Текст книги "Кроткая заступница"

– Ну да, принесла костюм в упаковке и в фирменном пакете из гипермаркета.

– Странно. Если они любовники, то какие-то его вещи должны у неё быть. Хотя бы треники и футболка.

– Лиза, сейчас адвокат подъедет, и всё выясним. Что гадать-то?

Подъехала Ирина Эльханановна – маленькая сутулая старушка с некрасивым, но очень живым лицом. Сильно тонированные очки, которые она вынужденно носила из-за проблем со зрением, не могли скрыть азартного и радостного выражения её глаз, а улыбка была такой искренней, что Ирина Эльханановна казалась совсем молодой, несмотря на морщинистую, как печёное яблоко, кожу и совершенно седые волосы.

– Ведите злодея, – сказала она, устраиваясь сбоку от Лизиного стола, так чтобы можно было делать записи.

Вася привёл задержанного. Это оказался высокий и широкоплечий сухопарый человек, державший себя с достоинством, несмотря на обстоятельства.

Вежливо поздоровавшись со всеми присутствующими, Голлербах сел на приготовленный для него стул, отодвинув его как можно дальше к стене. Интуитивно Лиза поняла, что это не страх, не агрессия, а деликатность: он хочет оградить женщин от запаха, который мог приобрести после ночи в камере.

Вася Шаларь, присутствие которого было вовсе не обязательно, сел на подоконник и затаился. Лиза невольно позавидовала его энтузиазму.

Представившись, она сообщила, что вынесла постановление о привлечении Голлербаха в качестве обвиняемого. Лиза ждала возмущения, но он только кивнул. Может быть, просто не разбирается в юридических тонкостях и не видит разницы между задержанным и обвиняемым?

Она предъявила обвинение по части четвёртой статьи сто одиннадцатой Уголовного кодекса «Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, повлекшее смерть потерпевшего» и посмотрела на Ирину Эльханановну. Но та только пожала плечами. Какой смысл сейчас спорить, когда в деле появится протокол судебно-медицинского вскрытия, или обвиняемый изменит свои показания, тогда можно будет подумать о том, чтобы переквалифицировать обвинение.

Ознакомив Голлербаха с его правами, Лиза начала допрос, запоздало сообразив, что из-за Васиной трескотни так и не проработала план разговора.

– Максимилиан Максимилианович, – сказала она мягко, – скажите, а почему вы пошли следом за Пушкаренко, а не остались у Тиханской?

Голлербах поднял на неё глаза. Его неправильное треугольное лицо с резкими чертами не выражало ничего, кроме горечи и усталости. На левом виске свежая ссадина, очевидно, след кулака Пушкаренко. Руки Голлербах держал на коленях, и Лиза невольно обратила внимание, какие длинные и сильные у него пальцы. Она всегда считала, что кисти рук говорят о человеке больше, чем лицо, и, составляя впечатление по рукам, ошибалась довольно редко. Это не значило, что Лизе нравились кисти какой-то определённой формы, ничего подобного. Самой классической лепки рука могла вызвать отвращение, а грубая ладонь с пальцами-сосисками и кустиками волос на фалангах вдруг внушала безграничное доверие.

Руки этого задержанного безусловно говорили в его пользу. Кроме того, на них не осталось повреждений, свидетельствующих о том, что их обладатель недавно дрался… Впрочем, осекла себя Лиза, моё дело прочесть заключение судебно-медицинского освидетельствования задержанного, а не фантазировать.

– Наши отношения с Тиханской не того рода, чтобы я мог остаться у неё на ночь, – сказал Голлербах спокойно. – Я настоятельно попросил Пушкаренко уйти, а потом ушёл сам, но не вслед за ним, а в магазин за замком. У Христины дверь в комнату не запирается, и я хотел обезопасить её, чтобы бывший муж не смог снова к ней вломиться.

«Пошёл за замком, а потом передумал и решил обезопасить любимую женщину другим способом», – подумала Лиза и взглянула на адвоката. Ирина Эльханановна слушала с самым безмятежным видом. Насколько Лизе было известно, они с подзащитным ещё не беседовали наедине, и при всём уважении к старой адвокатессе надо выжать из Голлербаха максимум информации, пока они не разработали стратегию защиты.

