Текст книги "Угол атаки"

– Да, наверное, просто совпало, – предположила Ирина. – За строптивость у нас обычно снимают, а не поощряют.

– Ну, Макаров – это не мы с вами, он волк матерый, с таким драться страшновато, – засмеялся Павел Михайлович, – правда, интересный парень, все ему на пользу идет, просто удивительно. Вы его не забывайте и, кстати, ему о себе тоже не давайте забыть. Когда вступите в должность, очень пригодится, что он вам обязан.

Ирина сказала, что учтет.

Когда они были шагах в пятидесяти от машины, Павел Михайлович вдруг остановился:

– А теперь, Ирина Андреевна, давайте отбросим демагогию и, как истинные марксисты, обратимся к реальности, данной нам в ощущениях. А она такова, что родине нужен этот приговор, и родина его добьется. – Он взял Ирину за локоть и заглянул в глаза: – Оправданием вы только дадите этим людям ложную надежду, а себя лишите всех шансов на блестящее будущее. Все. Больше ничего не получите. Этих гавриков пересудят, а вас в лучшем случае до пенсии оставят на нынешней должности, и то если очень повезет.

– Просто очень тяжело входить в процесс с готовым приговором, – попыталась объяснить Ирина. – Я, наоборот, стараюсь привести себя в состояние чистого листа, а тут…

Председатель вздохнул:

– Понимаю вас. Ладно, откровенность за откровенность. Лично я ставлю интересы государства выше интересов двух его отдельных граждан, это раз. По моему глубокому убеждению, они виновны, это два. Но я поручил это дело не Долгачеву, с которым, как вы правильно заметили, мне не пришлось бы разводить душеспасительных бесед, ибо он тут же в холуйском рвении впаял бы им на всю катушку, глазом не моргнув. Нет, я поручил его вам, потому что знаю, что вы будете судить максимально справедливо даже в таких несправедливых условиях. Помните, что у вас всегда есть возможность дать ниже нижнего. И вообще, Ирочка, самое плохое дело надо поручать самому хорошему человеку, вот вам еще одно мое важное наставление на будущее.

Ирина неохотно кивнула, досадуя, что удары судьбы так и не смогли выбить из нее остатки совести.

Они сели в машину. Откинувшись на мягкое сиденье, Ирина вдруг сообразила, что к осени это может быть уже ее служебный автомобиль. Немножко больше гибкости – и дело в шляпе.

– Знаете что, Ирина Андреевна? – вдруг воскликнул председатель с оживлением, показавшимся Ирине фальшивым. – Помнится, у вас накопилось несколько отгулов… Не хотите ли воспользоваться?

Ирина отказалась. Отгулы были ее аварийным запасом времени на случай внезапных семейных проблем.

– Нет, правда… Процесс в любом случае предстоит сложный, потребует от вас колоссального напряжения, а сами знаете, чтобы хорошо поработать, следует хорошо отдохнуть. Как раз перед майскими возьмите три дня, и выйдет целая неделя, почти каникулы.

Идея вдруг показалась заманчивой. В самом деле, погода стоит восхитительная, почему бы не вывезти детей на дачу? Дом готов, а на три дня она Егора в школе отпросит.

Сыновья подышат свежим воздухом, а она на природе спокойненько поразмыслит над открывшимися перспективами, почитает… Только что купленные книги манят со страшной силой, но придется изучать материалы по процессу.

Павел Михайлович прав, уклоняться нельзя. У нее, по крайней мере, хватит самообладания дать ниже нижнего, а не на всю катушку.

Только подойдя к дому, Ирина внезапно сообразила, что надо посоветоваться с мужем перед таким ответственным шагом, как переход на руководящую работу.

