Текст книги "Шипучка для Сухого"

Глава 7

Примерно двадцать лет назад…

Резкий звонок будит, опять теряю понимание, сплю я или уже нет, подпрыгиваю. Вчерашнее вечернее происшествие кажется теперь сном. Кошмаром. Словно насмотрелась, скажем, «Человек и закон» или Доренко перед сном… Опять звонят.

Вздрагиваю, сердце бьется заполошно.

Тихонько, на цыпочках, подкрадываюсь к двери, смотрю в глазок. И каменею.

Они. Двое. Те, что приходили.

В ужасе закрываю рот ладонью, чтоб ни звука, ни всхлипа. Замираю, боясь пошевелиться. Паркет старый и скрипит. И дверь не сказать, чтоб надежная. Обычная деревянная.

Сюда добралась беззвучно, а вот что теперь делать? Они просто так не уйдут же… Или уйдут?

Но следующий длительный звонок и потом стук в дверь лишают меня иллюзий.

Не уйдут.

– Эй, коза, открывай давай! – голос высокого. Грубый и веселый.

Им весело. Они развлекаются. Они наверняка знают, что я здесь, затаилась, как мышка, под дверью, и потешаются надо мной.

Твари! Какие твари!

Я сухо сглатываю, стараюсь не шевелиться. И опять вздрагиваю, потому что в дверь стучат. И, похоже, все, что было до этого, просто мягкая разминка.

Потому что дверь реально трясется. Так, что на меня от косяков штукатурка сыплется.

Я, уже не скрываясь, бегу к телефону, чтоб набрать милицию.

Дверь еще какое-то время продержится. Может, успеют раньше приехать?

Но пробиться через длинные гудки нереально.

Я с остервенением сбрасываю, набираю опять, слыша, как все сильнее долбят эти твари в дверь. Как кричат. Ругаются.

И, хоть не верю в Бога, молюсь, чтоб кто-то из соседей вызвал милицию. Чтоб кому-то это удалось. Меня переполняет ужас. Такой ужас!

Так страшно, наверно, никогда не было. И даже проскальзывает малодушная мысль, открыть дверь. И договориться. Взять деньги… Но мысль именно что проскальзывает и тут же изгоняется. И здесь дело даже не в том, что я такая смелая. Нет. Просто отчетливо понимаю, что поезд ушел. Никто не будет со мной теперь разговаривать. Никто не будет платить. Зачем? Если можно просто забрать? И то, что я открою дверь, смирюсь, не поможет. Ничего не изменит.

Итог один для меня. И, наверно, просто смерть будет гораздо предпочтительней. Желанней.

Бандиты бьют в дверь, кажется, уже и ногами. А я набираю милицию.

Что мне еще остается?

И вдруг потом все затихает.

Я не верю даже в первое мгновение. Почему-то мысль сразу о том, что каким-то образом открыли дверь, вошли. А я просто не слышала. Ну, или с ума сошла от ужаса. Хотя это вряд ли. У меня все же психика устойчивая. Профессия обязывает.

Я замираю. Осторожно кладу трубку. Прислушиваюсь.

Неужели??? Неужели ушли???

Но радость от осознания даже не успевает пройтись блаженной волной по сердцу, как слышу резкий щелчок входной двери.

Открытой.

Я бегу из коридора на кухню, отчего-то решив сопротивляться по-взрослому, но меня перехватывают. Шутя. Поднимают в воздух и швыряют практически через всю комнату на диван.

От удара о жесткую поверхность я на мгновение словно сознание теряю, такая чернь перед глазами, и гул в ушах.

Хватаю воздух ртом, сжимаюсь на сиденье.

Вот и все, Оля.

Вот и все.

Меня резко вздергивают за шиворот кофты, сажают на диван, бьют по щеке. Больно, очень. Но понятно, что не в полную силу. Так, чтоб в себя просто пришла.

– Ну чего, Ольга Викторовна, – глумливо интересуется высокий, присаживаясь передо мной на стул, – будем документы подписывать?

Взгляд у него такой страшный, что я очень сильно хочу ответить «да». Очень.

Но смотрю на него пристально. И отрицательно мотаю головой.

