Текст книги "Физика"

Физика
Мариям Кабашилова

© Мариям Кабашилова, 2016

ISBN 978-5-4483-3620-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Открыточного блеска лишена…»

 
Открыточного блеска лишена,
Зима расходует узор свой точный.
Там, где тепло имеет свой источник,
И больше леса тишина,
 
 
Встает январь студеный в полный рост,
Собою загораживая вечер.
Останься там стоять один навечно —
Смотреть на то, как чуден, бел и прост,
 
 
Снег падает, и длится много лет
Отсутствие привычных нам предметов.
Там нет кастрюль, газет, шнурков, таблеток,
Стаканов нет, чего там только нет.
 

«В этом городе длинном дождь моросит…»

 
В этом городе длинном дождь моросит,
Берега его тают в Мармара си
Словно сахар в горячем чае.
 
 
День поделен ровно на пять частей,
Месяц желтым светом в небе частит
И глядит на город печально.
 
 
Слышен запах кальяна чуть-чуть, негромко,
Наступает пора меж собакой и волком,
Отовсюду в кафе зазывают «велкам».
 
 
Там на каждом шагу временная пропасть:
Слышно сабель звон, недовольный ропот…
И вдруг кто-то – «Салям алейкум».
 
 
Он гуляет там без всякого смысла,
Но куда бы ни шел, попадает на пристань,
Долго дышит горячей грудью.
 
 
Там прохожий с ним говорит стихами,
Может быть, Иисус, может быть, Мухаммед,
А возможно даже и Будда.
 

«Можно, конечно, поехать на море. Но на деле —…»

 
Можно, конечно, поехать на море. Но на деле —
Еще один день проведу в постели,
Разглядывая окно, потолок и стены.
Мои друзья выросли, женились, растолстели,
Бросили жену, работу, пить,
Сторчались, умерли. Не с кем больше дружить.
Думать, делить душевную прыть,
Гулять по Чистым, тянуть длинную нить
Разговора:
Кино, поэзия, Маяковский, Есенин, Айседора,
Курить в сумерках коридора.
Некому сказать «Ты мне дорог.
Ты мне очень дорог…»
 

«Давным-давно на этом месте…»

 
Давным-давно на этом месте
Был лес глухой. Под долгий шелест
Деревьев, что росли здесь двести
Лет, жил святой отшельник.
 
 
Он целый день, с утра до ночи,
Молился в крохотной каморке.
Сначала он что было мочи
Мечтал о чудесах, чтоб море
 
 
Пред ним покорно расступилось,
И прочие такие вещи…
Ругал себя: «Что за тупица,
Хотя бы сон приснился вещий».
 
 
И продолжал молиться богу,
И перестал мечтать о чуде,
И снилось, что на поле боя,
Стоит он в шлеме и кольчуге.
 
 
Туман сгущался в небе сером,
Но ярче, чем паникадило,
В его груди горела вера.
И было настоящим чудом, что чудо не происходило.
 

«Вот еще один день в Ереване…»

 
Вот еще один день в Ереване,
Раннее
Утро. Радует армянское солнце.
Продолжается в сердце
Ведущая в горы дорога.
Быстрая струя родниковой воды впадает в реку с первого раза.
Свет, вступая в химический процесс с сетчаткой глаза,
Производит опыт по получению бога.
 

***

 
Пространство комнаты берет на пробу свет ночника,
И тянется комод к кровати, но все никак.
 
 
Снаружи дождь, и чей-то вечер испорчен в хлам,
А мимо полосат и клетчат напополам
Идет народ,
 
 
Забывший зонтики, перчатки и кучи книг
На улицах и шумных барах, в метро час-пик.
 
 
Ты тоже, потерявший что-то, идешь домой.
Уже не мой, ничей, а, впрочем, и сам не свой.
 
 
Вокруг темно, и над тобою звезда дрожит,
Тебя в стихах гораздо больше, чем в этой жи…
 

«Я знаю точно, есть на свете сила…»

 
Я знаю точно, есть на свете сила,
Которая спасет, если – беда.
Мы будем долго вместе и когда
Те годы жизни, что тебя любила,
Вдруг перевесят те, что не любила
(Хотя я математик еще тот),
Мы купим кремовый с черникой торт
Апрельским вечером цветочным, пьяным
И разольем по синим чашкам чаю,
Немного пахнущий лавандой и тимьяном.
И все для нас закружится сначала.
И я скажу, спасибо, что простил,
Спасибо, что сквозь годы сохранил
Смысл этих слов – знакомых и простых —
Таким же мощным, как в разливе Нил,
Таким священным, как старинный стих,
Дарующий волшебный свет зари,
За то, что только мне их говорил.
 