– А почему вы пошли через двор?

Голлербах пожал плечами:

– Так короче.

– Что случилось, когда вы увидели Пушкаренко?

– Я попытался ему помочь, – сказал задержанный после небольшой паузы, – начал делать искусственное дыхание и непрямой массаж сердца, так что если на вскрытии найдут переломы рёбер, то это скорее всего моих рук дело.

Лиза стала задавать уточняющие вопросы, в надежде поймать Голлербаха на мелких несостыковках, но он был твёрдо верен своей версии, отвечая коротко и спокойно.

«Удивительно, как он держит себя в руках!» – подумала Лиза с неожиданным сочувствием: интеллигентный человек вдруг оказался в совершенно чуждом для себя мире, обвиняется в убийстве, подвергся унизительной процедуре медицинского освидетельствования, ночь провёл в грязной камере с бомжами, наверняка ни на секунду не сомкнул глаз… Страшно подумать, что сейчас творится в его душе, а ведёт себя так вежливо, будто у них не допрос, а светская беседа.

«Чёрт, без криков о «ментовском произволе» даже как-то неловко разговаривать», – усмехнулась про себя Лиза.

Ясно, что человека с таким самообладанием разговорить не удастся. Формально она уточнила все позиции, и допрашивать дальше – только время терять. Лиза принялась печатать протокол допроса, параллельно прикидывая, какую избрать меру пресечения. Оснований полагать, что Голлербах ударится в бега, пожалуй, нет, свидетели все опрошены, показания их зафиксированы, а девушка всё равно покажет в пользу своего возлюбленного, как говорится «какая жена мужу алиби не составит», так что, оказавшись на свободе, он не сильно повлияет на ход следствия.

И самое главное: если Голлербах скроется, у Лизы будет чем оправдаться, а вот если он просидит до суда в камере, а потом, не дай бог, окажется невиновным, и, выйдя на свободу, развернёт масштабную кампанию, что, мол, Лиза кидает в застенки честных граждан почем зря. Могут начаться неприятности. Так что пусть гуляет на подписке о невыезде.

Лиза быстро вынесла постановление и дала Голлербаху на подпись бланк подписки о невыезде и надлежащем поведении.

Пока она занималась бумагами, на подоконнике вдруг зашевелился Вася, о присутствии которого Лиза, надо сказать, подзабыла. Шаларь тянул руку, как отличник на уроке.

– Да, Василий Петрович, – сказала Лиза солидно, – слушаю вас.

– А вы прямо делали реанимацию Пушкаренко? Прямо дышали-дышали? Прямо рот в рот – рот в рот?

Казалось, в течение всего допроса Васю интересовал только это аспект.

Голлербах вдруг улыбнулся, и Лиза удивилась, как преобразилось его лицо, из угрюмого вдруг став солнечным и добрым.

– Чтобы моя брезгливость не вступала в конфликт с врачебным долгом, – сказал он, – у меня всегда при себе есть защитная лицевая плёнка для проведения искусственной вентиляции методом «рот в рот». Очень удобная штука.

– Стало быть, вы ею пользовались вчера?

– Именно.

– А как она выглядит? – не унимался Вася.

– Обычная полиэтиленовая плёнка чуть больше листа формата А4. – Когда разговор коснулся нейтральных вещей, Голлербах заговорил свободно и даже с некоторой лекторской интонацией. – Для ориентира на ней схематично нарисовано лицо, а посередине – фильтр. Чрезвычайно удобно.

– На месте преступления мы ничего такого не нашли, – сказал Вася.

– Я выбросил её в помойный бак, когда приехала «Скорая помощь». Плёнку и перчатки.

– Резиновые?

– Да какой там! – Голлербах досадливо махнул рукой. – К сожалению, замшевые.

– Я просто думал, – заявил Вася с очаровательной непосредственностью, – что раз у вас эта плёнка была, то вы резиновые перчатки тоже при себе носите.

– Вы правы, обычно ношу в «дипломате». Но я сорвался к Христине и ничего не взял с собой, а маска у меня в виде брелока на ключах висела.