Пошел к черту, тварь!

– Наглая, – он усмехается, кивая на меня своему приятелю.

Потом смотрит какое-то время молча, изучает. Словно мясник, разделывает, от костей отделяет мясо. Поворачивается к другому бандиту.

И тот без слов встает и отвешивает мне уже полноценную оплеуху, от которой мотается голова и мгновенно темнеет в глазах. Я чувствую сквозь звон в ушах, что на лице что-то мокрое, облизываю. Металл. Губу разбил. Хочется сплюнуть, но это квартира моего прадедушки. Поэтому только если в рожу твари.

Я поднимаю взгляд на того, кто меня ударил, и плюю ему в лицо. Он как раз наклоняется, видно, чтоб получше рассмотреть дело рук своих, поэтому получается у меня прямо душевно. Хорошо получается.

Он отшатывается, машинально проводит ладонью по лицу. А затем матерится сквозь зубы и бьет меня уже кулаком. Здоровенным. Тяжелым. В живот.

У меня мгновенно вышибает дух, и на диван я валюсь уже практически без сознания, странно для такой ситуации находя силы удивиться крепости своего организма. Мне кажется, даже здоровый мужик после подобного удара умер бы, а я даже толком в обморок не упала…

И очень жаль, что не упала. Не хочу дальше ощущать ничего, что будет происходить с моим телом. Не хочу.

Я даже не вижу, чувствую надвигающуюся на меня массивную фигуру бандита, его грубые руки на себе, и очень сильно хочу потерять сознание.

Не видеть и не слышать.

Но так не происходит. Может, потому что не верю в Бога? Потому меня никто не слышит? Но в любом случае, уже поздно начинать.

А через мгновение слышу грохот. Странный, словно сквозь вату в голове. Руки на моем теле исчезают, и я бездумной куклой валюсь на дедушкин жесткий диван. И какое-то время лежу, закрыв глаза, и слыша только странную возню, мат, хрипы. Жуткие звуки. Словно умерла уже. И в аду теперь. Слышу, как грешники стонут и хрипят. И вот удивительные у меня ассоциации для неверующего человека! Не надо было Алигьери увлекаться…

Грешники стонут вполне членораздельно.

Мат. Грубый, такой грубый, я такого и не слышала никогда, хотя мне кажется, что нигде так не ругаются, как в медицине.

Хрипы. Ужасные. Словно человек мучается сильно, словно легкие выхаркивает.

Мольбы. Да, тоже понятно, что грешники молят, раскаиваются.

Но странное раскаяние.

– Ты че! Да ты знаешь, под кем мы? Да ты… Ох… Кто? Какой, нахер, Сухой? Под кем ты?

– Под кем??? Сухой… Сухой, погоди! Ну погоди! Ну мы же не знали, Сухой! Аааааа…

Вой.

Дикий, бессмысленный. Словно режут грешника по-живому.

А потом тишина.

Странный разговор, спокойный уже, деловитый такой, топот ног, звук волочения чего-то тяжелого…

И легкое касание к моему многострадальному лицу.

Мне надо открыть глаза. Надо. Но не могу. Просто нет сил это сделать.

– Шипучка… Шипучка… Олька…

Голос знакомый. Тихий, взволнованный.

Пальцы, аккуратные, гладят по лицу, бровь очерчивают, волосы со лба убирают.

Я открываю глаза.

Олег. Тот самый, который не-Вещий. Который довез меня вчера до дома, и, как я думала, навел на квартиру своих друзей.

Он сидит возле дивана на полу, смотрит на меня серьезно и обеспокоенно:

– Больно, Ольк?

– Не знаю… – я говорю так же тихо, как и он. В горле сухо, даже сглотнуть не получается. И больно, да. Губы онемели, и скула жаром жжет. Живот не чувствую совсем. Может, железным кулаком перебило что-нибудь внутри, и тело просто отключило боль? Так бывает иногда. Перед смертью.

– Лежи, дай гляну.

Он аккуратно укладывает меня на диван, распахивает кофту, задирает футболку, трогает живот. Я вскрикиваю. Больно! Так больно!

