Текст книги "Заплатить за все"

Глава 3

Так… Так, только спокойно… Спокойно, Карина… В конце концов, ты же не думала, что он исчезнет? Нет, конечно, думала… Но понимала, что это просто пустая фантазия, не про реальность.

Вот и соберись, тряпка!

Вот она, реальность!

Вперед!

Выдыхаю, разворачиваюсь резко и запрокидываю голову, потому что Горелов, ко всем прочим недостаткам, еще и выше на полторы головы.

Смотрю в темные глаза, столбенея от неприкрытой злобы в них.

В голове проносится, что убивать не будет, точно. Слишком умный для этого, слишком прошаренный. Я с трудом доказательства нарыла на него тогда, шесть лет назад, хорошо прятал.

И сейчас, если со мной что-то произойдет, непременно будут копать в прошлой жизни, искать фигурантов… И его в первую очередь найдут.

Тем более, что не прятался же, и приметный очень. Свидетели… Показания… А он только после отсидки… Сразу обратно попадет.

Нет, не сделает ничего. Он тварь и скот, но не отморозок, очень продуманный и хитрый тип.

Убивать не будет. И физически что-то делать тоже. Я же сразу побегу в полицию.

Значит, просто пугает. Наслаждается, сука.

Все эти мысли в голове мгновенным калейдоскопом мелькают, пока смотрю в непроницаемые глаза, кажущиеся еще темнее из-за нависшего низко козырька кепки.

– Привет, – удивительно, как получается голос контролировать. Хочется заорать, ударить его чем-нибудь, убежать… Он, возможно, этого и ждет.

Думаю, здорово повеселился, когда я зайцем скакала до дома, забыв обо всем. И потом трусливо пряталась под подоконником. Позорница…

– Какого хера ты на моей территории? Пошел вон!

– Зачем так грубо, Карина Михайловна, – усмехается он, но глаза не лгут. Не понравилась ему моя грубость.

Не ожидал, что ли?

Ну да, раньше я тебе не грубила. Была подчеркнуто холодна, связана судебным процессом, законодательством…

А сейчас ситуация другая! Я – частное лицо, могу выгонять со своей территории тех, кто не нравится. Сюрприз тебе, скот!

– Это мое личное дело, как разговаривать на своей земле. Если прямо сейчас не свалишь, полицию вызову.

– Хочу на это посмотреть, – он скалится, показывая белые клыки, кажущиеся еще ярче на контрасте с темной бородой… Ужас какой, прямо, как у волка… Того и гляди, вцепится… Сглатываю, словно уже ощутила эти клыки на коже, и темный взгляд тут же прикипает к беззащитному горлу.

– Слушай, что тебе надо? – спрашиваю я, стараясь не замечать, что он как-то еще ближе становится, нависает практически надо мной.

Это тоже психологический прием, давит массой, пугает. Не трогает, но показывает, что в любой момент все, что угодно, может сделать…

Господи, только бы Яська из дома не выбежала…

Мысль о дочери добавляет сил. В конце концов, у нее никого, кроме меня. И, если со мной хоть что-то… Она никому не нужна, вообще никому…

И потому я не отклоняюсь, не спешу скрыться в недрах беседки, хотя это кажется заманчивым: там есть стол, как-то отгородиться им от этого животного… Но это слабость. Опять слабость. А дикие звери ее чувствуют отлично.

– Ты мне должна, прокурорша, – отвечает он, еще сильнее нависая, и упирает огромную лапу в стойку беседки. Как раз над моей головой. Полное ощущение, что уже в его руках!

Страшно, до жути!

Но стою. Смотрю, взгляда не отвожу. Тяжело безумно, но деваться некуда. За мной сейчас никого. Только дочь.

– Какой еще долг? Что ты несешь? Тебя посадили по закону! Доказательства не сфабрикованы!