…Макс вышел на крыльцо в одном спортивном костюме, подняв воротник и обхватив себя руками. Христина побежала к нему.

– Вы здесь! Господи! – ахнул он, увидев девушку.

– Скорее одевайтесь. – Христина подала ему куртку и ботинки, которые рано утром привез Руслан. Он вынужден был уехать на работу, потому что назначенную операцию отменить никак не мог, но обещал позвонить сразу, как освободится.

– Неужели вы тут так и простояли всю ночь? Вы же совсем замёрзли, милая вы моя! – Макс сделал мимолётное движение, будто хотел обнять Христину, но сразу отступил.

Христина покачала головой. Она так волновалась за Макса, что не понимала, холодно ей или нет.

Они молча вышли на проспект и поймали такси. Макс назвал свой адрес, будто это само собой разумелось, и Христина не стала возражать.

Ночью они с Русланом думали, говорить ли Анне Спиридоновне о случившемся, не спровоцирует ли это новый сердечный приступ, но потом решили, что скрыть арест Макса всё равно не получится, и оттягивать – только утяжелять удар.

Христина было стыдно идти в дом, на который она навлекла беду, но и прятаться не годится. Она должна принять всё, что скажет Анна Спиридоновна, и если откажет от дома, что ж, так тому и быть.

Макс сидел спереди, рядом с шофёром, и за всю дорогу ни разу не обернулся к Христине. Сердце её заныло, наполняясь свинцовой безнадёжностью. Трудно было это объяснить, но, отказав Максу в его ухаживаниях, Христина всё равно чувствовала близость с ним, просыпалась с мыслью, что он есть, он рядом, и думает о ней так же, как она о нём.

А теперь она разрушила жизнь Макса… И не только его одного, но и всей семьи, принесла в их светлый, красивый мир ужасные вещи, грязь и пакость, которые никогда не должны были коснуться этих благородных людей.

Нужно было самой убить бывшего мужа – причём не сейчас, а гораздо раньше, когда он первый раз поднял на неё руку, вот и всё…

По лестнице они поднимались тяжело и медленно, и Макс, уже достав ключи, вдруг опустил руку:

– Не знаю, как показаться тёте Ане, – сказал он растерянно.

Христина опустила взгляд и промолчала.

– Надо как-то её успокоить, а как? – продолжал Макс. – Не знаю. Просто не знаю.

Возникло тягостное молчание, и Христина почти физически почувствовала презрение Макса к себе. Что ж, она это заслужила. И ненависть Анны Спиридоновны заслужила тоже.

Пока они мешкали, Мамсик сама открыла дверь.

– Максюша, что же ты стоишь? – Она порывисто потянулась обнять племянника, но Макс быстро отступил.

– Тётя Аня, после ночи в камере я не могу считаться образцом гигиены.

Анна Спиридоновна, не слушая, схватила его за плечо и втащила в дом. Второй рукой она приобняла растерянную Христину.

Девушка вошла в дом, конфузясь и не зная, что сказать. Вдруг заломило пальцы ног, и Христина поняла, что действительно сильно замёрзла.

Извинившись перед женщинами, Макс быстро удалился в ванную, где сразу напористо зашумела вода, и Христина с Мамсиком остались наедине.

– Пойдём, котик, поможешь приготовить обед, – сказала Анна Спиридоновна спокойно, – у меня всё валится из рук.

– Анна Спиридоновна, простите меня! – начала Христина, чувствуя, что на глаза наворачиваются едкие горькие слёзы, и боясь разрыдаться в голос. – Понимаю, что это извинить нельзя, занадто важке[2]2
  Занадто важке – слишком тяжёлое (укр.).


[Закрыть] горе я на вас накликала…

– Успокойся, котик! Я взрослый человек и умею видеть разницу между «из-за тебя» и «по твоей вине». Ты не хотела зла никому из нас, ведь так?

– Звичайно[3]3
  Звичайно – конечно (укр.).


[Закрыть] нет!

Анна Спиридоновна невесело улыбнулась:

– Наверное, что-то ты могла сделать иначе – и избежать такой развязки, но случилось то, что случилось, и теперь пусть следователь ищет виноватых, а мы просто должны держаться вместе, вот и всё.

