Текст книги "Заплатить за все"

Мария Зайцева
Заплатить за все

Пролог

Новые родственники – это всегда стресс.

Учитывая, сколько в его жизни уже было стрессов, то еще один – фигня делов, как сказал бы сын Захар.

Сам Горелый, отличающийся еще меньшей разговорчивостью, чем его сын, никак не комментирует новую для себя ситуацию.

Очень новую и неожиданную.

То, что его парнишка решил жениться, он, конечно, знает. Еще сидел когда, получил информацию.

Захар сам написал, коротко, в одно предложение.

Горелый прочитал, задумчиво кивнул, отправил такой же лаконичный ответ. Знак вопроса.

Получил в смс дату. Прикинул.

Еще не скоро. Он успеет выйти и даже дела кое-какие поделать. Серьезные.

У него там, на воле, бизнес. Сейчас этот бизнес на плечах партнера, который регулярно перечисляет долю Горелого на оффшорный счет, оставляя малую часть на жизнь Захару.

Но дело долго не может стоять, наступает стагнация. Так что, после выхода, будет море работы.

Горелый понимал это и изо всех сил настраивался на правильное распределение сил и эмоций.

Сначала – к сыну.

Посмотреть на него, вырос, наверно. Он фотки присылал, конечно, а вот приезжал последний раз еще год назад.

Горелый заценил разворот плеч и тяжелый дедовский взгляд. Вырос волчонок. Стал полноценным волчарой. Серьезным, еще не матерым, но таким, что сразу понятно: шутить тут никто не будет.

Горелый с легкой ноткой ностальгии вспомнил себя такого.

Он тогда взял первое место по России в своем весе и возрастной группе. Отец радовался. Не показывал, конечно, Гореловы вообще на эмоции скупы, но взгляд выдавал.

После он на него никогда так не смотрел. Повода не было.

Горелый не особенно любил вспоминать то, что было дальше… Потому что ощущение правильности, испытанное тогда, на России, больше не повторилось. Несмотря на все успехи в бизнесе, сначала нелегальном, но очень прибыльном. Были девяностые, новые возможности для умных людей. Горелый считал себя умным и возможности использовал. И даже с успехом.

Все было.

Первые бабки, шальные, проебанные за сутки в мареве бухла и шлюх. Первые покупки, серьезные такие, чтоб пацаны одобрили. Он привел в свою новую квартиру жену и сына. Отец не пошел. Он вообще не касался ничего из того, что зарабатывал Горелый.

Хорошо, что хоть потом поддержал, когда Лелька подставила, свалив с партнером…

Забрал Захара, позволив сыну самостоятельно выбираться из жопы.

И Горелый выбрался. И даже с прибытком. Вот только… Перешел кое-кому дорогу в процессе, не рассчитал свои силы. Думал, вытянет. Не вытянул.

Шесть лет прошли. Проползли. Медленно, сука, так медленно…

Ну ничего. Больше такого не повторится. Никогда не повторится.

У Горелого впереди счастливое, мать его, будущее.

Жаль, отец не увидит…

Горелый смотрит на новых родственников, приходя к выводу, что Захар весь в него. Если уж впираться в дерьмо, то по самую макушку, сразу, с головой ухнув на глубину.

И хорошо, что сейчас не девяностые.

Пацаны не поняли бы прокурорскую родню.

Предъявили.

А сейчас… Сейчас просто неудобно, учитывая, что именно планирует сделать Горелый в первую очередь.

– Вы так похожи, – пищит мелкая невеста сына, миленькая блондиночка с голубыми глазами.

Горелый кивает. Хороший вкус у Захара. Тоже в него. Хотя, мелковата, конечно, девка, едва из подмышки у него выглядывает. Но тут уж ничего не поделаешь… Остается только надеяться, что внук будет в его породу. Хотя… Сам прокурор и его сыновья-менты не мелкие совсем. Конечно, ни до Захара, и тем более до самого Горелого не дотягивают ростом, но все равно вполне серьезные звери. Младший, Захар обмолвился, пару раз его ронял даже, а это показатель.

– Беременная уже? – спрашивает Горелый у будущей невестки, она краснеет всем лицом и шеей сразу, как умеют только натуральные блондинки, и отрицательно мотает пушистой головой.