– Конечно, нет… – он медленно кивает, оглядывает меня с ног до головы и обратно, и этот взгляд кажется плотным, как касание, жесткое и совсем не дружелюбное… – Конечно… Но ты могла бы и не усердствовать так… Твоему начальнику за это отдельно доплачивали…

– Что ты несешь? – шиплю я, тоже невольно скалясь в ответ, зеркаля его угрожающее выражение лица, – Станислав бы никогда…

– Ну да, ну да… Это он тебе красиво пел… – кивает Горелов, – а квартирку в Питере для старшенького на прокурорские доходы купил…

– Да ты все, что угодно сейчас будешь нести! – отвечаю я, с досадой вспоминая, что именно эта квартира когда-то… А, впрочем, неважно, – в любом случае, это к делу не относится. Ты получил по заслугам. Ни больше, ни меньше. Так что ни о каком долге речи быть…

– Нет уж, прокурорша… – опять усмехается Горелов, – не-е-ет…

Это “не-е-ет” он тянет хрипло и жутковато, словно рычит, и меня опять пробивает первобытным каким-то страхом. Невольно сцепляю ладони перед собой, прекрасно понимая, что по полной подставляюсь, показывая свой испуг. Но никак не могу это контролировать…

– Ему было проплачено… И у меня были планы на эти шесть лет, знаешь… И в них не входили ежедневный спорт, дрочка и труд в столярном цехе на благо хозяина. Хотя, спорт я бы оставил…

– Еще раз, что тебе надо?

– Компенсация, прокурорша.

– Какая? Что за чушь?

– Обычная. Моральная. Знаешь… – он наклоняется еще ниже, по медвежьи наваливаясь на столбик беседки, и тот опасно скрипит у меня над головой, а Горелов понижает опять голос до пугающего хрипа, – знаешь… Все эти шесть лет… Я думал о том, как выйду… И найду тебя…

– Зачем? – перебиваю я его, не в силах уже терпеть этот напряг, невыносимо! Надо его не слушать, а гнать отсюда! – У меня нет денег, да даже если б и были…

– Да какие бабки, ты чего, Карина Михайловна? – клыкасто улыбается он, – мне бабки не нужны… Никакие бабки не покроют, не вернут мне мои шесть лет…

– Тогда чего тебе надо, Горелов?

– Все эти пять лет, Карина Михайловна, я думал о том, что выйду, найду тебя… – тут он делает паузу и наклоняется еще ниже, к уху практически, и каких трудов мне стоит не отшатнуться все же в этот момент, одному богу известно, – и выебу так, чтоб визжала…

Сердце замирает где-то в горле, ощущаю, как пот течет по спине, а сжатые пальцы холодеют. Что? Что он несет???

А Горелов, между тем, продолжает шептать хриплым, жутким голосом невероятные пошлости, гадости:

– Поставлю раком и буду драть, как шлюху, как тварь последнюю… И так много, много раз… Пока пощады не запросишь…

Я больше не могу терпеть и прерываю этот поток грязи.

Удар получается хлесткий, такой, что рука на мгновение отнимается, а ладонь горит.

Горелов моргает в изумлении, словно не ожидал ничего подобного! Неужели думал, что слушать буду?

Пользуясь его кратким замешательством, бью еще раз, с огромным наслаждением и полной отдачей припечатывая вторую ладонь!

И как-то даже на душе легче становится! Терапия, определенно! Надо еще раз повторить!

Но третьего раза не получается, потому что Горелов приходит в себя и перехватывает за запястье.

Не успеваю затормозить, потому что в удар всю душу, все тело вкладываю, и по инерции падаю на него!

А Горелов перехватывает за талию одной лапой, а второй как-то очень ловко цепляет сразу оба моих запястья, прижимает за спиной. И я оказываюсь в его руках полностью, словно в коконе замотанная, задыхаюсь от ярости, адреналина, бушующего в крови, дикости какой-то, какой от себя вообще не ожидала!

Дергаюсь, прекрасно понимая, что не смогу оказать достойного сопротивления, слишком сильный, сука, рычу:

– Пусти, тварь! Это нападение!

– Определенно, нападение… – кивает он серьезно, а затем впивается в мои губы жестким, кусающим поцелуем!

Глава 4

Это полный и окончательный пиздец, если Горелый что-то понимает в этой жизни.

Его слова, его действия, вообще все, что происходит конкретно в эту минуту.

Проклятая девка, забравшая у него шесть лет жизни, на мгновение замирает, явно не ожидая такого треша, а затем проявляет свою адскую суть, принимаясь рычать, кусаться и бить его по плечам кулаками, нехилыми такими, жесткими, и, одновременно, ногами, норовя засадить коленями по яйцам.

И хорошо, что мелкая такая, никуда не попадает, хотя очень старается.