Христина шмыгнула носом и, отвернувшись, ладонью вытерла слёзы с глаз. Сняв куртку и сапожки, она быстро направилась в кухню, вымыла руки и повязала льняной фартук с вишенками, который Анна Спиридоновна держала специально для неё. Боже, как давно она не готовила в этой кухне! Но лучше бы никогда сюда не возвращаться, чем приходить в таких ужасных обстоятельствах, как сейчас.

Христина оглянулась, думая, с чего начать, но Анна Спиридоновна мягко нажала ладонью ей на плечо и усадила на табуретку возле буфета.

– Подожди, успеем с обедом. Расскажи мне, пожалуйста, всё.

Христина смотрела, как солнечный свет преломляется в гранях стёкол, которыми забраны старые тёмные дверцы буфета, как быстро вспыхивают и гаснут разноцветные искры, слушала, как за стеной шумит вода – это Макс пытается смыть с себя ночь, проведённую в камере, – и не могла поверить, что Анна Спиридоновна простила её.

Кажется, если бы она выгнала её и прокляла, это было бы легче перенести. Христина знала бы, что получила по заслугам, и смирилась, но от великодушия Мамсика было почему-то очень больно.

– Прошу тебя, Христина, – повторила Анна Спиридоновна, – я имею право знать.

– Всё почалося тиждень[4]4
  Тиждень – неделя (укр.).


[Закрыть] тому, – начала Христина, как всегда, в моменты волнения пересыпающая русские слова украинскими, – когда он заявился первый раз…

Пережив не самую спокойную ночь после появления бывшего мужа, к утру Христина немного приободрилась. Она всё-таки решилась и написала Людмиле Ивановне об этом эпизоде – и почувствовала облегчение сродни тому, что испытывала, когда ходила к психотерапевту. Можно быть искренней, не опасаясь, что тебя осудят или начнут сплетничать за твоей спиной. Быть откровенной с Людмилой Ивановной Христине помогало ещё и то, что она никогда раньше не встречалась с этой женщиной, не видела её и не слышала её голоса, поэтому казалось, будто она обращается к какой-то абстракции, может быть, и не человеку вовсе. И Людмила Ивановна её не знает, можно до некоторой степени остаться невидимкой, не выходить полностью из тени, показать только ту часть себя, которую считаешь нужным.

Людмила Ивановна написала, что Христине совершенно нечего бояться – бывший муж не имеет никаких прав ни на имущество, ни на её самоё. Если только у него хватит смелости снова посягнуть на личное пространство Христины, сразу надо вызывать полицию, а вернее всего, достаточным окажется просто припугнуть.

Христина несколько раз начинала набирать сообщение, в котором объясняла, почему стыдится обращаться за помощью в правоохранительные органы, и всякий раз стирала, понимая, какой глупостью это должно выглядеть в глазах новой подруги.

«Вы ещё не поняли, что ничего не должны ему, – писала Людмила Ивановна. – После развода вы сразу уехали, и это отложилось в голове как бегство. Поэтому у вас нет чувства победы, и вы до сих пор боитесь мужа, хотя он не представляет для вас никакой опасности. Тогда вы вырвались из лап зла, но не уничтожили зло, поэтому теперь, когда оно вернулось, чувствуете себя слабой и беззащитной. А это не так».

Христина понимала, что подруга права, но, несмотря на все её увещевания, чувствовала противный липкий ужас, как только думала о муже.

Людмила Ивановна приняла в Христине самое живое участие, быстро откликалась на сообщения, и по её взвешенным ответам чувствовалось, что она переживает за девушку и хочет ей помочь. Христина заметила, что, посвящая много времени личному общению с ней, Людмила стала меньше писать в группе, и чувствовала неловкость, что отвлекает подругу от обычного хода жизни.

«В своё время я пережила тяжёлый развод и знаю, как это бывает, – написала Людмила Ивановна в ответ на Христинины извинения, – и как тяжело, когда не с кем поделиться. У меня есть негативный опыт, он гложет меня изнутри, но, кажется, если я помогу вам благодаря этому опыту, мне самой станет легче».