18 марта

Лев Михайлович славился на весь аэрофлот не только богатырским здоровьем, но и педантизмом. Руководство летной эксплуатации и прочие инструкции он знал наизусть и неукоснительно выполнял, никогда не перепоручая второму пилоту даже самой незначительной задачи, если она была прописана в его командирских обязанностях. Вот и сегодня он занял свое место в кабине только после того, как вместе с Иваном тщательно осмотрел самолет на предмет исправности. Иван задержался, чтобы попросить у Наташи воды, хотя пить ему совсем не хотелось. Просто улыбнуться, прикоснуться к руке, почувствовать юношеское замирание сердца. Всего лишь секунда, и ничего больше. Хотелось верить, что Наташа не понимает его чувств или хотя бы не придает им значения, но Иван знал, что это, скорее всего, не так. Иногда он позволял себе чуть-чуть помечтать, как бы у них сложилось, будь он свободен. Радостная жизнь с радостной девушкой, лето, легкий стук каблучков, качели, крепкие здоровые дети… Тряхнув головой, чтобы отогнать заманчивые видения, Иван вошел в кабину и занял опостылевшее правое кресло второго пилота.

Лев Михайлович провел краткую предполетную подготовку в кабине, в сотый раз повторив то, что экипажу было прекрасно известно, ведь маршрут летаный-перелетаный.

Зайцев сообщил, что пилотировать будет сам, но Иван и так уже понял, что из-за неприятного разговора в штурманской сегодня его дело правое – не мешать левому. И очень может быть, не только сегодня, вредный старикашка надолго произвел его в пассажиры, чтобы он постоял в углу и подумал над своим поведением.

«Ничего, потерплю, поскучаю час с небольшим, и домой», – подбодрил себя Иван, хотя дома тоже не ждало его ничего особенно хорошего.

Он будто занял не свой эшелон, жил чужую судьбу. Его настоящая жизнь была совсем другая, счастливая, солнечная и удачная, к ней он упорно шел, набирал высоту, но где-то дал закритический угол атаки и свалился в штопор.

Он всегда знал, что будет летчиком, и дело было даже не в желании и мечте, просто он таким родился, как рождаются мальчиками и девочками. Может, и хотелось бы стать кем-то другим, но никак.

Отец, бывший летчиком во время войны, всячески поддерживал его, помогал с алгеброй, геометрией и физикой – предметами, необходимыми для поступления в военное училище, в которых Иван соображал на четверку с минусом, а вернее сказать, на троечку. Зато по части физкультуры помогать не пришлось – Иван истово занимался легкой атлетикой, однажды даже взял серебро на первенстве города, и, наверное, мог бы добиться больших результатов, но тогда спорт занял бы всю его жизнь, как у одноклассника-фигуриста, который, бедняга, появлялся в школе от случая к случаю, а в эти редкие моменты, кажется, не вполне понимал, где находится и чего от него хотят. Зато стал олимпийским чемпионом.

К выпускному классу многие пересматривают свои жизненные ценности, соображают, что романтику на хлеб не намажешь, и выбирают прозаические, но денежные и спокойные профессии. Иван держался. Ежедневные пробежки чередовались с занятиями у репетиторов, и усердие дало свои плоды: Иван поступил в Харьковское высшее военное авиационное училище.

Честно говоря, поддерживали его только родители и лучший друг папы Станислав Петрович Горяинов. Остальные родственники и знакомые в один голос пели о жуткой дедовщине, казарме и муштре, которые ждут его в училище, о невыносимых нагрузках и голодном пайке, о дикостях жизни в гарнизоне, о тупости военных и еще о многом подобном, так что, кажется, без внимания не остался ни один стереотип. Иван, конечно, не верил, но предполагал, что будет нелегко, поэтому весь первый год в училище ему казалось, что его щадят по сравнению с остальными курсантами, дают более легкие задания, чем всем остальным. Даже точные науки сделались какими-то менее точными, потому что Иван вдруг стал их понимать.

Тогда он был счастлив, как, наверное, любой человек, когда приходит к выводу, что он на верном пути и хватит сил пройти этот путь до конца.

После первого курса Иван вернулся на каникулы домой, и отец сказал, что пора начать думать о женитьбе, то есть подыскивать подходящую девушку, которая станет надежной спутницей жизни и боевой подругой.

