Текст книги "И.о. поместного чародея"

Мария Заболотская
И. о. поместного чародея

Глава 1,
в которой говорится об отвратительных рассветах, тяжелой жизни служанок и подлой сущности чародеев

Когда я проснулась от тревожного сновидения, в доме было тихо. В комнате еще царила предрассветная белесая мгла, из-за которой вся обстановка выглядела зыбкой и нереальной. То ли сон, то ли явь – не разберешь. Ночной кошмар сразу же лишился своей силы, вылинял и превратился в какие-то бессвязные обрывки: бег сквозь душную ночь, когтистые руки, тянущиеся из болотной воды, оскаленные черно-багровые пасти – в общем, все то, что обычно снится людям в полнолуние. Проклятая полная луна всегда вытягивает из человеческой души самое муторное…

Я лежала неподвижно, глядя в потолок, почти неразличимый в утреннем сумраке. Кошмар еще не отпустил меня – мне виделись какие-то клубки черноты, которые прятались по углам. Но я знала, что это всего лишь мое взбудораженное воображение – в этом доме давно не обитали ни домовые, ни духи.

В звенящей тишине слышно было, как где-то за рекой надрывался петух и мерно поскрипывало мельничное колесо, хоть мельница располагалась не так уж и близко от дома. Это успокаивало. Все было так же, как и вчера, позавчера и целую вечность до того.

Ставни были распахнуты настежь, и ничто не препятствовало проникновению первых утренних звуков в мою маленькую комнатку, окна которой выходили в старый яблоневый сад. Летом я всегда перед сном оставляла окно открытым. Мне нравилось засыпать под стрекотание сверчков и шорох ветра в листве – то тревожный, то убаюкивающий. Еще чуть-чуть, и можно было поверить, что это мой старый родной дом, который я так давно покинула, не зная, что никогда больше не вернусь туда. Точно так же там срывались с ветвей яблоки и падали на землю в теплых летних сумерках; так же пел вдалеке соловей, и даже в воздухе витали те же ароматы скошенной травы и прелой лесной листвы…

Веки сами по себе начали слипаться, и я уже почти поддалась соблазну. Еще самую капельку полежать бы, свернувшись в клубочек под теплым лоскутным одеялом…

Нет. Полчаса – и солнце взойдет. Следовало выкинуть из головы бередящие душу воспоминания и подниматься.

…Я была служанкой. Самой обычной служанкой при скучном господине, жизнь которой вертится вокруг немытой посуды, нестираных подштанников и неполотых грядок, даже краешком не прикасаясь к интересным, захватывающим дух событиям, которые случаются с другими, храбрыми и умными людьми. Где-то рыцари спасали благородных дам из заколдованных башен, где-то герои убивали драконов, в морях ундины топили моряков и просто купающихся, в горах гномы ковали мечи и кольчуги (это, пожалуй, не намного легче моих обязанностей, в отличие от всего предыдущего), а я в это время драила полы и ощипывала кур. И вполне естественно, что от этого мне иногда хотелось попросту завыть. Особенно по утрам.

О как же я ненавидела эти рассветы! И что хорошего нашли менестрели и поэты в ежедневно поднимающемся над лесом малиново-огненном круге? «Рождение нового дня», «розовая кайма на горизонте»… Попробовали бы они продрать глаза в такую рань!..

С усилием я выбралась из-под теплого одеяла. Деревянный пол выстудился за ночь, и до комода я добежала на цыпочках, гримасничая и вздрагивая. Оделась, путаясь спросонья в штанинах и рукавах. Вода в рукомойнике была и вовсе ледяной, от нее зубы сводило, а спина покрывалась мурашками.

Только сейчас я почувствовала, что проснулась, причем не в самом лучшем расположении духа.

