Текст книги "Сакральные вопросы о коммунизме, И. Сталине и человеке"

Люди поднялись и пошли в бой, потому что они хотят жить лучше. Они всегда этого хотят. И работают для того. Но все оказывается тщетно. Люди работают дальше, терпят и надеются. Но опять безуспешно. Они меняют тактику, начинают подличать, но видят, что достижения того не стоят и не оправдывают жертвы. Когда накопилось через край и закипело, они выходят на улицу, на рельсы, к «Белому дому». И негодуют!

И какими же подлецами, думающими только о себе, надо быть во власти, чтобы выставить против негодующих дубинки, солдат, колючую проволоку, ОМОН и танки? И находятся коммунисты, называющие этот порыв «контрреволюцией», а демократы потом (из асфальтовых крестьян) призывают «раздавить гадину». А людям просто хочется жить, и жить лучше, не будучи ни коммунистами, ни демократами, без понятий о базисе и надстройке. О них, о людях, должны думать руководители. Но руководители о них не думали и поэтому их сбросили. В этом суть дела.

Но почему и когда коммунистические руководители перестали думать о людях? Ведь думали же раньше. Потому их и поддержали, и к власти поставили. Чтобы что-то понять, надо называть вещи своими именами.

Социалистическая революция не есть творение Ленина и не результат коммунистической пропаганды. Это результат объективного развития общества. Это – совместное движение коммунистических предводителей и изнуренного гнетом народа. Но предводители (лидеры и вожди) стали потом руководителями. Когда они боролись вместе с трудящимися за их будущее, они были равны между собой и перед народом. И это было прекрасно! Но когда революционеры вошли во власть и затем выстроилась лестница государственных, партийных, административных постов и званий, они оказались… обычными людьми: каждый – со своими проблемами и запросами, которые извне и изнутри давят на человека, обуславливая тот или иной крен в его мыслях, делах, действиях. Они, короче, стали между собой конкурентами.

Борясь прежде за народ, они стали теперь и борцами за себя. С целью выдвижения, роста, личного преуспеяния. Обозначились все признаки карьерной борьбы, где даже общие успехи обычно кладутся на алтарь чьей-то именной победы. Поскольку классовая борьба в этот период еще продолжалась, межличностную карьерную междоусобицу легко было выдать за классовую. Из истории мы знаем, как много внутрипартийных баталий разыгрывается в этот период сверху донизу. Фракции, коалиции, платформы, уклоны. Главному вождю, генеральному партийцу – это был Сталин – надлежало правильно понимать горнило этой борьбы, меха, поддувающие со стороны личных замыслов и расчетов, пытаться как-то умерять чрезмерный пыл этих схваток. Но Сталин сам был отъявленный боец, нередко превышавший принципиальность ради непримиримости.

Конечно, он не мог совсем охладить эту борьбу: она неминуемо прорывалась бы. Но, как верховный правитель, должен был держать ее в рамках, избегать перехода в крайность – в «классовое», с другими признаками и критериями русло. Борьба с врагами и борьба между товарищами по партии – разные вещи. Но именно в этой борьбе, когда руководители стали конкурентами, они начали больше думать о себе, чем о людях. И это естественно. Не по злобе, не из кровожадности. А чтобы не упасть, не оказаться лежачим, чтобы с более высокой ступени иметь большую возможность обозрения, влияния и защищенность.

Человек не может себе быть врагом. Не может и ждать, когда главные руководители осмыслят проблемы нового общества. И он трудится вместе со всеми над решением общих задач. Стало быть, это произошло вовсе не потому, что коммунисты были плохи, а потому, что переправа, «брод» еще были неизвестны, подводные камни неведомы. В той же позиции, однако, и нынешние либералы, затеявшие поворот истории вспять.

Впрочем, и это еще не трагедия. В кои-то веки руководители (особенно назначенные) больше думали о людях, чем о себе? Так, единицы, и то иногда. А уж пострадать за людей – исключительные единицы. Христос, например. Поэтому массы и обоготворили его.

О людях вообще чаще думают те, кто ниже, а не те, кто вверху. Но когда трудности растут, а «благодетели» сатанеют от потребительских амбиций, тогда народ и выходит на баррикады. Позывные к баррикадам 1991 г. были заложены, как ни странно, в 1936 г. в Проекте Конституции Союза ССР, с которым выступил И. В. Сталин на Чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Советов, рапортуя о достигнутой победе социализма.