Иван пожал плечами. Намек отца был тонок, но прозрачен, он сразу уловил, какая девушка имеется в виду, и делать ее своей боевой подругой категорически не желал.

В школе в него были влюблены почти все девчонки из класса, и из параллельного, и из младших, наверное, тоже. Мама жаловалась на неисправность телефонной линии, мол, звонят, а в трубке тишина, но Иван знал, что не в линии тут дело. Комсорг Кирка Смирнова краснела и бледнела, требуя от него две копейки на уплату членских взносов, отличница Катя Гречкина из всего класса давала списать только ему, в общем, Иван как сыр в масле катался в фокусе женского внимания. Самому ему нравилась девчонка из параллельного, первая красавица школы Таня Сологубова. У нее были такие точеные икры, что глаз не оторвать, ну и все остальное тоже не подкачало. Густые волнистые волосы, пухлые губки и, главное, ясные глаза, сверкающие радостью, покорили Иваново сердце. Удивительно, как это так, десять лет ходит в школу какая-то Танька с бантиками, и наплевать на нее, но вдруг она распускает косу, и тебе свет без нее не мил. Ну как не мил… Нормальный свет, но с ней интереснее.

Где-то недельку Иван барражировал вокруг своего объекта, не из робости, а потому что влюбленному полагается страдать, но тут в школе устроили праздничный вечер по случаю Нового года. Иван пригласил Таню на медленный танец, и все сладилось.

Через несколько дней они уже занимались разными глупостями у Таньки дома. Сначала немножко, потом чуть побольше, а вскоре и на полную катушку. Он не был у нее первым. Хмурясь и морщась изо всех сил, чтобы выдавить из себя слезу, Таня призналась, что любила одного человека больше жизни, сразу после школы они собирались пожениться, но он погиб в автокатастрофе. Иван видел, что она сочиняет, но ему нравилось в Таньке даже это наивное вранье. Какая разница, было и было.

С ней было радостно и весело, Таня не страдала манией величия, как другие красавицы, Иван до сих пор вспоминал их встречи как лучшее, что у него когда-нибудь было с женщиной. Он опасался, что ближе к выпускным экзаменам Таня начнет окучивать его на предмет женитьбы, как минимум станет уговаривать остаться в Ленинграде, но Сологубова в очередной раз удивила, заявив, что разлука для любви как ветер для костра, сильную раздувает, а слабую гасит, поэтому сейчас они ничего друг другу не должны, а там будет видно. Услышав это, Иван прямо сам захотел остаться и променять мечту на женщину, но вовремя одумался.

Они переписывались, в редкие увольнительные Иван шел на почту и звонил Тане, и говорили они не о любви, а о всякой ерунде. Он хотел позвать ее на присягу как невесту, но у него денег на билет не было, а Таня с мамой считали каждую копейку. А главное, его родители на дух не переносили Таню, и очень сомнительно, что промолчали бы, увидев ее на присяге сына. Танька была «девочка из неполной семьи, мать, гм-гм, легкого поведения, кого она могла воспитать? Только такую же, гм-гм, сынок, да ты посмотри на нее, какой взгляд, мне уже все ясно. Нет, я ни за что не допущу, чтобы мы с ними породнились!».

В такие минуты Иван вспоминал, что не был у Тани первым, но досада эта быстро проходила, потому что он скучал по ней, а когда приехал на каникулы, то все стало неважным, лишь бы только поскорее обнять Таню.

Он проводил с Таней каждую свободную минуту, но так и не представил родителям и не сказал, где пропадает, ограничившись туманным «с друзьями».

В будние дни они падали с Таней в кровать, как только ее мама уходила на работу, а в выходные ездили куда-нибудь на природу, искали там укромный уголок.

В то же время на горизонте стал чаще маячить Станислав Петрович со своей дочкой Лизочкой. Если Иван считался поздним ребенком, то Лиза, будучи младше его на два года, смотрелась настоящей внучкой своих родителей. Семьи дружили крепко, часто обменивались визитами, и Иван всю жизнь страдал от необходимости играть с Лизой. С этой неуклюжей и слабосильной девчонкой нельзя было заняться ничем интересным, ни побегать, ни полазать по деревьям. Приходилось сидеть и разговаривать. Родители утверждали, будто Лиза необыкновенно умная и эрудированная для своих лет, ну а Ивану казалось, что она просто сумасшедшая. Бредит какими-то книжками, стихами, в общем, дура.

