Текст книги "Повод для знакомства"

– Мама, прошу тебя, не надо. Люди хотят помочь Маргарите Матвеевне, а мы будем на них кляузы строчить.

– Они хотят не помочь ей, а заработать на ней. Существенная разница! И я пишу не кляузу, а объективное, можно сказать, информационное письмо. Там нет ни одного обвинения, я просто интересуюсь, уполномочен ли был заведующий заставлять тебя покупать лекарства. Еще раз повторяю: если они честные люди, то им нечего бояться.

Конечно, они не были честными людьми. Катю до сих пор передергивало от омерзения, когда она вспоминала, как Колдунов намекал ей на «развитие отделения». Но бороться с ними, занимать активную гражданскую позицию почему-то совершенно не хотелось.

– Давай все-таки не будем… – из последних сил попыталась сопротивляться замученная дежурствами и маминым напором Катя.

– Что тебя не устраивает? Кого ты защищаешь? Уж не влюбилась ли ты в этого, как его, Колдунова?

– Мама, да ты что? Я видела-то его три или четыре раза. Какая может быть любовь?

– Очень даже может. У него порочное лицо и похотливый взгляд. Такие бандерасы действуют на порядочных женщин, как валерьянка на кота. Нельзя поддаваться этому грубому животному обаянию! Катя, поверь мне, это абсолютно безнравственный тип, а я в людях разбираюсь. Он поиграет и отбросит тебя, как сломанную куклу. Я уже не говорю о том, что у порядочной женщины не может быть ничего общего с человеком, который наживается на болящих!

Чтобы убедить маму в ложности ее подозрений, Катя с ходу, не читая, поставила свою подпись-закорючку.

Стоило Кате лечь в постель, как сон ушел. А казалось, что уж сегодня-то бессонница ей не угрожает! Она выглянула в коридор – у мамы в комнате было темно, из-за двери доносилось мерное похрапывание. Катя прошла на кухню, осторожно, стараясь не греметь посудой, сварила кофе – все равно не спится. Еще раз убедившись, что мама спит беспробудно, Катя надела пальто и выскользнула с чашкой кофе на лестницу. Домовитый Юра поставил перед их отсеком дверь и оборудовал на площадке нечто вроде холла. Меняя обстановку в квартире, Юра вынес на площадку кресло и журнальный столик и оборудовал себе место для курения. Мама долго воевала с ним по этому поводу, кричала, что не позволит дымить под дверью своей квартиры и вообще распоряжаться на принадлежащем ей по закону участке лестничной клетки. Сосед реагировал всегда одинаково. «Вы предпочитаете, чтобы у вас под дверью вместо курящего меня оказались колющиеся наркоманы?» – задавал он риторический вопрос и удалялся в свою квартиру.

Катя не решалась открыто выступать на Юриной стороне, но, чтобы сосед понял, что она одобряет его действия, купила в «холл» фикус и повесила на стену несколько картинок.

Она села в кресло и закурила. Почему-то захотелось, чтобы Юре тоже не спалось, чтобы он вышел. Они бы мило поболтали… Может быть, она все-таки нравится ему? Катя тяжело вздохнула.

Она никогда не мечтала о головокружительной карьере. Единственное, чего ей хотелось с ранней юности, это выйти замуж и иметь много детей. Но для того чтобы быть счастливой в браке, нужно было встретить хорошего человека – доброго, умного и надежного. «Если ты выйдешь за ничтожество, как в свое время сделала я, твоя жизнь превратится в ад, – говорила ей мама. – Я очень люблю тебя, Катя, и хочу предостеречь от роковых ошибок, особенно от тех, которые я совершила сама. Ты должна гордиться своим избранником, а не презирать его». С этим Катя была совершенно согласна.

«Ты умная и трудолюбивая женщина с сильной волей, и тебе будет трудно найти достойную пару. Почему-то именно такие, как ты, привлекают самых никчемных мужчин, – продолжала вздыхать мама. – Конечно, ты сможешь заставить себя верить в положительные качества своего избранника. Какое-то, и, может быть, даже весьма продолжительное, время ты будешь насиловать себя, считать его героем, но прозрение неминуемо, и чем позже оно наступит, тем будет болезненнее».

