Текст книги "Шипучка для Сухого"

Глава 10

Примерно двадцать лет назад

– Привет, Шипучка!

Олег заходит в квартиру, оттесняя меня в глубину коридора. А я настолько поглощена необычным зрелищем, что даже не сразу замечаю, что он не один.

Да боже мой! Пусть хоть с ротой солдат бы зашел!

У него в руках цветы.

Опять.

Нежные, розовые пионы. Совсем небольшой букет. Так странно, так чужеродно смотрящийся в крепких пальцах, со сбитыми совсем недавно, буквально утром сегодня, костяшками.

– Ты как себя чувствуешь? – Олег не разувается, проходит в комнату, вообще ведет себя довольно нагло. Наверно. Но, скорее всего, для него это нормальное, обычное поведение. Он везде чувствует себя по-хозяйски.

Я растерянно стою напротив еще одного гостя, высокого мужчины примерно возраста Олега.

– Вы – Ольга? – улыбается он, – меня зовут Игнат. Я врач.

– Да, Ольк, это врач, – Олег появляется из гостиной, – а у тебя вазы есть еще?

– Да, – отмираю я, – сейчас…

Киваю коротко Игнату и иду на кухню к буфету, пытаюсь достать вазу с верхней полки и охаю от боли.

И тут же чувствую сзади сильные руки, поддерживают, обхватывают за талию.

– Ну и какого полезла? Я бы сам взял…

Я разворачиваюсь с вазой, смотрю на него.

Олег не спешит убирать руки, держит. Крепко, но не больно. И опять смотрит. Странно серьезно и настойчиво. Словно выискивает в моем лице что-то важное для себя.

И даже находит.

– Ваза… Вот… – я отчего-то шиплю и сама пугаюсь своего глупого голоса.

Меня никогда не обнимали мужчины. Парни – да, было дело. Но вот мужчины… И теперь я отчего-то забываю все свои страхи, все свои сомнения и вопросы. Потому что стоять рядом с ним, в его руках, смотреть в его глаза – хорошо.

Комфортно. Правильно.

Олег тоже явно что-то чувствует, потому что взгляд у него постепенно меняется, руки тяжелеют, сжимают сильнее, и я морщусь от боли. Олег тут же меняется в лице и объятия становятся поддерживающими.

– Оль, давай я возьму. А ты в комнату иди, тебя Игнат осмотрит. Ты не волнуйся, он хороший врач. И не стуканет никуда.

– Зачем это все? Я же сказала, что все нормально, – шепчу я, отдавая ему вазу.

– Я хочу быть уверен. Давай, Ольк.

Я иду в гостиную, и Игнат быстро проводит осмотр.

– Все нормально. Сотрясения нет, ушиб мягких тканей. Я там написал, что надо купить, и еще мазь дам сейчас. Пройдет быстрее. А вообще, вам повезло, что так легко отделались, был бы удар сильнее, – тут он трогает меня за скулу, изучает, – возможно, пришлось бы накладывать швы.

– Да, повезло, – усмехается Олег, до этого хозяйничавший на кухне, пережидая осмотр, а теперь появившийся в дверях гостиной с вазой с цветами в руках. – В отличие от неверовских.

– Мне надо это знать? – нейтрально спрашивает Игнат, медленно убирая руки от моего лица под напряженным взглядом Олега.

– Нет. Тебе все равно никого не привезут.

Я содрогаюсь внутренне от смысла этой фразы, но не делаю глупости. Не переспрашиваю.

Мне это тоже не надо знать.

Потом Игнат как-то быстро прощается, хотя я вежливо приглашаю его на чай. Он кидает взгляд на Олега, улыбается и выходит за дверь.

Я закрываю замок, выдыхаю, не торопясь поворачиваться.

Он стоит в дверях гостиной, а ощущение, что вот тут, рядом, за моей спиной. Это настолько осязаемо, что я боюсь шевельнуться.

Вдруг, задену.