– Пап… – укоризненно басит Захар, машинально становясь так, чтоб чуть-чуть закрыть спиной свое мелкое сокровище. Ему не нравится ее смущение.

Горелый заценивает это собственническое движение, уважительно кивает.

Вырос сын. Вырос. Давно ли на плечах его таскал?

Сажал на шею и бежал вокруг парка на утренней ежедневной разминке… Сердце чуть-чуть колет.

Счастливое время. Он тогда не был богат, и даже не планировал. Они жили в съемной хате, перебивались на его зарплату и призовые. Но он был молод, рядом была любимая, как тогда казалось, женщина и маленький сын. И гордость в отцовском взгляде.

Горелый досадливо поморщился, поймал взгляд будущего свата, кивнул.

Да, поговорить надо.

В этом богатом доме куча народу. Помолвку празднуют.

И как раз Горелый к этому сроку удачно вышел.

Честно говоря, узнав о новой родне, думал, что не пригласят. Он и не стремился, зачем?

Сын выбор сделал самостоятельно, с ним не советуясь. Значит, его одобрение не требуется.

Да и прокурор… Вряд ли захочет его видеть в своем доме. Все же, в свое время имя Горелого гремело…

Но прокурор пригласил настойчиво.

И Горелый пришел. Почему нет?

Он идет через толпу, успокоительно кивнув на вопросительно-встревоженный взгляд сына, останавливается возле будущего родственника.

– Думаю, нам есть что обсудить, – говорит прокурор.

Его жена, красивая невысокая блондинка, глядя на которую, сразу становится понятно, в кого пошла будущая невестка, стоит рядом и немного обеспокоенно смотрит на мужа.

Словно предупреждает его взглядом.

Но прокурор гладит ее по плечу, кивает, типа, не волнуйся.

И первым идет к выходу из зала.

Горелый, кивком попрощавшись с будущей сватьей, движется в том же направлении.

В кабинете, классическом таком, с массивной темной мебелью, они садятся в глубокие кресла, прикуривают, прокурор разливает по низким бокалам коньяк…

Выпив, какое-то время смотрят друг на друга.

Изучают.

У прокурора спокойное лицо, видно, что мужик не злоупотребляет, занимается спортом, поддерживает форму. До Горелого ему, конечно, как до звезды, тем более, что в зоне заниматься особо нечем было в свободное время, и Горелый активно тренировался, не позволяя себе распускаться. И теперь явно в лучшей своей форме.

Но и прокурор – серьезный мужик. Горелый с ним не пересекался, повезло. Говорят, с ним не договориться насчет бабла.

Горелого пасла Москва, дела были там, суд был там… И все было бы на мази, если б не та сучка… Ну, ничего, ничего… Разберемся…

Насильно изгнав из головы образ гладкой дряни, из-за которой поломалась практически стопроцентная схема, когда его должны были освободить прямо в зале суда, Горелый отпивает еще коньяка для успокоения.

– Я думаю, что имею право узнать твои дальнейшие планы, Владимир Петрович, – без прелюдии начинает прокурор, сверля Горелого острым взглядом потомственного чекиста.

– Имеешь, – кивает Горелый, – у меня бизнес. Надо работать.

– Ты же понимаешь, что я буду вынужден… Присматривать? – спокойно предупреждает прокурор, – Алла – моя единственная дочь. Самый младший ребенок. Я не позволю даже малейшего дискомфорта для нее. Твой сын, насколько я сумел убедиться, похож на тебя только внешне. И слава богу.

“Не только, – хочется сказать Горелому, – ты даже не представляешь, насколько похож. Насколько он – Горелов”…

Но Горелый молчит. Кивает.

– И я тебя сразу предупреждаю, – продолжает прокурор, – если увижу, что ты… То приму меры. Пока ты сидел, было спокойно. Твой сын работает, вполне способен обеспечивать мою дочь. И я их без помощи не оставлю, конечно же… Но даже упоминания никакого криминала не позволю.

Горелый кивает.

Нормальная схема.

Он, собственно, и не планировал возврата. Он вообще в последние пять лет, перед тем, как влететь, был самым законопослушным чуваком, какого только можно было представить. И сидел не за свежие подвиги, а за давние. Те, что раскопала эта… Эта…

Горелый привычно стискивает зубы, перебарывая злобу.