Мама Лизы Тамара Борисовна когда-то, наверное, была очень красива, но Лизе от нее не передалось ни точеного профиля, ни тонкой кости. Проще говоря, она была откровенно страшная, с фигурой, как мешок картошки, и с картофельным же носом. Иван иногда даже прикидывал на себя, каково это – жить такой уродиной, очень ужасно или привыкаешь?

В выпускном классе Иван стал увиливать от светских раутов, но отец быстро его разоблачил. Сказал, что нельзя игнорировать людей, которые любят тебя как родного сына, и Иван покорился. Станислав Петрович действительно относился к нему очень хорошо.

Слава богу, теперь их с Лизой уже не отправляли играть, они сидели за общим столом, как взрослые, но Иван все равно довольно быстро понял, что Лиза в него влюблена.

Существует миф, что мужчины грубые, примитивные и ненаблюдательные создания и до упора не понимают, что нравятся женщине, но это правда, только когда им очень не хочется этого понять. На самом деле ловят вибрации ничуть не хуже тонких и чувствительных женщин.

Ивану было несложно раз в две-три недели изобразить из себя туповатого и недалекого парня, но в глубине души немножко он стыдился, что заставляет Лизу страдать. А с другой стороны, не он, так другой, ведь ни один нормальный человек не ответит этой дуре взаимностью.

Между встречами Иван о ней забывал, а уехав в училище, совершенно выкинул из головы. Но вот прошел год, и Лиза опять нарисовалась на пороге, краснея и бледнея ничуть не хуже, чем раньше. И точно такая же страшная.

Что ж, он отбывал повинность и мчался к Таньке.

В этот раз они снова решили расстаться на год без обязательств и посмотреть, что будет. Единственной уступкой свободе стала Танина фотография, которую он теперь хранил у сердца. И часто доставал, смотрел, скучал. Иногда думал, что надо позвонить родителям и сказать, что Таня – его девушка, но все откладывал, потом решил, что о таких важных вещах надо сообщать лично, а не по телефону. А когда приехал в отпуск, то сначала не хотел омрачать радость встречи, а потом Таня сказала, что они все равно не поженятся, пока он не закончит училище, а она – университет, так незачем и родителей напрасно расстраивать. Сейчас она легкомысленная студентка, гордиться нечем, но если Иван представит ее солидной школьной учительницей, то начнется совсем другой разговор.

В этом году Лиза готовилась поступать, поэтому они, к счастью, почти не виделись. Лишь однажды поехали на дачу к Горяиновым. Папа вел свою машину, а Ивана Станислав Петрович попросил сесть за руль своей, потому что сам якобы не любил водить, но, кажется, просто хотел сделать приятное крестнику.

Иван немного волновался, потому что закончил автошколу в шестнадцать, и с тех пор порулить удавалось нечасто, но быстро все вспомнил и довез семейство без приключений.

Радио в машине не работало, и Станислав Петрович вдруг сказал: «Давайте споем» – и затянул грустную казачью песню, тут же сам себя оборвал, мол, хватит тоску наводить, давай, Лиза, что-то повеселее. Она негромко запела про крылатые качели, и у нее оказался такой чистый голос, что Иван не удержался, подхватил, сначала тоже тихо, а потом громче, и Лиза прибавила. Вдруг стало хорошо, не так, как с Таней, но все равно хорошо и спокойно, и верилось, что действительно впереди только небо, ветер и радость.

Он даже скорость прибавил чуть больше дозволенной, но Станислав Петрович предупреждающе кашлянул, и Иван снова пустил его «Волгу» бодрым пенсионерским галопом.

