Текст книги "Мать"

Мой щит, мое одеяло

Выйти на работу мне так никогда и не пришлось. Такого ребенка не отдашь в садик и в школу. Двадцать четыре часа в сутки мы были вместе. Мне сорок лет, а я ни дня не работала. При других обстоятельствах этой фразе можно позавидовать. Можно представить жену богатого человека, ее главная работа – красиво встречать мужа по вечерам и молчать, если он задерживается. Она каждый год собирает им чемоданы на дорогой курорт. Отправляет детей на платные занятия и кружки. Но моя правда такова: после родов между мной и ребенком перерезали пуповину, прервали нашу физическую связь, этим каналом я питала и взращивала свое дитя. Эта трубочка из плоти и крови как бы передает маленькие кирпичики для строительства нового организма. Жаль только, что эти кирпичики крадут из большой, уже законченной стройки. Доставая этот строительный материал из тела будущей матери, природа рушит понемногу женский организм. Я это вижу так. Не зря же зачастую здоровый женский организм после родов приобретает ряд неприятных болячек. Варикозное расширение вен, плохие зубы, залысины и самое противное – геморрой. Конечно, благодаря медицине почти все можно исправить. Пусть новые кирпичики уже не вставить в несущие стены, но можно очень неплохо зашпаклевать дыры и трещины. Видимо, когда мой ребенок строился во мне, организм решил сэкономить на стройматериалах. На стройку моего малыша поступал дефектный кирпич. А возможно, дело в бывшем муже. Не сперматозоид ли является фундаментом здания? Ведь с плохим фундаментом даже самые крепкие стены начнут рушиться. Не хочется ощущать себя виноватой. Может, я вовсе и не думала бы так, но когда столько времени тебя винят во всем, убеждают в никудышности, то и сама начинаешь в это верить. Такое чувство, будто на уроке труда девочки шьют фартуки и вышивают крестиком, а мальчикам преподают виртуозное психологическое давление. У моего мужа пятерка. На этих уроках их учат отлынивать от домашних забот, унижать женщин и выходить сухими из воды.

Но пуповина – это реальная связь. Физическая. Потом на всю жизнь остается связь нематериальная. Пока малыш совсем кроха, эта духовная пуповина связывает вас многометровыми невидимыми толстыми нитями, завязанными многочисленными узлами. По мере взросления узлы распутываются, а нити истончаются. Когда отпускаешь ребенка во взрослую жизнь, нить настолько тонка, что ее почти не видно. Это правильный ход событий. Дети вырастают и заводят детей. Но когда ты мама, как сейчас говорит толерантное общество, особенного ребенка, эта пуповина не истончается и узлы не развязываются. Наоборот, все крепнет и затягивает тебя в непрекращающееся материнство. Спустя двадцать лет после родов я с ребенком обвита канатами, а не нитями и узлами. Их настолько много, что мы едва видны в этом клубке. Я привязана к сыну полностью, каждая минута моей жизни посвящена ему. Можно привести другое сравнение. Я будка, к которой прикреплена привязь. Я даю крышу над головой своему сыну, но я же ее и удерживаю. Будка должна быть устойчивой, а привязь крепкой, чтобы держать мертвой хваткой любого. Именно любого. Сегодня сын спокойный и податливый, но буквально за одну минуту, при сочетании определенных факторов, он может превратиться в бешеное чудовище.

Такое материнство дается тяжело. Бывают дни, когда ощущаешь себя на грани. Потом приходишь в комнату к сыну, смотришь, как он спит. Сердце в такие моменты наполняется жаром любви. Это мой сын. Какой бы он ни был, я его люблю. Мы в этом большом злом мире одни. Он иногда жесток, как животное, но все же такой беззащитный перед этим большим злым миром. И знаете, его жестокость, она более честная. Это как захотеть воды и выпить ее. Он не умеет врать, притворяться или унижать других. Его организм бывает физически злым. Но в том мире, за дверью нашей квартиры, социальное зло. Осознанное принижение друг друга, физическое издевательство над слабыми. Мой сын не сможет защитить себя от этого разумного зла. Я его щит. Удары слов за спиной бьют только по мне, а мой дорогой сынок пусть живет в своем маленьком мире. Мир, ничем не примечательный, – сыну много не надо, главнее его комфорт. Я сохраню душевное спокойствие, чего бы мне это ни стоило.