– Чшшшш… – он тут же успокаивающе гладит, трогает подрагивающие мышцы, – все хорошо, тихо, тихо, тихо…

А потом…

Наклоняется и целует мой живот! Прямо там, где побывал кулак этого мерзавца!

И я не могу ничего сделать. Просто смотрю, как он это делает, как гладит, мягко и осторожно, как целует… Это не больно, совсем.

Но это так… Неправильно. И стыдно!

– Что ты делаешь? Ты что? – шепчу сбивчиво и испуганно. Губы разбиты, шепот выходит со свистом.

– Ничего. Меня мать так в детстве успокаивала, – говорит он, отрываясь от живота и смотря на меня… Странно.

Тут за его спиной раздаются шаги, я перевожу взгляд. Мужик. Такой здоровый, что тот высокий бандит, пугавший меня, наверняка по сравнению с ним покажется совершенно обычного роста.

– Сухой, все. – Коротко басит он, деликатно не разглядывая мой обнаженный живот.

– Скорую давай, – так же немногословно отвечает Олег, который, оказывается, Сухой.

– Не надо скорую!

При простой мысли о том, что коллеги узнают о произошедшем, становится отчего-то стыдно до невозможности.

Я пытаюсь сесть, и, к моему удивлению, это удается. Даже странно!

Голова, конечно, кружится, в глазах темнеет от резкого движения, но все довольно неплохо. Я уже могу нормально вздохнуть. И могу сглотнуть.

Растерянно оглядываю обстановку, замечаю разломанный стул, сорванную со стола скатерть. Бандитов не видно.

– А где…

Смотрю на Олега.

Тот понимает прекрасно, о чем я, медленно поводит шеей, как борец.

– Не переживай про них, Шипучка.

И улыбается. Улыбка его красит. Я это замечаю уже во второй раз. Или в третий? Ему идет улыбаться. Хочется ответить. Я несмело растягиваю губы и тут же охаю от боли. Слизываю кровь.

– Давай, пойдем умоешься, – Олег серьезнеет, смотрит на меня пристально, помогает подняться и в самом деле ведет умываться.

Его большой друг куда-то исчезает, и, судя по всему, еще и прибраться успевает, потому что, вернувшись обратно, я не застаю существенного беспорядка.

Умывание пошло мне на пользу, а прекрасный внешний вид, мелькнувший в зеркале, привел в тонус. Бррр… Красотка!

Я иду к телефону.

– Зачем? – Олег не делает попытки остановить, просто смотрит, остановившись у косяка.

– В милицию позвоню. Нападение, избиение…

– Шипучка, не надо. Их не найдут.

– Милиция не найдет?

– Никто не найдет.

Глава 8

Сейчас

– Ольга Викторовна, давайте я первый.

Мой постоянный фельдшер, Вадим, оттесняет меня в сторону и решительно шагает вперед, в темное парадное.

Я иду следом, непроизвольно морщась от вони кошачьей мочи.

Вот, вроде, должна за столько лет на скорой привыкнуть к подобному… А не привыкается.

Квартира на пятом этаже, лифта нет.

Поднимаемся в полной темноте, только Вадим впереди фонариком светит.

Дверь, старая, обшарпанная, еще с советских времен, приоткрыта. Заходим. Вони становится больше. Я вздыхаю. Типичная питерская коммуналка. Одно время мне казалось, что они исчезли, но нет, просто я место работы меняла. И в том районе, где каталась, все коммуналки уже расселили. А затем вернулась на Ваську. И вот они, родимые.

Вызов к женщине, шестьдесят пять лет, давление. Стандарт, в принципе.

К нашему приезду давление нормализовалось, женщина бодро сидит со стаканом сивухи.

Рядом бегают дети, орут, их никто не останавливает.

Меряю давление, даю рекомендации насчет употребления спиртного.

Вадим молча пишет.

Пустой вызов.

Как и процентов семьдесят на смене.

Кроме пациентки, в комнате еще две женщины, из соседней комнаты слышны мужские пьяные голоса.

Женщина, судя по всему, хочет в больницу, но показаний для госпитализации нет, о чем я и говорю.