Мимоходом я расчесала воронье гнездо на своей голове, печально косясь на себя в осколок зеркала. Волосы мои были темными, жесткими, очень густыми и курчавились во все стороны, словно овечья шерсть. Я слыхала, что такой роскошью награждаются только те несчастные, кто имеет в предках тролля (в наших краях, отличающихся свободными нравами, такое случается), и в это можно было поверить. Если мои космы отрастали ниже плеч, расчесать их можно было разве что граблями. Костяные гребешки теряли зубья, как завсегдатай таверны, – по нескольку зараз. Приходилось то и дело состригать жесткие кудри, что исключало всякую возможность выглядеть достойно – известно ведь, что красота девушки находится в прямой зависимости от длины ее косы.

Во всем остальном я была, как говорится, заурядной девицей простого сословия почти двадцати лет от роду, светлоглазой, жилистой и угловатой, точно мальчишка-подросток.

Я вышла из комнаты, на ходу натягивая башмаки, и прислушалась, но ни один звук не нарушал сонную тишину дома. В темном узком коридорчике, ведущем к лестнице, мерно поскрипывал сверчок, явно не знающий, что утро уже наступило и пора бы давно заткнуться. Я вздохнула и покачала головой.

Ничего удивительного в этой мертвой тишине не было – с тех пор, как я появилась здесь, у моего хозяина, магистра Виктредиса, вошло в обычай спать вволю, не обращая никакого внимания на всякие мелочи вроде рассветов, кукареканья петухов и собственных обязанностей. Он сладко сопел, сколько его душе было угодно, в то время как я громыхала сковородами и чугунками на кухне, разбиралась с курами и конем, наглаживала рубахи и тоги, крахмалила манжеты, воротнички и прочая, и прочая, и прочая. А вот когда желание поспать начинало бороться с желанием поесть, магистр с кряхтением и вздохами выбирался из-под одеяла и плелся на кухню, не снимая своего ночного колпака.

Магистру Виктредису было лень облачаться в мантию до обеда, лень умываться, лень думать и даже здороваться со мной было лень. Спросите меня, что с самого утра может испортить весь день, и я вам скажу, что заспанный субъект в линялом халате и мятом колпаке с кисточкой, со снулым видом пережевывающий яичницу, справится с этим как нельзя лучше.

Ах да, забыла сказать, что Виктредис был магом. Они в большинстве своем являются отменными занудами, так что вряд ли Виктредис мог кого-то удивить своими привычками. Он был типичным представителем своей профессии, только и всего.

Обычно магов называют волшебниками или чародеями, но это, так сказать, бытовая терминология, выдающая невежество того, кто ее употребляет. Все равно что лекаря обозвать костоправом или коновалом, наплевав на то, что он изучал в университете десять лет фармакологию, хирургию, зубовыдирание и прочие сложнейшие науки, названия которых способны сломать язык обычному человеку.

Я, как служанка, то есть человек, стоящий на лестнице общественного положения где-то у входа в подпол рядом с отребьем и бродягами, могла позволить себе быть невежественной. Поверьте мне, маг – это абсолютно аморальное, двуличное и подлое существо, как его ни назови.

В фундаментальном труде по истории магии, написанном самим Брианбардом-Строителем, одним из славнейших чародеев прошлого, магам дается следующее определение, пусть и не всеобъемлющее, но весьма патетическое: «Маг – это человек – в большинстве случаев, – который имеет способности к эффективному – опять же весьма спорный термин, так как большинство магов к эффективности имеют то же отношение, что и дырявая ложка – использованию энергии четырех стихий, а именно Воздуха, Воды, Земли и Огня, в ходе которого возможны изменения как в физическом, так и в метафизическом поле».

Я в свете некоторых своих жизненных обстоятельств, о которых поведаю чуть позже, скажу по-другому: маг – это существо, отучившееся десять лет в любой магической школе, признанной Лигой Чародеев, и получившее лицензию той же Лиги на право заниматься магической деятельностью. Так будет куда правдивее, потому что так оно и есть.

Расскажу-ка я подробнее о магии и тех, кто ее использует себе на пользу, чтобы избежать многих вопросов в будущем. Поразительно, как мало зачастую знают о мире волшебства обычные люди и насколько ошибаются в своих предположениях.