Я смогла. Двадцать лет держала оборону и выстояла. Теперь можно отдохнуть.

Жили на пособие по инвалидности и выплаты с биржи труда за патронаж больного члена семьи. Деньги, мягко говоря, невеликие. Но по крайней мере мы не голодаем. Есть же люди, которые живут хуже. Ведь есть?

Когда мы жили с мужем, у него было любимое одеяло. Ватное, тяжелое; ткань кое-где истончилась, и пришлось нашить заплатки. Это одеяло накрывало его в детстве. Поехал учиться – и взял его с собой, а когда переехали в нашу квартиру, оно перекочевало с нами. Подушки, матрасы не имели значения. В принципе, бывают и более странные привязанности. Но юмор заключается в том, что он слишком спешил от нас уйти. Так хотел убежать от ненавистной позорной семьи, что оставил его. Он и вещи-то не все забрал. Так невыносимо было спать в одной квартире с нами, что он просто позабыл об этой важной для него вещи. Потом, наверное, вспомнил в родительском доме, когда ложился спать. Но мысль о возвращении к нам даже на пару минут, чтобы забрать вещь, была невыносимой – он просто смирился с утратой. Трус. Так боялся взглянуть в лицо своей брошенной семье, что легче было позабыть о своей любимой вещи. Так оно и осталось. Спать под ним я не стала. Тяжелое, ощущение давления. Сейчас в магазинах можно купить одеяла и пледы с утяжелением: якобы тело помнит тесноту в утробе матери, и использование таких одеял позволяет легче засыпать и более крепко спать. Кто это только придумал? Я испытывала только дискомфорт.

Одеяло было благополучно убрано в шкаф под висящие кофты и сарафаны. Когда ребенок начал ползать и заставал шкаф открытым, то заваливался на одеяло половинкой своего тела, прижимал головку, а ручками перебирал подолы длинных летних сарафанов. Вообще ребенок он был очень беспокойный, любой раздражающий фактор выводил его из себя. Истерики длились часами. Я плакала от жалости к себе, но еще больше от жалости к нему. Неумение жить с эмоциями останется с ним на всю жизнь, я могла лишь пытаться сгладить как можно больше углов. Увы, как бы я ни старалась создать для него круглый, мягкий мир, всегда находился какой-то новый триггер, выводящий его из себя. Благо очень редко, спасибо моим стараниям, не зря же я тратила на это столько времени. Мой сынок состоит из различных особенностей, он не перерастет это, как другие дети. Проходят кризисы, ребенок успокаивается. Наш кризис длился двадцать лет и закончился только после смерти сына.

Конечно, я начала пользоваться этим странным успокаивающим эффектом старого одеяла. Просто открывала шкаф и сажала рядом ребенка. Господи, он мог часами сидеть в шкафу, даже засыпал там. Можно подумать, я отдыхала в этот момент. Но нет. Стирка, глажка, уборка, готовка. Просто теперь я это делала спокойно, не под постоянный крик ребенка. Ребенок выбрал эту вещь себе сам, чем бы она его ни привлекла. А кто против-то? Как говорится, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало.

В будущем оно мне сослужило службу. Ребенок с рождения спал со мной. Так было проще, получалось поспать хоть немного. Все же мысль отселить ребенка в свою кровать закрадывалась все чаще. Ну не можем же мы спать вместе до пенсии! Как бы ни было это удобно и спокойно, пора было прекращать. Не должен взрослый сын спать в одной постели с матерью, как и дочка с отцом – речь вообще не идет об инцесте, просто это ненормально. Я понимала: ребенок нестабильный, а значит, провернуть такое будет тяжело.

