Текст книги "Сердечные истории"

Вот к этому-то лазу и устремились братцы, по-шпионски оглядываясь назад.

Зорких, коварных родителей мальчишки не заметили и быстренько шмыгнули в кусты. Ну и родители, как два неуловимых диверсанта, за своими детками туда же.

А на той стороне прямо тропочка по траве проложена от прохода к хозяйственной сараюшке у забора, и слышатся приглушенные голоса что-то живо обсуждающих парней.

Подкрались коварные родители и застукали своих чад за сараюшкой соседской склонившихся над какой-то картонной коробкой, видимо, от холодильника, обрезанной до сантиметров двадцати.

– Так, – грозным тоном поинтересовалась Зинаида. – И что тут у нас такое?

Никитка с Василем, обалдев от неожиданного появления родителей, перепуганно уставились на них, не в силах что-нибудь вымолвить. Гриша, шагнув вперед, склонился над коробкой, постоял в задумчивости какое-то время и начал тихонько трястись от сдерживаемого смеха.

– Иди, мать, посмотри, – позвал он, махнув рукой Зинаиде.

Не спуская с сыновей сурового взгляда, заранее не обещавшего ничего хорошего, Зина присоединилась к мужу и заглянула в коробку, в которой…

На старой шерстяной кофте Никиты, постеленной на дно, копошились небольшой щеночек непонятной породы, крошечный серый котенок, маленький серый крольчонок и еж.

– Та-а-ак, – снова протянула Зинаида, – мне кто-нибудь объяснит, что здесь происходит?

А происходило тут следующее, как взялся пояснять матери любимой старший сынок.

Неделю назад они с Васей пошли за соседский участок просто так, прогуляться, и нашли возле забора вот эту самую коробку, в которой пищали малипусенькие детеныши кошки, собаки и кролика.

Их кто-то, по всей вероятности, просто выбросил за ненадобностью, перекинув через забор на участок, где редко бывают хозяева. Видимо, решил: выживут – значит выживут, ну а нет, так пусть хозяева участка думают, что с ними делать, теперь это их головная боль. Самое странное, что все животные были совсем маленькие, им было буквально не больше одной-двух недель. А мальчишки нашли «подкидышей», оттащили сюда за сараюшку и решили ухаживать за животными.

– А еж? – выясняла строгим тоном Зинаида.

– А ежа мы не брали, – вдруг протиснулся мимо нее вперед Олежек, вот наверняка появился вместе с сестрицей, с которой они всегда все делали только вдвоем, последовавший за родителями, проследившими за старшими братьями. – Эдик сам пришел, честное слово, мамочка.

– Так, и вы тут, – констатировала суровая мать. – Очень хорошо. Вот все вместе нам с отцом и объясните вашу конспирацию.

– Мам, – начал, как водится, первым Никита, – ну ты же категорически против животных в доме.

– От этих глистов и блох, детям ненужных, – встряла Ольга в процесс пояснений, напомнив материнские слова.

– Мы же тебя сколько просили собачку…

– Или котика, – быстренько всунула свои добавления Оленька.

– Да, – чуть сбился Никита, – или котика. А ты не разрешала. А тут эти малыши. Их какие-то гады просто взяли и выкинули, они еле живые были, когда мы их нашли, – показал он рукой на коробку. – Что ж и мы их выбросить должны были? Они же совсем маленькие.

– А Жорик, он когда спит, – снова встряла Оля со своими объяснениями, – он так ножками во сне тук-тук-тук делает, бежит быстро-быстро, так смешно.

Григорий, сложив руки на груди, изо всех сил сдерживая смех, посмотрел многозначительно на жену. Тук-тук-тук, говорите?

– Жорик, я так понимаю, у нас кролик? – спросила Зина.

– Ну, да, – оживился Вася, – а это Маркиза, – показал он на котенка.

– Что-то она слишком облезлая для такого богатого имени, – заметил с сомнением Григорий.

– А это Федот, – указал на щенка Олежек.

– Почему Федот? – удивился Григорий.

– Потому что накануне им няня читала отрывок из Федота-стрельца, – объяснил обстоятельный Никита.