Не сейчас. Не сейчас.

– Я хочу, чтоб между нами не было недопонимания, – завершает прокурор, – и обид. Я буду защищать свою семью всеми доступными способами. А твой сын теперь – это тоже моя семья.

“Мой сын – это МОЯ семья!”, – хочется рявкнуть Горелому, но он привычно молчит. И смотрит.

Прекрасно зная, что взгляд его прошибает и самых крепких мужиков, заставляя нервничать. Но или прокурор вообще безбашенный придурок, или нереально крепкий мужик, но в лице у него никаких изменений не происходит. И в фигуре тоже. Он не напрягается, не настораживается. Отвечает спокойным, уверенным взглядом.

И Горелый отступает, неожиданно для себя. Не то, чтоб сдался, но… Но он всегда уважал силу духа. У отца такая была.

Если что решил, хер сдвинешь.

Он ведь при смерти был, но сына видеть не захотел…

– Я рад, что мы достигли взаимопонимания, – спокойно комментирует ситуацию прокурор, – а теперь давай вернемся к гостям. Кстати, ты в городе остаешься? Или в столицу?

– Я пока отдохнуть хочу… – неопределенно отвечает Горелый, – в деревню поеду… Рыбалка, там, охота…

Прокурор смотрит на него испытующе, пытаясь понять, что тот задумал.

Но Горелый не палится, смотрит равнодушно.

И прокурор, момедлив, кивает.

В самом деле, логично же… После отсидки отдохнуть на природе…

В зале Горелый ловит внимательный взгляд сына, неопределенно дергает углом губ. Тоже мне, переживатель какой…

Совсем не доверяет, что ли? Или думает, что он, Горелый, вообще без башки и устроит тут разборки, сломав сыну отношения в будущей семье?

Горелый выходит на крыльцо, с удовольствием затягивается сигаретой, вдыхает летний вечер.

Завтра он уже будет на пути в деревню.

Потому что не соврал прокурору, всю правду сказал. Практически всю.

Он поедет отдыхать.

И еще кое за чем.

Например, глянуть на одну гладкую сучку, стоившую ему шести лет жизни. Она думала, что, свалив из столицы в глухомань, спряталась.

А вот нихера…

Плохо спряталась. Горелый идет искать.

И найдет.

Глава 1

– Карин, забирай свою оторву от моего Витальки! – голос соседки, визгливый, с уже формирующимися нотами грядущего скандала, заставляет оторваться от конспекта и выглянуть в окошко, – а то я ее прямо тут хворостиной перетяну!

– Не имеете права! – голос дочери, звонкий и нахальный, подстегивает укориться, хотя и без того бегу, роняя тапки, уже через сени к входной двери, как обычно, с наступлением теплых деньков, всегда распахнутой и занавешенной только тюлью от насекомых, – вы мне не мама! Только троньте, позвоню в службу защиты детей!

Ох, блин!

Ну что сказать…

Моя пятилетняя дочь развита не по годам… И большая часть вины в этом – моя.

– Ах ты, засранка! – голос соседки взвивается в небо, словно сирена, пугая приблудших кур внизу и голубей сверху, – да я тебя!..

– Галя, что случилось? – кричу я с порога, еще толком не видя ни соседки, ни дочери, только слыша их из-за калитки.

– Да ты глянь, что твоя дрянь моему Витальку сделала! Глянь! И грозится еще! Да это я в службу эту… как ее… позвоню! Чтоб тебя, паразитку, забрали в детский дом!

– Не заберут! – так же звонко отвечает дочь, совершенно не напуганная ни голосом соседки, которого даже ее муж, здоровенный, к слову, мужик, опасается, ни словами, гадкими, на самом деле, – у меня мама есть!

– Да ты!.. Ай! Каринаа-а-а! Ай! Пнула меня! Ай! Убила! Обезножела!

Вот как, как скажите мне, это все может произойти за одну минуту, пока я бегу от двери дома до калитки?

Но может. С моей девочкой – все, что угодно, может…

Выбегаю, готовясь наблюдать катаклизм, потому что соседка орет так, будто ее реально убивают, и торможу в удивлении.