Катя надеялась, что мама ошибается, но, к сожалению, ее прогнозы оправдывались. Поклонники оказывались либо тупицами, либо страшными лентяями, либо непорядочными людьми. Несколько раз Катя влюблялась, и тогда ей не хотелось видеть недостатков своего избранника. Она не слушала маминых предостережений, намеренно закрывала глаза на неблаговидные поступки ухажера. К сожалению, каждый раз жизнь вдребезги разбивала все построенные Катей воздушные замки. Мама всегда очень нежно утешала ее, утверждала, что все к лучшему, что Кате еще улыбнется счастье, и очень хорошо, что она вовремя избавилась от неподходящей кандидатуры.

Может быть, конечно, ее счастье было еще впереди, однако с тех пор, как она закончила консерваторию, у Кати не было ни одного поклонника. А прошло уже без малого десять лет!

И все это время она бегала как лошадь по кругу: работа – дом, дом – работа… Ее подруги повыходили замуж, нарожали детей, кто-то уехал за границу… В общем, Катя стала очень одинокой в последние годы. Она бы душу черту продала, чтобы выйти замуж, но, оглядываясь вокруг, не находила ни одного мужчины, которого бы ей хотелось видеть рядом с собой каждый день. Не выходить же за любителя попсы, расчетливого мента Юру или за раздолбая и взяточника Колдунова! Или за Георгия Марковича, который будет целыми днями талдычить ей о своей непризнанной гениальности.

Катя горько усмехнулась, вспомнив мамины слова про валерьянку и кота. Неужели мама могла подумать, что Катя способна поддаться животным инстинктам и забыть обо всем ради разбойничьей рожи доктора? Завести с ним роман? Втоптать себя в такую грязь? Возможно, Катя могла бы еще примириться с тем, что ее возлюбленный в свободные минуты тискает девушек по углам. Но то, что Колдунов мухлевал с деньгами, сразу исключало его из списка кандидатов на ее руку и сердце, если бы он вдруг захотел себя в этот список внести.

Той ночью не спалось и Колдунову. Он провожал Веру домой. Обнявшись, они шли по Садовой улице, пустой и таинственной, как марсианский канал. Почти все окна были темными, улицу освещали только тусклые фонари. Остановившись, Ян развернул Веру лицом к себе. Он долго и нежно целовал ее, потом прислонил к стене дома и полез под юбку.

– Перестань, – смеялась Вера, страстно отвечая на поцелуи, – ты забыл, что мне уже не двадцать лет. Так, как раньше, не получится.

– Милая моя…

– Пойдем, а то Мишка будет волноваться.

Ян с неохотой отпустил ее.

– А что, ты снова с Алевтиной замутил? – вдруг спросила Вера.

– Почему это ты так решила?

– Чека донесла. Народ видел, как ты к ней в машину садился.

Ян поморщился.

– Она просто предложила подвезти меня. Не мог же я отказаться.

– А потом она предложила перепихнуться. Не мог же ты отказаться!

– Представь себе, мог! Не буду лукавить, она меня соблазняла, но я не поддался. Да я скорее засуну в машинку для уничтожения бумаг, чем в нее!

Вера ядовито засмеялась.

– Правда, Ананас! Я с ней спал один-единственный раз по пьяни, еще когда главврачом был. И ты должна меня понять, она же офигительно красивая тетка.

– А потом?

– Что потом?

– Ну, вы переспали, и что? Разошлись как в море корабли?

– Точно так. Она, правда, намекала, что можно и продолжить, но я, Ананасик, хранил тебе верность.

Вера фыркнула.

– Что-то у меня не вяжется. Ты же знаешь, что в аду нет ярости страшнее, чем ярость отвергнутой женщины. Я знаю Алевтину, и если все между вами было так, как ты говоришь, она должна была сплясать на твоих костях, а не предлагать тебе должность.