В воздухе, с уходом Игната, появляется острота натянутой струны, только тронь – и зазвенит.

Или лопнет.

Когда я нахожу в себе силы развернуться и посмотреть в сторону Олега, проем двери гостиной уже пуст.

Он ушел тихо, а я и не заметила, напуганная своими переживаниями и эмоциями.

Из гостиной доносится щелчок зажигалки, затем запах сигаретного дыма.

У нас в доме раньше курил только дед. Поэтому я чувствую табак очень ярко и остро.

Захожу в комнату, встаю у входа, нерешительно сжимая пальцы.

Олег сидит за столом, курит. Приспособил для пепельницы одно из фарфоровых блюдец из бабушкиного сервиза, который всегда стоит у нас на столе. У меня. Теперь, только у меня.

– Олег… – я понимаю, что должна, наверно, что-то сказать, как-то поблагодарить… Но что сказать и как благодарить, в голову не приходит. Поэтому я произношу самое банальное, – может, чай?

– Было бы неплохо, Шипучка, – он смотрит на меня, немного прищурившись, и очень в этот момент напоминает себя прежнего, того, что был на кладбище, а потом в машине, когда до дома вез. Опасного, хищного зверя. С ним хочется быть осторожней. Не делать резких движений, не говорить лишних слов.

– Ххх… Хорошо… – я торопливо отступаю назад, уберегаясь от этого взгляда, – я … Сейчас.

Иду на кухню, наливаю чайник, ставлю на плиту. Открываю холодильник, прикидывая, что можно было бы предложить к чаю.

И опять не слышу – чувствую его за своей спиной. Замираю, зацепившись пальцами за дверцу холодильника, сердце бьется так сильно, так больно.

Мне не страшно, нет.

Я в ужасе.

Я не понимаю, что со мной происходит.

Я его боюсь, конечно, боюсь. Хотя, вроде бы, и нечего бояться. Он только добро для меня делает. Цветы, вон, принес… От смерти спас… Он меня не обидит же? Нет?

Но вот все равно, тело дрожит. И зубы начинают постукивать. А потом я понимаю, что тело-то дрожит не от страха… А от чего? Чего мне надо? И ему?

Все вопросы исчезают из головы, находят свои ответы, когда он ко мне прикасается.

Легко, чтоб не причинить боли, приживает к себе спиной, кладет большую ладонь на живот. Я смотрю на крупные длинные пальцы. На двух из них наколки. Странное что-то, с короной.

Зачем я это все сейчас замечаю? Разве это имеет смысл?

Имеет смысл только его тело, полностью прижатое ко мне, его дыхание, тяжелое и ровное, его руки – одна на моем животе, дарит тепло, снимает боль, вторая – закрывает дверь холодильника и так и остается перед моими глазами, упираясь в белый металл.

Он наклоняется к шее, втягивает мой запах. Как зверь, самку обнюхивает. Дышит, так жарко, так шумно, у меня от одного его дыхания, кажется, в голове мутится. Ноги слабеют, и хорошо даже, что он меня держит, упаду ведь, дурочка слабая, прямо к его ногам.

Это какое-то наваждение, бред, я, наверно, должна, сопротивляться, да? Я же не могу допустить… Я же его не знаю совсем… Он страшный… Он чужой… Он так пахнет… Что он… Что он делает?

– Что ты делаешь? – ничего глупее и не спросишь в этот момент, но это единственное, что в голову приходит.

– Прости, Шипучка, – Олег шепчет, а потом опять прижимается губами к шее, заставляя пол под моими ногами качаться, как палубу на корабле, – прости… Я не могу просто… Прости…

Глава 11

Сейчас

– Игнат Вадимович, она пришла в себя!

Если это про меня, то вот зря…

Я лежу, тупо таращась в потолок, изучаю плафон лампы. Дорогой. Не особенно похоже, что я в больнице.

В голове тишина. И это хорошо.

Как они узнали, что я пришла в себя? На какой-то аппаратуре отражается, что ли?