«Прежде чем что-то сказать…»

 
Прежде чем что-то сказать,
Взвешиваю каждое слово на языке,
Произношу только самое невесомое.
 
 
Если сравнить переводы Стивенса с оригиналом,
Полученная разница и будет тем, настоящим.
 
 
Я провела тщательный анализ одного февральского вечера
Две тысячи тринадцатого года
И не обнаружила в нем ни одного черного дрозда,
Ни одного крыла, клюва или перышка и даже ее тени.
 

«Ночь не издает ни малейшего шума…»

 
Ночь не издает ни малейшего шума,
Звезды по небу рассыпаны как попало,
Появилась луна и вновь пропала.
Ты просто дыши, ни о чем не думай.
 
 
Не шелохнется штора, не скрипнут двери,
Долго сиди в тишине и покое,
И в тишине этой можно услышать такое,
Что, открыв глаза, уже не уверен,
 
 
Прежний ты человек или новый
(Это не образ, здесь понимай буквально),
Было ли так всегда, изначально…
Моешь посуду, хранишь на счастье подкову,
 
 
Откликаешься на свое имя,
Продолжаешь дальше идти по кругу,
Только чуть-чуть сомневаясь, что эти руки,
Эти ноги всегда были твоими.
 

«Путь от Кеану…»

 
Путь от Кеану
До Нео. От Марии до Маши.
От синей краски гуаши
До глубин океана.
 
 
Никаких проволочек.
Как стремится котангенс
В путь от Ганга до Ганги,
Запредельно и точно.
 
 
Все уже проиграла
На расстроенных струнах,
Жизнь длиннее, чем юность,
Дольше всех сериалов.
 
 
Посмотри как снаружи
Ветер легкий апрелит,
Различить еле-еле
Отражения в лужах.
 

«Весной, когда расцветает белая акация…»

 
Весной, когда расцветает белая акация,
И сладкий аромат в волшебном танце
Проникает в мою одежду, кожу и волосы,
Я вспоминаю, как человек сидел в позе лотоса,
Копил в своем сердце любовь и веру.
Пока это возможно, пока не превратился в дерево.
Вот в эту самую акацию.
Рот был полон молитвы, губы не успевали за пальцами,
Перебирающими четки,
Шептали мантру еле слышно, нечетко.
 

«Мишель заснул, и снились ему титры…»

 
Мишель заснул, и снились ему титры
Не сбывшегося наяву кино.
В нем в кадре постоянно часть квартиры —
Один лишь стул, обои и окно.
 
 
И девушка еще была, конечно.
Она вела негромкий разговор
С собой и поправляла внешность.
Еще звучало в воздухе «Мотор»,
 
 
Когда Мишель прекрасный и печальный
Проснулся. Дом качался на плаву,
Скворчал на кухне выкипевший чайник,
И лил ноябрьский дождик наяву.
 

«Когда она звонила ему рассказать, как чудесно прошла экскурсия…»

 
Когда она звонила ему рассказать, как чудесно прошла экскурсия,
Она была уже мертва. Он не верил своим ушам, ведь был в курсе,
Что российские туристы утонули в Адриатике во время прогулки
На лайнере «Котор». Какие-то проблемы с мотором из-за фальшивой втулки.
Ее фамилия в списках погибших. А она ему говорит: «А дальше, ты только послушай,
Нас высадили на райском берегу…» В аэропорту она выглядела отдохнувшей.
И они продолжили жить как прежде. Он дарит ей цветы, варит по утрам кофе
По какому-то особому рецепту, он в этом деле профи.
По выходным водит в кино, на прогулки в сосновый бор.
В кафе официантка удивляется его просьбе принести второй прибор.
Он смеется, говорит об издержках профессии, она, рассматривая ее нарочито строго:
«Нет, проблемы в личной жизни, посмотри, какие у нее кривые ноги».
Иногда они сидят на веранде своего домика, за бокалом вина
Рассуждают о смысле жизни, поэзии, о вещих снах.
«Бывают такие слова, которые чувствуешь наощупь, ощущаешь их вкус на языке,
Будто тебя захлестывают волны моря или подхватывает течение горной реки,
А бывает слово острое, как стрела…»
И после паузы: «Ты знаешь, мне иногда кажется, что я уже умерла».
Улыбается, думает, надо об этом написать стихи.
 