– Дурочка ты! Ты что, думаешь, я ублажаю нашего главврача в койке за то, что она держит меня на работе? Так ты меня прости, но это она меня должна каждый день по три раза ублажать, что я еще не послал подальше эту работу! Ты лучше меня знаешь, что у нас медом не намазано. Я сам не понимаю, почему до сих пор не уволился, – заключил Ян с тяжелым вздохом.

– И все-таки, – упорствовала Вера, – она пригрела тебя в трудное для тебя время. А если это любовь?

Ян покрутил пальцем у виска.

– Ты что, Ананас, женщин не знаешь? Взяла она меня на работу, чтобы в полной мере насладиться моим унижением. Я же был таким, как она, а теперь стал подчиненным. Заведую самым кошмарным отделением во всей больнице. Каждый раз, когда она видит меня среди бомжей, измотанного, а иногда и поддавшего, сердце ее переполняется тихой радостью. Поэтому она меня и подвезла на днях. Ткнула меня носом в мое убожество, в то, что я даже на машину заработать не способен.

– Слушай, Ян, так, может быть, мы в таком загоне из-за тебя находимся? Может, она так мстит? Специально устроила нашему отделению экономическую блокаду? А?

– И мстит, конечно, тоже. Но главное – это все-таки финансовые соображения. Она показывала мне распечатки из бухгалтерии: доход, расход… Мы – убыточное отделение, нравится тебе это или нет.

– Что б ты понимал! Ян, она тебе мозги пудрит, а ты как ребенок! Какой расход, сам посуди? Что нам больница выделяет? Кашу? Шприцы? Перевязочный материал? Все остальное больные сами покупают. Она пользуется тем, что ты в бухгалтерии ничего не понимаешь, и втирает тебе.

– Может, и так.

Колдунов уже давно отчаялся добиться справедливости, понял, что спорить с главным врачом – все равно что идти на медведя с перочинным ножиком. Но Вера еще питала какие-то иллюзии, ругала его за пораженческие настроения и пыталась вдохновить на борьбу.

– Ян, может, тебе стоит ответить на ее заигрывания? Стань снова ее любовником, представляешь, какие на нас тогда милости прольются?

Колдунов грустно посмотрел на нее. Непонятно было, говорит Вера серьезно или шутит.

– Ты что, совсем меня не любишь?

Операция прошла успешно, но Колдунов со Светланой Эдуардовной остудили Катину радость. Они сказали, что вздохнуть спокойно можно будет только через пару недель, не раньше. Около двух часов Маргарита Матвеевна провела в реанимации, а потом ее привезли в палату и передали под Катин надзор. Увидев окутанное какими-то непонятными проводками тело, Катя пришла в ужас. Ей казалось, что любое ее неосторожное движение может привести к страшным последствиям. А главное, она боялась, что не уследит за всем, обязательно прозевает, когда кончится капельница, когда Маргарита Матвеевна начнет ворочаться… Да мало ли еще что она могла натворить по незнанию! А что будет ночью? Вдруг она заснет и не заметит, что пора менять капельницу? Тогда в вену Маргариты Матвеевны попадет воздух и она умрет. По Катиной вине! Ну хорошо, эту ночь она сможет не спать, а следующую?

Скрепя сердце Катя поделилась своими страхами со Светланой Эдуардовной. Та задумчиво пожевала жвачку и успокоила Катю соображением, что от пропущенной капельницы у них пока еще никто не умер. «Часов в одиннадцать капельницы кончатся, ей сделают укол, и спите себе на здоровье», – сказала врач.

Обещанный укол сделали только в половине первого, и то лишь потому, что Катя разыскала медсестер и напомнила про него. Томная сестра неприязненно посмотрела на Катю и сказала:

– Зачем вы просите укол? Бабушка же не жалуется.

Спорить сил уже не было, и Катя заснула прямо на стуле, уронив руки и голову на тумбочку Маргариты Матвеевны.

Утро принесло новые заботы. Умывание, перевязка, снова капельницы… Однако Катя уже освоилась: научилась закрывать систему для внутривенного вливания и обнаружила большинство тайных уголков, в которых можно найти медсестру, если в ней возникает необходимость.