Магическая деятельность, как известно почти всем, бывает нескольких родов. Но далеко не все догадываются об истинных различиях между магами, бытующих в чародейском сословии уже сотни лет.

Начать следует с подвида, известного широким кругам как Чародей Придворный, и, вспомнив принципы общепринятой зоологической номенклатуры, к этому наименованию можно смело добавить видовой эпитет «необыкновенный», во многом проясняющий суть предмета. Такой маг конечно же относится к знатному роду, корни которого теряются где-то за пиршественным столом самого Брианбарда, что позволяет представителям данного рода считать себя его прямыми потомками – за столами в то время нравы были более чем вольные. Чародей Придворный импозантен, красив и хитер. Он небрежно решает геополитические задачи и дипломатические головоломки, устраняет недоброжелателей с размахом и помпой. В его прошлом одни темные страницы, его взгляд умудрен и циничен. Это омерзительнейший представитель чародейского племени, к счастью встречающийся не так уж часто в силу своей крайней неуживчивости и коварства своих же собратьев.

Второй подвид – Чародей Бродячий, может считаться как обыкновенным, так и необыкновенным, в зависимости от его послужного списка. Эти вечные искатели приключений бесцельно странствуют по просторам всех королевств и княжеств и охотно ввязываются в сомнительные авантюры, которые через десять лет превращаются в эпические песни с печальным концом. Их жизнь увлекательна, ярка и полна впечатлений, последним из которых является затягивающаяся на шее петля или потрескивание пылающего хвороста. Они любимы народом – увы, лишь посмертно, – и зачастую даже народ не может понять причины возникновения этой любви. Проще говоря, они авантюристы и бездельники, которым лень работать на постоянном окладе.

И наконец, третий, самый распространенный подвид – Чародей Поместный, который может быть только обыкновенным, и более никаким другим. У него не было выбора: он не являлся сыном знаменитого мага; его прародитель видел Брианбарда только издали, да и то не мог потом сказать с уверенностью, Брианбард то был или кто-то другой; родные едва наскребли денег, чтобы отправить чадо в большой город, а остальные пятнадцать сестер и десять братьев долго махали ему вслед, пытаясь вспомнить, как же его зовут. Он старательно учился, копил деньги сначала на сапоги, потом на коня. Злобно косился на более везучих – родовитых – учеников и, вполне возможно, кончил Академию с отличием, до чего никому не было дела. Его удел – пиявки, кровопускания и борьба с сельскохозяйственными вредителями. В своем околотке он одновременно лекарь, аптекарь, истребитель мелких чудовищ и друг бургомистра. Его уважают, иногда даже любят, особенно если он проявляет понимание в вопросах сенокоса, уборки урожая и лечения конского сапа.

Так Чародей Поместный проживает всю свою жизнь, не особо желая ее продлевать до классических волшебных трехсот лет, ведь ему обычно все опостылевает еще за первые тридцать. И все эти годы приправлены досадой на тех, кто добился большего, приложив куда меньше усилий.

Мой господин, магистр Виктредис был обычным поместным магом. И практически ничем не выделялся среди себе подобных.

Утро между тем продолжалось, несмотря на то что в голове у меня бродили посторонние мысли. Зевая и потягиваясь, я спустилась на кухню, которая находилась на первом этаже, соседствуя с гостиной. Мой уклад жизни не отличался от будней любой крестьянки: первым делом я разводила огонь, водружала на плиту сковороду и чайник, а затем начинала метаться между курятником, конюшней, огородом и очагом, словно вконец ополоумевшая белка в колесе. Раньше кое-какие обязанности исполняла старуха из местных, но скаредный магистр отправил ее в бессрочный отпуск, здраво рассудив, что я справлюсь и сама, так как деваться мне некуда.

Сегодняшнее утро было в точности таким, как и все предыдущие.

Тяга в трубе была отменная (сама чистила), дрова – сухими и колотыми (сама колола), а яйца – свежими (неслись, слава богу, пока что куры).