Бывает иногда, незначительные моменты запечатлеваются в памяти ярче, чем важные события. Почему Ивану запомнилось, как они, доехав до дачи, остановились возле ворот и Лиза вышла из машины их открыть? Сидя за рулем, он смотрел, как она возится с замком, и вдруг Тамара Борисовна с усмешкой заметила: «Само изящество». Что-то царапнуло Ивана по сердцу, то ли жалость, то ли сочувствие, он и сам не понял.

После этой поездки папа прямо заговорил с ним о женитьбе на Лизе. Хорошая девочка, родители наши лучшие друзья, мы давно как родственники, так пора и официально породниться. Это будет жена – настоящий крепкий тыл, а не то что какая-нибудь свиристелка, у которой на уме только зарплату мужа растранжирить да глазки построить его боевым товарищам. Девочка умная, порядочная, учится в медицинском институте, значит, найдет работу в любой дыре, куда его засунут служить. Дело не в деньгах, просто безделье – мать всех пороков. Иван отшутился, мол, Лиза еще маленькая для замужества, но папа вдруг плотно прикрыл дверь и понизил голос:

– А ты не зевай, ведь оглянуться не успеешь, такие ухажеры набегут…

Иван расхохотался.

– А ничего смешного, – оборвал отец, – при таком отце она в девках точно не засидится.

– Рад это слышать.

– Послушай, сын, – отец прошелся по комнате, заложив руки за спину, что у него всегда служило признаком серьезного настроя, – ты взрослый мужчина, так давай поговорим с тобой как мужик с мужиком.

– Давай.

Отец сел рядом с Иваном и похлопал его по коленке:

– Нелегко мне тебе это говорить, но правила жизни изменились. Где-то мы что-то просмотрели, проморгали… Как-то отделилась жизнь от наших принципов, как творог от сыворотки. В общем, сейчас одних личных качеств недостаточно.

– Мне пока хватает, – приосанился Иван.

– Ванечка, я вижу, как упорно ты стремишься к цели, но ведь из пункта А в пункт Б можно дойти пешком, а можно долететь на самолете. Так вот, Ванечка, Станислав Петрович – это твой самолет. Естественно, если ты станешь его зятем.

Иван пожал плечами. Авиация – искусство без дураков, если ты не умеешь летать, то в воздухе тебя никакой блат не спасет. И стратегическое мышление тоже тебе никто по блату в голову не вложит, умственные способности, как и триппер, по телефону не передаются. Нет, оборона страны слишком серьезное дело, ее доверяют самым достойным.

Отец заговорил о том, как после войны мечтал летать, но последствия тяжелого ранения не позволили ему подняться в воздух, и пришлось идти по партийной линии.

– Я честно работал на благо страны и людей, и теперь, оглядываясь назад, отчетливо вижу, что мне есть чем гордиться, но мечтал-то я о небе… – отец вздохнул, – но ничего, как поет Высоцкий, «я успеваю улыбнуться, я видел, кто придет за мной». Когда я думаю, что ты осуществишь мою мечту и станешь выдающимся летчиком, то понимаю, что жизнь в самом деле была прожита не зря. Я верю, что при жизни буду гордиться своим сыном и после моей смерти ты не бросишь тень на нашу славную фамилию.

Иван подумал, что женитьба по расчету – сомнительный повод для гордости, но решил не углубляться в демагогию, ведь, в сущности, отец дело говорил. Да, двигают достойных, но среди достойных при прочих равных выбирают зятя Станислава Петровича.

Не обошлось и без хрестоматийного «любовь не вздохи на скамейке». Отец сказал, что это не просто стих, а самая что ни на есть правда, которую, увы, пьяное от гормонов молодое существо знать не хочет. В юности человек жаждет красоты и восторгов, только годы идут, и все это рассеивается, как дым, оставляя после себя тягостное похмелье. Любовь – это не чувство, а труд, и много приходится сделать и вытерпеть, прежде чем стать счастливой парой, но оно того стоит. «И если уж мы с тобой говорим откровенно, сын, то в плане постели все женщины, в сущности, одинаковы, с ними тепло и мягко, а свет можно и не включать».