Озарение пришло внезапно. Вытащила старое одеяло и постелила в детскую кровать. О боги, это помогло! Честно сказать, спать ребенок стал даже лучше, чем со мной. Все-таки он сын своего отца. Странная привязанность передалась ему по крови. Интересно, если бы муж не ушел, польстило бы ему такое поведение ребенка? Однозначно да, только если бы сын был нормальный. Скорее всего, он светился бы гордостью, что сын похож на отца. Правда, гордился бы не более пары минут, а далее – пить пиво перед теликом. А, ну и по пьяни своим дружкам за пивом в общественной бане можно похвалиться. Впрочем, не уйди отец, сынок мог перенять намного больше привычек отца – если бы был нормальным, конечно же. Дабы заслужить внимание отца, копировал бы его поведение и слова. Заедал бы щи чесноком, откусывая маленькие кусочки, при этом делая вид, что вовсе не горько, чтобы не ударить в грязь лицом перед отцом. Куском черного хлеба они вместе собирали бы остатки масла со сковороды после жарки котлет. Возможно, даже пробовал бы зачесывать так же волосы. Этого не случилось. Мы необычная семья. Мать и ее больной ребенок.

Сейчас это одеяло – якорь. Господи, оно лежит на кровати двадцатилетнего парня! Без пододеяльника – почему-то сыну важно прикосновение напрямую – все грязное, с ужасным запахом. Этот ватный якорь отбрасывает меня сразу к двум воспоминаниям. Первое – это начало детского неосознанного онанизма. Врачи утверждают, что так больные дети успокаиваются. Приводят пример на обезьянах, дескать, они при стрессе часто онанируют лапками или даже мягкими фруктами.

Ох, опять намек на животные инстинкты. Ну конечно, организм же живой, а у живого организма есть потребности, но не у восьмилетнего же ребенка. Но вот только обезьяны в большинстве случаев не доходят до кульминации, мой сын доходил всегда.

В тот день я пекла печенье. Знаете, прочитала в газете об очень бюджетном варианте печенья из рассола. Как раз пару дней назад вскрыла банку с мамиными маринованными огурцами. Денег особо нет покупать вкусные, красивые песочные печенья или молочные, а тут бюджетный вариант, почему бы не попробовать. Дома была мука, маргарин, рассол. Ребенок, конечно, больной, но мною горячо любимый – как и любой маме, мне хотелось баловать своего малыша.

Началось лето, погода стояла прекрасная. Солнце нагревало и без того душную квартиру. Настроение, по меркам хронически усталой женщины, было очень даже неплохое. Но это если не сравнивать с обычным, счастливым человеком. У всех больных людей самые страшные периоды – весна и осень. Весна прошла, обострения позади, и можно было немного выдохнуть. Ребенок стал спокойнее и податливей, ничто не предвещало беды. Тесто замешено, духовка нагрета, а противень смазан маргарином. Первая партия печенья отправилась запекаться. Я спокойно все приготовила и даже не спеша пила чай все это время. Такое бывало и раньше, но нужен был самый магнетический, зачаровывающий фактор – телевизор. В сопровождении этой чудо-техники я занималась бытом. Но сегодня я не включила телевизор. Все это время мой малыш спокойно чем-то занят – такого не бывало. У меня закралось подозрение. Мурашки начали покрывать все тело, а добравшись до головы, пробежались и по волосистой части. Я прямо ощутила, как приподнимаются волосы. Я аккуратно двинулась из кухни, ласково зовя сына по имени. Войдя в комнату, просто остолбенела. Ребенок без трусов сидел на своей кровати и онанировал. Взгляд его пустых глаз был устремлен на пустую стену с одним-единственным предметом – часами. Они давно уже сломались и не ходили. На новые денег не было, но снять их я могла. Знаете, есть вещи, на которые ты не обращаешь никакого внимания, их как бы и нет, но стоит убрать эту маленькую деталь из общей картины, как ты тут же начинаешь ее искать. Каждый раз, когда смотришь на общий фон, место этой старой ненужной вещицы будет как бы дырой. Если ранее внимания этой детали вовсе не уделялось, то, как только она пропала, взор падает на это место. Мозг-то помнит и выстраивает картинку по памяти, несостыковка доставляет неудобство. Через какое-то время глаз привыкает к пустоте и мозг смиряется – для этого нужно время. Я не видела смысла снимать часы, потому что никто не приходил к нам в гости. Я привыкла, что они висят на своем месте, а посторонние люди, несомненно, обратили бы на них внимание. Благо нас никто не посещал.

