? Ведь такие слова как bull и stud также употребляются сходным образом, как при разговоре о сельском хозяйстве, так и при метафорической характеристике людей. Должны ли мы посчитать эти слова синонимами? Такие рассуждения снова приводят нас к выводу о том, что говорить о синонимии на уровне минимального контекста непродуктивно.

В не меньшей степени это положение, проиллюстрированное рассмотрением так называемых «идеографических» синонимов, касается «стилистических» синонимов. Следует сразу отметить, что найти пару (не говоря уже о более развернутом ряде) «чистых» стилистических синонимов достаточно трудно. Поэтому во многих учебниках, как отечественных, так и зарубежных, приводится ограниченный набор примеров практически всегда включающий father-dad(dy) и begin-commence (Арнольд 1986; Cruse 1986).

Замечательно, что, говоря о стилистических синонимах, авторы не определяют термин «стиль» или, в англоязычных работах, «регистр» (register). Представления о существовании различных ситуаций общения, в первую очередь «формальных» и «неформальных», часто кажутся самоочевидными. Предполагается, что стилистические синонимы не имеют субстанциальных различий, просто употребляются в различных областях общения. Так, Д. Круз настаивает на том, что противопоставленность, характерная для квази-синонимов (“I was alone, but I didn’t feel lonely”), невозможна в случае со стилистическими синонимами. Он настаивает на бессмысленности обмена фразами типа: “Is that your daddy? Not exactly – it’s my father” (Cruse 1986: 286).

Однако стоит пойти на Интернет сайт www.fathermag.com для того, чтобы увидеть многочисленные названия статей типа “Not a father, a daddy!” или “Throwaway dads: the myths and barriers that keep men from being the fathers they want to be”. В чем же дело? Настолько ли формален «стиль», как кажется сторонникам денотативной теории? Посмотрим внимательнее на пару father-daddy.

Полисемия слова father четко демонстрирует нам, что интегральная схема этого слова предполагает способность к обладанию максимально надежным авторитетом, обусловленным принадлежностью к мужскому полу, возможностью контролировать, направлять и охранять других (“1 a man who has begotten a child; esp., a man as he is related to his child or children; … 4 a person regarded as a male parent; protector; 5 [F-] God, or God as the first person in the Trinity; …7 an originator, founder, or inventor; 8 any man deserving of respect or reverence because of age, position, etc.; 9 a senator of ancient Rome; 10 any of the leaders of a city, assembly, etc.: usually used in pl.; 11 [often F-] any of the early Christian religious writers considered reliable authorities on the doctrines and teachings of the Church; 12 [often F-] a Christian priest: used esp. as a title” – Webster’s New World). Ситуация наличия такого объекта предполагает исходящий от источника авторитета/ охранной функции императив по отношению к воспринимающему субъекту.

Слово daddy не обладает развитой полисемией. Однако можно предполагать, что оно фиксирует элемент ситуации, в которой субъект-источник охранной функции представляет собой, прежде всего, функцию заботы и не демонстрирует никакого антагонизма. Ребенок при этом представляется именно как существо, нуждающееся в заботе и опеке, а не в авторитете. Слово daddy употребляется в разговоре с маленькими детьми в ходе утешений, обещаний, уговоров и других ситуаций отеческого покровительства.

В сочетаниях типа “Daddy won’t be pleased about that” или “Daddy is tired today, he will play football with you tomorrow” слово daddy совершенно четко связано с характером упрека или отказа. Они осуществляются на фоне презумпции “your male parent is always your protector and wishes you well, he is never antagonistic towards you as such”.

Смена словоупотребления с возрастом, переход от daddy к dad или даже father связаны не просто с изменением «стиля» речи индивида. Ведь после определенного возраста люди не употребляют слово daddy по отношению к отцу даже в семье. Слова daddy, dad и father предполагают не просто «стилистическую окраску», а различные социальные отношения, связанные с представлениями о равенстве, ответственности и т. д.

Опять же, при том, что слово daddy уходит с возрастом из обращения к собственному родителю, вполне реальны ситуации, когда взрослый человек способен употребить слово daddy или mommy в качестве обращения. Даже в шуточном употреблении эти слова возникают в речи тогда, когда они структурируют ситуацию как отношения “older protector vs. a younger dependant in need of care and protection, which is his due, because he is incapable of protecting himself”.

Показательно, что в статье “Not a father, a daddy!” (ср. “God is not Daddy. God is Father”) речь идет о достаточно молодом человеке, который принял на себя обязанности по воспитанию троих детей, в то время как его жена уехала жить в другой город. Причем в статье внимание уделяется не адекватности его подхода к воспитанию детей, а именно формированию эмоциональной привязанности к детям и стремлению отца принять юридическую ответственность за них.

Итак, категории, различающие так называемые «стилистические» синонимы, по нашим наблюдениям, оказываются полноправными содержательными компонентами значения, как и категории различающие потенциальные синонимы, которые называются в денотативной традиции «идеографическими». Таким образом, определение синонимии путем поиска «объективного» сходства обозначаемых словами «кусочков действительности» не представляется продуктивным.