Чтобы не сидеть сложа руки, она вымыла пол, протерла устрашающего вида тумбочки, а на окно повесила прихваченные из дома старые тюлевые занавески, отчего палата сразу приобрела почти уютный вид.

Около двенадцати наведался с обходом Колдунов. Катя как раз пыхтела возле стокилограммовой женщины, пытаясь постелить под нее свежую простыню.

– Что же вы в одиночку-то? – всполошился заведующий. Он подбежал и с поразительной легкостью повернул больную на бок. Вдвоем они быстро управились.

– Какая вы молодец! – сказал Ян Александрович, ласково глядя на Катю. – Редко встретишь, чтобы человек и за своим родственником ухаживал, и о других больных заботился. А какой порядок вы тут навели! Я, знаете, просто восхищен.

Катя смутилась. Целый день после этого она летала как на крыльях, в душе ее раздавалось пение райских птиц и сияло солнце. Ею восхищаются, надо же! Нашелся человек, который оценил ее, пусть даже это беспринципный Колдунов.

Первый раз в жизни Катя удостоилась от мужчины таких слов и такого взгляда. Поклонники, которых в ее жизни было не много, не баловали ее подобными проявлениями чувств. Haоборот, они склонны были делать Кате замечания. Мама находила этому логическое объяснение. Она считала, что средний человек, быдло, как она выражалась, просто не способен оценить Катиного очарования, ее ума и душевной красоты. Но, предостерегала мама, такой средний человек подсознательно будет чувствовать Катино превосходство, а значит, непременно попытается подавить ее, внушить ей чувство неполноценности. Мама утверждала, что Катя сможет быть счастливой только с таким же благородным человеком, как она сама, человеком, которому небезразличны душевная чистота и нравственные устои.

И Кате следовало всю жизнь ждать такого человека, не размениваясь на полуфабрикаты.

А вдруг она была несправедлива к Яну Александровичу? Катя вспомнила, каким ловким, сильным, но в то же время ласковым движением он помог ей перестелить постель больной. Накануне, когда она пыталась отдать ему конверт с деньгами, заведующий отмахнулся – сказал, что все денежные вопросы решит перед выпиской. Может быть, он совсем не так ужасен, как считает мама?

Катя тяжело вздохнула. Она думала так про каждого своего поклонника, но потом кавалер оказывался именно так ужасен. Мама, при всех ее недостатках, великолепно разбиралась в людях.

– Катенька, детка, сходи пообедай, – предложила Маргарита Матвеевна.

– Не волнуйтесь, у меня бутерброды с собой. Сейчас чаю вскипячу и поем.

– Нет, Катюша, тебе нужно прогуляться. Ты с ума сойдешь, если будешь сутки напролет здесь сидеть. Да к тому же со мной хотела поболтать Клавдия Ивановна. Иди, деточка, развлекись немного. Прямо напротив больницы есть превосходное кафе. Кажется, это единственное место в городе, где стиральный порошок не является непременным ингредиентом капуччино. Цены там тоже вполне приемлемые. Я бы с огромным удовольствием сама туда пошла, но пока не могу.

– Ничего, недельки через две мы отметим там ваше выздоровление, – улыбнулась Катя.

Тут пришла Клавдия Ивановна и почти насильно вытолкала ее за дверь, сказав, что они с Маргаритой Матвеевной собираются повспоминать своих возлюбленных и лишние уши им совершенно не нужны.

«А мне будет нечего вспомнить», – грустно размышляла Катя, направляясь к разрекламированному кафе. Ее плоть не страдала от воздержания, наверное, она была фригидной женщиной, но было обидно, что есть сфера жизни, о которой она ничего не знает. Что супружество и материнство остаются для нее абстрактными понятиями. Иногда Кате хотелось завести любовника хотя бы в познавательных целях, чтобы не чувствовать себя белой вороной, не теряться и не смущаться, когда женщины-педагоги, оставшись одни в учительской, начинают беседовать о своих мужчинах.

