Текст книги "203 истории про платья"

Линор Горалик, Мария Вуль
203 истории про платья

© Линор Горалик, Мария Вуль, текст

© ООО “Издательство АСТ”, 2019

Предисловие

Это – первый сборник личных историй в серии PostPost. Media, и у него больше двухсот авторов. Более того – именно с историй о платьях начался сам проект личных историй PostPost.Media: примерно полгода назад я попросила людей у себя в фейсбуке поделиться со мной историями о платьях в своей жизни – я тогда консультировала (в качестве маркетолога) российскую модную марку 12Storeez, и мы думали, что какая-то история может стать основой маленького фильма. Результаты превзошли все мои ожидания: пост набрал немыслимое (по моим меркам) количество комментариев, и среди них было больше двухсот историй про платья (в этой книге их 203). К этому моменту я собирала истории для самых разных проектов и изданий, страшно сказать, без малого 20 лет – я, кажется, начала этим заниматься, еще когда работала журналистом в Grani.Ru. Это индивидуальная об-сессия: меня сводит с ума тот факт, что все эти крошечные и бесценные сюжеты, человеческие сюжеты, растворяются во времени и в памяти, утекают сквозь пальцы. И когда наконец возник проект PostPost.Media, двести с лишним историй про платья, разбитые для удобства на три порции, стали его первой публикацией – и одной из самых читаемых.

Почему? Почему эта тема так потрясающе отозвалась у людей – и продолжает отзываться (те, кто прочел эти подборки историй у нас на сайте, досылают нам свои “платьевые” рассказы, и мы публикуем их в нашем телеграме и фейсбуке)? Каждый год я читаю в Высшей школе экономики вводный курс по теории моды (он называется “Повседневный костюм и идентичность”, но по сути помогает начать знакомство с отношениями человека и одежды и с теорией моды как дисциплиной). Мое первое домашнее задание для студентов (иногда их бывает очень много – до 200 человек, – вот же магическая цифра!) – написать мне маленькое письмо про ту самую вещь в их гардеробе, которую они никогда не надевают и никогда не выкидывают; я прошу ответить на четыре вопроса:

1. “Как эта вещь ко мне попала?”

2. “Почему я ее не ношу?”

3. “Почему я ее не выкидываю?”

4. “Что должно произойти, чтобы я надел/а эту вещь?”

Ответы, которые я получаю, всегда оказываются потрясающими: очень личными, захватывающе интересными, зачастую совершенно непредсказуемыми, иногда – подтверждающими какие-то мои теории, иногда – блистательно их опровергающими. Но вот что очень впечатляет: как минимум половина респонденток женского пола пишут про платья. Платье – это вещь с совершенно особым статусом. Если угодно, платье, на мой взгляд, отличается от любого другого предмета женского гардероба тем, что претендует на статус цельного и законченного костюмного высказывания. Естественно, в зависимости от того, как, когда и с чем мы носим платье, это высказывание получает совершенно разные прочтения. И все-таки (я тут очень упрощаю, но моя идея, наверное, ясна) если юбка, футболка, брюки, кроссовки, сапоги, куртка, топ – это главы романа, то платье – это книга. И именно поэтому мы решили, что первой книгой проекта PostPost.Media станет книга про платья.

В первой части этой книги собраны истории о детских платьях. Судя по рассказам наших респонденток, детские платья и платьица становятся для женщин чудом или пыткой, первым опытом “женственности” или первой женской травмой, объектами желания или объектами ненависти. Очень часто эти платья оказываются, среди прочего, своего рода учебными артефактами: благодаря им девочку посвящают в гендерные нарративы, включающие в себя правила, ожидания, страхи, надежды и тревоги. Нередко детское (и особенно подростковое) платье оказывается проективным объектом: разговор о нем или размышления про него обнажают саму сущность того, как понимаются ключевые составляющие гендерных ролей – от выстраивания своего гендерного “я” до участия в выстраивании отношений с будущими партнерами или другими женщинами.