– Да? – переспросил с сомнением отец и посмотрел на жену: – А не рановато ли им про Стрельца-то? И что она им там вообще читает, я как-то упустил этот момент.

– Так, – сказала строгая мать. – С этим мы потом разберемся. Сейчас о другом. Так это вы таскали продукты из холодильника?

– Мы, – тяжко выдохнул Никита.

– И как вам удалось меня обвести-то? – всплеснула мать руками.

– Никита сказал: храним все в тайне, – тут же принялся сдавать брата подчистую Олежек. – Но маме нельзя врать ни в коем случае, она сразу же нас раскусит. Поэтому надо говорить только правду.

– Вот мы и говорили, – закончила за брата Оленька.

– Ты спрашивала: «Вы брали котлету» или сметану…

– …или молочко, – снова встряла Оленька.

– …а мы отвечали, что мы его не ели, – закончил фразу Никита. – И про одеяло спросила, а мы ответили, что нам оно не нужно. Правда, одеяло мы решили вернуть обратно.

– И старую миску для ягод, – уточнил Василий. – Она для них большая, а ты искала.

– А котлету вовсе не малыши съели, – деловито пояснил Олежек, – а Эдик слопал. Всю причем.

– А че, – похвалил отец детей за сообразительность, – неплохо придумано. Находчиво.

– Я вот вам всем придумаю. Находчиво, – погрозила Зинаида и возмутилась: – А то, что вы маму чуть с ума не свели, об этом вы не подумали?

– Нет, – покачал головой Олег, – не подумали.

– А почему я слышала, как ваш Жорик бегает во сне и кто-то пищит-стонет? – проясняла все непонятки до конца Зинаида.

– Когда дождь зарядил, – объяснял Никита, – мы коробку с ними спрятали под веранду, ну чтобы они не мокли. И накрыли для тепла моей старой кофтой. А Федот болеет, пищит тихонько. Вот ты и слышала.

– А мне сказать нельзя было? Ведь я вам жаловалась, что звуки непонятные по ночам слышу? – возмущалась Зинаида.

– Так, – остановил назревающий скандал Григорий, уже откровенно похохатывая. – Маму вы обманывали, а она пугалась, что стала так много забывать, думала, что заболела. Такое отношение к маме недопустимо. И такой обман тоже недопустим. И мы еще с вами это обсудим. Но сейчас надо решить, что делать с вашим зоопарком.

– Мы их не бросим, – решительно заявил Никита, сверкнув предательскими слезинками в уголках глаз. – Они совсем маленькие, и мы им уже имена дали. И спасли их. Если их бросить, они пропадут и умрут совсем.

И пять пар глаз вопросительно и с надеждой посмотрели на Зинаиду.

– Ничего не обещаю, – вынесла вердикт Зинаида.

Записались в ближайшую ветлечебницу, оформили Qr-код на поездку и повезли зверинец на прием, предварительно выпустив ежа Эдика на свободу. К деткам, как пояснил решившей поплакать по этому поводу Ольге отец. Ну, если к деткам, тогда ладно, согласилась доченька, помахав быстро и шумно удалявшемуся через заросли травы Эдику ручкой.

На приеме у ветеринара выяснилось, что Жорик вовсе не кролик, а дикий заяц.

– Мать чесна, – удивился Григорий, – а заяц-то откуда?

– Да сейчас модно стало у обеспеченных граждан маленьких зайчат заводить, окультуривать, так сказать, для детей своих живые игрушки. А то, что у взрослой особи дикого зайца удар задними лапами может влегкую проломить череп младенцу, их уже не интересует. Очень похоже, что ваш «детский сад» выкинули из богатого дома. Видимо, купили где-то для детей в подарок, да передумали по какой-то причине и выкинули.

У ветеринара выяснилось, что Маркиза – вовсе не кошка, а кот, причем вполне себе родовитый, хотя от длительного голодания он выглядел совсем зачуханным и облезлым.