Я поднимаю руку, морщась от слабости. Так и есть, подключена к аппарату.

Раздается писк, усиливающийся по мере того, как я выше и выше задираю ладонь.

– Ольга Викторовна, пока не стоит, отдохните, – знакомый голос.

Поворачиваю голову.

Игнат. Мало изменился с того времени, когда встречались в последний раз.

Тогда я, помнится, устав от скорой и поймав даже какой-то нервный срыв, воспользовалась его предложением о работе и пришла посмотреть клинику.

Отличную частную клинику, в центре Питера.

Главный филиал. Я знала, что по всей стране разбросано еще очень много более мелких отделений. Игнат правильно распорядился временем, деньгами и связями.

Я прошла по стерильным коридорам, пообщалась с вышколенным и вежливым персоналом. Заглянула в палаты.

И… Вернулась обратно, к себе на Ваську.

Навсегда закрыв вопрос с удобством и сменой деятельности. Потому что мое будущее здесь, в этой чудесной клинике, виделось настолько ясным, что тошнило.

И дело не в пациентах. Пациенты – они и есть пациенты. Богатые, бедные… Я была более чем уверена, что вряд ли кто начал бы разговаривать со мной как-то неправильно. Только не там.

На скорой – только вперед. А вот там… Там прекрасно знали бы. Кто я, откуда, и кто за мной стоит незримой тенью двадцать без малого лет.

И именно это и бесило. Отвращало.

И к тому же не представляла я, как смогу спокойно работать с девяти до шести, а потом, моментально забыв про пациентов, идти домой… И что? И завтра – обратно на работу.

Тихая, размеренная, достойная жизнь уважаемого человека. Вот только уважение ко мне будет не как к доктору. А как к женщине Хельмута Троскена. Или, как его уже практически никто не называл, словно позабыли это имя, стерли из памяти, Олега Сухого.

И весь мой мирный, спокойный мир… Ну, это так себе радость.

В тот момент, выходя из клиники, я поняла, что просто не смогу здесь работать.

Так.

Тихо, размеренно.

Довольно.

На следующий день, реанимируя передознувшего наркомана, валяющегося на прожженном матрасе в окружении таких же, как он, веселых граждан, я вспоминала свой краткий поход в другую жизнь. И нет, не жалела, что отказалась.

Я выдыхаю, чувствуя странную слабость и легкую боль в боку.

Старуха. Да. Надо же, как неудачно…

– Ольга Викторовна, – Игнат смотрит на приборы, отсчитывающие мои показатели, качает головой, – отдохните пока. Я должен предупредить герра Троскена, что вы пришли в себя.

Вот так. Не Олега, не Сухого. Нет уже такого человека. Есть Троскен. Владелец заводов, газет, пароходов… И многого другого, о чем никто не знает. К их счастью.

– Зачем? – в горле сухо, поэтому звука не получается. Да и вопрос глупый. Не требующий ответа. Можно подумать, если б я попросила не сообщать Олегу про меня, кто-то бы послушался. Детский сад.

Я отворачиваюсь, смотрю в окно. Там зелень. Парк. Да, прямо в центре Питера. Пациенты этой клиники наслаждаются прекрасным видом. И это тоже имеет ценный терапевтический эффект. За него, я думаю, процентов сорок в итоговый чек накручивают.

Слышу шаги, становится тяжело дышать. Как и всегда, когда он рядом.

– Олька… – поворачиваю голову, упираюсь взглядом в привычно холодный взгляд. Он в костюме и галстуке. Выглядит так, словно пришел сюда с какого-нибудь серьезного совещания. Вполне вероятно, что так оно и есть. И только тени под глазами отдают отчаянием. Страхом. Болью. Всеми теми эмоциями, которые, как многие считают, Олегу не знакомы в принципе.

Как же они ошибаются!