Вторая часть посвящена мамам и бабушкам, – их платьям и их роли в наших собственных “платьевых” историях. Платье нередко становилось не просто частью семейной истории (передавалось от женщины к женщине, служило элементом закрепления памяти или бесценной составляющей наследства) – оно еще и превращалось в важнейший инструмент для выстраивания отношений между женщинами разных поколений внутри семьи. Служа подарком или совместной покупкой, предметом особого приложения творческих сил (сшить для дочери или для матери собственноручно) или своего рода семейным текстом (менять и переделывать, передавая из поколения в поколение), платье как предмет для разговора позволяло поднимать темы старения, любви, болезни, отношений с партнерами, телесности, страсти, горевания. В условиях советского дефицита, когда платье нередко оказывалось не личной, а в буквальном смысле слова семейной вещью, которую могли, например, носить в один и тот же период времени мать и дочь, оно служило одновременно объединяющим и размежевывающим объектом: каждая женщина, надевая его, “переприсваивала” платье, наделяя не только индивидуальными стилистическими характеристиками, но и индивидуальными смыслами. Таким образом, платье зачастую играло в семье роль, близкую к тотемной, – может быть, именно поэтому некоторые платья, даже вышедшие из повседневной носки, хранились в семьях десятилетиями, в то время как другие вещи выбрасывались или отдавались с гораздо большей легкостью.

Свадебное платье – герой третьей части книги – могло стать исполнением детской мечты о “принцессности”, а могло – причиной жесточайшего стресса; могло оказываться ироническим постмодернистским высказыванием, а могло восприниматься носительницей с исключительной, почти суеверной серьезностью. Пожалуй, ни один элемент современного костюма не связан с традициями и обрядовостью так плотно, как свадебное платье, – и огромное количество женщин в силу этого обстоятельства испытывает, судя по всему, противоречивые чувства, когда дело доходит до выбора соответствующего наряда: с одной стороны, многие испытывают желание если не отдать дань традиции, то, по крайней мере, приобщиться к почти “сказочной” красоте пышного белого платья, а с другой стороны – внутренне или вполне открыто сопротивляются навязанным стереотипам брачной церемонии. В результате свадебный наряд оказывается для многих не только поводом для сложных и порой в высшей степени нетривиальных компромиссов, но и причиной непростого взаимодействия с близкими, разделяющими или не разделяющими их взгляды на этот предмет: матерью, будущим мужем, свекровью, и так далее. Кроме того, в силу самих обстоятельств использования свадебное платье, даже приобретенное без особых раздумий, немедленно становится “вещью с легендой” и обретает эмоциональную ценность, прекрасно отражающуюся в рассказанных ниже историях.

Иногда даже самые обыкновенные платья “решают” стать необыкновенными – о них речь идет в четвертой части книги. Тогда отношения женщины с ее одеждой начинает выстраиваться по совершенно особым законам: платье становится источником уверенности в себе, составляющей “обновленного” облика или залогом успешных отношений – иногда в настолько полной мере, что обладательнице начинает мерещиться мистическая подоплека всего сюжета, а само платье начинает восприниматься как объект, способный приносить удачу или несчастье. Очень часто авторы историй говорят о таком платье как об одушевленном предмете с собственным характером – пусть иронично, но не без явного уважения.

Платье наделяется способностью притягивать взгляды к той, на кого оно надето, подчеркивать ее гендерную принадлежность и выдавать ее личные вкусы (если не личные тайны) – неудивительно, что время от времени хозяйки платьев отчасти винят их (пусть и в шутку) в том, что платья подвели их или навлекли на них неприятности. Именно таким платьям посвящена пятая часть книги. Чрезмерное и нежелательное внимание – наиболее часто упоминаемая проблема такого рода, но дела обстоят не так просто: иногда платье “винят” в промахах или совпадениях повседневного и бытового характера, никак не связанных ни с гендером, ни с телесностью. Некоторые из этих историй – о том, какой уязвимостью может оборачиваться ощущение собственной женственности, другие – о том, как костюм порой способен диктовать поведение, задавая определенный настрой и выстраивая ожидания от себя и от своей среды, третьи – о нашей способности видеть паттерны там, где, по нашим ощущениям, присутствует некоторый экстраординарный объединяющий фактор (а в определенных случаях платье может стать именно таким фактором). Как выразилась автор одной из историй, “Совпадение – или…?”