Она писала, что с Христиной произошло самое страшное для человека несчастье: потеря родителей в раннем возрасте и сиротство, и это горе бросило тень на всю дальнейшую жизнь девушки, коль скоро не нашлось никого, кто хотя бы попытался заменить ей мать. Она никому не была нужна и от этого не умела быть нужной себе самой – отсюда и нелепое замужество, и страх перед бывшим супругом-мучителем.

Христина читала – и ей становилось так жаль себя, неприкаянную, что как-то неловко было писать про Мамсика. В конце концов, несмотря на материнское участие Анны Спиридоновны, она так и не научилась любить сама себя.

«Помните, что вы сильная, раз вынесли такие испытания и не сломались, – страстно писала Людмила Ивановна, – важно ведь, не с какой силой вы бьёте, а какой силы можете держать удар! Вы, наверное, думаете о себе, как о безвольной кукле, на которую свалилось много горя, но это не так! Совсем не так! Подумайте, где бы вы могли оказаться, если бы не сопротивлялись невзгодам? Спиваются или подсаживаются на наркотики люди, у которых было для этого гораздо меньше причин, чем у вас, а вы выстояли. Несмотря ни на что, у вас есть работа, интересы, положение в обществе, да и просто вы остались хорошим и порядочным человеком. Поверьте, это немало!»

Читая духоподъёмные сообщения Людмилы Ивановны, Христина начинала думать, что всё обойдётся, муж больше не придёт, а если вдруг и появится, то она сумеет дать ему достойный отпор.

И всё же девушка вздрагивала от каждого звонка, а оставляя телефон, потом со страхом брала его в руки – вдруг увидит пропущенный вызов с неизвестного номера…

Вернулись и прежние страхи – о том, что муж найдёт её во «ВКонтакте» и начнёт рассказывать всякие гадости о ней людям, мнение которых ей небезразлично. Анна Спиридоновна знает ситуацию изнутри и не станет его слушать, но остальные сетевые знакомые, казалось Христине, сразу поверят ему.

Бывший муж не объявлялся почти целую неделю, и Христина немножко расслабилась, решив, что неудачная рекогносцировка вынудила его перенести боевые действия в другие регионы. На всякий случай она позвонила тётке в Киев, но услышала только истерические просьбы не впутывать её и упреки, что неблагодарная Христина бросила старую женщину, воспитывавшую сироту из последних сил, не вспоминала о ней сто лет, а теперь, как хвост прижало, сразу что-то хочет.

Это была неправда. Христина часто звонила тётке и периодически посылала деньги, но, положив трубку, девушка всё равно почувствовала себя виноватой.

Страшась и опасаясь мужа, она почему-то не позаботилась об элементарных мерах безопасности. В частности, не отремонтировала замок на двери своей комнаты, сломавшийся несколько лет назад. Надо было сразу починить его, но Христина рассудила, что соседи у неё люди приличные, а прятать ей нечего. «Может быть, соседям даже станет неприятно, если они увидят, что я врезаю новый замок, будто думаю, что они воры, – думала тогда Христина, – а потом, если делать, то это полдвери раскурочить, значит, ещё расходы… Нет, пусть так».

С тех пор соседи не давали ей повода считать, что способны посягнуть на её личное пространство, и Христина напрочь забыла о том, что её дверь не запирается.

Муж пришёл, когда её не было дома, очень вежливо поговорил с пожилой соседкой, и в результате был пущен к Христине в комнату – подождать её с работы. Позже соседка сказала, что он сообщил ей столько информации о девушке, что сомневаться в его честности было просто невозможно.

Увидев его в своей комнате – в месте, которое она привыкла считать безопасным, Христина едва справилась с дурнотой. Он сидел, нагло развалясь на её диване, красивый холёный мужчина с чётким профилем и лучистым взглядом серых глаз.

– Убирайся отсюда, – сказала она хрипло, – нам не о чем разговаривать.

– А что так? – хмыкнул муж и протянул к ней руку. – Может быть, я тебя люблю и снова хочу быть с тобой?