Моя девочка забралась с ногами на лавочку у дома и, сурово насупившись, держит в руках здоровенную палку, размером с нее саму, не меньше.

Напротив орет на всю улицу соседка Галина, причем, непонятно, чего орет, визуально никакого ущерба ей не нанесено.

А с другой стороны стоит и увлеченно ковыряется в носу сын Гали, Виталик, шестилетний оболтус, грязный до невозможности. И спокойный, как танк, словно материнский крик вообще к нему никакого отношения не имеет.

Я охватываю картину одним взглядом, выдыхаю, понимая, что ничего жуткого не произошло, и принимаюсь командовать:

– Яся, брось палку и иди во двор. Галя, прекрати орать, ты сына напугаешь, он палец сломает!

Галя тут же замолкает с открытым ртом, разворачивается сначала ко мне, затем к Виталику.

Тот, замерев с пальцем в носу, мгновенно ощущает смену диспозиции и принимается тоненько подвывать на одной ноте. Ковырять, что характерно, не прекращает, наоборот, даже усиливает вращательные движения.

Галя, изучив его внимательно, разворачивается опять ко мне:

– Видишь? Видишь, до чего парня моего довела твоя дрянь!

– Выбирай выражения, Галя, – повышаю я чуть-чуть голос, зная, что спокойный тон тут не прокатит, это деревня, здесь голосом брать привыкли, кто кого переорет, тот и прав. – Ничего такого не вижу.

Хочется добавить, что ее Виталик с рождения такой и влияние моей Яськи явно ему не вредит, а, может, и облагораживает даже, но это, все-таки, ребенок, а потому сдерживаюсь.

– Да как не видишь? – Галя кидается к своему сыну, и тот, дернувшись, то ли палец сильнее в нос втыкает, да так, что добирается, наконец, до мозга, хотя в наличии последнего большие сомнения у меня всегда были, то ли просто пугается зверского выражения матери, потому что принимается орать так громко, что где-то далеко вспархивают недопуганные Галей голуби. – Смотри! Весь исцарапанный! Чуть глаза не лишила ребенка!

– И это вовсе не я, – подает голос из-за моей спины Яся, и, клянусь, слышатся в нем ехидные ноты, – это он дурак. Говорила, не в шиповник надо, а в смородину…

– Так надо было пальцем показувать! – неожиданно прекращает орать Виталик, – я не разобрался!

– Потому что дурак! – голос Яси наполняется торжествующим ехидством, – и в лепеху коровью наспупил еще!

– Я случа-а-айно-о-о-о… – опять заводит Виталик, а я решаю прекратить цирк, пока все соседи не приняли активное участие в представлении. Есть опыт да, и не особенно приятный…

– Галя, разбирайся сама со своим парнем, – подключаю я командный голос, – причем здесь моя Яся?

– А притом, что приваживает Виталю моего, таскает за собой! А потом он весь побитый приходит, да собаками покусанный!

– Галя, опомнись, – пытаюсь я вразумить соседку, – Яське едва пять лет исполнилось! Кого она может за собой таскать? Ну, запрети своему…

– Да как я его удержу?

– Сама себе злобный Буратино, значит, – бормочу я, пожав полечами.

– Че? – непонимающе открывает рот соседка, временно впав в ступор, но быстро приходит в себя, – ты запрети своей гулять с моим Виталей! А то точно в полицию сдам ее!

– Это вас надо в полицию! За то, что меня ударить пытались! – лезет под руку Яся, а я хмуро смотрю на соседку тяжелым взглядом, под которым она неожиданно тушуется:

– Да кому ты нужна, шмакодявка… Ничего такого…

– Галя… – начинаю я, добавляя жесткий прокурорский тон к командному голосу, – если узнаю…

– Да Карин, ну чего ты, чего ты… – тут же сдувается она, пятясь назад и по пути давая пинка своему замурзанному ребенку, – я ее только за руку привела…

– И хотела пнуть! – ябедничает Яська.

Я делаю шаг в сторону Гали, обшариваю взглядом землю в поисках той самой палки, что бросила дочь.

Если и правда хотела, я ее прямо тут в дорожную пыль вгоню.