Талисман на удачу или материализованное проклятье из бархата и тюля – платье, судя по рассказам наших респонденток, было и остается предметом, нагруженным совершенно особенными ожиданиями, – пожалуй, подобным спектром ожиданий не наделяется больше ни один предмет женского гардероба. Неудивительно, что результатом этих ожиданий оказываются эйфория и растерянность, ощущение всемогущества и чувство потерянности, переживание собственной красоты или собственной “недостойности”. Именно поэтому каждая из историй, рассказанная двумястами авторами этой книги, представляется мне бесценной: говоря о своих платьях, они помогают нам чуть лучше понять куда более значительные вещи: природу отношений человека и его одежды, методы выстраивания идентичности и субъектности посредством костюма, плохо изученную роль костюма в семейной динамике, специфику некоторых аспектов материальной культуры последних трех десятилетий. Я благодарна абсолютно каждому автору историй, вошедших в эту книгу, – и, конечно, моя благодарность по отношению к команде проекта PostPost.Media безгранична: спасибо редактору Марии Вуль, корреспонденту Анне Синяткиной, корректору Анне Марченко, SMM-специалистам Ольге Курочкиной и Анне Осиповой и директору по развитию Катерине Демьянковой. Без вас этого проекта бы не было. Отдельно мне очень хочется поблагодарить поэта и издателя Илью Данишевского за то, что он взялся издавать эту серию, – и за его помощь и поддержку.

Линор Горалик,

Главный редактор проекта PostPost.Media

Глава 1
“Оно зашибись как кружилось”: истории про детские и мамины платья

Наши детские платья и платьица становились для нас чудом или пыткой, первым опытом “женственности” или первой женской травмой, объектами желания или объектами ненависти, – а еще о том, почему истории о платьях очень часто оказываются историями об отношениях женщин внутри семьи, и о том, почему платья наших мам зачастую до сих пор хранятся в нашей памяти, а нередко – и в наших шкафах.

“Натянуть на забор и качаться”: истории о детских платьях

* * *

Было мне лет восемь. И мама купила мне летнее платьишко – розового цвета из плотненького хлопка в рубчик, рисунок не помню, кажется, парусники… Вполне себе симпатичное, если бы не наглое дизайнерское решение в виде “прорезных” карманов. То есть, натурально, две длинные дырки, отороченные кантом и украшенные маленькими бантиками по краям этих двух позорищ. Как же я его ненавидела! Но мама была неумолима: “Не выдумывай! Прекрасное платьице, дышит, проветривается”. И выгоняла меня в нем на прогулку. Это были пропащие дни – потому что я ни с кем не играла, а бродила в сторонке, закрывая ладошками дыры. Стыд был двойной: и платье дырявое, и трусы мелькают (если наклониться за мячом, например, или повернуться неудачно). Нет, меня не дразнили, не подшучивали, никто слова в адрес платья не сказал. И все же это одно из самых нерадужных детских воспоминаний. Связанное с мамой в большей мере, как вы понимаете.

MELISSA LEMON

* * *

Когда дочери подруги было пять лет, она ходила в симпатичный поселковый детский садик. Ее там все очень любили, и одна воспитательница притащила подруге платье, от которого пятилетний человек с ума сошел от восторга – а мы все охренели от ужаса. Это был китайский кружевной белый торт: воланы на рукавчиках, белые “атласные” цветуечки по вырезу, юбки из марли, открытые плечи и там тоже какие-то цветуечки – короче, апофеоз китча и звездеца. Такие платья обычно на вокзалах носят цыганские крошки. Понятное дело, из этого платья она не вылезала никогда. Носила его лет до семи. Наконец она из него выросла. И только ее мама решила его наконец выкинуть – но нет! Девочка торжественно подарила его своей младшей близкой подруге – моей дочери Манюне, которой как раз исполнилось четыре года. Манюня от счастья тоже сошла с ума. Мы в этом чертовом платье ходили на все праздники, а каждый вечер она в нем танцевала. От него отлетали детали, Манюня со слезами заставляла их пришивать обратно. Наша бабушка-модельер крутила пальцем у виска и спрашивала, не могу ли я деть уже куда-нибудь этот драный серый торт. Но я не могла. Самое удивительное, что из этого платья невозможно было вырасти – оно росло и тянулось вместе с дочерью. Наконец, когда Манюне исполнилось семь лет, ее голова не пролезла в воротник. Платье было любовно сложено в шкаф, а потом я его тайно выкинула. Но до сих пор, когда мы собираемся купить Манюне новое платье, она спрашивает, а нельзя ли найти то, божественно прекрасное, которое было в детстве.