Дело в том, и на это надо обратить особое внимание, что согласно марксизму-ленинизму социализм выходит из переходного периода бесклассовым обществом. В подтверждение этому я должен привести хотя бы несколько бьющих в глаза подтверждений.

К. Маркс в письме к И. Вейдемейеру писал: «…диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов» (Соч., т. 28, с. 427). Т. е. после диктатуры пролетариата общество вступает в бесклассовое состояние.

Ф. Энгельс: «Пролетариат берет государственную власть и превращает средства производства прежде всего в государственную собственность. Но тем самым он уничтожает самого себя как пролетариат, тем самым он уничтожает все классовые различия и классовые противоположности, а вместе с тем и государство как государство» (Соч., т. 19, с. 224; т. 20, с. 291). Если сказать проще, то здесь утверждается, что взятие власти и обобществление средств производства (что составляет исходный и конечный пункты переходного периода) – это и есть процесс полного, без остатка (и себя в том числе) уничтожения классов.

А вот, что писал на этот счет марксист В. И. Ульянов (Ленин):

«Все знают, что марксизм есть теоретическое обоснование уничтожения классов» (Полн. собрание соч., т. 40, с. 303). Вот так: ни больше, ни меньше.

«Господство авангарда всех трудящихся и эксплуатируемых, т. е. пролетариата, необходимо на это переходное время для полного уничтожения классов…» (ПСС, т. 37, с. 87). Заметьте: для полного уничтожения классов, а не половинчатого. И разве после «полного» возможны какие-либо остатки классов?

«Общество, в котором осталась классовая разница между рабочим и крестьянином, не есть ни коммунистическое, ни социалистическое общество» (ПСС, т. 38, с. 353). Ну, что тут? Ленин предельно точен!

«Мы ведем классовую борьбу, и наша цель – уничтожить классы. Пока остаются рабочие и крестьяне, до тех пор социализм остается неосуществленным» (ПСС, т. 40, с. 304). И здесь комментарии излишни.

«…социализм будет тогда, когда не будет классов, когда все орудия производства будут в руках трудящихся» (ПСС, т. 42, с. 307). Это, по сути, критерий бесклассовости общества! Социализмом признается общество, где нет классов, где все орудия в руках трудящихся.

«Будет диктатура пролетариата. Потом будет бесклассовое общество» (ПСС, т. 43, с. 100). Предельная краткость и точность.

В одной из речей перед транспортными рабочими Ленин выразился совсем категорично: «Сейчас, проходя ваш зал, я встретил плакат с надписью: „Царству рабочих и крестьян не будет конца“. И когда я прочитал этот странный плакат… я подумал: а ведь вот относительно каких азбучных и основных вещей существуют у нас недоразумения и неправильное понимание. В самом деле, ежели бы царству рабочих и крестьян не было конца, то это означало бы, что никогда не будет социализма, ибо социализм означает уничтожение классов, а пока остаются рабочие и крестьяне, до тех пор остаются разные классы, и, следовательно, не может быть полного социализма» (ПСС, т. 43, с. 130).

И это было вписано в Программу партии 1919 г. (ПСС, т. 38, с. с. 86, 105, 419). Ее установку разделял и сам Сталин. В брошюре «К вопросам ленинизма» в 1926 г. он называл диктатуру пролетариата «властью… для уничтожения классов, для перехода в общество без классов, в социалистическое общество» (И. В. Сталин. Соч., т. 8, с. 30). О том же он говорил и в Отчетном докладе XVII партсъезду 26 января 1934 г.: «Взять, например, вопрос о построении бесклассового социалистического общества. XVII конференция партии сказала, что мы идем к созданию бесклассового, социалистического общества» (там же, т. 13, с. 350).

Казалось бы, все идет нормально, по программе, в соответствии с исторической логикой. В самом деле, если вы уничтожили рабовладельца как класс, то можете ли вы сохранить раба? Нет! У кого же он будет рабом, если рабовладельца нет?.. Если вы отменили крепостное право, то можете ли вы сохранить крепостника и крестьянство как классы? Тоже нет! Крестьяне останутся, но будут не классом феодального общества, а будут слоем, распадающимся на батраков и кулаков. По-своему будут расслаиваться, деклассироваться и помещики. Ну, а если вы устранили капиталистов, то как вы можете сохранить наемный труд и рабочий класс как его субстанцию? Рабочие останутся, но – трудящимся слоем, а не классом. (При этом наем на работу как делопроизводственный акт нельзя путать с наемной рабочей силой в смысле «социального положения»).