Все старые друзья жили своей жизнью и не хотели пускать в нее страдания. Судя по поведению людей, им было крайне некомфортно. Бывает, становишься свидетелем события, где с другим человеком получилась неудобная ситуация. Вроде есть ощущение, что в такой момент надо что-то обязательно сказать и сделать, но не находишь нужных слов или не знаешь, какой поступок мог бы помочь. Ты или делаешь вид, будто ничего не было, или вовсе отстраняешься на время, пока ситуация не изменится. Сделать вид, что моего ребенка нет, друзья не могли, как и ждать, что он испарится. Дальнейшее общение со мной вызывало дискомфорт, и они выбрали оставить меня за пределами своей дороги жизни. Я не обижаюсь ни на единого человека, покинувшего мою жизнь. Не отрицаю тот факт, что поступила бы точно так же.

Быт и заботы выматывали и сил на общение просто не оставляли. Человек – приспособленец по своей природе. Изо дня в день я училась жить по-новому, в этой новой жизни места для общения не находилось.

Во-первых, я стала ограниченным человеком, мой багаж знаний был полностью забит информацией об уходе за недееспособным ребенком, обычные же темы стали совершенно чужды. Во многом я не то чтобы растеряла имеющуюся информацию, а скорее потеряла навык общения. У меня пропали навыки социального взаимодействия с другими людьми. Особенного, дружеского плана. Слушать рассказы о прекрасной семейной жизни тяжело, поделиться своими неприятностями стыдно. Как диалог может получиться? Захочет подружка пожаловаться на дочку-бездельницу, которая не выучила уроки и получила двойку. А я сижу с ребенком-инвалидом, мечтающая, чтобы он стал пусть бездельником, зато нормальным. Далее начнется тирада о том, что ей понравились две сумки, но купила одну, муж, подлец, плохо зарабатывает. Я буду молча смотреть на нее. Она не знает, как последнюю неделю до выплат я пила чай без сахара, потому что его было мало – сыну могло не достаться. Я не смогу понять ее недовольства своей жизнью, потому что знаю, как на самом деле выглядит плохая жизнь. И зачем же тогда затевать разговор с человеком, который не сможет его поддержать?

Во-вторых, я боялась, что знакомые будут ходить к нам лишь для того, чтобы посмотреть на моего сына. Как в каком-то американском фильме про цирк уродов. Меньше всего хотелось делать из сына посмешище. У многих в глазах читался страх, когда они смотрели на моего ребенка. Цирк уродов для того и посещали: тыкая палками и высмеивая монстров, люди боролись со своим страхом перед ними. Мой сын не урод – по крайней мере, не для меня.

Иногда возникало опасение, что я разучусь говорить. Как-то даже решила посчитать количество сказанных мной слов в неделю. С ребенком я почти не общалась: точно было не ясно, понимает ли он меня, зачем зря напрягать голосовые связки. Друзей не было. Вот и сводилось мое общение к редким звонкам от мамы и называние нужных мне продуктов у прилавка в магазине. Я как-то считала три дня, и число слов было настолько мало, что я бросила это дело. К чему лишние расстройства. Итак, я продолжала молчать, а часы продолжали висеть.