А Горелый неожиданно получает не просто привет снизу, а, буквально, приветственный удар по морде!

Нет, не стоило, все же, на нее столько дрочить в камере!

Плохо сказалось на башке, не туда повело!

Горелый хотел только воспитательное мероприятие, длительное, насыщенное, разнообразное… И последовательное.

Он планировал сначала напугать стерву до нервной икоты, сделать так, чтоб тени своей шарахалась, чтоб жизнь ей настолько же не в кайф стала, как и ему все эти шесть лет!

Поиметь ее Горелый хотел, конечно, но не в основной программе, так сказать. Это реально было в планах в последнюю очередь, потому что тут без принуждения не обошлось бы, вряд ли девка прониклась бы к нему чем-то добрым и ноги раздвинула, слишком уж ядовитая тварь. Хотя, если раздвигала перед своим начальством, а она явно раздвигала, их переглядки в зале суда только слепой и тупой мог не заметить, так мысленно ему подмахивала, что все остальные словно в их игрульках постельных оказывались, причем, даже не зрителями…

Значит, она – та еще продажная сука, умеющая подстраиваться под любого мужика. Может, и под Горелого легла бы, если б больше предложил…

И ляжет.

Сама.

Принуждать бабу, даже такую суку, которую только и нужно ставить на колени и ебать в рот, пока не кончит, все же, западло.

И радости никакой.

Потому в камерных фантазиях Горелого не было крови и боли. Он не любитель такого, зачем себя переламывать?

А вот испуганные глаза проклятой сучки, когда доберется, наконец, поставит на колени и будет жестко, до криков, до диких стонов, драть, пока член не сотрет, пока испуг не переплавиться в похоть, чтоб сама тянулась, сама подмахивала, сама потом бегала за ним, выпрашивала… Вот эти глаза и эти фантазии в башке крутились постоянно. Можно сказать, были спасением все эти шесть лет, так бездарно проебанные.

А Горелый уже не в том возрасте, что запросто дарить какой-то хитровыделанной твари время своей жизни и не хотеть получить за это достойную компенсацию! Ну вот скажите, разве не прав? Прав!

Именно с такими мыслями, с такими намерениями и ехал он в этот богом забытый угол, которого даже на гугл-картах нет!

Три раза не в ту сторону сворачивал и лишнюю сотку мотал, пока не соображал, в чем дело и не возвращался, от души матеря русские просторы.

Только на нерве и бешеной целеустремленности и выехал. Оказалось, что другим концом эта забытая деревня примыкала к трассе, по которой гоняли на бешеных парах фуры, но кто бы это указал в навигаторе?

Горелый чисто случайно узнал, уже после, когда приземлился на неосвоенной территории.

Тормознул у самого большого здания в центре села, и, как выяснилось, не прогадал. Именно там была школа, она же – что-то вроде правления, какие раньше в колхозах были. Колхоз давно отдал концы, а правление осталось.

Горелый познакомился с мрачным с перепоя мужиком, представившимся председателем, убедился, что советское прошлое тут помнят и любят. А еще любят бабки.

За совершенно смешные копейки ему подтвердили, что прокурорша тут, в селе, только теперь училкой работает в местной школе. А еще сказали, где живет.

Правда, очень интересовались, кто он ей и чего хочет, Горелый отговорился знакомством.

Мужик, явно что-то в уме прикинув, солидно кивнул и, прихватив бабки, шустро свалил с рабочего места, повесив на правление замок.

Горелый только сплюнул на нравы труженников села, прыгнул в тачку и поехал по нужному адресу.

Встал прямо напротив, не скрываясь, и принялся наблюдать.

Сцена с орущей бабой и мелкой, но боевой, явно в мать, засранкой, насмешила.

А затем появилась прокурорша, и резко стало не смешно…

Горелый присматривался к объекту своей ненависти и мести и давил в себе удивление.

Почему-то он запомнил ее старше. И фигуристее, что ли… И… Другой. Вообще другой.

Там, в зале суда, была такая роскошная телка, в строгом костюме и каблуках, Горелый помнил, как интенсивно ее облизывали взглядами все без исключения мужики, явно у многих все по стойке смирно стояло, когда она, победоносно улыбаясь, вставала, чтоб зачитать вопрос или уточнение, или еще какую-нибудь еботень, призванную похоронить его, Горелова, надежды на свободу в ближайшие годы.