Он всегда говорил на подчёркнуто чистом русском языке и смеялся над её привычкой мешать русские и украинские слова, и Христина вдруг поймала себя на том, что снова, как раньше, пытается следить за своей речью… Господи, зачем?

Она не видела бывшего мужа много лет, уже стала забывать черты его такого привлекательного и такого ненавистного лица, и сейчас, когда он снова очутился перед ней, как призрак прошлого, у Христины заколотилось сердце и пересохло во рту. Наверное, подумала она, так себя чувствует кролик перед удавом.

Он встал, сделал движение, будто хочет обнять её, а когда Христина отпрянула, засмеялся и снова по-хозяйски сел на диван.

– Нас с тобой ещё никто не развенчивал, так что перед Богом мы муж и жена. – Муж размашисто перекрестился. – Не знаю уж, какая муха тебя тогда укусила, но я хочу всё вернуть.

Стиснув зубы, чтобы не разрыдаться, Христина покачала головой.

– Да в самом деле, палку кинем, и будет по-прежнему! – Он засмеялся. – Всё можно исправить, дорогая, абсолютно всё. В том числе решение суда.

Христину затошнило.

– Вот я и пришёл к тебе, устроить всё полюбовно.

Неторопливо поднявшись, он прошёлся по комнате, рассматривая её как свою собственность и скользнув взглядом по вжавшейся в стену Христине так, будто она была частью обстановки.

Взял с полки книгу и, лениво перелистав, бросил на диван.

– Может, хоть покормишь меня для начала? – ухмыльнулся бывший муж. – Чего стоять-то?

И Христина не выдержала, выскочила из комнаты и побежала так, будто он мог за ней погнаться.

На улице она немного пришла в себя и, остановившись на перекрёстке, стала думать, что делать дальше. В сумерках шёл сильный снег, машины с трудом продирались сквозь него, тускло блестя жёлтыми огоньками фар, и Христине на плечи сразу намело белые эполеты.

Насколько хватало взгляда, ни в ту, ни в другую сторону проспекта, даже вдалеке, не наблюдалось никакого автобуса, на котором можно было бы уехать всё равно куда.

Зажегся зелёный свет, люди начали переходить дорогу, и кто-то довольно грубо толкнул Христину, растерянно стоящую на тротуаре.

Тычок этот заставил её сосредоточиться.

Муж сказал, что решение суда можно пересмотреть. Разумеется, он имел в виду не расторжение брака, а раздел имущества.

Христина никогда не была сильна в юридических тонкостях, но знала, что любое судебное решение можно оспорить, если есть деньги и время шататься по инстанциям. Во время своего суда она была так плоха, что совершенно не вникала в суть процесса, просто приняла то, чего удалось добиться её адвокату, улетела под крыло к Мамсику, чтобы забыть всё, как страшный сон. Как знать, вдруг у мужа есть повод для пересмотра дела?

Перспектива судиться с ним наполняла девушку ужасом. И особенно то, что она ничего не знала, как работает эта система.

Тут порыв ветра бросил ей в лицо горсть снега, словно приводя в чувство. «Но покамест он не имеет никакого права находиться у меня дома! – пришла первая здравая мысль. – Будет суд или нет, неизвестно! А что решит – это дело далёкого будущего, так что сегодня он идёт ко всем чертям!»

Христина быстро пошла в сторону отдела полиции, который находился всего в двух кварталах.

В отделе народу оказалось немного, только возле поста дежурного крутился небольшой водоворотик неряшливых и, кажется, пьяных людей.

Христина подошла ближе и пыталась поймать взгляд дежурного, но красивый полицейский старательно делал вид, что не замечает девушку.

– Простите, – сказала она негромко, – можно к вам обратиться?

Дежурный не отреагировал, и пришлось повторить вопрос, уже погромче.

После долгой паузы полицейский повернулся к девушке с выражением крайней досады на лице. «Эта сумасшедшая будет отвлекать меня своей ерундой от важных дел!» – ясно читалось на его физиономии.

– Слушаю вас.

– Понимаете, у меня бывший муж пришёл в дом самовольно. И не уходит, – сбивчиво начала она, с ужасом понимая, насколько глупо звучит её жалоба.

– А вы не можете с ним сами договориться?