Дети решили, что раз кот, то имя Маркиз для него слишком круто и, вспомнив о том, что Вася буквально спас котенку жизнь – отпоил из пипетки теплым молоком, когда он от голода уже и двигаться не мог, то тут же перекрестили кота в Васильевича.

Федор по виду был никакущим мелким облезлым дворовым песиком, но выяснилось, что на самом деле он вполне себе достойный кобелек породы бигль.

Животных обработали и предложили оставить на лечение в клинике на несколько дней – подкормить, сделать капельницы, прививки и противоглистовую терапию.

Зинаида ответила решительным согласием. Притихшие, в надежде уговорить, выканючить-выплакать, заслужить примерным поведением разрешение оставить себе зверюшек, дети возражать не рискнули.

Поздним вечером, когда измученные неопределенностью дети все-таки уснули, Зина с мужем держали совет за столом на кухне. Григорий, наконец, от души посмеялся, вспоминая выражение лица Зинаиды в тот момент, когда она осматривала коробку с «найденышами», и комментарии детишек, чистосердечно признающихся в содеянном. А также ежа Эдика, сожравшего потерянную котлету, зайца Жорика, сучившего во сне ногами, и поскуливавшую Маркизу, оказавшуюся котом Василичем, которых дети прятали от дождя под верандой дома.

– Ну что ты хохочешь, – одергивала мужа Зинаида, заражаясь его смешливостью и тихонько похихикивая. – Что нам теперь делать-то с этим зверинцем?

– Да ничего уже не поделаешь, Зин. Жорика, конечно, придется отдать в зоопарк или в какой-нибудь зооуголок школьный. Думаю, доктор нам в этом поможет, а Висилич с Федотом теперь уж все, наши. Отдавать нельзя.

– М-м-мда, – согласилась с неизбежным Зинаида.

Никуда не денешься. Раз уж так получилось и дети смогли сами выходить, буквально спасти и отстоять животных…. О-хо-хо, но, как бы она ни была против, значит, судьба.

Про диагноз, поставленный самой себе, Зинаида больше не вспоминала, но последствия тех ее переживаний и подозрений в своей невменяемости таки дали о себе знать через какое-то время.

Зинаида так переживала и настолько была захвачена страхами о состоянии своего психического здоровья, что буквально напрочь забыла принимать в те дни контрацептивы, и через месяц стало совершенно очевидно, что она снова беременна.

Вот это, я вам скажу, засада так засада! Нет, ну надо же, а!

Они ведь с Гришей и четырех детей не планировали, хотели только троих, а получились Олег с Ольгой. Красота, конечно, замечательные дети. Но как бы на этом вполне и достаточно, так нет – нате! Будет им теперь пятый ребенок и кот с собакой – полный набор! Получите нежданчик!

Вот такой вам карантин.

Мария Воронова
Поздний обед

Таня сказала, что самоизолируется, и Виктория Андреевна поняла, что теперь придется самоубирать и самоготовить.

Дни ее всегда были насыщенными, а с карантином хлопот только прибавилось. Почти каждый день кто-то из ее многочисленной родни выяснял истинное происхождение вируса и спешил поделиться этим знанием с Викторией Андреевной. Приходилось выслушивать более или менее дикие теории и объяснять, что вирусу абсолютно все равно, что ты о нем думаешь, кем считаешь и веришь ли в него вообще. Он просто внедряется в организм и молча делает свое дело, и в этом смысле неплохо бы взять с него пример. Около одиннадцати она звонила дочери и удаленно хватала за фалды зятя, который томился дома и постоянно выискивал какие-нибудь предлоги, чтобы выйти.

Виктория Андреевна скандалила с ним до хрипоты, терять все равно было нечего, отношения и так не сложились. Пусть лучше зять сливает негатив на нее, чем ссорится с женой. Ну и она тоже отводит душу в этих жарких беседах, что уж лицемерить. Главное, что зять ее не только ненавидит, но и боится, и пока удается удерживать его дома, но с каждым днем становится все труднее убеждать его, что он не трусливо «шхерится по норам», а выполняет важную задачу государственного масштаба – прерывает эпидемическую цепочку.