Вспомнив об утренней встрече с Колдуновым, она вновь воспрянула духом. Разве он отозвался бы о ней с таким восторгом, будь она такой же распущенной, как другие? Мужчины очень хорошо чувствуют чистоту женщины.

Катя взяла капуччино и мороженое. Кафе, видимо, пользовалось популярностью не только у Маргариты Матвеевны, свободных столиков не было. Оглядевшись, Катя вдруг узнала в одной из посетительниц Светлану Эдуардовну. Докторша сидела в обществе двух примерно десятилетних детей, а один стул был свободен. Что ж, это лучше, чем подсаживаться к незнакомым людям.

– Не помешаю? – вежливо спросила Катя, подойдя.

– Садитесь, конечно.

Светлана Эдуардовна, насколько можно было понять в полумраке кафе, посмотрела на нее приветливо. Дети оказались симпатичными близнецами женского пола.

– Это ваши? – удивилась Катя.

– Типа того. Оля и Лена.

– Здрасьте, – сказали Оля и Лена.

– А это…

– Катя, – поспешно представилась она. – Очень приятно, девочки, с вами познакомиться. Какие, Светлана Эдуардовна, у вас большие дети.

– Да я и сама не маленькая, – улыбнулась та, – к тридцатнику уже подкатывает.

Катя подумала, что, роди она в таком же возрасте, как Светлана Эдуардовна, ее дети могли бы уже поступать в музыкальное училище. Эта мысль очень расстроила ее. Чтобы не травмировать компанию унылым выражением лица, она немного передвинула свой стул подальше, в тень, и с подчеркнутым вниманием принялась за мороженое. О ней тут же забыли.

– Мам, а я двойку по математике получила, – то ли повинилась, то ли похвасталась одна из девочек.

– Забей, – беспечно произнесла заботливая мать, отпив из стакана, в котором, как с ужасом определила Катя, было пиво.

– Я перепутала, какие числа справа, а какие слева, – продолжила девочка.

– Ну это с какой стороны посмотреть… Я тоже до сих пор путаю. Даже на операции все время боюсь не ту ногу отрезать.

Катя похолодела. Если ей когда-нибудь придется отрезать ногу, Светлану Эдуардовну она к себе близко не подпустит.

– Короче, дети, не парьтесь. Мать ваша выучилась, ну и вы как-нибудь.

– Тебе велели в школу прийти. Нина Федоровна ругалась, что ты на родительском собрании не была. Говорит, что ты совсем не следишь за этим, за…

Ребенок задумался, вспоминая нужное слово. У Кати был гигантский опыт общения с детьми, сосчитать, сколько их прошло через ее руки за десять лет преподавательской работы, было невозможно, и она сразу оценила: девочки развитые и сообразительные. Жаль, что при такой мамаше…

– Успеваемостью? – подсказала Светлана Эдуардовна и отхлебнула еще пива. – Девки, совесть у вас есть? Я вас кормлю, одеваю, плачу за всякие ваши кружки, неужели я еще и следить должна? Короче, возможность получить хорошее образование я вам предоставила, моя совесть, типа, чиста. А вы сами решайте. Хотите – учитесь, хотите – нет, дело ваше. Мне по школам некогда ходить, я уже свое отходила.

«Зачем заводить детей, если не можешь о них надлежащим образом позаботиться?» – хотелось сказать Кате. И как педагог, и как женщина, потенциальная мать, она была возмущена поведением докторши. Но, конечно, промолчала.

– Мам, а что такое «олицетворяет»?

– Как бы вам объяснить… Конкретно не знаю. К примеру, наш флаг, в натуре, олицетворяет Россию, понятно?

– Не-а.

– Тогда попробую проще. Вот пацан дарит вам букет роз. Он реально на вас запал, но боится сказать и как бы в розах воплощает свою любовь. Или вот на открытках с Восьмым марта красивых девушек рисуют. Олицетворяют весну, ясно?

– А снеговик – зиму?

– Точно. А зачем вам?

Девочки заговорили разом. Оказывается, им задали выучить стихотворение «Ночевала тучка золотая» и подумать, что олицетворяет утес, а что – тучка.