Но Галя, видно, поняв по моим глазам, что сейчас будет больно, резво отпрыгивает от моего двора чуть ли не на два метра в сторону, подхватывает своего Витальку за шкирку и молча тащит по улице, начав верещать уже на серьезном удалении:

– Да пошла ты! Психованная! Такая же, как дочь! Две больные психички! Лечить вас надо! Как тебе детей доверяют!

Ее голос удаляется вдоль по улице, и траекторию движения можно с легкостью угадать по разбегающимся в разные стороны курам и лающим собакам. Очень, кстати, в тональность попадают, прямо группа поддержки…

Я выдыхаю, разворачиваюсь к дочери, оглядываю ее еще раз, думая, что, если хоть малейший синяк увижу, догоню Галю и покажу, что такое разъяренный сотрудник юстиции. Пусть и бывший.

Яся, чувствуя, что еще не все позади, и ей вполне может перепасть за проделки, торопливо отскакивает опять на лавочку, там становится в позу и выпячивает нижнюю губу:

– Только без рук!

Я пару секунд моргаю оторопело, пытаясь понять, откуда она могла этого нахвататься, а затем выдыхаю. Невозможно же ругать, когда она так смотрит… Злость уходит, тревога за дочь тоже, судя по всему, она сумела за себя постоять самостоятельно, хотя я в этой ее способности никогда и не сомневалась…

И теперь нужно подобрать слова, чтоб внушить, наконец, Яське, что Виталика этого лучше десятой дорогой обегать, раз уж он такой недалекий послушный телок… От таких одни беды…

Яська, видя мое переменившееся выражение лица, заранее делает тоскливую мордяху, типа “ну чего ты мне еще можешь нового сказать”, но затем смотрит куда-то мне за плечо и пищит:

– Машинка красивая!

Я поворачиваюсь, чтоб посмотреть, какую именно красивую машинку обнаружила моя дочь на сонной поселковой улице, и замираю, разглядывая хаммер последней модели, неуместный тут настолько же, насколько был бы неуместен, например, звездолет…

У черного монстра, остановившегося у соседнего дома, огромные колеса, чуть ли не в мой рост, тонированные стекла по всему салону и агрессивные, хищные линии корпуса. И вообще, очень он какой-то пугающий. Что он тут забыл, в нашей глуши, куда даже автобус из района лишь два раза в неделю приезжает?

Я приставляю руку козырьком ко лбу, пытаясь высмотреть водителя. Рядом на лавочке подпрыгивает и о чем-то тарахтит Яся. Кажется, спрашивает меня, что это за марка машины.

Я хочу ответить, даже рот раскрываю, но в следующее мгновение слова застывают в горле.

Потому что водительская дверь открывается, и на пыльную дорогу спрыгивает мужчина.

Огромный, невероятно массивный, одетый в темную футболку с длинным рукавом и джинсы.

Он смотрит прямо на меня, и глаза из-под низко надвинутой кепки блестят по-волчьи.

С удовлетворением и азартом.

Я не могу поверить тому, что вижу, это словно сон какой-то, жуткий, жуткий кошмар! Этого не может быть! Нет!

Сглатываю, моргаю, слышу сквозь нарастающий гул в ушах звонкий голос Яськи:

– Какой дядя большой!

Водитель не обращает внимания ни на кого, ни на соседей, изучающих его со своих дворов, ни на лающих на чужака собак, ни на писк Яськи…

Он смотрит только на меня.

Медленно убирает огромные кулаки в карманы джинсов, чуть подается вперед, поводит бугристыми плечами, словно… Словно угрожает…

А я все стою. Все поверить не могу своим глазам. В голове шум, глупые слова: “Не может быть, не может быть, не может быть…”

А затем он усмехается.

И эта жуткая, хищная усмешка, в сочетании с азартно и злобно блестящими глазами, смотрится настолько дико и пугающе, что я, наконец, прихожу в себя, бросаюсь к Яське, подхватываю ее на руки и, не обращая внимания на протестующий писк, несусь к дому.

Забегаю в сени, закрываю с размаху дверь, затем – через сени в дом, и тоже дверь запираю на замок и засов.

– Мама, мама, ты чего? – кричит испуганно Яська, но я не слышу сейчас.