Онанировал ребенок после этого часто. Каждый раз не запоминался мне так ярко, как тот, первый. Немного толстоватый двенадцатилетний ребенок, сидя на своем любимом одеяле, глядя в никуда, двигал и двигал рукой. Он улыбался. Я не могла пошевелиться, просто стояла и смотрела. Не знаю даже, сколько прошло времени – пара секунд или минуты. Его улыбка становилась все шире и шире, и в один момент лицо искривилось в невероятном выражении счастья. И все закончилось, улыбка сошла с лица. Он опустил голову вниз, глядя на свою промежность. Одеяло было заляпано спермой, в нос ударил ее запах. Он все продолжал двигать рукой, но ничего не происходило. Поднял на меня голову с вопросом в глазах. Вот ему было хорошо и приятно, а сейчас нет. Руки все двигались и двигались, пытаясь возобновить ощущения.

Мое остолбенение прошло, теперь уже я хотела что-то сделать, но что? Отвлечь! Надо отвлечь от своего тела. Ему надо включить телевизор, но прежде вымыть. Я аккуратно подошла, взяла за чистую руку и слегка подтянула к краю дивана. Думала, что он может взбунтоваться или даже проявить агрессию. Этого не случилось. Он послушно встал и пошел за мной в ванную. Видимо, физическая разрядка повлекла за собой эмоциональную. Быстро вымыв сына, я посадила его перед телевизором, сама пошла в ванную, намочила тряпку и пошла оттирать пятна с одеяла.

Плакать не хотелось – не было горечи в этой ситуации. Только ужас. Ужас от перспективы отмывать одеяло от спермы своего сына всю жизнь. Я давно смирилась, что надо подтирать ему зад. Но это что-то новое. И это новое в сто раз противнее, чем измазаться экскрементами. Нас же так воспитывали. Родители не имеют никакого отношения к интимной жизни детей. Это даже относится не только к родителям и детям. Все интимное происходит между двумя, втайне ото всех. Подтирать зад – это нормально. Сначала мы подтираем своих детей (в идеале временно), далее, в некоторых случаях, дети подтирают и подмывают немощных родителей. В этом нет ничего постыдного. Круговорот немощности поколений. Но интим… Не могу сказать «секс» – не уверена, что онанизм можно считать сексом. Хотя что я могу знать о сексе? Я берегла себя и отдала самое ценное человеку, не умеющему это оценить. Для него это ничего не значило, как и узы брака и отцовство.

Как-то лежала в бессонной ночи и думала. Пришел в голову интересный вопрос. Мать очень рано потеряла мужа, она научилась с этим жить, но ее траур длился всю жизнь. Мой бывший муж был, мягко говоря, недостойным представителем мужского пола. Хотя до рождения сына жизнь с ним была достаточно терпимой, и, скорее всего, мы бы не разошлись, роди я нормального ребенка. Конечно, он не такой прекрасный, как мой папа, но если бы перед моей мамой стоял выбор, быть молодой вдовой хорошего человека или при муже, но таком, как мой, что бы она выбрала? Раздумывала я пару секунд. Конечно же, моя горячо любящая себя мать предпочла бы остаться вдовой, но уж точно не делить постель с таким недостойным ее человеком. Тогда появляется следующий вопрос. Если бы мне передался ее характер, а не внешность, моя жизнь была бы другой? Да и этот вопрос слишком простой, чтобы долго думать над ответом. Конечно же, да. Моя жизнь была бы наполнена красками. Наверное, если поставить камеру в квартиру и снимать нашу с сыном жизнь, фильм получится серый от начала до конца. Даже если камера будет передавать цвета. В нашей жизни нет цветов. Но если бы я была характером как мать… Наверное, фильм бы пестрил яркими красками. Честно сказать, даже первые два месяца после смерти отца были цветными для моей мамы. Да, размытые, но цвета были. В самом начале своего материнства я поняла, что в черно-белом фильме нашей с сыном жизни он был черным пятном. Устрашающий черный человек. Для равновесия космос сделал меня его белой мамой. Я стала белой для своего ребенка, растратила все цвета своей жизни лишь для того, чтобы разбавить его черноту своим белым цветом. Таким образом черное и белое смешиваются в серый непримечательный цвет. Совсем изредка мой сыночек источал настолько много черной краски, что моего белого просто не хватало. Но эти приступы проходили, баланс выстраивался опять.