Виктория Андреевна вздохнула. Боже, как ей хотелось уговорить Таню продолжать работать! Ведь помощница по хозяйству живет на соседней улице, какой риск? Только родина не просит ее думать и анализировать, а просит только об одном – оставаться дома.

Виктория Андреевна решила, что во время карантина будет платить Тане полное содержание, и немножко жалела, что об этом ее благородном поступке не узнает никто, кроме Тани и ее самой.

Легкая уборка стала приятным дополнением к утренней зарядке, а выйдя на кухню, Виктория Андреевна растерялась. Эта территория была отдана на откуп Тане, хозяйка знала только, где стоят кастрюльки с готовой продукцией и куда нажать, чтобы приготовился кофе.

Возле двери на массивном латунном крючке висел фартук, широкий, из плотной ткани, но Виктории Андреевне не захотелось повязывать то, что носит домработница. Оттягивая момент, она вернулась в бельевую и открыла шкаф, где лежало приданое для Инны. С какой любовью она когда-то его собирала… Инна только в школу пошла, а Виктория Андреевна уже начала откладывать, то бязевый комплект, то полотенчико, то скатерть… Набралась изрядная стопка, но, когда дочь выросла, жизнь изменилась, и все эти текстильные сокровища стали никому не интересным старьем. Молодые накупили все в ИКЕЕ, а приданое так и осталось. Лежит, внуков ждет. Может, сознательные окажутся, оценят советское качество.

Под кипой пододеяльников с ромбовидным вырезом в центре (сейчас таких просто не шьют) лежал фартук, который Инна когда-то шила матери в подарок на уроке труда. Простая конструкция, два квадрата с пристроченными ленточками. Нитки торчат, строчка идет криво, ухитряется даже кое-где морщить. Виктория Андреевна улыбнулась. Да, рукоделие – это не дочкин конек. Зато Инна умеет готовить. Каждому свое, как говорится.

Облачившись в фартук (слава богу, завязки были пришиты хоть криво, но крепко), Виктория Андреевна сделала несколько селфи и отправила дочери. Интересно, вспомнит ли?

Больше поводов откладывать не было, и Виктория Андреевна, вернувшись в кухню, открыла дверцы шкафчиков. Мелькнула мысль заказать в ресторане, но Станислав Иванович вынужден работать, он занимает ответственную должность, устает и имеет право дома получать домашнее горячее питание.

Что ж, с домашним и горячим проблем не будет, а вот вкусовые качества… Виктория Андреевна пригорюнилась, припомнив, какое бурное негодование вызывала ее стряпня у молодого мужа. Она обижалась, что он «нос воротит», он – что она не хочет постараться. А она ведь хотела. И старалась. И получалось только еще хуже.

Неизвестно, куда бы довело их это неустранимое противоречие, но Станислав Иванович быстро пошел в гору по карьерной лестнице, и первое, что они сделали, когда в доме появились деньги, – наняли кухарку.

Виктория Андреевна подсчитала, что не подходила к плите уже двадцать пять лет.

Ладно, есть блюда, которые испортить просто невозможно. Например, боннский суп для похудения. Просто порезать овощи в кастрюлю с кипятком и добавить немного соли и специй. Станислав Иванович даже не догадается, что это готовила не Таня.

А вот порция фарша на нижней полке холодильника, домработница поставила размораживать, очень кстати. Добавить лук и скатать котлетки – минутное дело.

Итогом кулинарной деятельности стал полноценный обед, три, по числу блюд, порезанных пальца и один маленький ожог на запястье. Виктория Андреевна консультировалась с дочерью по скайпу, скрупулезно выполняла все ее указания, но в глубине души понимала – что не дано, то не дано.

Станислав Иванович вернулся поздно, хмурый, усталый и измотанный, долго плескался в душе, потом ругался с кем-то по телефону и сел за стол в ужасном настроении.

Виктория Андреевна даже обрадовалась, что у него есть законный повод поорать и сорваться, и, подав суп, приготовилась к шторму.

Но муж молчал.

Заговорил он, только попробовав котлет:

– Дорогая, а эти помои мне что-то напоминают.

Виктория Андреевна развела руками.