Светлана Эдуардовна задумчиво поскребла в затылке.

– Ух ты, ешкин кот, стишок-то не детский. А вы сами чего надумали?

– Ну, утес – это же скала такая в море?

– Вот в том и фишка, чтобы за образами скалы и тучки увидеть человеческие чувства. Это аллегория, уловили? Утес – это вроде бы такой старый злобный хрыч, влюбился в веселую девушку, а она перед ним хвостом покрутила и кинула. Вот он и переживает. Ну это я так думаю, а что думал Лермонтов – это знает только Лермонтов. – Светлана Эдуардовна горестно покачала головой. – Если вдуматься, то дурное стихотворение. Вместо того чтобы сидеть сопли на кулак наматывать, утес этот двинул бы в народ, нашел бы себе дело, глядишь, и оклемался бы. Вообще, девки, запомните, что самое губительное в жизни – это «плакать в пустыне». Как начнете себя жалеть, считайте, все, кранты. Вы за бортом. Я, конечно, не Лермонтов, но вам кое-что важное скажу. Как бы вам ни было хреново, в какой бы ж… то есть заднице вы ни сидели, всегда найдутся люди, которым еще хуже вашего и которым нужна ваша помощь. Будете это знать и нормально проживете.

– Извините. – Катя, как педагог со стажем, больше не могла слушать это безучастно. – Извините, что я вмешиваюсь, но, насколько мне известно, это стихотворение было написано на смерть Пушкина.

– Да нет, на смерть Пушкина специальное есть: «Погиб поэт, невольник чести», – блеснула эрудицией Светлана Эдуардовна.

– Светлана Эдуардовна, у меня как-никак высшее гуманитарное образование, поверьте мне. Это действительно аллегорическое произведение, в нем утес олицетворяет Россию, а тучка золотая – поэта.

– Да? Возможно. Слышите, девочки, что вам образованный человек говорит? И все равно дебилизм. Чем меньше плачешь, тем лучше, что бы ни случилось.

Катя не стала при детях делать замечание невежественной докторше, она просто молча вернулась к своему мороженому. Светлана Эдуардовна расцеловала девочек, помогла им надеть куртки и шапки и отправила домой делать уроки. Сама же вернулась к недопитому пиву.

– Хоть посижу десять минут в тишине, – доверительно сказала она Кате.

– Простите, что вмешиваюсь, но я, как педагог, не могу не сделать вам замечание, – заявила Катя, внутренне ожидая, что сейчас ее пошлют подальше. – Как вы можете говорить «дебилизм» в адрес Лермонтова? Потом, ваш ребенок получил двойку, а вы говорите – «забей»!

– А что я должна сказать?

– Ну хотя бы – «не обращай внимания». А такие обороты речи, которые вы используете, просто недопустимы в общении с детьми. Но дело даже не в этом. Вам следовало пожурить ребенка за неудовлетворительную отметку. Учитель девочки так оценил ее знания, и вы, чтобы не ронять авторитет учителя, должны с этой оценкой согласиться.

– Да сейчас! Чтобы потом дети от меня дневники прятали? Сегодня я их поругаю, завтра, а послезавтра они просто ничего мне не расскажут. Мне главное, чтобы они доверяли мне – тогда, может быть, я смогу помочь им по жизни.

– И тем не менее. Школа пытается дать им образование, внушить уважение к мировой культуре, а вы… Нигилизм какой-то проявляете, – расхрабрилась Катя. – Ребенок путает право и лево – пусть, ничего страшного. Школа знакомит их с творчеством Лермонтова, а вы походя обзываете его дебилом! Простите, но вы ведете себя как трудный подросток.

Светлана Эдуардовна засмеялась. Она уже встала, надела пальто, поэтому Катя последовала ее примеру. Мельком взглянув в зеркало, висевшее перед входом в кафе, женщины рука об руку направились в больницу.

– Я ничего не имею против Лермонтова, – сказала Света, – я поэзию вообще не очень понимаю. Я просто сказала, что никогда не надо считать себя несчастнее других. Вот и все.