– Нет.

– Он хулиганит? Угрожает?

Христина покачала головой.

– Тогда лучше всего завтра идите к участковому. На стенде информации, – дежурный показал рукой на противоположную стену, всю увешанную объявлениями, – посмотрите, когда ваш участковый принимает. Он во всем разберётся.

Закончив говорить, он взял какой-то документ и нарочито внимательно стал изучать, давая понять, что вопрос исчерпан.

Христина хотела возразить, что до завтра ей надо где-то ночевать, но вдруг её охватила страшная тоска, почти физическое чувство холода и пустоты. Стало так стыдно просить помощи у этого красивого мужчины, так унизительно, что она быстро отступила, и сразу её место заняла женщина средних лет с одутловатым лицом, в рваных чулках и в пальто, цвет которого было затруднительно определить из-за грязи. Она что-то громко стала втолковывать дежурному, путаясь в словах, может быть, тоже хотела приструнить мужа, и Христина почувствовала такую брезгливость и к этой женщине, и к полицейскому, и к себе самой, что поскорее вышла на улицу.

Через дорогу светилась вывеска сетевого кафе, и Христина отправилась туда, чтобы согреться и подумать.

Заказав большую чашку латте, она устроилась за столиком возле окна. На улице люди, подняв воротники и сгорбившись от ветра, спешили по своим делам, и Христина очень остро ощутила одиночество.

Анна Спиридоновна пустит её, но расстроится, что названая дочь оказалась слаба в коленках, а Христине так не хотелось разочаровывать Мамсика!

Девушка достала телефон и написала Людмиле Ивановне. Переписка с этой женщиной успокаивала её, помогала собраться с мыслями и с духом. Дело даже не в советах и сочувствии Людмилы, легче от одного чувства, что есть с кем поделиться.

Новая подруга ответила сразу. Сначала агитировала Христину отбросить ложный стыд и вернуться в полицию, а потом передумала.

«Наверное, вы интуитивно правы, – написала она, – если вы придёте с полицейскими (допустим, они пойдут с вами), ваш муж поймёт, что вы одиноки, и вам не на кого рассчитывать, кроме государства. А это защита хлипкая… Есть у вас знакомый мужик, которого можно попросить сыграть роль вашего мужа? Пусть придёт и выкинет непрошеного гостя. Не поверю, что у такой красивой девушки не найдётся ни одного поклонника, который был бы счастлив ей помочь в трудную минуту!»

Христина возражала, что это неудобно и неправильно, но Людмила Ивановна высказалась в том смысле, что отчаянные времена – отчаянные меры, и любой мужчина будет только рад выступить в роли спасителя, поскольку это заложено в них природой.

«Альтернатива-то какая?» – на этот вопрос ответить было нечего.

Христина задумчиво крутила в руках телефон, пила кофе, ждала новых сообщений от Людмилы, а потом вдруг решилась и позвонила Максу.

Он приехал меньше чем через час, хотя Христине казалось, будто прошла вечность.

Макс слушал молча, не глядя ей в глаза, с преувеличенным вниманием изучая пенку в своём кофе, которого даже не пригубил.

Лицо его было строгим и чужим, и Христина подумала, что сейчас он посоветует ей решать свои проблемы самостоятельно.

– Мабуть[5]5
  Мабуть – пожалуй (укр.).


[Закрыть], всё же в полицию лучше? – закончила она жалким голосом.

– Нет, ни в коем случае! Он должен понимать своё место в этой жизни, а если мы приедем с полицией, так не дай бог вообразит, что что-то значит. А он ничего не значит, Христина, абсолютно ничего.

Макс встал, застегнул пальто и подал Христине её зимнюю кацавейку.

Девушка робко спросила: может быть, есть смысл позвать Руслана, но Макс покачал головой:

– Это моё дело, – сказал он негромко.

Макс рывком открыл дверь комнаты и вошёл стремительно, в манере, какой Христина никогда раньше не знала у него. Бросил на стул пальто, снятое ещё в коридоре, и расстегнул пиджак.

– Попрошу вас освободить помещение, – буркнул он, – хозяйка против того, чтобы вы находились здесь.