– Прямо как в молодость провалился. На супе я еще сомневался, но сейчас точно узнаю почерк мастера. Жарить котлеты так, что какое мясо ни возьми, а на вкус будет все равно как рыба, это уникальное умение, которым обладаешь только ты.

– Прости, пожалуйста.

Станислав Иванович промолчал.

– Давай уберу, – Виктория Андреевна поднялась из-за стола, – сейчас сделаю тебе чаю с бутербродами и сварю яйцо. Должно получиться, хотя не уверена.

Муж придержал тарелку:

– Нет уж, позволь ощутить вкус юности и страсти.

Виктория Андреевна поставила чашки на поддон кофемашины и нажала кнопку. Мельница заработала с уютным вкрадчивым шумом.

– Эх и ругались мы тогда… – Станислав Иванович подал ей тарелку.

– Зато в себе не держали.

Муж засмеялся:

– Да, Вика, некоторые твои шедевры лично я в себе точно не держал.

– Прости.

– Нет, ну это ужас был какой-то.

Виктория Андреевна сокрушенно кивнула. Взяла готовый кофе и включила машинку снова, но в этот раз звук был пронзительнее и выше, и почти сразу на экранчике появилось требование наполнить контейнер для зерен.

– Ты пей, – сказал Станислав Иванович и подвинул ей дымящуюся чашку.

– А ты?

– А я чайку. Только заварю сам.

– Завтра закажу обед в ресторане.

– Как хочешь, но я б твое поел.

Ольга Карпович
Город одиноких котов

Все началось с того, что исчезли туристы. Растаяла за несколько дней разноголосая, разноликая толпа, всегда наводнявшая улицы Стамбула. Опустели кофейни и бары, собиравшие шумную беспечную сверкающую улыбками публику. Закрылись ночные клубы, где еще два дня назад расслаблялись до рассвета сливки европейской богемы, юные, прекрасные, талантливые, уверенные, что все в жизни им подвластно и таких досадных неприятностей, как болезнь и смерть, с ними никогда не случится. Все эти праздные гуляки, безрассудные прожигатели жизни бросились в аэропорты, чтобы успеть на последние рейсы, развозящие по странам и домам заблудших туристов.

Затем в город ввели войска, оцепили въезды и выезды, объявили комендантский час, обязали жителей не выходить из дома. И в два дня мой обожаемый, никогда не спящий, древний и брызжущий молодостью Стамбул опустел. Залег в карантин, пышущий смертельным гриппозным жаром и сотрясающийся от сухого кашля.

Виной всему был неведомый вирус, зародившийся где-то на задворках китайского провинциального городка. Не то сам собой, не то по людскому недомыслию сбежавший из секретной химической лаборатории. Болтали разное – и то, что все это были происки кого-то из сильных мира сего, борьба за власть, наказание божие строптивому человеческому роду, социальный эксперимент. В первые дни пандемии, за считаные недели охватившей весь земной шар и поставившей на паузу бурлящий жизненный поток, который, как казалось еще недавно, ничто не в силах остановить, версии множились час от часу. Но со временем, когда стало ясно, что вирус – не страшилка из интернета, не тема вечерних новостей по телевизору, а наша новая реальность, которая укладывает в больницу твою коллегу, проезжает мимо твоего дома машиной, везущей закрытый гроб, теории заговора заглохли. Стало ясно, что не так важно, кто во всем случившемся виноват. Главное теперь – как выжить. Как вырвать у ласково улыбающейся смерти своих близких.