Тогда он ее ненавидел. И она была достойна его ненависти. Сучка.

Холодная, ядовитая стерва. Словно из порно-фильма про доминирующих самок вышла.

Ее было легко ненавидеть. И так же легко представлять себе самые развратные, самые дикие картинки секса с ее участием.

А то недоразумение, в задрипанной фуболке и таких же шортах, всклокоченное, худое, остроносое, какое-то бледное, блеклое даже, словно моль выстиранная, хотелось прибить, чтоб не мучилась, а не трахать.

Да ее, блять, страшно за руку взять! Сломается, к херам!

Горелый даже оглянулся по сторонам, думая, что похмельный председатель ошибся и послал его не туда.

Но тут моль одним коротким словом намертво заткнула орущую на все село бабу, сверкнула знакомо глазами из-под спутанной блеклой челки… И все встало на свои места.

Она это, она, сучка!

Мимикрировала, тварь!

А нутро адское не спрячешь.

Горелый с мрачным удовлетворением отследил, как скандальную бабу унесло буквально в полсекунды на почтительное расстояние, и подумал, что явно у селянки есть чуйка. От таких ебанутых надо подальше держаться, а то не заметишь, как перо в бок словишь. Или, как в этой ситуации, палкой по башке.

Моль, между тем, осмотрев свою боевую девку, которая приплясывала с палкой на лавке, лишний раз подтверждая, что яблоко от яблони и от осинки не апельсинки, развернулась и прищурилась удивленно на его тачку.

И-и-и… Горелый понял, что наступил его выход!

И ох, как он вышел…

Охуительно!

Эта часть спектакля получилась нереально крутой, именно такой, как он себе и представлял в камере, как режиссировал!

И выражение физиономии моли, ставшее еще более бледным, когда узнала его, поняла, по чью душу прибыл, было бесценным!

Сколько кайфа, это же охереть…

Горелый настолько воодушевился, настолько ему понравилась реакция сучки, тоже именно такая, как он представлял, что захотелось чуть-чуть форсировать события.

Например, поговорить.

Ну, а почему бы нет?

Конечно, по плану разговор у него был не сразу, а встрече на третьей-четвертой примерно, когда тварь накрутит себя по полной, до конца поймет, как она попала, и в каком ужасе она теперь будет жить…

Но она так вкусно убегала в дом, испуганно молотя пятками по пыльной земле, так клево выглядывала из окна, такие глаза у нее были здоровенные, словно у дурной гусеницы из старого, еще времен его, Горелого, детства мульта, что хотелось продлить себе этот кайф.

В конец концов, он заслужил! Он столько ждал!

Горелый, сполна насладившись первоначальным испугом своей жертвы, отогнал подальше тачку и вернулся.

Легко перемахнул через хлипкий забор и устроился у небольшого сарайчика, по виду – какой-то хоз постройки.

И принялся ждать, положившись на свою чуйку. Конечно, сучка сейчас вполне способна вызвать полицию, но это утопия. Кто сюда поедет? И, главное, за сколько доедет?

Смешно.

К тому же, он не собирался ничего такого делать. Только поговорить, напугать, может, рассказать, что ее ждет, неминуемо ждет…

И все шло по плану…

Верней, нет.

Не по плану.

Потому что моль вблизи оказалась совсем не молью. Конечно, до шикарной стервы, с наслаждением закопавшей его в зале суда, нынешней дряни было далеко, но почему-то ее близость взволновала Горелого. И совсем не так, как предполагалось.

Сучка стояла напротив, сжав кулаки, запрокинув подбородок, сжимала губы и не отводила взгляда. И Горелый чуток потерялся. Мало кто мог его взгляд выдерживать, особенно в такие моменты. А она держала. И даже, мать ее, давила в ответ! Дрянь бесстрашная!

От ее встрепанной макушки пахло яблоками, летними, сладкими, одуряющими, а хрупкие ключицы в вырезе майки смотрелись завораживающе. Горелый не мог взгляда отвести от них. Он отрабатывал программу, говорил всякую пугающую хуйню, которую репетировал столько лет, но все это сейчас почему-то слышалось тупой фальшивкой.

Он говорил, угрожал, а сам не мог остановиться, наклонялся все ниже и ниже, чтоб втянуть дрожащими ноздрями побольше этого яблочного, сладкого, до слюноотделения, запаха. Ее хотелось облизать. Всю. Укусить так, чтоб сок брызнул. Сожрать хотелось.