«Если вдруг случится в программе сбой…»

 
Если вдруг случится в программе сбой,
И ты враз решишь покончить с собой:
Отравиться или повеситься.
Перед этим вот что, ты не забудь
Прочитать по звездам свою судьбу,
Улыбнуться смайлику месяца.
 

«Она уезжает к нему в маленький город В…»

О.Л.

 
Она уезжает к нему в маленький город В.
Я люблю, я люблю, я люблю – гудит в голове,
Плеер, блок сигарет, на первое время лаве,
Мастер и Маргарита на тридцатой главе.
 
 
«Эй, послушай, что ты с собою творишь,
Сорвалась с катушек, поехала крыш…
Рвешься в город В, как в какой-то Париж».
Отвечает: «Он сам – человек-Париж.
 
 
С сеной, марсовым полем и башней.
Нет никого на свете милей и краше».
«Эй, послушай, разве тебе не страшно?»
«Страшно вспомнить, как без него было раньше»
 
 
Поезд ее умчал на далекий берег.
Продолжает любить и свято верит
В счастье без белых авто, собачек, денег.
А перед нею злобен и дик воет Терек.
 

«Священная Бхагавад-гита…»

 
Священная Бхагавад-гита
Полностью перевернула мое сознание,
Но я все еще живу как прежде.
Так курица продолжает бежать по двору
После того, как ей отрубили голову.
 

«В это сложно поверить, но я говорю как есть —…»

 
В это сложно поверить, но я говорю как есть —
С тех пор, как ты умер, от тебя ни одного смс,
Ни разу не позвонил, не зашел в гости, не повстречался в метро,
Как будто растворился в воздухе, ушел в нутро
Ночи. Словно и в самом деле тебя больше нет.
Я писала письма, но не получила ответ.
Тебя не была на премьере нового Гая Ричи,
Там такой чувак в духе мистера Коричневого,
В самом конце у него еще едет крыша…
А когда все самураи любовались вишней,
Сидя в позе лотоса, умиротворенно и спокойно,
Ты не появился в парке Уена Коэн.
Да что там, даже на Патриарших тебя не было ни разу.
Я специально искала, вокруг, сколько хватает глазу —
Одни деревья в летаргическом сне, наверно, пинии.
Ты никогда не отличался особенной дисциплиной,
Но кто же знал, что так добросовестно отнесешься к этому
Неправдоподобному переходу через Лету.
Так и представляю готический пейзаж, грай ворон,
Как ты сдерживаешь смех, отдавая монетку Харону.
Я звоню, и за дверью твоей долгий зуммер,
Напиши мне письмо, начни с фразы – «когда я умер…»
 

«Ты знаешь, хорошо, что все как есть…»

 
Ты знаешь, хорошо, что все как есть:
Стол в центре комнаты, окно, вид из окна,
Пропитанный фонарным светом, весь
Небосвод со звездами. Одна
 
 
Из них надежней остальных
Меня оберегала и вела.
Все, что во мне, и даже этот стих,
Обращены к ней точно, как стрела.
 

«Я расскажу, как это было вкратце…»

 
Я расскажу, как это было вкратце.
Часы хмурились – без пяти двенадцать,
В утробе комнаты икал тусклый свет.
Ты скомкал письмо, выбросил конверт.
Потом долго сидел, пока не забыл о времени,
Пока не перестал быть переменной уравнения,
С дифференциальными неравенствами и строгими,
Перестал подчиняться законам логики.
Больше не пытался кого-то спасти,
Больше не говорил никому «прости».
И тебе не говорили «прости»,
И много еще других слов, а потом —
Только некоторые слова, например, «перелом», «бром»,
В общем, оканчивающиеся на слог «Ом».
Ты не помнишь, как перестал испытывать боль,
Как прошел паспортный контроль,
О чем тебя спрашивали, о чем ты спросил,
Как сел в самолет, потом в такси.
В дороге несколько раз засыпал,
Снился грязный сырой подвал.
Кто-то кричал «стой» и «берегись».
А проснувшись, ты оказался в лесу, на берегу реки.
 