Моя стамбульская квартира находилась на пятом этаже старинного дома. Расположен он был неподалеку от Таксима, в одном из самых опасных кварталов Стамбула Беоглу, где, если что с тобой случится, ждать помощи от полиции бесполезно. Если вы когда-нибудь увлекались турецкими сериалами, то, наверное, видели там зарисовки из жизни трущоб: наркоманы, подпольные героиновые притоны и так далее. Именно таким было место моего обитания, и все же квартира обладала одним неоспоримым достоинством – громадной террасой, с высоты которой открывался чудный вид. Как любила я в былые времена смотреть оттуда на многолюдные улочки, на буйство жизни, разворачивающееся внизу. И как дико, как страшно теперь мне было видеть вымершие, безмолвные, недвижимые кварталы. Будто ядерная зима опустилась на город. Пустота, тишина, гибельное очарование расцветающей, несмотря ни на что, но совершенно бесплодной, манящей голубым апрельским небом, никому сейчас не нужной весны. Налетающий с Босфора ветер, больше не приносящий запах большого города. Обнаглевшие чайки, полчищами носящиеся по пустому городу в поисках пищи и без страха залетающие на балконы. И кошки. Кошки, шныряющие по опустевшим улицам, воровато выбирающиеся из-за мусорных баков, не в силах поверить, что населявшие квартал подкармливавшие их веками люди разом куда-то исчезли, устраивающие отчаянные битвы за ставшие теперь редкостью объедки. Раздирающие повисшую внизу ватную тишину пронзительными воплями. Порой мне казалось, что в городе остались лишь кошки – и я.

А потом квартал куполом накрывал мощный плотный звук азана. Таксим расположен на холмах, и потому голос, льющийся с минарета, всегда распространялся здесь особым образом, будто отгораживая нас, оказавшихся внутри него, от всего мира, укрывая, наполняя своим теплом и покоем. Так было раньше. Теперь же эти звуки, стелющиеся по мертвенным улицам, по пустынным дворикам и перекресткам, отражающиеся от зеркальных стен наглухо запертых магазинов и кафе, казались мне поминальным звоном, оплакивающим всех нас. Всю нашу нечестивую суетную жизнь. Всю нашу агонизирующую землю.

Ирония ситуации заключалась в том, что мне эпидемия была не страшна. Я прилетела в Стамбул три недели назад – в очередной раз меня привела сюда многомесячная, изматывающая, низкая и подлая тяжба, которую затеял против меня человек, которого я некогда любила, – уже переболев смертоносным вирусом. Лихорадка с жаром, ознобом и кашлем свалила меня чуть больше месяца назад, когда – подумать только! – еще мало кто относился к болезни всерьез. Я в то время находилась по делу в другой стране. Врач, лечивший меня, поначалу отмахнулся от моего предположения со смехом:

– Да будет вам! Обычная простуда.

И лишь через несколько дней, вручая мне результаты анализов, смотрел на меня со страхом и даже каким-то восхищением, как на восьмое чудо света.

– Вы были правы. Это действительно оно. Как вы себя чувствуете?

Я же, смеясь сквозь раздирающий меня кашель, отвечала:

– Доктор, я не умру. Не в этот раз.

И действительно не умерла. Вскоре пошла на поправку и неведомым образом победила болезнь, косившую и более молодых, и более здоровых. А выздоровев, успела прилететь в Турцию одним из последних перед закрытием границ самолетов. И потому теперь я, уже заглянувшая в глаза смерти и сумевшая убедить ее, что нам еще рано быть вместе, в стылом оцепенении смотрела на чумной город. Смотрела, осознавая, что мне невероятно повезло, но не вполне понимала, зачем мне такое везение, если все вокруг падает, бьется в конвульсиях, умирает. Не только люди, но и экономика, производство, бизнес. Что делать единственному выжившему в апокалипсисе? В чем найти свое предназначение? Это мне было решительно не ясно. К тому же у меня заканчивались деньги. Бесконечная тяжбы хорошенько опустошила мой кошелек за последний год. Где и как заработать в распадающемся мире, было не ясно. А на помощь от российского посольства надежды не было.