Тут же получаю порцию ругани, встаю, под угрозы жаловаться и крики про «Гиппократу давала» иду к двери.

Вадим топает следом. Его почему-то не матерят. Боятся, наверно, он – парень серьезный.

Прохожу мимо кухни, обращаю внимание, что на самом краю плиты стоят на огне две кастрюли с кипящим варевом. Дети с визгом носятся в опасной близости от кипятка.

– Уберите детей от плиты, пожалуйста, – не удерживаюсь я, – заденут, обварятся…

– Да не твое дело, сука! – орет мне подозрительно быстро пришедшая в себя пациентка.

Я молча выхожу в парадную.

Иду к машине, пиликает телефон.

Игорь.

«Ты на смене? Давай потом подхвачу, поужинаем».

Не отвечаю.

Игорь работает в банке, у него нормированный рабочий день, без сверхурочных, хорошая квартира в центре и дорогая машина. Он вообще неплохой. Вот только это не черта характера.

И я прекрасно знаю, что он будет мне еще писать, потом пару раз позвонит. И все этом.

Ему в голову не придет настоять, у нас же свободный мир, не так ли?

Ему в голову не придет купить всю отдыхающую смену, заставив людей выйти на работу, а потом послать за мной своего человека с приказом привезти в любом состоянии. Просто потому, что соскучился и хочет видеть.

И дело не в том, что Игорь не может себе этого позволить. Финансовый директор крупного питерского банка может себе позволить многое.

Дело в том, что он просто до такого не додумается. Такое поведение не в его парадигме совершенно.

Зато, как выяснилось, в моей.

Я сажусь в машину, вызовов пока что нет, спокойный вечер среды, поэтому едем на станцию.

Я привычно держусь за поручень, потому что водитель, работающий на скорой, наверно, еще дольше, чем я, везет нас проходными дворами, мастерски избегая пробок. И, если не ухватиться, будет мотать по всему салону.

Накатывает какая-то апатия, которую я характеризую, как усталость.

Конечно, ночь не спала, занималась активными физическими упражнениями…

При воспоминании ожидаемо сладко ноет в низу живота. Как всегда, когда думаю о нем. И о том, что мы делали этой ночью. Господи, каждый раз, словно в первый. Все то же бешенство, дикое, неконтролируемое желание, звериное какое-то… Вцепляемся друг в друга, как животные, оторваться не можем. При одном взгляде буквально трясет. Кто бы мне сказал, что так бывает?

Тогда, двадцать лет назад, неопытной, открытой девчонке…

Нет-нет, да и представляющей себе, каково это – влюбиться? Так, чтоб до сумасшествия…

Я всегда хотела именно так. До сумасшествия. Как в книгах.

Ну вот и получила то, что хотела. И даже больше.

Так получила, что до сих пор в себя не могу прийти. И до сих пор смотреть на него не умею спокойно. Он за годы изменился, стал суше, вальяжнее, и, если б не знала, какой яростный зверь прячется за холодной, полностью положительной внешностью…

Но я знала, всегда знала, что это за монстр – Олег Сухой.

Хотя вру.

Поначалу не знала.

Даже, когда спас меня от черных риэлторов, от тех упырей, что хотели прадедушкину квартиру отобрать.

Тогда для меня, молоденькой и восторженной, открытой миру, он казался кем-то вроде прекрасного принца. Притом, я прекрасно осознавала, что Олег – совсем непрост. Но почему-то закрывала на это глаза. Предпочитала не замечать. Не думать.

За что и поплатилась, конечно же.

Получила урок.

Первый из многих.

Телефон предсказуемо пиликает сообщениями от Игоря. Потом звонок. Тоже. Предсказуемо.

Я отворачиваюсь к окну, машину трясет, за окнами мелькают уже какие-то совершенно непонятные подворотни.

Вадим, который не успевает ухватиться и немного пролетает по салону, ловит мой взгляд, морщится:

– Сейчас подъездами поедем… Василий Геннадьевич, а, может, по нормальным улицам, а? – повысил он голос, чтоб докричаться до водителя.