«Все само по себе – и лес, и речка…»

 
Все само по себе – и лес, и речка.
Не увиден, не назван, не осознан,
Льется дождь, и продолжается вечно
Хвойный запах, очаровавший сосны.
 
 
Там, где рот не молвит ни слов, ни звуков,
Там, где мысль не влечет за собой последствий,
Ты тихонько берешь свою речь на руки
И укачиваешь как мама в детстве.
 
 
Пусть заснет надолго без снов-видений,
Без морей и тонущих в них закатов,
Пусть живет от всяких вещей отдельно,
Между богом-отцом и русским матом.
 

«В доме твоем окно…»

 
В доме твоем окно
Долго мусолит осень,
День, позабывшись сном,
Бредит листьями клена.
 
 
Медленный алкоголь,
Взгляд по блеклым обоям,
Здесь настоящая боль,
А не мысли о боли.
 
 
Нам не хватает слов,
В дело вступают руки.
Говорим про любовь,
Но молчим о разлуке.
 

«Тень медленно замеряет расстояние от калитки до сада…»

 
Тень медленно замеряет расстояние от калитки до сада,
Собака соседская лает надсадно.
Как заезженная пластинка длится лето. Так долго-долго.
А когда переставляешь иголку,
Уже наступает январь.
Воробьи ютятся под крышей дома как встарь.
Подросток сидит на подоконнике в белой пижаме.
Ищет слова, свободные от содержания,
Чтобы наполнить их собою до краев,
Чтобы порезаться о них в кровь.
Луна, созревшая в небе сочным дюшесом,
Дает крепкие побеги в его душе.
 

«Это точь-в-точь сюжет какого-то фильма…»

 
Это точь-в-точь сюжет какого-то фильма,
Вот ты сидишь на важной встрече и вдруг
Обнаруживаешь в кармане брюк
Помятый билетик в собор Айя-София,
 
 
Чек на покупку двух голубых пиал ручной работы
И, только подумайте, килима из верблюжьей шерсти.
Ты не веришь в реальность произошедшего.
Вертишь в руках билет и в сотый
 
 
Раз произносишь: «это случайность».
Позже тебя посещает видение: в восточной чайной
 
 
Сидят бородатые старцы, аромат яблочного кальяна.
Вроде не пил ничего такого, а будто пьяный.
 
 
Наливаешь еще одну чашку кофе, уже шестую.
Неужели София и вправду существует…
 
 
Нет, это же совершеннейшая чушь!
А по пути домой, ты покупаешь в палатке пачку сигарет,
И в сдаче среди прочих монет
Обнаруживаешь старый, потертый куруш.
 

«Воспоминания уходящего лета…»

А. А.

 
Воспоминания уходящего лета
Сводятся к ощущениям мягкого вельвета
Между пальцев, когда идешь с ним под руку,
И к бодрому
Холоду заветного ключа
В сумочке среди ручек, карандашей, пудреницы. «Не включай
Свет».
Теперь от него осталось только несколько фотоснимков.
Как вы вместе гуляли, смеялись, плакали.
Мысли утекают в сны,
Как вода в воронку раковины.
Еще одно лето в копилку
Памяти.
Нашла на берегу обточенное волнами горлышко бутылки,
Почистила от водорослей и другого сора,
Надела на безымянный палец. Обручилась с морем.
 

«Каждый вечер гуляет и все бормочет…»

 
Каждый вечер гуляет и все бормочет
Юный Будда, у мыслей своих на страже.
И продолжаются до глубокой ночи
Крестики-нолики окон многоэтажек.
 
 
А в голове бьет хвостом, чешуей блистая,
Очумевшая от молчания рыбья стая.
Все туда да сюда… до тех пор, пока не растает,
Пока не останется рыбка одна —
Золотая.
 

«Внутри у нее все закончилось, опустело…»

 
Внутри у нее все закончилось, опустело,
Отпусти меня, говорит, отпусти
В кромешный ноябрь, в черную слякоть.
Что с этим делать, если роднее крови, мякоти,
Мяса… Кануть в утробе осени, плакать.
 
 
В голове прибоем шумят слова,
Лишенные букв. Падает без сил на кровать
Не узнает своего голоса, горла, голых рук,
Слышишь, говорит, бесценный друг,
У тебя будут жена и дети, а мне – каюк.
 