От Гордона, человека, из-за которого я и приехала в очередной раз в свой любимый город, из-за которого оказалась заперта здесь, ведь все въезды и выезды оцепили военные, меня отделяло всего каких-то три километра. Три километра, которые в обычное время можно было пролететь на такси, проехать на мотоцикле, пройти пешком, в конце концов, наслаждаясь любимой стамбульской суетой и красочностью. И которые теперь превратились в огромное, почти непреодолимое расстояние. Я, собственно, и не собиралась его преодолевать. Вместе мы с Гордоном были настолько давно, что под гнетом всех последующих грязных разборок, скандалов, обвинений, измен, пьяных выходок, приводов в полицейский участок и вызовов в суд те ясные счастливые дни, наполненные влюбленностью, близостью, нежностью и страстью, давно померкли. Я сама не вполне понимала, за что он ополчился на меня, какие больные струны в его душе я задела, какие раны разбередила. Однако же в последние пару лет мужчина, некогда поразивший меня идеальной красотой и глубочайшим талантом, превратился в злобного, мелочного, мстительного прохвоста, скрупулезно собирающего какие-то бумажки, копирующего мои посты в соцсетях, коллекционирующего сплетни, слухи, домыслы, – и все это лишь для того, чтобы завести на меня очередное судебное дело о преследовании, травле или бог его знает каких еще моих воображаемых грехах. Я же, никогда не отличавшаяся кротким нравом, от боли, раздиравшей мне грудную клетку, лишь звонче хохотала, искрила осколками разбитого сердца, старалась всеми силами дать ему понять, что у меня, несмотря на его происки и предательство, все прекрасно, я легка, искрометна и бесшабашна. Что меня его предательство нисколько не задевает.

Нет, он не был героем моих девичьих грез. Да и тот возраст, когда душа полна романтики, когда надеешься на лучшее и мечтаешь об идеале, у меня давно миновал. Но он был мне интересен. Той давней февральской ночью, когда мы впервые встретились, он вытащил из меня нечто очень важное. Я будто проснулась, мне снова стало интересно жить. Тогда мне казалось, что я любила его. Но позже я поняла, что он стал моей музой, центральным ориентиром нескольких моих последующих романов.

Быть излюбленным героем писателя – это много или мало? Вероятно, для него это было достаточно, чтобы навек почувствовать себя использованным и возненавидеть меня всеми фибрами турецкой души.

И вот я приехала в Турцию, чтобы в очередной раз утереть ему нос. И неожиданно оказалась в постапокалиптическом кошмаре. Выйти было нельзя, судебное разбирательство, разумеется, не состоялось. И мне оставалось лишь, сидя на своей открытой всем ветрам замершего в смертельном страхе мира, смотреть в соцсетях, что у моего антигероя нового. Гордон поначалу писал какие-то бодренькие заметки о том, что все не страшно, мы переживем эпидемию и будем еще рассказывать о ней своим детям. Постепенно тон его записей становился все менее бравурным. И вот, три дня назад, он замолчал.

Хотелось бы мне сказать, что я по-прежнему злилась на него. Испытывала злорадство из-за того, что он лишен всех возможностей тешить свое хронически больное самолюбие. Именно так я хотела рассуждать, и это было бы справедливо. Но накануне из соседней квартиры люди в защитных костюмах вынесли мою соседку, еще недавно вполне бодрую моложавую женщину сорока семи лет, к которой я, плохо приспособленная к быту, обращалась с просьбой помочь мне разобраться со стиральной машиной. Типичная жительница этого трущобного района, одетая по-крестьянски, веселая и неунывающая, она охотно консультировала меня. И вот теперь я видела в глазок двери, которую нельзя было открывать, пока медики не выйдут из подъезда, как ее выносят на носилках. Лицо ее закрывал какой-то медицинский аппарат с трубкой. Мне видна была лишь шея – тощая, изможденная, с выступающими, натянутыми в бесплодном усилии вдохнуть жилами. Медики отрывисто переговаривались по-турецки, поспешно грузили женщину на носилки, тащили вниз, во двор, где дежурила ярко-желтая «Скорая». У меня же в ушах стоял ее сип – страшный, хриплый. Я знала, что, если соседка не выживет, я не увижу ее уже никогда, так как все обряды и церемонии в стране запрещены. Над ней не прочтут молитву во дворе мечети, и родственники-мужчины не понесут ее гроб. Ее не проводят в последний путь как подобает, что для любой мусульманки страшнейшее проклятие. И после того, как на лестнице стих топот ног, а из двора умчалась «Скорая», меня одолело оцепенение. Я задумалась – а если я здесь умру? Если вирус вернется ко мне или скосит еще какая-нибудь хворь, кто будет хоронить меня? Я совершенно одна, у меня никого здесь нет, и кто знает, когда в опустевшем квартале найдут мое недвижимое тело. Мне вдруг вспомнился мой старый друг, говоривший некогда: «Какая разница, где меня закопают?» И, действительно, сгинувший впоследствии так, что я не знала даже, куда прийти его оплакать. Такова будет и моя судьба? Безымянная могила, о которой никто не знает?