Сердце бьется заполошно в горле, дыхания не хватает, я подбегаю к окну, выходящему на улицу, почему-то надеясь, что сейчас не увижу никого: ни здоровенной машины, ни ее пугающего водителя, призрака из моей прошлой жизни…

Пусть исчезнет! Пожалуйста, господи, я же так мало прошу! Пусть его не будет здесь!

Но мои молитвы не услышаны.

На улице по-прежнему стоит хаммер, а у его двери – огромный небритый мужчина в кепке.

Он смотрит в мое окно, словно знает, что я его вижу.

Уже не усмехается, но мне от этого не легче.

Впиваюсь пальцами в подоконник, кусая губы, чтоб не закричать.

Закрываю глаза, жмурюсь изо всех сил, открываю, неизвестно, на что надеясь…

Но чуда не происходит.

Он стоит. Смотрит.

А затем кивает мне. Медленно, со значением.

Я помню этот кивок. И взгляд этот помню.

Он так смотрел, когда мы виделись в последний раз. В зале суда, после приговора. Перед тем, как его вывели, он повернулся, нашел меня взглядом, усмехнулся и кивнул.

Я тогда поняла, что это было.

Обещание вернуться.

А он из тех, кто всегда выполняет свои обещания…

Глава 2

– Мама, мама, мама… – голос Яськи звучит уже напуганно, со слезой и только это меня выводит из ступора.

– Мама, вставай… Ну чего ты тут?..

Смотрю в огромные глаза своей дочери, удивленно моргаю, оглядываясь.

Я, оказывается, сижу на полу, прямо под окном, в котором только что увидела самый жуткий кошмар из моей прошлой жизни.

Видимо, в какой-то момент нервы сдали, может, как раз, когда он кивнул… Или усмехнулся… Или… Не знаю, как-то из памяти это выветрилось.

Я, судя по всему, так напугалась, что просто и по-детски спряталась под подоконник. А потом и на пол села.

Да так и сидела, в страхе и онемении, пока Яська своими слезами не вернула в реальность.

– Мам… Ты упала? – серьезно, с тревогой спрашивает дочь, и я успокаивающе глажу ее по голове, а затем, не выдержав, крепко обнимаю.

Яська не вырывается, хотя всех этих нежностей не любит. Но тут словно чувствует мою потребность, замирает, сопит взволнованно в плечо.

И я чувствую, как меня отпускает.

Мой маленький якорь прочно держит на поверхности. В который раз уже не позволяет опуститься на дно.

Вдыхаю сладкий запах детской макушки, глажу тонкую худую спинку… И неожиданно наполняюсь яростью и решимостью.

Сволочь, явившийся сюда явно с целью напугать, причинить вред… Не только мне! Но и моей девочке!

И если за себя бы я еще подумала, может, отступила бы, сбежала, то Яську не дам!

Перетопчется, скот!

Отстраняю аккуратно дочку, смотрю в глаза:

– Ясь, мама немного устала, вот и села… Но уже все хорошо. Сейчас я встану.

Она кивает, помогает подняться, заботливо придерживает под локоть, опора моя, самая-самая крепкая, нерушимая…

Первым делом, после того, как ощущаю нужную твердость в ногах и понимаю, что не упаду, смотрю в окно.

Огромное искушение трусливо спрятаться опять, отвернуться, сделать вид, что ничего не произошло…

Но я не могу себе этого позволить. Была бы одна… Но тут Яська.

Смотрю, внутренне готовясь к тому, что он все еще там. Стоит и смотрит…

И удивленно моргаю, никого на поселковой улице не обнаруживая.

Ощущение, что просто морок был, призрак из прошлого…

Облегчение наваливается настолько сильное, что приходится ухватиться опять за подоконник, чтоб не упасть.

– Мама! Ты опять устала? – вскрикивает Яська, и я выравниваюсь, злясь уже на себя.

Вот ведь дура впечатлительная! Ребенка напугала!

– Нет, просто оступилась… Ясь, кушать будешь?

– Да!

Беспроигрышный способ отвлечь моего ребенка… Есть она готова всегда, в любое время суток и все, что попадется под руку. Куда что девается, правда, учитывая ее вечную веселую худобу и мелкорослость, непонятно.