К яичнице с беконом, входящей в меню обычного чародейского завтрака, обязательно полагалась свежая зелень и огурчик, иначе нудной проповеди было не избежать. Я была достаточно умна, чтобы не верить в счастливый случай, который заставил бы Виктредиса хоть раз забыть о пучке укропа на завтрак. Проще уж представить, что великий Брианбард-Строитель воскрес, а светлейший князь Йорик снизил дорожную пошлину. Более педантичного и мелочного человека, чем Виктредис, я еще не встречала.

Огород располагался сразу же за домом, примыкая с одной стороны к конюшне, а с другой – к небольшой рощице. Там было по-утреннему свежо и сыро, отчего у меня немедленно начался насморк.

Побродив среди заросших грядок с укропом и луком, я пришла к неутешительному выводу, что в список моих задач на сегодня надо включить срочную прополку. Проклятая лебеда вымахала по колено, выпустив длинные поникшие соцветия в знак своего полного благополучия, и пырей безоговорочно торжествовал над морковкой, намекая на тщетность всякой с ним борьбы своим цветущим видом. А ведь я только неделю назад гнула тут натруженную спину под палящим летним солнцем!.. А какие комары тучами кружили надо мной! Какие волдыри потом украшали мое лицо!.. Разрази меня гром! Капусты вообще не видать за сорняками!!!

Н-да… Сегодня мне полагалось нажать травы для коня и хорошенько почистить его скребницей, сходить в лес за ягодами, наварить варенья (Виктредис мне уже плешь проел своими воспоминаниями о дивном черничном варенье его покойной матушки), заштопать рабочую тогу магистра, наведаться на городской рынок, состряпать обед и ужин, прибраться в доме, накопать мандрагоры… Теперь еще и огород! Ну что за напасть?..

Как видите, день мой был насыщен событиями до предела, но интереса для посторонних они не представляли никакого.

Погруженная в тяжелые раздумья о грядущем, я вернулась в дом с огурцами и пучком зелени. На кухне все бурлило, шкворчало и дымилось. Я присела за стол и задумчиво надкусила огурец, тщетно пытаясь найти в глубинах своей души радость от кратковременной передышки.

Огурец сочно хрустнул, и я замычала, схватившись за челюсть. Как же меня угораздило забыть, что вчера вечером у меня разболелся зуб?! Вот почему я проснулась в таком паршивом настроении!

– Пропади ты пропадом, – тоскливо сказала я сама себе.

Тупая боль уже начинала ворочаться где-то в висках, заныл затылок и задергался глаз.

Похоже, дело обстояло куда хуже, чем показалось мне с вечера.

Я посмотрела, что творится под крышкой сковороды, отставила чайник на край плиты и вышла из кухни. Надкушенный огурец остался лежать посреди стола.

…В лаборатории магистра Виктредиса витал устойчивый запах аммиака, сиречь нашатыря. Я, как человек опытный, вдохнула лабораторный смрад всей грудью и привычно закашлялась. От рези в носу даже зубная боль стала тише. Зато второй вдох прошел без последствий. Все-таки я провела в подобных мерзких местах не один год и знала, что организм к ним следует приспосабливать сразу, а не постепенно.

Нужная колбочка нашлась сразу. Как-то мне уже доводилось пользоваться ее содержимым, когда я ошпарила ногу крутым кипятком. Экстракт снежной ягоды ослаблял боль, вызывая онемение и приятно холодя кожу. После его применения можно было делать все что угодно, хоть ампутацию.

На вкус он был отвратителен. Что-то вроде прогорклого масла с примесью половой тряпки.

Я немного подождала, пока десны заледенеют, а потом с облегчением выплюнула мерзкий декокт за окно. К своей досаде, я обнаружила, что экстракт подействовал не только на зубы – у меня полностью онемел язык. Глупо было не подумать об этом заранее. Я попыталась издать какой-либо звук и в отчаянии замычала. Походило на то, что еще пару часов мне придется побыть немой.