Иван поморщился. Да-да, спокойствие и надежность, но разве надо ради этого отказываться от первой любви, радостной и немного безумной? Глупости, чушь и даже – тсс! – разврат, но вдруг без этого и настоящей любви не получается? Вдруг эти эфемерные пустячки, испаряющиеся без следа с наступлением зрелости, являются фундаментом той солидной и основательной любви, к которой его призывают?

Иван точно знал, что хочет быть с красивой, веселой и энергичной Таней, а жениться на унылой Лизе совершенно не хочет. Абсолютно не желает, пусть бы у нее даже было десять таких отцов, как Станислав Петрович. Он будет жить честно и по любви, достойно, без всяких компромиссов. Не предаст свое сердце ради карьеры.

И в то же время Иван с ужасом понимал, что его тянет сделать именно то, чего не хочется. Выбрать трудный путь, что ли, смело шагнуть навстречу испытаниям, Иван и сам не понимал, откуда берутся эти мысли.

В октябре мама заболела и слегла. Ивану до самого конца не открыли истинного положения, наверное, боялись, что он сорвется, бросит учебу или запьет. «Все хорошо, хорошо, иду на поправку», – говорила мама по телефону, но когда он приехал на зимние каникулы, то едва успел проститься.

После похорон он был как в тумане, целыми днями сидел в комнате родителей, пытаясь понять, что теперь это комната отца и мама никогда сюда не вернется.

Однажды пришла Лиза, принесла какую-то еду. Иван, сидя в темноте на полу возле опустевшей маминой постели, слышал, как они с отцом шушукаются в коридоре, потом папа сказал: «Лиза, дочка, хоть ты поговори с ним, а то парень совсем расклеился».

Иван хотел закричать, что не надо с ним ни о чем разговаривать, но Лиза осторожно вошла и молча уселась рядом с ним. Побыла минут десять, поднялась и ушла, так и не сказав ни слова.

Потом они с отцом ели Лизины котлеты, и папа сказал, что Лиза ухаживала за мамой, как родная дочь, он даже не ожидал от девушки такого внимания и милосердия.

Вернувшись в училище, Иван немного отошел. Когда день расписан по минутам, печаль не утихает, но перестает терзать сердце. И чувство вины, крепко сдавившее его после похорон, здесь немного отпустило. Ведь мама не говорила о болезни и не звала приехать именно потому, что хотела гордиться сыном-летчиком, значит, ему надо усердно заниматься, чтобы оправдать мамины ожидания. Вот и все. Что толку сидеть и страдать, от этого точно ничего не изменится. О Тане он старался не думать. Таня – радость, веселье, а ему пока этого нельзя.

В марте он получил от отца длинное письмо, в котором тот сообщал, что Станислав Петрович с женой погибли в автокатастрофе. Встречный грузовик потерял управление, а шофер служебной машины не сумел отвернуть. Иван как-то не воспринял смерть близких друзей семьи, но когда пытался представить, каково теперь Лизе, ему делалось почти физически нехорошо. Он сам чуть с ума не сошел после смерти мамы, а она потеряла сразу обоих родителей и к тому же девушка.

В первую же увольнительную Иван отправился на переговорный пункт. Ноги не несли, он не знал, что скажет, и вообще нужен ли ей его звонок, и находил кучу доводов, чтоб его не делать, но все же за шкирку втащил себя в телефонную будку, надеясь, что девушки не окажется дома. Но Лиза взяла трубку после первого гудка, ровным голосом поблагодарила его за внимание, сказала, что держится и беспокоиться о ней не нужно. «Ну и слава богу», – подумал Иван, буркнул какую-то глупость, разъединился, с чувством выполненного долга нашарил в кармане новую пятнадцатикопеечную монетку и набрал Танькин номер.