– Не учи батьку детей делать, салага, – басит водитель и опять резко сворачивает в какой-то малозаметный проезд.

Вадим пожимает плечами.

С водителем спорить себе дороже, он реально лучше знает, куда и как.

Я улыбаюсь. С бригадой мне повезло. Вадим – молчаливый и спокойный парень, спортивный, довольно мощный, рядом с ним я выгляжу совсем маленькой. Но зато не страшно мотаться по парадным. Василий Геннадьевич – хоть и ворчливый и неуживчивый, имеющий на все свое мнение пенсионер, зато – прекрасный водитель, знающий весь Питер, как свой карман. Не приятели. Коллеги. И это хорошо.

Опять возвращаюсь мыслями в прошлую ночь.

Олег не угомонился до сих пор с этим замужеством, надо же. Продолжает давить.

Ну, вполне в его манере, привычно даже. Это был бы не Сухой, если б не старался дожать.

Но мне все равно не по себе. В основном, от того, что каждый раз избегаю его взгляда, когда перевожу все в шутку. Или молчу, как в этот раз.

Уже давно все сказано. Столько всего сказано.

Зачем ворошить?

Не хочу.

Я вообще мало чего хочу.

Меня все устраивает сейчас. Устраивает моя жизнь, относительно спокойная и тихая. Устраивает штиль на личном. Не нужны мне эмоции. Переела.

А он, как назло, не понимает. Не оставляет меня в покое. Ворошит все время что-то. Все пытается вернуть то, прошлое, которое давно уже похоронено и забыто. Зачем?

Чего ему не хватает?

У него есть все.

Да у него и раньше все было, зачем лукавить?

Но почему-то всегда была нужна я.

И когда-то я была этому рада.

Глупая маленькая девочка.

– Ольга Викторовна, вызов! На прошлый адрес. Ребенок обварился кипятком.

Ну вот как тут сдержаться и не выматериться? Я держусь.

Вадим – нет.

Врубаем люстру и мчим назад.

В квартире пахнет еще больше кошками, щами, орут мужики, визжат дети, и прямо посреди кухни плачет маленькая девочка в мокрых колготках.

Мать пытается содрать их с нее, но я успеваю крикнуть, чтоб оставили. С кожей же сейчас снимут!

Вадим молча идет вперед, я – следом.

И в тот момент, когда я прохожу мимо комнаты, в которой мы в прошлый раз меряли давление, оттуда выскакивает бабка и с криком:

– Сглазила, сука! – бросается на меня.

Я не успеваю среагировать, машинально прикрываюсь рукой и даже сначала не чувствую боли. Просто смотрю, как капает на пол кровь, трогаю себя за бок, удивленно переворачиваю ладонь в красном.

Крики словно отдаляются, я как-то смутно вижу, что ко мне бежит Вадим, что бабка, напавшая на меня, бросает нож и спокойно ложится на диван…

А потом все плывет перед глазами, теряет фокус.

Наверно, я падаю и теряю сознание, потому что неожиданно вижу перед собой Олега, такого же, каким он был сегодня ночью. Он смотрит серьезно и напряженно. И говорит:

– Ольк… Может, поженимся все же?

Я хочу улыбнуться ему.

И кивнуть.

Очень хочу.

Жаль, что не успеваю.

Глава 9

Примерно двадцать лет назад

 
Мне с тобою больно,
Мне с тобою страшно.
Оглянусь невольно –
Самолет бумажный
Носит ветер, носит,
Веет ветер, веет…
Кто любил – не бросит?
Правда? Не сумеет?
Ты поймаешь. Только
И скажу однажды:
Без тебя мне больно.
Без тебя мне страшно.
 

23. 07. 2020.

М. Зайцева.

На работе все же приходится взять несколько дней за свой счет. Конечно, оно так не делается у нас, особенно в самом начале работы на новом месте. Я понимаю, что вместо меня будут выходить коллеги, которые и так перегружены по самое не балуйся.

Но на скуле – синяк, разбита губа и дышать все еще тяжело, хотя, вроде, ребра не сломаны. Если пойду с таким в больницу, рискую нарваться на вопросы и милицию. А в милицию я не хочу. И не хочу думать, почему не хочу.