А Гордон? Меня вдруг словно ошпарило этой мыслью. Кто придет к нему, если что-то случится? Родители его далеко. Брат?.. Вряд ли. И уж, конечно, не явится никто из дружков, обожавших спаивать его и раскручивать на деньги, бросавшихся врассыпную, как только начинали брезжить проблемы. Он один, совсем один. Как и я. Наверное.

Я вышла на террасу, закурила и, схватив мобильный, написала ему в сообщение: «Как ты?» Ожидая, что он немедленно меня пошлет, напишет в ответ гадость, заблокирует номер. В общем, отреагирует так, как раньше. Но ответа не было. Больше того, галочка возле сообщения не окрашивалась голубым – значит, он его не прочел.

Ответ не пришел и через два часа, и к вечеру. И сообщение по-прежнему оставалось непрочитанным. Изнутри поднялась едкая тревога. В соцсетях Гордон не объявлялся уже три дня. Мессенджер он, по всей видимости, не проверял. Я нажала вызов и поднесла телефон к уху, ожидая, что на меня сейчас обрушится поток его бессвязной брани. Но в трубке раздался механический голос, сообщивший мне, что аппарат выключен или находится вне зоны действия сети. Что происходит?

В панике я открыла последний его пост, который уже видела три дня назад. Он там наигрывал что-то на гитаре и пел. Пел, как всегда, плохо и вид имел несвежий. Тогда я еще подумала, что, наверное, шмаль ему на этот раз попалась плохая, и зря он безуспешно пытается изображать из себя поющего артиста. Только сейчас, пересмотрев ролик внимательнее, я вдруг расслышала, как глухо, как тяжело и хрипло звучит его голос. Разглядела, как он бледен, проступившие синие жилки на висках, темные, страшные подглазья. Да он же болен! Гордон болен!

Что, если он заразился? Если смертоносный вирус не пощадил его? Да и с чего бы его пощадить? Ведь последние лет двадцать Гордона вел отнюдь не здоровый образ жизни. Его организм подорван постоянными тусовками, алкоголем, наркотиками, бессонными ночами, беспорядочными связями. Если он заразился, рядом с ним сейчас никого. Друзей он растерял благодаря своему склочному характеру. А никто из фанаток, готовых облизывать его теперь, когда он болен и заразен, к нему не придет, в этом я была уверена на сто процентов.

Я снова попыталась отправить сообщение – стукнулась во все сети, где он был зарегистрирован. Конечно же, везде я была заблокирована. В своей параноидальной манере он, как обычно, подозревал, что я стану досаждать ему, угрожать, строить какие-то козни. Забаррикадировался от меня везде, где только мог, и, наверное, даже сидя в своей квартире не имел покоя, все ждал, что я явлюсь к нему карающим призраком. Что мой образ сплетется из мучающих его ночных кошмаров.

Все это было глупо, отвратительно, подло. И все это не имело никакого значения сейчас, когда ему, вероятно, нужна была помощь, а я не имела возможности до него достучаться.

В новостях я слышала, что в больницах начали проводить экспериментальные процедуры. Переливать плазму переболевших тем людям, кто находится в тяжелом состоянии. Имевшиеся в крови антитела к вирусу давали пациентам возможность выздороветь. И теперь меня внезапно осенила мысль. Ведь я уже переболела. У меня имелась и справка о том, что заболевание мной перенесено. Что, если моя кровь могла бы спасти его? Это было странно, дико – породниться, смешаться с кровью человека, который считал меня исчадием ада, проклятием всей его жизни. Но если в моих силах было поставить его на ноги, я не могла медлить.