Иван знал, что отец помогает осиротевшей девушке, а сам он, в свою очередь, ничего ей не обещал, и знаменитая фраза из «Маленького принца» к нему неприменима. Да, он в долгу у нее, что ухаживала за его мамой, и обязательно поможет ей, когда понадобится, но и все. Он не виноват, что Лиза влюбилась в него, ведь он никак ее не завлекал, наоборот, старался не смотреть в ее сторону! Да и вообще это дело прошлое, потеря матери и отца наверняка убила в ней все детские чувства. И перед ее покойными родителями у него тоже нет никаких обязательств, он никогда даже не намекал Станиславу Петровичу, что хотел бы жениться на его дочери, а если отцы между собой договаривались об этом браке, то он тут ни при чем. Совесть его чиста как снег. Рассудком он это понимал, а сердцем чувствовал себя примерно так, будто изнасиловал Лизу, обрюхатил и бросил.

Говорят, что любимый человек – это тот, с кем ты хочешь состариться. Естественно, Иван хотел состариться с бодрой и энергичной Танькой, а не сидеть возле Лизы, размышляя о бренности бытия и силе искусства. Это было ясно как день.

Приехав домой на каникулы, Иван твердо решил сделать Тане предложение, но в первую встречу промолчал, сам не зная почему. Промолчал и на следующий день, а на третьем свидании Таня со смехом призналась, что ее зовет замуж один серьезный человек. Дважды она уже отказывала, но он очень настойчив. Возможно, это была провокация, возможно, нет, просто Иван вдруг с ужасающей ясностью понял, что это неважно. Он как первый раз, будто во вспышке белого холодного света увидел Танькину комнату, обои в цветочек, трещину штукатурки на потолке, похожую на реку Нил, книжную полку со статуэтками и флакончиками духов, расставленными в строгом, известном одной лишь Тане порядке, и понял, что это чужое. И женщина, лежащая рядом с ним в кровати, тоже чужая, не плохая, не хорошая, а просто не его. Тогда он сказал «зовут – выходи», оделся и ушел.

Дойдя до метро, он из автомата позвонил Лизе, просто чтобы выразить свое почтение. Давно надо было это сделать, но Иван все откладывал. Незнакомый женский голос сказал ему, что Лиза здесь больше не живет, и понеслись короткие гудки.

«Неужели вышла замуж?» – подумал Иван с облегчением, но вечером отец рассказал, что после смерти родителей дела Лизы совсем расстроились. Незадолго до аварии Станислав Петрович закрутил какую-то мутную аферу, чтобы выбить для Лизы отдельную квартиру, в результате она оказалась прописана в общежитии своего мединститута, и, видимо, Горяинов на своем посту нажил больше врагов, чем друзей, потому что сироту грабили хоть и строго по закону, но с каким-то остервенением. Дача – служебная, квартира – тоже, а вы, девушка, где прописаны? В общежитии? Вот и следуйте туда. Хорошо хоть койку выделили, а то пришлось бы Лизе в машине ночевать, единственном наследстве родителей. Отец пытался защитить девушку, подключил все свои связи, но безуспешно.

Узнав об этом, Иван растерялся. Да, он ни в чем не виноват и ничего не должен, но сколько ни уговаривал себя, а в душе поселилось какое-то вязкое томительное чувство. Последний раз он испытывал подобное в шестом классе, когда отец водил его в музей Вооруженных сил. Тогда Иван увидел стенд с двумя фотографиями: на одной было изображено несколько мужчин, они стояли кругом и, казалось, дружески беседовали. Вокруг них простиралось пшеничное поле, солнце светило с ясного неба, колосья чуть пригибались, значит, дул небольшой ветерок. От снимка веяло миром и покоем, но, приглядевшись, можно было заметить, что мужчины одеты в немецкую форму, и только один – в брезентовый комбинезон. На втором снимке этот человек был один, крупным планом. Он стоял, глядя куда-то вдаль серьезно, но спокойно. Ветерок трепал его волосы, светлые, как пшеница, и по фотографии никак нельзя было понять, что она запечатлела последние минуты жизни этого человека и человек об этом знал. На стенде было написано, что это фотографии политрука, расстрелянного немцами в августе сорок первого. Имя его осталось неизвестным.