Я протерла одеяло и пошла доставать печенье. Пока загружала вторую партию, первая уже немного остыла. Сын сидел молча на полу перед телевизором, я поставила тарелку с печеньем перед ним. Встала возле окна. Во дворе бегали дети. Компания из трех мальчишек носилась вокруг деревьев и кустов, улепетывая от более младшей девочки. Она кричала и надувала губы, бегая то за одним, то за другим. Видимо, один из мальчишек ее старший брат, которого родители заставили взять сестру на прогулку. Они дразнили девчонку, показывали ей язык. Как только она делала к ним шаг, убегали врассыпную. Нормальные дети.

Я стояла и думала, что они вырастут и уйдут из дома. Будут видеться за семейным столом на праздники. Родители одних будут гордиться, других – принимать своих детей такими, какие они есть. Но никто не будет иметь представления об интимной жизни друг друга. А что я? А я буду любить своего ребенка не за что-то, а вопреки.

Мой ребенок под влиянием немыслимой похоти предавался онанизму иногда несколько раз в день. Правда бывали дни затишья. Единственный плюс от этого нового увлечения заключался в смиренности, меньше стало эмоциональных взрывов. Видимо, тестостерон, будь он неладен, влиял на его поведение. Физиологическая разрядка явно приносила не только удовольствие, но и стабильность в эмоциональном плане.

Один раз я проснулась ночью от жуткого мычания из его комнаты. Зайдя в комнату, увидела, как он снова онанирует, но до этого все было без звуков. Может, действительно это успокаивало его, возможно даже, ему приснился плохой сон перед этим. Сын нашел выход из тревожного состояния. К этому моменту я совсем смирилась, спокойно вымыла его и пошла спать.

Второй ужасный случай, о котором мне напоминает одеяло, случился через полгода. К этому моменту не было на нем ни одного чистого места. Мне уже было противно трогать его. Я допустила очень большую ошибку. Отнесла одеяло в ванную, взяла небольшое ведро с моющим средством и щетку. Намочила душем одеяло и принялась чистить. В отличие от кровавых пятен, эти сходили лучше. Правда после намокания одеяло стало липким и склизким. Щетка прекрасно справилась со своей задачей. Не подумала я лишь об одном: не успеет оно высохнуть к ночи.

Когда ребенок осознал, что его не будут накрывать его одеялом, случилась истерика. Он орал нечленораздельные звуки. Сначала просто кричал без движения, потом начал бить кулаками по кровати. В попытках успокоить сына, я села рядом и просто гладила его по спине. Это сработало ненадолго. Мы просидели молча минут пятнадцать. Внезапно он резко вскочил и подбежал к батарее. Одеяло сушилось на ней, я периодически вешала его разными концами и сторонами, но проклятая ватная начинка не хотела сохнуть. Сын лег на пол и накрылся им. Неприятные ощущения от мокрого одеяла взбесили его еще больше. Он перебирал одеяло разными сторонами, не находя комфортную, сухую часть. Все это сопровождалось жуткими волчьими завываниями, как будто это вой умирающего, страдающего животного. Я звала его по имени, говорила ласковые слова – все это не работало. В одно мгновение мой любимый ребенок вскочил на ноги и, как дикий зверь, рванул ко мне. Он свалил меня на пол лицом вниз, сел мне на спину, вцепился в волосы и стал выдирать их клочьями. Я кричала от боли и ужаса. Наверное, если бы кожа была более хрупкой, он содрал бы с меня скальп. Конец настал так же резко. Он просто остановился, встал и лег на кровать, подвывая потихонечку, а я лежала и плакала. Так сыночек мой заснул, с клоками моих волос промеж пальцев. Я просто встала и ушла.

Ночью слышала, как он просыпался и засыпал опять, я побоялась подходить, а к утру одеяло, наверное, стало не таким противным и мокрым. Он взял его на кровать и сладко спал. Больше я не трогала его никогда. Лишь иногда подходила с мокрой тряпочкой, чтобы убрать его пятна.