АННА КАЧУРОВСКАЯ

* * *

Мне десять лет, мы приехали в Минск, на свадьбу родственников. А там с текстилем получше, чем у нас, и вот нашли мы белорусское народное платье, с подъюбником и двумя половинками юбки сверху, как два фартука. Мама научила меня слову “плахта”, и привезли этот наряд в Кишинев. Прихожу я в нем на праздник в школе.

– Ах, какое платье!

– Это не платье, это плахта!

С тех пор я считалась в классе странной заучкой.

САША СМОЛЯК

* * *

Лет пятнадцать назад мой сын, которому было года четыре, завис в каком-то сельпо возле манекена, одетого в платье до пола. На вопрос, чем это платье так его заинтересовало, сын восторженно закричал: “Мама, купи себе такое платье, ты будешь принцессой!” Надо ли говорить, что это платье было со страшным количеством рюшечек, кружев, цветочков и воланов, а еще оно было ядерно-зеленого цвета и стоило несусветных денег.

В общем, принцессино платье я себе не купила, очень расстроив этим поступком сынулю. Он его долго вспоминал и даже нарисовал в письме Деду Морозу, прося, чтобы тот принес такое платье мне в подарок. Дед Мороз, зараза, не принес. Собственно, так и пошатнулась вера моего сына в новогодние чудеса.

НАТАЛИЯ ПАНТЕЛЕЕНКО

* * *

У моей маленькой дочери было жуткое и обожаемое китайское платье-торт. Розовое. Оно растягивалось, тянулось бесконечно! “Дикие розочки”, сумасшедший декор. Дальше дверей квартиры я ее в этом платье не пускала, но по приходу из садика платье мгновенно надевалось и носилось бесконечно. То платье перешло к нам по наследству и было также отдано дальше – продолжать свою миссию.

ELENA DATSKO

* * *

У кузины лет в пять было жуткое белое капроновое платье. Все как положено: рукава-фонарики, вырез лодочкой, пышная юбка и оборки по краю. Оно было предметом моей лютой зависти (мы одногодки), а хозяйка свое платье ревностно оберегала. Наконец, когда нам было лет по шесть, я выцыганила у нее это платье и даже влезла в него (с трудом – я была слоненок, а кузина фея). В платье я проходила один день – и успокоилась. Отпустило.

НАСТАСЬЯ КУЗНЕЦОВА

* * *

Мне семь лет. Снится мне сон, что я принцесса. И платье у меня белое с тремя воланами на юбке, каскадом вниз. Проснулась, ничего не помню, кроме платья. Побежала, рассказала маме. Мама поохала вместе со мной, повосхищалась, что надо же, какой сон хороший. А через пару дней приносит подарок. Разворачиваю, а там платье из сна. Ну и что, что не до пола, а еле до коленок. Но оно белое. С воланами, тремя, каскадом. И розовая лента отделки по краю воланов. Я чуть в обморок не упала. Понятия не имею, где мама достала эту небесную красоту в Кишиневе 90-х годов. Это было мое самое дорогое, оберегаемое и любимое платье, пока я не выросла из него.

САША СМОЛЯК

* * *

Мне было лет восемь… Мама переделала для меня отцовскую рубашку в крупную черно-красную клетку. Переделка состояла в том, что я была подвязана черной капроновой лентой вместо пояса, а под воротничком – пышный капроновый бант. Мне не терпелось выйти на улицу покрасоваться. Не помню, куда пошла, но помню, как возвращалась под взгляды и улыбки прохожих. Было ощущение пудовых гирь на ногах, каждый взгляд ощущала на себе физически. Это был мой первый и последний выход в этом наряде.