– Олька… Бл***… – Он просто опускается на колени перед моей кроватью, сграбастывает ладонь, целует ее, замирает, дышит тяжело, кажется, будто задыхается даже. – Не делай так больше, а? Я же чуть не сдох…

Мне странно видеть страшного Сухого на коленях, ощущение, что брежу. Но, судя по офигевшим взглядам Игната и Васи, нет, все в реальности. И Олег передо мной на коленях.

Все, как я когда-то мечтала.

Бойтесь своих желаний.

Они всегда сбываются.

– Олег… – черт, голоса же нет! Но он слышит, поднимает голову. Смотрит на меня. И в его взгляде я вижу все то же, что и всегда. И как всегда, таю и умираю от этого. С ума схожу, буквально. Смотрю, смотрю… Не оторваться никак.

– Не говори ничего, а? – он оглядывается, и Вася тут же ставит стул рядом с койкой. Олег садится, придвигается максимально близко. Опять оглядывается. И Вася тут же убирает всех посторонних из палаты, и сам выходит.

– Вот какого хера ты… Черт… – он, как всегда, когда его действительно что-то сильно волнует, выводит из равновесия, вспоминает о своих корнях. И куда только девается немецкая аристократичность! Вот, например, сейчас передо мной Олег Сухой во всей красе. Главное, под стрелой не стоять… Хорошо, что это не ко мне.

– Слушай… – я пытаюсь опять что-то сказать, утешить, чтоб не волновался излишне, но проклятый голос… А я не уверена, что мне можно пить. Я не знаю характер ранения.

– Нет, это ты слушай. – Жестко перебивает он меня, – я был терпеливым. Я, сука, долго ждал! И вот дождался. Тебя порезала грязным ножом какая-то алкашка! Сука! Шипучка, ты хоть понимаешь, что я немного только крышей не поехал, а? Когда мне сообщили… Бл***…

Он останавливается, отчетливо скрипит зубами, пережидая приступ ярости. Я смотрю. Я его уже видела таким. И не раз. Удивительно, сколько всего было… И ничем хорошим обычно такие эмоции его не заканчивались.

– Олег… – о, голос! Наконец-то! Я вдохновляюсь, облизываю сухие губы.

Он смотрит. А потом резко наклоняется и вжимается голодным бешеным поцелуем. У меня сразу перехватывает дыхание. В голове, только прояснившейся, опять становится пусто и гулко. Я, не думая совершенно, поднимаю руку, чтоб обнять, притянуть еще ближе, но резкий писк останавливает. Олег сразу же отпускает меня, отшатывается, со страхом глядя на монитор.

Я без сил валюсь на подушки.

Входит Игнат, смотрит на монитор, качает головой, но ничего не говорит. Смотрит на Олега предупреждающе и покидает палату.

– Бл***… Прости меня, Ольк… Я озверел совсем. – Он выдыхает, понимая, что ничего критичного не сделал, откидывается на спинку стула, – меня эти сутки… Бл***…

Да уж, судя по тому, как много он матерится, Сухой точно на грани.

Я опять облизываю губы. Очень сильно хочется сохранить его вкус на себе подольше. Даже несмотря на полное опустошение и слабость, меня ведет. Господи, как в первый раз.

И плевать на рану, плевать на неудобный момент… Я очень хочу, чтоб опять поцеловал. Но мало ли, как запищит чертов монитор…

– Значит, так, Шипучка. – Олег, похоже, уже в норме, смотрит с напором. Как всегда, когда продавить хочет на то, что ему нужно. – У тебя потеря крови. Ели б ниже чуть-чуть эта тварь саданула… – тут он опять замолкает, сжимает до белизны губы, после паузы продолжает, – я настаиваю, слышишь? Я настаиваю, чтоб ты прекратила весь этот цирк многолетний. И переехала ко мне. Не хочешь замуж, хер с тобой. Будем жить во грехе!

Несмотря на всю дурость ситуации, мне становится смешно. Жить во грехе… Да мы только этим и занимаемся столько лет!

– Вопросы с твоей квартирой и работой уже решаются. Все, Шипучка, отбегалась.