Иван знал, что такое была война для советского народа, но из музея тогда вышел как больной. Само его тело будто противилось тому, чтобы жить в мире, где возможны такие вещи. Где зло делается буднично и спокойно ясным летним днем, просто потому, что так положено.

Тогда он несколько дней ходил сам не свой, а потом как-то притерпелся, забыл, рана затянулась, и мир снова сделался хорошим, правильным и радостным местом.

Сейчас он снова увидел, что это не так, и, что еще хуже, понял, что зло не снаружи, а внутри человека, и в нем тоже оно есть, раз он не хочет выручить девушку из беды.

Следующим вечером Иван поехал в общежитие с тягостной мыслью, что хоть человек и сам делает свою судьбу, бросает ей вызов и преодолевает все препятствия, но есть высшие силы, которым приходится покоряться, несмотря на то что их, может быть, даже и не существует.

Пришлось долго ждать в грязноватом вестибюле, пока Лизу позовут. Иван заглядывался на хорошеньких студенток, и только обрадовался, что Лизы нет дома, а значит, не судьба, как она вышла к нему в синем платье в белый горошек и улыбнулась так, что Ивана проняло.

Они вышли на улицу, и не успели завернуть за угол, как Иван обнял ее и поцеловал, просто чтобы нельзя уже было передумать. Губы Лизы были нежные и неловкие.

Отец сказал: «Что ж, сын, это достойный поступок, я горжусь тобой», и все было решено. Свадьбу решили делать скромную, все же слишком мало времени прошло после смерти родителей. Регистрация в районном загсе, небольшой банкет у них дома да медовая неделька там же, благодаря тому что отец поехал погостить у фронтового приятеля на даче. Ивана такой сдержанный церемониал устраивал на сто процентов, но было немного неловко перед Лизой, которая, наверное, с детства мечтала о белом платье с фатой, цветах, «Волге» с обручальными кольцами на капоте и прочей дребедени. И можно было бы ей это устроить, во всяком случае, расписаться не в загсе, а во Дворце бракосочетаний. Да, там надо ждать три месяца, но у него есть обратный билет, а по военно-перевозочным документам обязаны зарегистрировать досрочно. И машину можно нанять, и всякое такое, но отец сказал, что не стоит размениваться на всякую мишуру. Они с мамой вообще расписались по дороге на работу, и ничего, жили душа в душу, а другие закатывают пиры на весь мир, едут в свадебное путешествие в Сочи, а через год разводятся.

У Лизы даже платье было не белое, а кремовое, чтобы потом носить по торжественным случаям.

Когда гости ушли, отец, прочувствованно благословив обоих, тоже отбыл к своему приятелю, они с Лизой остались одни, и только теперь Иван с пугающей ясностью понял, что ему предстоит. С Танькой секс был приятным и радостным занятием, веселой игрой, в которую оба играли на равных с одинаковым удовольствием. Сейчас его ждало что-то совершенно другое.

Он старался быть ласковым и пылким, но Лиза даже не разделась перед ним, так и осталась в ночной рубашке с оборочками. Она очень смущалась, он тоже робел, боялся ее потрогать в нужных местах, не сумел подготовить и от этого сделал, кажется, очень больно.

Потом он сидел в кухне и ждал, пока Лиза уберет следы своей невинности. Наверное, надо было как-то ее утешить, что-то сказать важное и хорошее, но на сердце было пусто, а фальшь она поймет. Он слышал шелест перестилаемых простыней, торопливые, какие-то виноватые шаги Лизы, шум воды в душе, и тосковал, будто сам потерял девственность. Он хотел вернуться в кровать и притвориться, будто уснул, но тут Лиза вышла из ванной, встала у него за спиной и положила руки ему на плечи. И случился один из редких моментов в человеческой жизни, когда по-настоящему понимаешь, что ты не один. Не сам по себе, не просто всплеск, а короткая нота вечной мелодии. Иван прижался щекой к Лизиной ладони, почувствовал твердую выпуклость новенького обручального кольца, понял, что сделал плохо, но правильно, и успокоился.