– Ладно, но зачем же вы при детях пиво пьете?

– Что поделать? Я с ними одна, папы у нас нет. Все приходится самой делать, в том числе и пиво пить.

Катя промолчала. Светлана Эдуардовна никак не была похожа на мать, а тем более – на мать-одиночку. В музыкальном училище было много одиноких женщин с детьми, но выглядели они совсем по-другому. Поразмыслив, Катя не могла не признаться самой себе, что эпатажное поведение докторши импонирует ей больше, чем потухшие взгляды и злые лица коллег.

– Хотите, я послушаю ваших девочек? – неожиданно сказала она. – Вдруг у них есть способности к музыке?

– Спасибо, конечно. Только это, наверное, денег стоит… И возить я не могу, целый день на работе.

– Давайте все же попробуем. Если данные есть, я смогу их устроить в школу при консерватории, там полный день. Или в принципе если за ними приглядеть некому, то можно в Вагановку определить. Не хочу хвастать, но у меня в этих кругах большие связи.

– Правда? Это было бы классно. Если они завтра прямо после школы в отделение подойдут, нормально?

– Хорошо.

Возле ординаторской женщины расстались, довольные друг другом.

Катя заняла свой пост возле Маргариты Матвеевны. Украдкой посмотрела на часы: было только начало четвертого. Может быть, сегодня она еще увидится с доктором Колдуновым? Конечно, он ровно ничего не значит в ее жизни, но так было бы приятно вновь увидеть теплоту и восхищение в его порочных глазах!

Желанию ее суждено было сбыться. После уборки в палате мусорная корзина наполнилась под завязку, ее содержимое, даже многократно утрамбованное, норовило перевалиться через край. А после того как Катя собрала с тумбочек пустые пакеты из-под сока и обертки от сырков, перспектива выноса мусора стала неотвратимой.

Она выглянула на черную лестницу. Мусоропровод был безнадежно забит. Несколько минут Катя мучительно преодолевала искушение оставить мешки с мусором возле трубы, как это уже многие сделали до нее, но все-таки отправилась к бакам на улице. Возвращаться в палату не стала, пошла на улицу как была, в своем любимом легком платье, тапочках и носочках.

Аккуратная Катя хотела выкинуть пакеты именно в бак, а не в россыпь мусора возле него, за что и поплатилась: в самом эпицентре помойки поскользнулась на какой-то склизкой субстанции и упала. Почувствовала резкую боль в правой икре и увидела, что в этом месте на ноге зияет рана, из которой, как со страху показалось Кате, торчит кость. «Не зря я сегодня подумала, что мне придется ногу отрезать!» – От ужаса она не могла даже закричать. В голове всплыли какие-то обрывки знаний, полученных на занятиях по гражданской обороне. Кое-как перевязав ногу выше раны собственным носком, Катя поковыляла обратно.

– Етишкин пистолет! – Первым человеком, встреченным Катей на отделении, оказалась старшая сестра. – Что это с вами?

– Производственная травма, – сказала Катя и попыталась улыбнуться. Нога болела все сильнее с каждой минутой. Кроме того, носок был не очень удачным жгутом, поэтому Кате казалось, что из нее вытекла уже почти вся кровь.

– Скорее в перевязочную! Идите, а я за Яном Александровичем сбегаю. Дойдете сами?

Катя кивнула. Оставляя за собой кровавый след, она доползла до перевязочного кабинета и прислонилась к двери. Теперь к ужасу от полученной травмы присоединился еще страх перед Яном Александровичем и перед тем, что он с ней сделает. «Надеюсь, хотя бы он не путает право и лево», – попыталась она развеселить себя. Будь у нее выбор, Катя предпочла бы не обращаться за медицинской помощью. Она помазала бы рану йодом, забинтовала, а потом бы забилась в угол и положилась на природу.

Колдунов направлялся к ней почти бегом, следом семенила Клавдия Ивановна. Выражение лиц у них было вдохновенное и решительное: видимо, старшая сестра расписала Катино состояние самыми яркими красками.