– Подожди, что значит, с работой и квартирой? Я не…

– Я не позволю больше моей женщине находиться среди отморозков и тварей, которые даже не помнят потом, что сделали! Суки! Ну ничего, на зоне все вспомнят!

– На какой зоне? Ты о чем?

Я, в принципе, и сама не против, чтоб напавшую на меня женщину наказали, хотя отдаю себе отчет, что это издержки работы, и даже не особо ее виню. Какой смысл обвинять собаку, если кусает? Она – животное. И здесь так. Но Олег говорит во множественном числе, и, зная его радикальные методы решения вопросов, я напрягаюсь.

– Не важно.

– Важно. Олег! Там же дети… Там ребенок обваренный… И еще девочка! Их куда?

– В детдом.

– Какой детдом, подожди, Олег! Их-то за что? На меня только бабка напала!

– А все смотрели! Неважно, я сказал. Уже все решено.

– Нет!

Я резко поднимаю руки, игнорируя писк приборов, подтягиваюсь, оказываясь в полусидящем положении. Особо ничего не чувствую при этом, обезболивающие хорошие, но потом, конечно, отольются кошке… Но сейчас мне важно хоть немного обрести уверенности, а сделать это лежа нереально.

На писк опять заходит Игнат, но тут уже я говорю:

– Выйдите, пожалуйста.

И он выходит, правда, посмотрев на меня укоризненно. Но мне плевать.

То, что я услышала…

Да, в принципе, ничего нового я не услышала. Еще одно доказательство того, что нам не надо было это все затягивать. И идти на поводу у животных инстинктов.

– Олег…

– Вот только не надо мне этого твоего гуманизма! – рычит он, уже тоже перестав сдерживаться, – или ты меня хочешь уверить, что в детдоме этим детям будет хуже, чем с их родителями-алкашами?

– Я хочу сказать, что ты не бог и не судья! И не тебе решать их судьбу! И отбирать у них семью!

– Мне, бл*! Мне! Поняла? И это, бл*, не обсуждается! Радуйся, что я этих тварей в Неву не скинул! Раньше бы так и сделал!

– Олег!

– Я все сказал тебе! Девки попадут в нормальный детдом и оттуда в нормальные семьи, если тебе так важно это. Я прослежу. Все, кто в этот момент находился в квартире, пойдут по этапу. И это еще радоваться должны, что я такой добрый!

Я смотрю в бешеные глаза, настолько холодные и жесткие, что опять становится страшно. Как когда-то, очень, очень давно. И понимаю, что он не изменился. Что он все тот же зверь, только в дорогом костюме. Непрошибаемый. Жестокий. Никого и никогда не слушающий. Ему плевать на людей, плевать на чужих детей. Это всего лишь тени. Для него все – лишь тени. Или шахматные фигуры. И не изменится он. Никогда.

А я… Я до него не достучусь. И как я могла когда-то думать, что смогу изменить его?

Глупая, такая глупая. Так и не поумнела за столько лет.

Я сползаю вниз на койку, отворачиваюсь.

– Ольк…

Он понимает, что вышел из себя, наговорил лишнего…

Но я не хочу опять видеть версию Олега специально для меня. Тошнит.

– Уходи, Олег. Я с тобой никуда не поеду. И прекрати лезть в мою жизнь.

Он молчит, даже, кажется, не дышит.

А затем раздаются шаги и хлопает дверь.

Я смотрю на зелень за окном, за которую здесь так хорошо платят пациенты, и даже слез нет.

Какие слезы, о чем вы?

Это не про меня.

Это не про нас.

Глава 12

Примерно двадцать лет назад…

 
Я – плохой человек, ты знаешь?
Ты читаешь в моих глазах.
Только руки не отпускаешь,
Позабыв и покой и страх.
 
 
Я – плохой человек, не так ли?
Я смотрю – каменеет взгляд.
Я терпеть не могу спектакли
И отыгрыванье назад.
 