Обычно дни такие трудные, что я жду вечера без сил. Просто хочется лечь спать, и пусть завтра будет еще один трудный день. Иногда мне даже снятся хорошие сны. В них я иду вся такая молодая, красивая. Главное – свободная. Мне снятся мальчишки с гитарами или ночь в походе у костра. Один раз мне приснилось, что я просто ем мороженое. Сидела одна, наслаждалась его молочным вкусом. Но главное – одна. Никогда мною не рассматривался вариант отдать ребенка в детский дом. Я полюбила его в тот момент, когда узнала о беременности, и ни на минуту не переставала любить. Но мне стало горько после такого сна. Моя жизнь настолько ничтожна, что мозг подпитывает меня ночными видениями о простом рожке, съеденном в одиночестве и тишине. Во сне я сидела на лавке в сквере. Люди были, но где-то далеко. Мой мозг сделал так, чтобы в грезах никто не потревожил меня. Даже липы, растущие в сквере, не шуршали листьями. Ни одна птица не посмела пропеть свою песню. Вся природа пожалела меня.

Я проснулась и заплакала. Вспомнила, когда последний раз ела мороженое. Бабушка, моя милая дорогая бабушка купила мне этот молочный десерт, когда я была беременная. Тогда я уже понимала, что брак мой неудачный. Муж ни разу не добытчик. Все деньги уходили на еду и выпивку.

Я шла к бабушке. Возле дома сидели дети за столом, за которым раньше мужчины играли в домино, а сейчас пьет по ночам молодежь. Двое мальчиков лет десяти ели пломбир, а девчонка чуть помладше – эскимо. Как же сильно мне захотелось мороженого! Это вкус детства и беззаботности. Муж мне денег не давал, всегда говорил, что я просто должна сказать, какие продукты нужно купить, и он сам все сделает. Ни рубля своего я не имела. Отвернувшись, зашла в подъезд, поднялась на нужный этаж и открыла дверь. Бабушка вышла из кухни с милой доброй улыбкой.

Человека с такой доброй душой я не встречала никогда. Для всех Антонина Петровна, а для меня бабуля. Она родилась и ходила в школу в деревне, и ее мечта была стать библиотекарем. Поэтому она поступила после восьмого класса на библиотечное дело. Встретила любовь всей своей жизни на последнем курсе. Мой дедушка учился в школе милиции, заканчивал учебу через год после бабушки. Моя Антонина Петровна переехала в город близ деревни, где она родилась, и стала работать в городской библиотеке. Дедушка Игорь Валерьевич переехал через год, заступил на службу в милиции. Сначала они жили в общежитии, а через год получили квартиру. Ту самую, в которой сейчас я живу. Через некоторое время бабушка уговорила свою маму продать дом и переехать в город, так и поступили. Дедушки не стало за пару лет до того, как мама вышла замуж. Он погиб на службе от рук пьяного дебошира, порезавшего его разбитой бутылкой. Огромную утрату бабушка перенесла достойно. На похоронах она плакала, после за поминальным столом вспоминала и рассказывала много хороших историй. Если не очень близко ее знать, можно было бы и не заметить, как она страдала. Только близкие замечали, что она больше задумывалась о чем-то и подолгу молчала. Думаю, она вспоминала своего умершего мужа, но уже через пару минут опять улыбалась. Мы часто сидели смотрели альбомы для фотографий, вспоминая дедушку. Как-то она призналась, что частенько перебирает фотографии в одиночестве, чтобы опять побыть с ним.

Мы обнялись и пошли пить чай. Бабуля к моему приходу заварила чай с мятой. Пахло чудесно.

– Ну рассказывай, как ты поживаешь, моя милая?

Я не собиралась ей жаловаться на жизнь, наоборот, хотела заверить, будто все хорошо. Мне не хотелось, чтобы бабушка переживала. Но я просто не смогла удержать свою горечь и заплакала.

– Что случилось? Скажи мне, не бойся. Я помогу, чем смогу. Или просто выслушаю.

– Я хочу мороженое.