ЕЛЕНА ПОЗДНЯКОВА

* * *

У меня до сих пор хранится детсадовская “снежинка” из маминой фаты! Костюм пожелтел от времени, но так дорог, что я его никогда не выброшу. Юбочку надеваю на дочку, когда она играет в принцессу.

ОЛЬГА ШЕСТОВА

* * *

Пятидесятые годы, СССР, бабушке достался кусок крепдешина. Маленький. Бабушка думала-думала и для своей маленькой дочки (моей тети) сшила из этого крепдешина замечательное платье. Сводила в этом платье один раз в гости, а в другой раз попросила дочку подождать, пока к она соседке забежит. Дочка стояла во дворе, стояла, делать нечего, стала играть подолом платья. Доигралась до того, что попробовала на зуб. А крепдешин прикольно так на зубах похрустывает. В общем, к возвращению мамы ребенок весь подол платья обгрыз.

ЕВГЕНИЯ ЧИКУРОВА

* * *

Мое первое вечернее платье было сшито из папиной рубашки. К новогоднему утреннику. Мне предстояло танцевать танец снежинок. Конец семидесятых, рубашку с жабо из сине-белого перламутрового жаккарда для папы шила тоже мама. Платье получилось волшебное. В детском саду его вывесили на всеобщее обозрение и сказали другим родителям, что все снежинки должны быть в таких. На что другие родители восхищенно ответили, что это произведение искусства.

АНОНИМНО

* * *

Когда мне было шесть лет (в 1995 году), мы с мамой поехали в Кельн, в гости к нашим друзьям. В Кельне, помимо прочих увеселений, мы пошли в огромный магазин детской одежды, где мама пообещала купить мне нарядное платье – любое, какое захочу, потому что московские варианты нарядных платьев эстетически ее совершенно не устраивали. Я зашла в этот магазин и сразу увидела ЕГО: платье из чистого золота, сверкающее солнечным светом от воротника до самого подола из парчи. Все остальное меркло в сравнении. Тут-то мама, нахмурившись, и взяла назад свое слово, потому что платье из чистого золота не вписывалось в ее представление об интеллигентном нарядном платье, поэтому в итоге мы купили вельветовое платье с черным лифом и подолом в коричневую клетку. На выпускной фотографии из детского сада все мои однокашницы сидят в розовых принцессиных платьях с искусственными розами, вплетенными в косы, а я – в дорогом черном вельветовом платье, со стрижкой каре, на шее элегантная серебряная цепочка, а в глазах тоска по золотому платью.

КАТЯ РАБЕЙ

* * *

Мне было четыре года, и мы жили в Шебекино – это химический ужас и вечная зима. Я вечно болела, в сад почти не ходила, а если ходила, то это была просто чистая слезная тоска по маме на целый день. Приближался Новый год, и всем мамам девочек велели нарядить дочерей в “снежинок”. Мама извернулась в кульбите, но смогла достать мне красивое белое платьице с красными – точками? цветочками? – в общем, в красном чем-то там. Так как дети были маленькие, родителей на праздник не пускали, чтобы избежать рева. Наряд нужно было принести на плечиках и подписать, чей он. Старая советская пытка для детей и взрослых. Только спустя месяц, когда раздавали фотографии с утренника, мама увидела, что платье мне надели задом наперед.

ЛЮДМИЛА ЕФРЕМОВА

* * *

1989 год. Мне четырнадцать. Сентябрь. Едем всей семьей в Пицунду, поездом, в Дом литераторов, отдыхать.

Перед отправлением, буквально за пару часов, прилетает бабуля Надя из Москвы и сообщает, что привезла мне желтое платье с воланами, в огромных белых горохах. Наши, чтобы не усугублять и без того суетное утро, уговаривают меня потерпеть и забрать его после отпуска. Но я непреклонна, поскольку уже нарисовала в своем мозгу картину: я выхожу на перрон в желтом платье в горохах, и обморок случается не только у граждан отдыхающих, но и у местного, гагринского, населения. Бабуля кое-как передает этот синтетический, искрящийся в темноте кошмар маме, та сует его в чемодан, практически не рассматривая… Всю дорогу в поезде я мечтала о парадном выходе на перрон.