 
Мне забыть бы к тебе дорогу,
Мне б не думать и не хотеть…
Только, знаешь, плохие люди
Тоже могут в душе гореть.
 
 
Только, знаешь, плохие люди
Тоже могут в душе сгорать.
Только, знаешь… Давай не будем.
Уже поздно. Ложимся спать.
 
 
Это тонкое покрывало.
Эта белая простыня…
Ты верней меня убивала,
Просто сладостью поманя.
 
 
Ты верней меня приручала,
Просто ласково посмотрев.
Ты к себе меня привязала
И удавкой пустила плеть.
 
 
Ты опять головой качаешь.
Руки тонкие. Шелк волос…
Я – плохой человек. Ты знаешь.
Что поделать. Не повезло.
 

26.07. 2020.

М. Зайцева.

Гребанный верещащий телефон я нахожу не сразу. Слишком неожиданно резкий звук врывается в крепкий сон. И потом еще какое-то время лежу, уже слыша эту гадость, но надеясь, что тот, кто названивает, или отключится, или сдохнет там, наконец. И тоже отключится. Потому что двигаться совершенно не хочется. А наоборот, очень сильно хочется другого. И не сна. Какой там сон, когда такое!

Но звук мешает не только мне, Шипучка сонно возится, причмокивает распухшими губками, которые я вчера, несмотря на травму, все же покусал основательно. Ну что тут скажешь… Не сдержался. Хотя это нихера меня не красит. Но и она хороша. Настолько манкой в своей беззащитности и жадности девчонки никогда не встречал. Вот и унесло крышу.

Звук прерывается. И только я выдыхаю и настойчиво лезу на разведку, скользя пальцами по гладкой коже бедра и пытаясь понять, светит ли мне что-то утром, или нет, как телефон опять начинает звонить.

И Олька вздрагивает.

Черт!

Я скатываюсь с кровати, которую мы все же отыскали в этой огромной квартире, больше похожей на антикварную лавку, чем на нормальное жилье. Ага, со второго раза отыскали.

Как есть, голый, иду на звук.

Прямо по следам боевой, бл*, славы.

Вот диван, тут валяется мокрое полотенце. Вот коридор. Тут рубашка и ее платье.

Вот кухня. Ага, джинсы и ее страшная кофта. Обувь. Мои кроссовки и ее тапочки.

Возле холодильника.

Трусы, наверно, в ванной.

Телефон в джинсах.

Навороченная нокия-раскладушка.

Я даже не смотрю, кому понадобился в такую рань, рычу в трубку:

– Ну?

– Сухой, привет! Ты когда в офис?

– Не знаю.

Ищу взглядом сигареты. Ага, вот, рядом с джинсами. Рою зажигалку.

– Сухой, такое дело, надо срочно по земле решить. По той, в центре.

– Кому надо?

– Захаровские подъедут.

– Ты знаешь, что ее город берет. Какие, нахер, захаровские?

– Сухой, но они говорят, у тебя могут быть варианты…

– Не для них.

– Но Сухой… Они уже скоро подъедут. Я сказал, что ты разрулишь…

Мое настроение из плохого превращается в поганое. И, походу, Вектор это сразу не просекает. Потому что еще пару минут несет полный бред, пытаясь уговорить меня решить вопрос с типа ничейной землей в пользу борзых ребят с окраины.

Но это земля города.

И в скором времени одного авторитетного человека из первопрестольной. Все уже решено. Я уже сам давно все решил. И через город. И через… Ну, неважно. И теперь новые наглые детки пытаются влезть туда, где все уже разделено. И, похоже, Вектор с них уже неплохо поимел, и рассчитывал еще поиметь после сделки. Вот правильно я этого утырка не посвящаю во все дела.

Надо же, крыса, сдал и не задумался. И теперь пытается отыграть назад. Потому что по самую жопу в дерьме. А теперь еще и в бетоне будет. Хотя это нихера не мои методы. Да и вообще, ничьи это методы. В начале девяностых было дело, особенно когда пацаны «Крестного отца» посмотрели и фильмецы с Алем. Находились утырки, что копировали это все. Один дебил даже руки заставлял себе целовать.