Олег со своим огромным другом, который только на первый взгляд кажется страшным, а, если присмотреться, то молодой улыбчивый парень примерно моих лет, такой большой-пребольшой олимпийский мишка, ничего не говорил больше про милицию. И не просил не ходить.

Я сама все.

Я не хочу думать, что они сделали с теми тварями, что напали на меня.

Но стоит вспомнить жуткий утробный вой и сбивчивый умоляющий голос: «Сухой, мы не знали, не знали, Сухой…», и становится так холодно, так мертво в груди.

Я уже сталкивалась со смертью. Родные, потом в больнице, где санитаркой работала. На скорой пока что не было. Но в любом случае, я медик, к таким вещам должна бы относиться… Ну, по крайней мере, нейтрально. Но не получается.

Я лежу, сжавшись в комок и закрыв глаза, на старом диване и стараюсь уснуть.

Олег уже ушел. Спрашивал несколько раз, не надо ли мне чего, потом отправил куда-то Васю – олимпийского мишку, походил по квартире. Попытался меня опять о чем-то спрашивать. Но я не могла отвечать. Так плохо было, все болело. И очень хотелось, чтоб ушел.

Вернулся Вася, повозился на кухне, потом они коротко о чем-то переговорили с Олегом, и опять хлопнула дверь.

Олег подошел ко мне, присел на корточки перед диваном:

– Ольк, точно врач не нужен? Давай я тебе знакомого подгоню, он вечером придет посмотрит?

– Нет, спасибо.

Чтобы разлепить губы, потребовалось усилие. И голос был такой ломкий, пустой.

– Я тогда сам вечером приду. Мне срочно по делам, никак не отменить… Но вечером я у тебя, да?

Я могла бы сказать, что нет. Мне было страшно рядом с ним почему-то. Но не сказала. Кивнула только. И закрыла глаза. Олег посидел немного возле меня, а потом…

Я почувствовала, как он касается моего лица. Тихо-тихо. Очень осторожно. Отвел волосы, упавшие на щеку, за ухо, мельком коснулся скулы и шеи. Меня ударило током от этого. И невозможно было понять: то ли это страх, то ли…

– Я приду вечером, Ольк, – прошептал он, – дверь захлопну, лежи.

Я не открыла глаз. И потом тоже так и лежала, в той же позе, не в силах пошевелиться, проваливаясь в какой-то дурацкий полусон-полуявь, выныривая из омута периодически, оглядываясь вокруг, словно поверить не могла, что все в реальности случилось.

Я прихожу в себя более-менее только к вечеру. Сажусь на диване, трогаю скулу. Больно. Иду в прихожую, к большому зеркалу, рассматриваю какое-то время себя.

Ну, синяка под глазом нет, и то хорошо. Правда, на скуле очень даже заметен, а я настолько была вымотана и испугана, что даже бодягу не приложила к пораженному месту. Надо сейчас хотя бы, пока не поздно. Губа распухла, тоже болит. И вообще, вид, конечно, жуткий. А через три дня на работу. Синяк не сойдет, придется «Балетом» мазать… Терпеть не могу это все…

Открываю старенький холодильник «Омск», чтоб взять бодягу, и замираю. Потом задумчиво разглядываю содержимое и усмехаюсь. Пожалуй, если бы у холодильника был голос, он бы точно сейчас задушенно хрипел от натуги, потому что на его долгой, очень долгой жизни никогда столько продуктов не встречалось. Веду пальцем по ярким упаковкам, которые только в рекламе и видела до этого.

Сейчас хорошо, это все есть в магазинах.

После девяносто восьмого, когда полки на короткое время пустели даже у нас, а в регионах, говорят, магазины и табачные ларьки буквально выносили, сейчас, конечно, изобилие. Но моя зарплата не позволяет покупать такое.

Ну, судя по всему, у Олега проблем с деньгами нет. Я, конечно, это сразу понимала, там одна машина чего стоит… Но все равно, разглядывая продукты и пытаясь подсчитать, сколько здесь моих фельдшерских зарплат, я осознаю, что все, наверно, еще лучше, чем я думала.