Подъезжаем. Я мечусь между чемоданами в поисках того, где лежит скомканное гороховое чудо. Наконец нахожу; времени в обрез, чемодан зажат между полкой и не помню чем, я дергаю ручку – раз, два, выдираю ее с мясом, приоткрываю цепочку, вытягиваю жеваное платье, надеваю, выхожу… На перроне практически никого, в обморок никто не падает. Тишина. Слышен только голос папы, который, матерясь, пытается вытащить раненый чемодан из поезда. У мамы немой укор в глазах… Платье я больше не надевала. Никогда. Оно ведь и правда ужасное было.

АННА САТЯН

* * *

Мама, когда я была маленькая, шила мне сама. Одно из платьев было новогодним – белое, с кружевными оборками и серебряным вышитым листиком на груди. К нему прилагалось кольцо из белого меха на голову – в общем, я была королевишна. Привели меня в этом в детский сад, барышни полезли считать оборки: спереди шесть, сзади шесть – итого двенадцать. Крутили-вертели, одну оборку оторвали. А у меня – главная роль главной снежинки. Воспитательница говорит: “Только не плачь, что-нибудь придумаем сейчас!” А я и не плакала: посмотрела на нее серьезно и сказала: “Папа говорит, что все на свете можно исправить изолентой и скрепками. У вас есть изолента?” Воспитательница посмотрела на меня как на сумасшедшую, потом у нее что-то щелкнуло, и она притащила натурально скрепки и приколола мне оборку. Так я и выступала.

АДРИАНА ЛИТО

* * *

Меня в детстве почему-то постригли чуть ли не наголо, и я донашивала пальто троюродного брата Гришки. Ходила в трикотажных свитерочках и таких же вязаных штанах. Короче, меня в три года хронически принимали за мальчика. Я потребовала, чтоб мама мне на лысую голову нацепила бант. А к папиной защите диссертации мне в четыре года пошили у портнихи настоящее роскошное платье – из красного бархата с белым кружевным воротничком, и я до сих пор неравнодушна к бархату и к такому вот глубокому красному цвету. К тому времени, как я надела платье, у меня и волосы отросли. И я превратилась в настоящую девочку.

АННА ГАЛЬБЕРШТАДТ

* * *

У моих шестилетних дочек-двойняшек был первый в жизни концерт в музыкальной школе. Новогодний и праздничный. И прийти на него было велено в нарядных платьях. А у детей моих в тот момент верхом красоты и изящества считались нежно-сиреневые “принцесские” платья из смеси ацетата, синтетической сетки и кринолина с обручем на подоле. Платья кололись и были совершенно непригодны для ношения. Но разве неудобство остановит истинную женщину? Короче, надели девочки эти платья. А одна из сестер дюже своенравная у нас. Говорит, колет мне, надо б что-нибудь поддеть. Ну мы и поддели. Хлопчатобумажную майку с красным Микки-Маусом. А сверху платье. С декольте. И Микки на всю грудь. Прикрыли мы его меховым болеро из искусственного горностая и на концерт пошли. И вот сцена. Белый рояль. Девочки прекрасные стоят. Мои лучше всех, конечно. Тишина. Все внемлют. И тут моя принцесса с воплем: “Да неудобно мне в этом меху!” – снимает болеро и в зал бросает. Так и пела. С красным Микки Маусом в кружевах цвета сирени.

АННА КОРНЕВА

* * *

Первое знаковое платье случилось году в 1974-м. Оно было розовое с фонариками, на нем были маленькие утята и цыплята в половинках скорлупок яиц, на некоторых были бескозырки. Я пришла в этом платье в детский сад, а на следующий день мама одела меня в другое. Ко мне подошли аж два мальчика, одного из них звали Дима Ульянов, и сказали, что вчерашнее платье было прекрасно и пусть я всегда хожу в нем.