И Горелый не выдержал.

Столько лет ждать…

Как тут выдержать?

Она оказалась не такой, как он помнил. Она, блять, оказалась круче.

И Горелый захотел попробовать ее на вкус.

Кто его осудит?

В конце концов, она ему должна…

Глава 5

Никогда в жизни я не ощущала себя настолько беспомощной.

Даже, когда Стас в больнице, твердо глядя мне в глаза, заявил, что договорился об аборте… Тогда я испытывала… Да много чего испытывала, конечно. И даже что-то похожее на беспомощность…

Но только теперь, в лапах Горелого, приходит понимание, что это такое на самом деле: быть полностью во власти другого.

Ничего хорошего!

Вообще!

Я отбиваюсь, как могу, понимая, что даже заорать – не вариант, потому что Яська услышит, выбежит, а ее тут совсем не надо!

Горелый рычит зверем мне в губы, легко прерывает все нелепые попытки в самозащиту, просто сжимает так сильно, что дышать не получается, воздуха не хватает, да еще и целует! Если это, конечно, можно назвать поцелуем… Весь мой опыт говорит о том, что то, что происходит – как раз воплощение грязных планов этого урода в жизнь! Первый этап, так сказать.

Потому что это не поцелуй, это полноценный секс! Принуждение!

Ощущаю, как от недостатка кислорода в голове мутнеет, и на смену злобе и беспомощности приходит боевая ярость. От испуга, конечно же. Потому что, если в обморок тут свалюсь, то это животное явно не тормознет… И Яська, моя Яська!

В итоге, не придумав ничего лучше, просто со всей дури кусаю зверюгу за губу. Во рту сразу становится солоно, Горелый матерится и прекращает насиловать мой рот своим языком. Правда, не выпускает. Просто чуть-чуть отстраняется, смотрит в мое запрокинутое лицо, и глаза у него реально страшные: черные-черные, без проблеска разума. Одна похоть звериная.

Я по-животному скалюсь, шиплю злобно:

– Я тебе, сука, язык отгрызу, если еще раз попробуешь!

– Тварь кусачая, – он неожиданно усмехается, легко перехватывает меня одной рукой, все так же обездвиживая, а пальцами второй вытирает губы, смотрит на кровь, переводит взгляд на меня, – прощения просить будешь, сука. На коленях.

– В твоих фантазиях, – сквозь зубы выдаю я, дергаюсь еще, безуспешно, конечно же, и добавляю с вызовом, – отпускай! Или в рожу тебе твоей же кровищей плюну.

– Рискни, сука, – хрипит он и… Отпускает!

Это настолько неожиданно, что я не удерживаюсь на ногах, отшатываюсь и сажусь задницей на стол беседки. От этого движения яблоки, рассыпанные там, трогаются с места и падают на пол с негромким стуком.

Горелый переводит взгляд с меня на яблокопад за спиной, ноздри крупного носа подрагивают.

– Пошел отсюда! – шиплю я, вытирая рот и с омерзением сплевывая чужую кровь, – надеюсь, ты не заразный?

– Это мне у тебя спрашивать надо, – скалится он, – проверю обязательно. Перед тем, как трахать.

– Пошел! Или в полицию позвоню! Думаешь, не смогу тебя опять засадить?

– Не переоценивай себя, Карина Михайловна, – отвечает он тихо, – это раньше у тебя был ебарь в погонах, а теперь ты никто, училка стремная. Мать-одиночка. Никому нахуй не нужна.

– Проверим?

Самое жуткое, что он прав полностью, но я блефую. А что еще остается?

– Проверяй, прокурорша… Хотя, какая ты, к хуям, прокурорша? Училка сельская. Кстати, как тебя взяли вообще? Бывших проституток не берут же, вроде?