Для него.

Для меня-то хуже.

Если человек вот так, запросто, тратит такие баснословные деньги на продукты для малознакомого человека… Господи! О чем я думаю?

Этот человек вот так, запросто, уничтожил двоих людей из-за малознакомого человека!

Из-за меня!

И пусть эти люди и людьми-то не могли называться, но все же!

И явно он настроен теперь на благодарность!

Конечно! Это же так очевидно!

И он придет!

Скоро, очень скоро!

Я закрываю холодильник и бегу проверять дверь. Закрыта. Я какое-то время трачу на то, чтоб дрожащими пальцами накинуть цепочку, а потом прихожу в себя.

И так смешно становится.

Но смеяться больно. И на ногах стоять неожиданно сложно. Я сползаю прямо по двери вниз, сажусь на пол, пытаюсь дышать и сдерживать истерический хохот. Дура я, дура…

Другая бы радовалась. Богатый ухажер объявился. Врагам морды бьет, тебе холодильник затаривает. А ты боишься. И чего боишься? Что потребует взамен чего-то? А что с тебя, дуры, взять? Квартиру? Похоже, не нужно ему этого. На других уровнях плавает.

Тебя? Да смех один.

Тут вспоминается, как он живот мне целовал… Как смотрел, так странно, словно что-то невозможное видит, что-то нездешнее, чудесное… Не было в глазах его грязи, как у того же высокого мужика, что хватал меня за лицо, разглядывал.

Не было похоти. Другое что-то было.

Но, скорее всего, тебе это показалось, Оля.

И сейчас тоже сидишь, как дура, у грязного порога и пытаешься найти что-то хорошее в ситуации.

Глаза, там, какие-то… Поцелуи…

Я встаю, опираясь на дверь, иду в ванную, чтоб немного освежиться и приложить уже, наконец, эту чертову бодягу к скуле.

На обратном пути к дивану бросаю взгляд на круглый, покрытый скатертью стол и опять застываю.

Прямо посередине узорчатой вязаной скатерти стоит ваза с цветами.

Ваза моя, верней, не моя, прабабушкина. А вот цветы… Я подхожу, задумчиво трогаю нежные белые лепестки. Где он в октябре нашел ромашки? Разве это возможно? Крупные, с яркими желтыми сердцевинками, словно привет из короткого питерского лета.

Я наклоняюсь, но запаха нет. И все равно смотрю, и кажется, что они теплом отдают. Летним жаром, полевым ветром и свежестью.

Он шел ко мне в гости. С цветами.

Он говорил тогда, у парадной, «до встречи». И шел ко мне.

Часто ли мужчины сейчас дарят цветы?

Часто ли мужчины дарят цветы женщинам, от которых хотят только определённых вещей? Постели?

У меня, конечно, совсем нет опыта в отношениях. У меня не было мужчины, а все ухажеры исчезли, когда заболела бабушка.

Но я не в пустыне живу, я вижу, как относятся мужчины к женщинам. Парни моего возраста к девушкам. И очень мало, на самом деле, тех, кто приходит на свидание с цветами.

И уж тем более цветов не ожидаешь от такого человека, как Олег. Мне даже приходится напрячься, чтоб представить, как он покупает этот букет, как идет с ним по улице, садится в машину… А потом поднимается по ступенькам ко мне…

Я настолько ухожу в себя, продолжая машинально наглаживать нежные лепестки, что вздрагиваю, когда резко звенит звонок.

Вскакиваю, морщусь от боли в животе, потом отчего-то пытаюсь пригладить волосы.

Потому что точно знаю, что это он. Больше просто некому.

Он пришел… Зачем? Не будь наивной, Оля! Только не будь наивной! Не жди ничего!

Но в груди отчего-то так все сжимается при одной мысли, что он в самом деле просто пришел, чтоб получить благодарность за защиту. Чем-то я его зацепила. И вот подвернулась возможность. И даже цветы не надо больше дарить. Спас. Забил холодильник едой. Теперь пришел в гости.

Сердце стучит сильно, словно к двери подталкивает с каждым ударом.

Открывай, Оля.

Не бойся.