МАРИЯ АРХАРОВА

* * *

Самое первое платье с “имперской талией” мне сшила мама на пять лет. Папа под это дело подарил мне букет цветов, ну вот так и выросла.

ANASTASIA V. VERA

* * *

У меня платье из детства. Было время, когда из магазинов в нашем моногороде исчезло все. Мама покупала пеленки из кулирки и шила платья моей старшей сестре, чтобы ей было в чем в детский сад ходить. Они были только двух расцветок, и ткани тоже не было, только марля. А я была очень мелкая и худая, просто смерть на взлете, потому что сильно заболела и после этого не могла набрать вес, и мне просто обрезали следочки у ползунков, получались шортики на помочах. И тут соседка по общежитию решила отдать маме куклу, которую ей в детстве привезли из Германии. Ну, вроде как стоит, место занимает, а она в нее и не играла никогда, а у мамы дочки, вот, нате вам, играйте. Кукла была очень большая (для куклы, конечно), и на ней было совершенно потрясающее, невероятное, волшебное, с большим вкусом и мастерством пошитое кукольное платье: белый мягкий и нежный атлас с салатовой отделкой и вышивкой. И ткань такая чудная – не синтетика, мы такой не знали. И это платье мне пришлось точно впору! И у мамы все спрашивали, где она его взяла, когда меня в нем видели, и никто не верил, что оно кукольное! Платье, к сожалению, не сохранилось, и фотографии тех лет тоже утрачены. Но мы его помним. И я его помню, хоть было мне тогда едва-едва три годика.

ОЛЬГА ШЕСТОВА

* * *

На дворе девяностые. Мне одиннадцать лет. Денег на наряды нет. И я решаю сшить себе обтягивающее, короткое платье. Мама, даже не подозревая о фасоне, выдала мне какую-то старую длинную свою юбку по такому случаю. Сижу, шью. Ну как шью… Как могу, так и шью. Когда дело дошло до примерки этого платья “мешка-сосиски”, я решила, что изделие готово и пора натянуть на себя это. Натянула еле-еле. Дышать невозможно, зато в “обтягон”! В этот самый момент заходит старший брат в комнату, видит меня в этой “сосиске” и, не сдерживаясь от смеха, говорит: “Ксюха, ты на гуську похожа!”, и ржет уже со слезами, и я тоже начинаю смеяться, и пока мы смеемся, платьишко на мне лопается в нескольких местах. И тут, по закону жанра, приходит мама с кухни, видит меня в этих треснувших тряпках и говорит: “Доча, я тебя, конечно, сильно люблю, но в этом платье ходи только в огороде”. У брата уже семья и двое детей, а он каждый раз мне это платье припоминает, когда приезжаю домой.

ОКСАНА МИТРОФАНОВА

* * *

Мне семь лет, мама купила мне ночнушку и оставила на стуле. Я решила, что это платье, и пошла в ней по делам везде. Ходила очень гордая собой, пока уборщица в одном магазине не спросила меня: “А ты чо в сорочке-то ходишь?” Меня – как бы помягче сказать? – накрыло: стою посреди города, до дома далеко, в ночнушке… Платья потом долго презирала. Пока не родила дочек-двойняшек и опять не стала женщиной с платьями – но уже приличными, а не ночнушками.

МАРИНА СОКОЛОВСКАЯ

* * *

Мне было лет пять, и мама мне купила два новых платья: одно – микровельветовое, синее, в цветных узорчиках, второе – белое фланелевое в цветной горошек. А я взяла закроечные ножницы, порезала платья и своим пупсикам и куклам пошила одежку. Вот уже тридцать пять лет моя профессия – портниха.

ОЛЬГА

* * *

Помню свое любимое детское платье – фланелевое, с пуговками сверху донизу и с завязочками на воротнике. На завязках я отгрызала бусинки каждый день и приходила с одной или двумя пуговицами из сада. Утром просила его опять и опять. Маме приходилось перешивать пуговицы каждый день и вставлять бусины. Оно было мягкое и теплое, как будто проснулся утром, вокруг холодно – а ты под одеялом. А еще только его можно было натянуть на забор, закрыть глаза, раскинуть руки и кататься влево и вправо, а во рту красная бусина.