 
Не спит уже четвертую ночь подряд.
Нанизывает на длинный взгляд
Штору, окно, дерево, зеленый забор,
И еще дальше, дальше, все без разбору,
Леса, поля, реки, реки, горы.
 
 
Превращается в пальму.
 

«А когда этот вечный пейзаж, измученный сумраком…»

 
А когда этот вечный пейзаж, измученный сумраком,
Встанет комом внутри и навсегда надоест,
Поезжай в дивный город-сундук, город-палимпсест.
На пролетке, арбе, самолете, на поезде скором,
На двугорбом верблюде – скорей к берегам Босфора,
Где волнистое море глотает все звезды за раз,
Где на мраморе римском гуляет арабская вязь.
Наблюдай, как пропахший кальяном день сходит на нет,
И луна рассыпается на миллионы монет.
Ветер дует с залива так же, как раньше дул.
По окольным путям поезжай из Царьграда в Стамбул,
Хоронясь сверкающих сабель в полуночной мгле,
Сквозь старинный погост попадешь в кафе-наргиле.
Ничего не случится, ты только поймешь одно —
Что утратил навек границу меж явью и сном.
 

«Я помолюсь, пока все еще спят…»

 
Я помолюсь, пока все еще спят,
Дремлют в лесах птицы и звери.
Это не ты недостаточно свят,
Это во мне не хватает веры.
 
 
Это в моей голове погром
Вновь сотворили худые вести.
Мы обязательно все умрем,
И после смерти мы будем вместе.
 
 
Эти слова – много раз подряд
От суеты и неразберихи.
Господи, дай мне простой наряд,
Будничный взгляд и голос тихий.
 

«Человек в сумерки один выходит из чайной…»

 
Человек в сумерки один выходит из чайной.
Нет-нет, все хорошо, никакого отчаяния.
 
 
Просто выходит, просто сумерки, просто один.
В кармане звенит мелочь – дин-дин.
 
 
Чайка на заборе делает крыльями взмах
И улетает. Хруст песка на зубах —
 
 
Единственное, что он помнит о прошлой жизни.
Поэтому всегда, когда волны жирными
 
 
Мазками рисуют морской прибой и – ветер,
Он погружается в смутную тоску о ней и детях.
 
 
Длинная улица заканчивается собачьим лаем.
Слова впиваются в мозг своими углами:
 
 
Ай вонт, ай вонтед, ай уииил вонт.
Он повторяет это, пока не устанет рот,
 
 
Пока язык не становится пластилиновым
(Читай: как глина).
 
 
Ай вонт ту си клиэ рэпид… как будет речка?
Уже можно лепить из слов человечка.
 
 
И он возвращается в самое начало:
Вот человек в сумерки один выходит из чайной.
 

«С прошлой встречи она похудела…»

 
С прошлой встречи она похудела,
Носит крест на шнурке каучуковом,
Говорит: разве это не чудо —
Мотылек над цветком орхидеи!
 
 
Как порхает! По лесу-полю
Мы гуляли с ней на рассвете.
Слышишь хруст, это нам приветы
Леший шлет, как бы хлебом с солью
 
 
Привечает нас. И как точно —
Ветер вдруг мимо нас пронесся,
Распушил сухие колосья.
Обнял нас будто милых дочек.
 
 
Так легко мне и так приятно
Вспоминать ее тихий голос.
Утолила душевный голод,
Разгадала темные пятна.
 

«Если вы встретитесь снова…»

 
Если вы встретитесь снова,
Будете заново учиться говорить слово
«привет» и спрашивать «как дела?»,
Думать, куда девать
Руки, взгляд, с чего начать,
Снова учиться молчать
О ноябре, о тревожных снах,
Траченных осенью лесах,
О том, что зима скоро,
Поправлять волосы, обматывать шарфом горло,
Теребить пуговицу, комкать
Скатерть. Будто едва знакомы,
Будто не одного покроя, не из одного теста,
Будто не жили, не умирали вместе.
 

«Когда ты долго сидишь и читаешь, твои ресницы…»

 
Когда ты долго сидишь и читаешь, твои ресницы
Трогательно вздрагивают. В который раз —
Дошел до середины страницы
И взгляд убежал из глаз,
Оттолкнувшись от сиротливых зрачков.
Что ты там такого прочел?
Что тебе не дает покоя, зовет в дорогу?
Если потребуются доказательства Бога,
Я покажу тебе лепесток розы в нежных прожилках.
Положи его в копилку
Веры. Мысли питаются солнцем, содержат юг.
Когда закончится длинная история твоих головы, ног и рук,
Этой разноцветной праздничной кутерьмы,
Можно будет поставить точку, в которой поместимся мы.
 