Я даже с врачами советовалась, помню, примерно год назад, опасаясь, что с Яськой что-то не так.

Оказалось, наоборот, очень все так.

Растущий организм, постоянно на свежем воздухе и в движении. Все отлично, кормите столько, сколько просит…

Я быстро накрываю на стол, сажаю Яську перекусывать, а сама, пользуясь временным затишьем, ползу в свою комнату и уже там, невольно подломив колени, валюсь на кровать.

Выдыхаю, успокаивая бешено колотящееся сердце и пытаясь сообразить, что же делать теперь…

То, что он здесь, и что реален, никаких сомнений. Уж чем-чем, а галлюцинациями я никогда не страдала… Да и во сне его не видела, не думала о нем ни разу с момента оглашения приговора. Как-то не до него мне было совсем.

Так что никаких навязчивых страхов и прочего бреда.

Если б тут бывший объявился, я бы еще, с маленьким процентом вероятности, могла прикинуть, что это легкая степень паранойи, потому что этот гад столько крови выпил, что именно его в кошмарах видела пару раз…

Но бывшему на меня глубоко фиолетово, и спасибо судьбе за это, конечно.

А этому уроду, как оказалось, нет… Не фиолетово…

Черт, говорила же мне мама, не становись прокурором! Есть крайне мстительные зэки! Подкараулят, по голове дадут… Ну, и так далее, по тексту. Она у меня мнительная была до невозможности.

Но в этом случае оказалась права…

В то, что этот гад оказался тут просто так, случайно, верить не приходится, хотя и очень заманчиво, конечно.

Но не до такой степени я наивная, чтоб реально думать, что бывший зэк и отнюдь не бывший бандит с криминальным прошлым, а, возможно, и настоящим, с кучей бабла на оффшорах, до которых государство так и не добралось, просто так окажется в далекой, практически заброшенной российской глубинке… Что ему тут делать? Разваленную свиноферму покупать? Или конезавод, от которого рожки да ножки остались? Или, может, дом тут приобретать? Ага… Смешно… Отсюда до райцентра два часа ехать по разбитым дорогам, состоящим из пыли, коровьего дерьма и небольших вкраплений грунтовки.

Конечно, такой монстр, как последний хаммер, проедет легко. Но тоже нервы… И каждый раз так не наездишься.

Сюда не добирается скорая, доставка, любые службы.

Детского сада нет, есть школа, но до недавнего времени и ее не было…

Потому, несмотря на невероятно красивую природу и наличие чистейшей речки под боком, у нас и нет в деревне богатых людей, никому не хочется постоянно гонять в райцентр за предметами первой необходимости.

Так что проездом, случайно, тут никого быть не может…

Не надо питать глупых иллюзий.

Он здесь из-за меня.

И явно не с намерением просто поболтать.

А значит, надо принимать меры…

Но вот какие?

Я встаю и, заглянув в кухню, где Яська с увлечением лопает котлету с овощами, выхожу во двор.

Это стоит мне нервов и решимости, но, в конце концов, это мой дом и мой двор. И прятаться я не собираюсь!

Еще раз контрольно глянув на улицу, выдыхаю и спускаюсь с крыльца.

Иду за дом, туда, где чуть в стороне установлена деревянная беседка, из-за которой все жители нашей деревни называют меня “барыней”. Для них нахождение во дворе чего-то настолько не функционального – роскошь и неоправданное мотовство. Это они еще про качели, которые скоро привезут, не знают ничего!

В беседке на столе я насыпала пару дней назад яблоки, дозревать, и теперь хочу взять парочку Яське на десерт.

В какой момент понимаю, что за спиной кто-то есть?

Не знаю. Так же, как и не знаю, каким образом вообще что-то почувствовала.

Никаких предпосылок для этого не было.

Просто ощущение чужого присутствия, тяжелого, давящего взгляда…

Замираю, глупо и неловко, обливаясь мгновенно потом ужаса и не поворачиваясь.

Потому что знаю, кто там, за спиной…

Знаю…

– Привет, прокурорша, – хриплый тихий голос не оставляет никаких иллюзий.

А горячее дыхание на затылке – никаких шансов на побег…