EKATERINA SUPTELYA

* * *

История о детском голубом платьице – стандартном совковом, хлопковом, с белым воротничком и какими-то аппликациями типа бабочек. Наряжали меня в платья, а я больше всех игрушек любила копаться в песочнице и лазить по деревьям. Одно из самых ранних воспоминаний в жизни – как я сидела в голубом платье на ветке, мама позвала, и я спрыгнула, а подол зацепился за сучок, и я повисла, перебирая ногами в паре сантиметров от земли и рыдая от невозможности слезть. Мама чуть не загнулась со смеху, и это тоже было обидно.

ДАРЬЯ АЛЮКОВА

* * *

Нам с сестрой в детстве (это девяностые) папа где-то добыл шикарные шерстяные платья в клетку (красно-черную для меня и желто-черную – для сестры), но было лето и до осени в них было жарко. Когда наконец-то настал подходящий сезон, каждый раз, когда мы их надевали, начинался жуткий дождь, такой, что только домой бежать. Попытки носить эти платья каждый раз заканчивались дождем, даже если из дома мы выходили в абсолютно сухой день, – а потом мы из них выросли как-то резко. До сих пор вспоминаю с грустью.

ELENA

* * *

В садике все три года мечтала быть Снегурочкой на новогоднем утреннике, но меня не выбирали. И вот – первый класс, наконец-то счастье привалило: Снегурочкой выбрали меня. Мама улыбается, потому что знает, как я этого хотела. И тут выясняется, что костюма в школе нет и напрокат взять негде. Денег покупать тоже не было, и мама пошила платье Снегурочки из своего свадебного. До сих пор помню, как она его разрезала ножницами. И так спокойно, без тени грусти на лице. Только через годы поняла, что же мама тогда для меня сделала. А я была самой красивой Снегурочкой, разумеется.

АНАСТАСИЯ КРИВЕЦ

* * *

Бабушке подруга прислала из Белоруссии в Украину три кусочка ткани с люрексом. Красный, темно-синий и голубой. Все такое блестящее, что просто ах! Бабушка мне сшила из этого сарафан – до колен, на широких бретельках. Я ждала с замиранием сердца возможности надеть его на свой день рождения (мне исполнялось десять лет, 1987 год). А поскольку я июльская девочка, день рождения выпадал на отпуск. Сарафан мама честно с собой взяла, но отпуск почти все мое детство мы проводили в Прибалтике. За день до дня рождения пошел проливной дождь и шел почти две недели. Сарафанчик мне надеть не дали. Обидно было очень. Хотя носила я его потом долго, а вот обидно за десятилетие до сих пор…

IRA TOVBEYN

* * *

На новогодние утренники в детском саду мама традиционно расшивала мое парадное платье всякими дождиками, чтобы получился наряд снежинки. А в тот Новый год меня с несколькими другими девочками определили танцевать танец матрешек, для которого из садиковских запасов выдавался сарафан с платочком. Я почему-то по умолчанию считала, что танец танцем, а в Новый год любая уважающая себя девочка должна быть снежинкой и, станцевав, я переоденусь в праздничное. Мама же, наоборот, решила, что раз уже есть один наряд, то второй не понадобится, так что незачем возиться с рукоделием. В общем, перед тем, как ложиться спать, я выяснила, что мне предлагается провести праздник матрешкой. Сказать, что я была оскорблена, значит не сказать ничего. Я была просто потрясена таким ударом в спину. Следующая половина ночи прошла таким образом: мама возмущенно расшивает дождиками мое снежиночное платье, я сижу с видом королевы в изгнании и твержу, что вот уж нет, раз уж она уготовила мне такую судьбу, то теперь я пойду на утренник в матрешкином платье и только в нем, сколько ни умоляйте. Папа курсирует между нами, пытаясь помирить. К утру мое сопротивление было сломлено, а термин “матрешки-но платье” прочно вошел в лексикон нашей семьи как обозначение обиженного упрямства. Другие девочки-матрешки, кстати, спокойно провели тот утренник в сарафанах.