Это единственное, что я могла сказать. Бабушка долго сидела и смотрела на меня, далее, ничего не говоря, встала и ушла. Даже не переодела домашний халат. Она ушла, а я сидела заплаканная, стыдящаяся своей слабости. Она вернулась минут через десять с целым брикетом мороженого, улыбалась странной улыбкой. Ничего в тот день не спрашивала и не пыталась вытянуть из меня. Она просто сделала вид, будто ничего не произошло. Спасибо ей за это. Меньше всего мне хотелось отвечать на неприятные вопросы – придумывать нормальные ответы у меня не было сил. Мы болтали на нейтральные темы.

– Вы имя-то выбрали для малыша? – спросила она, доставая тарелки.

– Я уже несколько раз передумала насчет имен. – Я махнула рукой, усмехаясь. – Мне сегодня нравится одно, завтра другое.

– Милая, иногда, бывает, выберешь, а на ребенка взглянешь – и всплывает имя, о котором и не думала раньше.

– Вот я и переживаю, а вдруг не подойдет?

– Тебе варенья в мороженое добавить? – Она достала банку клубничного. – Мы раньше смотрели, какие именины в день родов, из тех и выбирали. У вас-то теперь все по-другому делается.

– Да, бабуль, положи пару ложечек, – улыбнулась я. – Может, и мы по именинам назовем. Я только против в честь родственников называть.

– Делайте, как хотите, и никого не слушайте, – она поставила тарелку передо мной, – советчиков много вокруг, только если всех слушать, свои мысли можно растерять.

– Бабуль, а если бы не по именинам, то как бы ты маму назвала? – Я стала мять мороженое, перемешивая его с вареньем.

– Мне очень нравилось имя Клавдия, – она мечтательно посмотрела в сторону календаря. – Мамка твоя родилась двадцать седьмого мая, а именины Клавдии тридцать первого мая. Я, конечно, надеялась, она досидит, но увы.

– Двадцать седьмого мая именины Татьяны?

– Нет. Двадцать седьмого мая нет женских имен в Святцах. Я решила назвать ее в честь святой Татианы, покровительницы просвещения. Именем Татиана мы ее окрестили, а Татьяной зарегистрировали.

– Я не знала, что бывают дни без именин.

– В день рождения твоей матери именины у мужчин. Есть всего три дня в году, когда нет именин ни у женщин, ни у мужчин. Седьмого января, девятнадцатого августа и четвертого декабря. Вот так вот, моя милая.

Как же приятно ощущать заботу и понимание! Тогда было мало хороших дней в моей жизни. Этот был в их числе, ведь больше обо мне никто не заботился, а сон о мороженом был о моем одиночестве. Наверное, мозг связал наличие мороженого с заботой любимого человека.

Но в ту ночь после происшествия с одеялом стало понятно: мне не нужно мороженое и забота уже тоже. Мне нужно стать еще более осторожной с сыном. Он болен. В ту ночь ему было хуже, чем мне. Забрали одну важную вещь, без которой он просто не мог существовать. Любой ценой он готов ее забрать. Мне было страшно спать. Я боялась, что он придет ко мне. Придет вырвать остатки седых, немытых волос, а после убить. Я лежала плакала от страха. Совсем не смерти я боялась – возможно, это было бы освобождением для меня. Больше всего страшила мысль о судьбе ребенка. Он же никому не нужен, кроме меня. Куда он попадет? В тюрьму – нет, недееспособных помещают в клинику. Позаботятся ли там о моем любимом мальчике? Не думаю, что у персонала в таких заведениях есть возможность вовремя менять белье и подмывать больных детей. Никто не будет помогать ему есть. Во время приступов кто успокоит? Нет, он получит укол транквилизатора и будет спать, связанный, голодный, в собственном дерьме. Я не могу позволить себе умереть. Не могу допустить даже мысль, чтобы мой любимый сын бездумно бродил по коридорам больницы под действием горсти таблеток. Я должна жить, чтобы заботиться о нем. Каких усилий мне бы это ни стоило, но, пока у меня будут силы, мой ребенок останется со мной. Сытый, обстиранный и обглаженный, в своей постели, под своим одеялом.