«Человек сидит в комнате, не зажигая света…»

 
Человек сидит в комнате, не зажигая света.
И долго курит. Ничего не случится
В мире плохого, пока в длинных словно спицы
Его пальцах медленно тлеет сигарета.
 
 
Ни смерча, ни цунами, даже простая гроза
За окнами не разразится.
Все мысли остаются за скобками ресниц,
Когда он закрывает глаза.
 
 
Часы остановились на отметке полпятого.
Без дождя и снега вечереет всухомятку.
С его ноги соскальзывает тапок,
Он делает характерное движение пяткой,
 
 
Потом забывает. Так без отдыха
Он может курить много лет.
Пока количество выкуренных сигарет
Не перейдет в злокачественную опухоль.
 

«Вдруг время обратилось вспять…»

 
Вдруг время обратилось вспять,
А может, это сон был вещий.
Опять они ложились спать,
Забыв назвать простые вещи,
Увиденные наяву.
Слова от смысла отставали,
Птиц, насекомых и траву
Они никак не называли.
И этих слов было немало —
Шезлонг, кораблик, желтый зонтик.
Они друг друга понимали
Как небо понимает море
На горизонте.
 

«Не рассуждай, что там будет дальше…»

 
Не рассуждай, что там будет дальше:
Ссора, разлука, стихийное бедствие.
Эта история кончится раньше
Всех разговоров «а вот я в детстве».
 
 
Мы так устали, нас не хватает
На всю длину наших ног и рук,
Нежности губ, ресниц трепыхание,
Долгие взгляды, сердечный стук.
 
 
Это не спрячешь уже, не скроешь:
Небо, деревья и август… август…
Нас не хватает на каплю крови,
Слезы, испарину, прочую влагу.
 
 
Все, что так долго внутри стихало,
Из-за чего – в снег босиком,
Все, что потом стало стихами,
Было из слов, пахло табаком.
 

«Это не горе, не беда, не раскаяние…»

 
Это не горе, не беда, не раскаяние,
Просто слезы – по щекам, тоскуя об океане.
Не говори больше слов, уставших от содержания,
Не снимай сандалий, не бери мою руку, не побежали.
Мы так долго росли, менялись, жили,
Так долго копили мышцы и сухожилия,
Становились грубей, мрачней и строже,
Что уже не справимся с собою без Божьей
Помощи.
 

«Притворись ненадолго весною…»

 
Притворись ненадолго весною,
Претвори эти губы в жизнь,
Все равно потеряем снова
То, чем больше всего дорожим.
 
 
После вечности будет утро,
После будущего – рассвет,
Сыплет чистая снежная пудра
На футболку твою и плед.
 
 
Вот бы здесь остановка кадра:
Часть окошка, ты анфас.
То, что мы оставляли на завтра,
Вновь сегодня сделало нас.
 

«Ни для кого не рыцарь, не кумир…»

 
Ни для кого не рыцарь, не кумир,
Он мимо проходил, и в этот мир
Случайно заглянул, чтоб мимоходом
Поправить сбившееся одеяло
И затянуться свежею махоркой.
Осенней ночью звездной, небывалой,
У ветхого окошка что-то думать,
Следя за длинным лунным рукавом.
Он честно жил на свете, тихо умер,
Не потревожив никого.
 

«Ты говорил: я не могу понять одного…»

 
Ты говорил: я не могу понять одного,
Это сложнее китайского и вопроса о жизни на Марсе —
Если между нами не было ничего,
То зачем мы вместе читали Хармса,
Смотрели на звезды, вдыхали запах акации?
А эти попытки жить, отражаться
В стёклах авто, в случайных
Витринах, в начищенном чайнике,
Оставлять свой запах в подушках,
Следы помады на чашках,
И даже после душа…
Прерывать сумрак, едва начавшийся,
Включая свет. Продолжаться в толстых
Тенях и прочей мышиной
Возне, в сохраненных настройках тостера,
Кофеварки, стиральной машины…
 
 
Я не знаю ответа. Я только пытаюсь словами
О том, как вода бирюзова в волнах лихих,
Если кто-нибудь спросит: что между вами?
Я отвечу: между нами стихи.