В традиционной отечественной лексикологии также принято разграничивать узуальную и окказиональную/ контекстуальную синонимию (Арнольд 1986; Уфимцева 1967). Контекстуальными синонимами считаются слова, разница в значении которых в данном контексте нейтрализуется. На самом деле, как мы видели, синонимия – это в принципе контекстуальное явление. Те слова, которые мы рассматривали в данном разделе как потенциальные синонимы, могут быть взаимозаменимы только в достаточно ограниченном ряде контекстов.

Когда говорят об окказиональной синонимии, то имеют в виду, как правило, функциональную близость слов более далеких друг от друга по категориальному составу, чем слова, традиционно рассматриваемые как синонимы в словарях синонимов. Так, И. В. Арнольд приводит в качестве примера контекстуальных синонимов слова “get” и “buy” в выражениях “I’ll go and get some bread”/ “I’ll go and buy some bread” (Арнольд 1986: 202).

Однако подобие этих выражений может быть обманчивым. Если человек выбирает слово “buy”, то он, скорее всего, озабочен вопросом траты денег, для него наиболее значимым аспектом проблемы, связанной с добыванием хлеба, является необходимость отдать за него деньги. Во втором случае, личные усилия, связанные с тем, чтобы дойти до магазина, представляются более значимыми.

Лексический выбор в таких высказываниях часто происходит абсолютно автоматически и редко осознается собеседниками как выбор. Однако, если вы приехали в гости, а тот, кто вас принимает, будет употреблять именно слово buy (сознательно или бессознательно), а не слово get каждый раз, когда идет за продуктами, то вы можете это заметить или отреагировать бессознательно – принести продукты или оставить деньги за проживание.

Другое дело, что в конкретном единичном высказывании разница, предполагаемая этими словами, может быть настолько мало значимой для коммуникативного события в целом, что действительно можно говорить о взаимозаменимости указанных вариантов. Однако минимизация разницы между словами get и buy не более зависима от контекста, чем потенциальная синонимия слов jump и leap.

А. А. Уфимцева приводит в качестве примера «речевой синонимии» ряд «дом»/ «жильцы дома»/ «соседи»/ «люди, живущие в одном и том же доме» (Уфимцева 1967: 36–37). При обсуждении элемента «дом» она указывает на то, что метонимическое значение «жильцы одного дома» зафиксировано в словаре Ожегова как ЛСВ 2 (Уфимцева 1967: 36).

Исследовательница настаивает на том, что функциональное подобие приведенного словесного ряда, является «речевым», т. е. относительно случайным, по сравнению с так называемой «языковой синонимией» (Уфимцева 1967: 36).

Методологически рассмотрение приводимого ряда представляет собой особую проблему, поскольку он включает в себя принципиально неравнозначные элементы: отдельные слова, элементарное словосочетание, и сложную синтаксическую структуру. То есть рассмотрение данного ряда сразу же выводит нас за рамки собственно лексикологической проблематики.

В целом же соотнесенность элементов типа дом/ жильцы дома и дом/ соседи демонстрирует всю ту же контекстуальную зависимость, характерную для всех наблюдавшихся нами синонимических рядов. Так, обращение представителя ЖЭКа ко всем жильцам дома погасить задолженность по квартплате, касается каждого жильца как отдельного социально-экономического субъекта. При этом, однако, в число адресатов такого обращения не входят несовершеннолетние дети и иждивенцы. В таком обращении вряд ли будет использовано слово «дом», которое подразумевает объединенность разнородных субъектов за счет обитания в одном пространстве.

Вполне можно предположить, что в разговоре, касающемся многоквартирного дома в большом городе, где связь между обитателями часто бывает малоактуальной, в ограниченном количестве ситуаций могут с одинаковой вероятностью быть употреблены варианты «весь дом» и «все люди в доме»: «Сделай музыку потише, а то всех людей в доме/ весь дом разбудишь».

Следует при этом отметить, что данное значение слова «дом» отнюдь не является «случайным». Наоборот, оно вполне соотносимо с целой моделью производных ЛСВ от таких слов как «школа» («вся школа», т. е. ученики, преподаватели и пр.), «город» («весь город», т. е. все его разнообразные жители, объединенные за счет использования совместного пространства) и т. д. Здесь говорить об «окказиональности» соотношений типа «весь дом»/ «все люди в доме», «вся школа»/ «все в школе»/ «ученики и преподаватели» совсем не корректно.

Таким образом, мы видим, что предлагаемая традиционной лексикологией классификация синонимических отношений не выдерживает критического рассмотрения. Она либо приходит в противоречие с сущностью значения слова, либо оказывается чрезвычайно формальной. Самым существенным выводом на данном этапе можно считать принципиальную необходимость исследования синонимических отношений на уровне высказывания, поскольку это явление относится к уровню макротекстовых отношений.