Ну что ж, главную глупость сегодня я уже совершила. Теперь следовало прибрать все так, чтобы Виктредис ничего не заметил. То, что я внезапно лишилась дара речи, вряд ли привлекло бы его внимание, а вернее, еще бы и порадовало.

Расставляя колбы в положенном порядке, я вдруг заметила листок на краю стола. На нем было что-то написано, причем немало. Даже издали было заметно, что строчки расползлись вкривь и вкось, буквы отличаются самой разнообразной величиной, а наклон их весьма произволен. Я с полной уверенностью могла сказать, что это дело не моих рук. Без ложной скромности признаюсь, что мой почерк мог бы стать предметом гордости любого лиценциата или богослова.

Странно.

Давным-давно, когда я появилась в этом доме, магистр Виктредис выяснил, что я умею писать и читать ничуть не хуже его самого, после чего более не прикасался к перу. Теперь, когда в его голову приходила мысль, которая заслуживала увековечивания на бумаге, чародей приходил на кухню или огород и приказывал мне пройти в кабинет. Я покорно кивала головой, оставляла недомытую посуду или недополотую грядку и следовала за магистром. Мне полагалось понимать, что светлые мысли являются предметом весьма деликатным и мимолетным. Вот они есть, а вот – фьють! – и нет их. Посуда и грядки могли подождать. Они почему-то никогда «фьють» не делают.

К счастью, идеи в голову Виктредису приходили не столь часто, чтобы всерьез дезорганизовать ведение домашнего хозяйства.

Короче говоря, все рукописи в этом доме, включая списки необходимых покупок и этикетки на микстурах, вышли из-под моей руки.

Итак, я с некоторым недоумением взяла листок и вгляделась в эти ужаснейшие каракули, которые я не решилась бы назвать даже клинописью.

«Милая Каррен!» – с таких слов начиналось письмо – а это, вне всякого сомнения, было именно оно.

Я в полнейшей растерянности почесала макушку, при этом намертво запутавшись в своих собственных волосах. Это меня звали Каррен, Каррен Глимминс, точнее говоря. Но эпитет «милая», употребленный в связи с моим именем, как-то сбивал с толку. Я, конечно, подозревала, что Виктредис что-то там про меня думает, отмечает и запоминает, но чтобы это вылилось в слова «милая Каррен»…

С этой мыслью я уселась на столе и принялась расшифровывать это поразительное послание. Упоминание моей персоны в первой строчке письма давало мне право на чтение, насколько я могла судить.

Итак, в нем говорилось следующее:

«Милая Каррен!

Я не знаю, зачем пишу это письмо. Собственно говоря, оно ничего не меняет и ничего не прояснит для вас. Я давно все решил и лишь ждал того переломного момента, который наконец подтолкнет меня сказать: «Так более продолжаться не может!»

Много лет я терпел, ломал свою жизнь в угоду какому-то мифическому закону, но чувствовал, что в один прекрасный миг все обрушится. И вот этот миг настал! Я покидаю этот городишко, мелких людей, его населяющих, и мой ограниченный, скучный мирок. Мечта победила серые будни, хотя ей для этого понадобился не один год. Я уезжаю прочь, чтобы увидеть новые горизонты, вдохнуть воздух свободы! Сколько можно бояться, унижаться и страдать? Ни один человек не заслуживает того, чтобы медленно чахнуть в этом захолустье, и я не худший из чародеев! В этот миг торжества свободы духа меня гнетет лишь мысль о том, что я оставляю этот город на произвол судьбы. Быть может, это низко и подло, но больше я не могу терпеть. Это не мое призвание, и я честен пред самим собой. Вы и сами видели, что за жизнь здесь. Рутина и болото из коклюша, свинки, стригущего лишая и лошадиного сапа. Я измотан и опустошен.

На вас наверняка обрушится гнев Лиги, простите меня за это. Я знаю, сколь шатко и уязвимо ваше положение. Вы славная девушка, работящая и порядочная, хотя и скованы узкими рамками своего мировоззрения. Нельзя ожидать полного понимания в данной ситуации от девицы вашего сословия. Я знаю, что поступаю недостойно и низко с вашей точки зрения. Не буду спорить, чтобы не тратить попусту свое красноречие и время.