Нормальные авторитетные люди только ржали над этой хренью. Вот че в башке у таких придурков, а?

Но да, тогда было модно конкурентов, да и вообще, всех, в бетон закатывать. Или ноги в тазик и заливать. Я так думаю, строители налевачили себе нехило. Столько бетона ушло. Столько трупаков из Невы доставали.

Вообще, время дикое было. Сейчас-то поспокойней, конечно. Войны прошли. Все давно поделено. Все уже на всех уровнях решено.

Но вот вылезают периодически пацаны в красных пиджаках. Каждый раз ржу, что у кого-то они, походу, не сгнили еще.

Ладно, с Вектором будем разбираться позже. Не сегодня. Посылаю крысу нахер, и, главное, чтоб по пути захаровских прихватил, отключаюсь, прикидывая, как он там, наверно, волосы на лысой башке ищет, чтоб вырвать, и усмехаюсь. Настроение улучшается.

Сажусь, прикуриваю, смотрю в окно на Неву. Хороший вид. Отличная квартира. Понятно, чего суки так возбудились.

Становится морозно под кожей от осознания ситуации в полном объеме. Это же надо, а?

Ведь еле успел!

Еще немного, и…

Даже думать не хочется. Я, хоть и с таким дерьмом не связывался никогда, но знаю очень хорошо, что бывает. И знаю, что, если б не мое желание увидеть Шипучку поскорее, застал бы я здесь уже новых хозяев. А ведь хотел подождать, время ей дать…

Я курю, вспоминаю, как смотрела она на меня на кладбище.

Удивительно мы встретились.

Меня там не должно было быть в тот день.

Я вообще к брату редко прихожу. Не могу в глаза на фотке смотреть. Не хочу. Но тут…

Раньше, за пару часов до этого, я чудом ушел живым из одного херового замута.

Сама виноват, Васька отпустил, ему в училище надо было, то ли на экзамен, то ли еще за каким-то хреном, я не вдавался… Короче, поехал один. И вроде ничего не предвещало. Но так часто бывает, когда ничего не предвещает, обязательно нагнут. Вот и меня попытались. Спасло, по сути, только то, что всегда по сторонам смотрю. Вот и посмотрел. Пулю словил, конечно, но успел под машину закатиться и по ногам тварей пострелять. А потом вылез и добил. И из кармана зажигалку брата вытряхнул, с пулей застрявшей. Помог он мне, опять. Знак, не иначе.

Вот и рванул на Смоленское.

Брат смотрел с фотки спокойно. Он вообще спокойный мужик был. Правильный. Не то, что я.

Я курил, разговаривал с ним, не помню даже, о чем. При жизни мы не особо разговаривали. Особенно, после того, как он сюда, в Питер переехал из нашего родного города. И стал тем, кем стал. Ментом.

В этот раз меня спасла его зажигалка. В прошлый раз он сам. Еще будет раз, брат? Или все? Может, на этом удача моя сдохла? Ведь еле выкрутился сегодня. Чудом. Словно, под локоть кто толкнул. Ты, брат? И вообще… Тебе видно оттуда… Хоть что-то еще будет, а? Хорошее?

– Простите, у вас все в порядке? – низковатый красивый голос разорвал тишину.

Я поднял голову.

И понял, что брат мне ответил. И еще понял, что значит, удар в сердце.

Вот он. Удар.

Невысокая, темноволосая, совсем молоденькая. В форме скорой. Вечером. На Смоленском. Она живая вообще? Или призрак?

Я ей ответил. Что-то.

Но думал вообще о другом. О том, что надо потрогать, понять, настоящая? Нет?

Потрогал. Очень даже настоящая.

Живая. Глаза такие… И до кожи не дотронешься, кажется, что шипит, как до печки раскаленной холодной водой… Шипучка…

Спасибо, брат.