– Ой, правда? – Бывший Христинин муж засмеялся и положил ногу на ногу.

За то время, пока Христина отсутствовала, он полностью освоился, разлёгся на диване и читал ту самую книгу, которую снял с полки. От того, что это было произведение её любимой писательницы, Христина опешила. «Неужели плохим людям могут нравиться хорошие книги?» – вдруг подумала она совершенно не к месту.

– Против, говорите? А я думаю, что очень даже за! – Муж снова засмеялся и подмигнул.

– Наглость иногда хорошо работает, – стальным голосом произнёс Макс, – но в данной ситуации ваше поведение никого не впечатлит и не напугает. Зря тратите своё и наше время.

– И что вы сделаете? Полицию вызовете?

– Я вызову. – Христина полезла в сумочку за телефоном. – Вызову, можешь не сомневаться.

– Смешно. Что ты им скажешь? Что у тебя гости?

– Уйдите лучше по-хорошему, – негромко сказал Макс.

– А по-плохому это как? – ехидно прищурился бывший муж. – Будете со мной драться? Ну тогда уж, извините, уже я вызову полицию.

– А по-плохому, – Макс очень лёгким, почти неуловимым движением завёл руку мужа за спину, одновременно подняв его с дивана и нагнув, – по-плохому – это вот так. Христина, возьмите его вещи, и пойдём.

Муж извернулся, ударил Макса по лицу, и Христина испугалась, что он сейчас вырвется, но Макс держал крепко.

Он вывел мужа в коридор. Привлечённая шумом соседка выглянула из своей двери, но Макс так цыкнул на неё, что она ничего не сказала, только продолжала наблюдать.

Забежав вперёд, Христина открыла входную дверь и выкинула туда ботинки и куртку своего непрошеного гостя.

Макс вытолкнул его на лестницу, быстро захлопнул дверь и шумно перевёл дух:

– Вот и всё.

– Ой, я не знала, что вы так можете!

– Издержки профессии, – улыбнулся Макс, – когда под рукой нет ни санитаров, ни галоперидола, приходится иногда самому… Пациенты у меня специфические, как говорится, «со штормами в душе и в голове».

Он стоял возле входной двери, готовый дать новый отпор, и смотрел на Христину так, что на неё вдруг снизошло чувство полной безопасности и защищённости. «Этот человек никогда не причинит мне зла, – поняла она, – и…»

– Христина, что вы себе позволяете! – визгливым голосом перебила соседка. – Я на вас жалобу напишу, пусть компетентные органы разбираются, как вы себя ведёте!

– Вот именно! – рявкнул Макс. – Пусть разберутся, какого чёрта вы пускаете посторонних людей на чужую территорию! Кто вам дал такое право?

Соседку как ветром сдуло, но если минуту назад Христина хотела обнять Макса, то сейчас между ними воцарилась прежняя неловкость.

– Наверное, я схожу за замком, – сказал Макс нерешительно, – пока ещё не поздно. Принесу и сразу врежу, чтобы вы могли чувствовать себя в безопасности. Даже если он вернётся, и эта старая лошадь опять откроет, в вашу комнату он не попадёт. Пусть хоть всю ночь скандалит в коридоре, это не ваше дело. А утром я приеду и провожу вас на работу. Хорошо?

– Та я думаю, он больше не придёт. Спробував через дурний розум, не вышло, та и все на цьому![6]6
  Спробував через дурний розум, не вышло, та и все на цьому! – Попытался на дурачка, не вышло, и всё на этом! (укр.)


[Закрыть]

Макс пожал плечами и сказал, что в данной ситуации лучше перестраховаться. Психопату в голову может прийти всё, что угодно, особенно когда он раздражён и унижен.

Пообещав, что вернётся очень скоро, и наказав никому не открывать, Макс убежал. Через час, встревоженная его отсутствием Христина позвонила, и он сказал, что по дороге в магазин нашёл её мужа мёртвым и сейчас разбирается с полицией. Девушка хотела прибежать на место событий, но Макс прикрикнул, чтобы она ни при каких обстоятельствах этого не делала, сейчас сотрудники сами придут опрашивать её и соседей.