– Горелый, уходи, а? – я неожиданно выдыхаюсь. Ругаться с ним, оскорбляться на его высказывания… Да похрен мне. В свое время столько наслушалась от подследственных, что вообще не трогает. А вот желание убрать его отсюда подальше становится нестерпимым. – Тебе тут не светит. Я в любом случае заявление напишу, пусть разбираются. У тебя есть повод, мотив…

– Давай, я поржу, – кивает Горелый, – а, заодно, подкину в этот ваш… Как его там? Департамент? Министерство? Кто там вас, училок, надзирает, чтоб в купальниках не фоткались? Так вот, туда подкину парочку фактов о прошлом одной сельской училки…

– Давай, вперед, – мне даже разговаривать с ним сил не хватает, откат от пережитого стресса такой сильный, что едва стою, хватаюсь за деревянную столешницу, чтоб не упасть. Стараюсь делать это незаметно, не хочу давать повод твари зубоскалить еще и на эту тему.

Смотрю в темное, жесткое лицо, гадая, как пережить это время, до того момента, как он уйдет.

Он же уйдет? Не пропишется же здесь?

– Или, давай лучше тут парочку историй кину… Говорят, селяне жутко чужой личной жизнью интересуются…

– Горелый, я тебе сказала уже, вперед. Свали только нахуй, а?

– Сейчас, училка, сейчас… Посмотрю только на тебя. Хуево выглядишь, прям радует взгляд.

– Если такая хуевая, чего лезешь?

– Так мне после отсидки и лошадь – баба.

– Ну и вали в конюшню. Там полно твоих невест.

Он сжимает губы, делает шаг вперед, я подаюсь назад, но дальше некуда. Дальше только стол.

Если он сейчас опять… Я же и отбиться не смогу, сил уже нет, все высосал, сука лагерная…

Горелый протягивает здоровенную лапу, я собираю все силы для боя, но он неожиданно подхватывает со стола рядом со мной круглобокое, красное яблоко и с хрустом впивается в него клыками.

Я завороженно смотрю, как брызжет яблочный сок, перемешиваясь с остатком крови на губах.

Зубы у него, блин… Любой волчара позавидует…

Он стоит так близко, но не трогает. Смотрит, жрет яблоко, с явным удовольствием, а я на него пялюсь.

И думаю, что тоже хочется яблока… Эта мысль настолько тупая и кощунственная, что мгновенно приводит в чувство.

Щурюсь, вскидываю подбородок выше, поднимаю бровь.

– Дура ты, училка, – говорит он, вполне миролюбиво, словно и не было только что дикого нападения, перепалки нашей матерной, – могла бы сейчас кайфануть…

– С тобой? – еще сильнее выгибаю я бровь, – прости, я не зоофилка. Не люблю животных.

– Говорю же, дура, – почему-то не обижается он, доедая яблоко, – когда приползешь, я тебе эти слова про животного припомню. И трахать буду исключительно раком первые сутки. А потом, как себя покажешь.

– Заебешься ждать.

– Ну-ну… Яблоки у тебя – говно.

Он выбрасывает огрызок, разворачивается и как-то очень быстро покидает мою территорию.

А я остаюсь стоять, из последних сил цепляясь за столешницу и слепо глядя в удаляющуюся широченную спину.

Мыслей никаких нет, только невыразимое облегчение.

Ушел, боже мой, ушел…

Как я выкрутилась-то?

Как спаслась?

И, главное, что делать теперь?

Этот урод ясно дал понять, что настроен мне тут веселую жизнь наладить… И, в принципе, у него может получиться…

Деревня – это деревня…

Интересно, опустится до откровенной гадости? Бабской? Почему-то я не могу представить, как Горелый кому-то рассказывает о моем прошлом, распространяет пошлые слухи… Наверно, я просто слишком хорошо про него думаю. Ха-ха. Каламбур прямо.

Выдыхаю, нашариваю позади себя яблоко, кусаю задумчиво.

А затем, опомнившись, отбрасываю его в сторону.

Похоже, меня теперь от яблок тошнить будет.

Встаю со столешницы, иду в сторону дома. Яська уже должна поесть, но зловещая тишина подсказывает, что меня ждет сюрприз… Если моя дочь затихла, то это может означать только одно: придумала шалость и конкретно в эту минуту воплощает ее в жизнь. И, если не поторопиться, то потом разгребать последствия придется дольше.

Ускоряюсь, вспоминая, что на столе так и остались учебники и конспекты, и все в доступе пятилетней девочки… Ужас!

– Эй, Карина, – голос соседки тормозит у самого крыльца. Поворачиваюсь, смотрю на бабу Веру, стоящую у своего забора и внимательно изучающую меня, – а этот мужик, что к тебе приходил, кто?

Черт… Началось…