Прощайте, думаю (и надеюсь), мы больше с вами не встретимся.

Виктредис, магистр ІІ степени».

Я дочитала этот манифест свободомыслия, перенасыщенный восклицательными знаками, и старательно скомкала, чувствуя, как начинает бешено колотиться мое сердце. Не хотелось лукавить и говорить, что смысл прочитанного не сразу дошел до меня, – я не отличалась тугодумием. Все было предельно ясно. Мой господин сбежал из города под покровом ночи, оставив меня на произвол судьбы. Честно говоря, я никогда ранее не слышала о подобных случаях. Это у высшего общества ренегатство и предательство всех сортов являются довольно распространенными явлениями – политика, комплоты, интриги… Маг-ренегат – это даже звучит внушительно, с намеком на некоторый авантюрный шик, до которого чародеи весьма падки.

Но беглый поместный чародей?..

Глупее отродясь ничего не слыхала. Куда ему бежать? Зачем? Так, того и гляди, деревенские бабы побегут от горшков в поисках заколдованных принцев, а мужики забросят покосы с посевными и захотят истребить пару-тройку драконов. Бегство Виктредиса являлось абсурдом в чистом виде. Ему некуда было идти, так как в нем не испытывала нужды ни одна живая душа за пределами этого городка, да и местное население не шибко-то признавало практическую полезность магистра.

Восклицать «Не может быть!» я не стала, так как давно убедилась, что данное утверждение является наиглупейшим. Быть может все что угодно.

Целеустремленно я взбежала по лестнице к спальне магистра, что располагалась в противоположном конце коридора от моей каморки, и отворила дверь, не забыв, впрочем, постучать на всякий случай.

Ответом мне конечно же была тишина. Кровать была заправлена, впервые за все время моего пребывания здесь.

Я заглянула в платяной шкаф и удостоверилась, что парадная тога Виктредиса – темно-синий бархат хорошего качества, вышивка по краю подола, накрахмаленный до скрипа стоячий воротник – отсутствует. Ну конечно! Стал бы он сбегать в рабочем балахоне, где на животе пятно от марганцовки, или в ночном колпаке!.. Бегство – это ведь так драматично. Только парадная тога, выглаженная и надушенная! Небось еще и расчесался на пробор, и зубы почистил…

Мысленно чертыхнувшись, я вновь спустилась на первый этаж, выбежала во двор и выглянула за ворота, не забыв заглянуть для проформы в опустевшую конюшню. Коня тоже не было. Бедный толстый Парфирс! Он даже не догадывался, что такое галоп!..

Мне живо представилось, как Виктредис в развевающейся парадной тоге, с сосредоточенным и волевым лицом мчится по пустынной ночной дороге, пришпоривая своего жирного, неповоротливого коня, и только призрачный свет луны отражается от его лысеющей макушки неясным бликом… Я желчно скривилась и пробормотала короткое ругательство себе под нос.

Дом магистра находился на возвышенности, с которой открывался замечательный вид на мост через реку Липону, полоску заброшенного поля, расстилавшегося за ее излучиной, и старый лес, а также на дорогу из близлежащего городка Эсворда, петлей огибавшей холм и спускавшейся к мосту. Чуть дальше, вниз по течению находилась водяная мельница. За лесом начинались болота Керрега – низина, полностью скрытая густым, клубящимся болотным туманом, от одного вида которого по спине пробегала дрожь.

Я пристально вгляделась в исчезающую за темной стеной леса ленточку дороги, слегка подернутую утренней туманной пеленой.

Она была абсолютно пустынна, чего и следовало ожидать.

Досада и злость наконец нанесли сокрушительное поражение моему многострадальному самообладанию, и я изо всех сил врезала ногой по дубовым воротам, вложив в этот удар все низменные чувства, что пробудил во мне магистр своим поступком.

Подлый гад! Мерзавец! Чернокнижник паршивый! Мне оставалось всего десять дней!