– Не волнуйся, детка, сейчас все поправим, – сказал Ян Александрович. – Давай помогу.

Он подхватил Катю на руки и положил на перевязочный стол.

– Посмотрим, что с тобой такое.

Замирая от ужаса, Катя смотрела, как заведующий, весело насвистывая, надевает медицинскую шапочку и маску. В таком виде, когда на лице были открыты одни глаза, Колдунов походил на средневекового палача.

– Клавдия Ивановна, откройте мне набор для обработки ран. Я сделаю ревизию. Если сосуды целы, то зашью прямо тут, а если нет, то придется, милая моя, делать операцию.

– Ампутацию? – пискнула Катя.

Вокруг глаз Яна Александровича собрались мелкие морщины, и Катя поняла, что под маской он улыбается.

– Не бойся, девочка. Такую ножку грех отрезать. Потерпи одну секунду, сейчас йод пощиплет, а потом я обезболю.

– Закрой глаза, девка, и расслабься. Больно не будет, – сказала Клавдия Ивановна.

– Да ничего, я потерплю.

– Не надо терпеть. Если что, сразу говори, я лекарства добавлю.

Катя послушно закрыла глаза. Она чувствовала, как Колдунов ощупывает ее голень, и удивлялась, какие нежные и осторожные у него руки. Несмотря на то что рана ныла, прикосновения были приятными, она даже перестала бояться. До сих пор никто не прикасался к ней так бережно. Даже стоматологи, за визиты к которым она платила кругленькие суммы, никогда так не ворковали над нею.

– Кость вроде бы цела, уже хорошо. А как это тебя угораздило?

– Поскользнулась.

– Где?

– Да тут. На помойке.

– Клавдия Ивановна, нужно от столбняка укол сделать. И пожалуй, антибиотик назначить. Так, детка, потерпи секунду, ввожу обезболивающее.

Катя думала, что, несмотря на заверения Колдунова и Клавдии Ивановны, ей все же будет больно. Но внезапно поняла, что ничего не чувствует. Заведующий зашивает ее ногу, но происходит это вроде бы и не с ней. Ян Александрович постоянно осведомлялся, как она себя чувствует, называл ее деткой и давал пояснения: что он увидел в ране, что собирается с этим делать и сколько времени ему еще нужно для работы. Несколько раз он похвалил Катю за то, что она так спокойно лежит и мужественно переносит операцию. Катя ответила, что это не составляет ей никакого труда.

– Вот и все. Завтра не забудь подойти на перевязку.

– Спасибо вам большое.

– Спасибо за это не говорят, – весело ответила Клавдия Ивановна, и Катя поняла ее не слишком тонкий намек. Что ж, она тоже не дает бесплатных уроков музыки!

Клавдия Ивановна подступила к ней со шприцем:

– Поворачивайся, сделаю противостолбнячный укол.

– Не буду смущать, – сказал заведующий и ушел.

Зашитая и аккуратно перебинтованная нога почти не болела, гораздо большие страдания доставляла пятая точка, в которую только что всадили изрядную порцию сыворотки. Катя довольно бодро доскакала до палаты и успокоила Маргариту Матвеевну – старушка недоумевала, куда могла исчезнуть ученица вместе с мусорным ведром. Убедившись, что в палате все спокойно, Катя достала из своего кошелька две тысячи, завернула в лист бумаги и поковыляла обратно – искать Колдунова.

Тот был в ординаторской.

– Можно вас на секунду?

– Что случилось? Тебе бы полежать сейчас нужно, а не прыгать по всему отделению.

Колдунов неохотно вышел к ней в коридор. Катя нацелилась на карман его халата, но он ловко перехватил ее руку.

– Да ты что, с ума сошла? Убери сейчас же!

– На развитие отделения…

– Разовьем как-нибудь и без тебя. Ты ж бюджетница, какой с тебя спрос.

Никогда прежде Катя не встречала такого доброго и внимательного человека, и ей было мучительно стыдно, что она могла думать о нем плохо. Как она ошибалась в нем, да и в Светлане Эдуардовне тоже!