Вообще ведь: если вы уничтожаете эксплуататорские классы, то автоматически устраняете и эксплуатируемые. Уничтожение классов – не уничтожение людей, как может показаться. Это – перемена отношений собственности. Об этом без конца учила марксистская наука. Классы вместе возникают и вместе же исчезают с исторической сцены. Они формируются из слоев, состоят из слоев и превращаются в слои, когда заканчивают свое существование. Такова диалектика!

Собственно, это и запечатлела марксистская наука в своих программных установках. Человечество беспредельно настрадалось от классового раскола, классового гнета и классовых битв за свою историю, и в грядущей революции виделось устранение от классов с последующей гармонизацией человеческих отношений.

И вдруг после XVII партсъезда Сталин объявляет победивший социализм «классовым обществом» – с «совершенно новым рабочим классом», «новым, советским крестьянством» и прослойкой в лице «совершенно новой, трудовой интеллигенции» (И. Сталин. «Вопросы ленинизма». Изд. 11-е, с. 548–550). Как? Почему? Зачем?..

Ответ находим через десять страниц: «Я должен признать, что проект новой Конституции действительно оставляет в силе режим диктатуры рабочего класса, равно как сохраняет без изменения нынешнее руководящее положение Коммунистической партии СССР. (Бурные аплодисменты)» (там же, с. 561).

Все понятно: классы нужны Сталину, чтобы сохранить диктатуру пролетариата и свое положение на вершине власти. Признай он, как того требует марксизм и ленинская программа партии, социализм бесклассовым обществом, тогда диктатуру пролетариата (или хотя бы ее силовую часть: НКВД, политический надзор, сыск, исправительные лагеря) надлежало демонтировать. А государство переходного периода заменить новым, социалистическим государством. Ибо бесклассовым обществом нельзя управлять как классовым. Новый этап – новые пути и новые способы развития общества.

С победой социализма, по всем канонам марксистской науки, государство должно было начать отмирать (не классы, а именно государство, на основе отсутствия классов), уступая место развитию демократии и самоуправления.

Нет классов – некого и незачем подавлять. Впервые появляется возможность государственного устройства без «опричнины», спецслужб и гонений против собственных граждан. Об этом Ленин настаивал в «Государстве и революции». С этого момента начинает возрастать роль личности в истории, не только уполномоченной, а любой, с ее умом, рвением, талантами. Но тогда Сталину требовалось допустить вполне законное соперничество. А это, видимо, не входило в его планы. И он «подправляет» марксизм, дабы замаскировать свою личную цель.

Не сделай он этого, получилась бы сущая нелепица: диктатура класса при отсутствии классов. А так, при некоторой правке, фальсификации марксизма, он довольно убедительно (массы ведь привыкли считать себя классами), под бурные аплодисменты осуществляет второй, после превращения должности генсека в высший по разряду пост, скрытый государственный переворот. То есть, узурпирует власть. И любого своего оппонента может представить классовым врагом и на этом основании даже не бороться с ним, а просто отодвинуть в сторону.

Однако с историей в прятки не сыграешь, и неверное решение оборачивается тысячами текущих и будущих проблем, нестыковок, изломов, перегибов.

Поскольку общество объявлено «классовым», то в нем автоматически сохранены диктатура пролетариата, соответствующая ей идеология («непримиримой классовой борьбы»), органы насилия и подавления. Естественно, что с этого момента все конфликты: межличностные, групповые и даже этнические (а люди сталкиваются между собой постоянно, по разным поводам и мотивам), – расцениваются как классовые. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Соответственно, междоусобная карьерная борьба среди управленцев (партийных и госслужащих) разгорается с новой силой, с использованием риторики и инструментов классовой борьбы. К тому же, раз вы сохранили органы насилия (а сами в отставку они уйти не могут), платите им за работу, поощряете за успехи, то естественно, что они продолжают искать врагов или… попросту фабриковать их, чтобы оправдывать свой хлеб.

Так, совершенно парадоксальным образом с победой социализма (вместо гармонизации человеческих отношений) разворачиваются массовые репрессии. Не Сталина – по отношению к народу. Не среди низовых работников (рабочих, крестьян, мелких служащих), а среди претендентов, борющихся за выдвижение и вхождение во власть.

Межличностная конкуренция переходит в ожесточенную борьбу, часто с использованием НКВД. Сталин отнюдь не санкционировал – скорее спровоцировал ее. Люди сами боролись между собой, путая, порой умышленно, межличностные конфликты с классовыми, привлекая органы власти, искренне полагая, что осуществляют правое дело.

Поражает здесь даже не массовость жертв, на которой зациклились традиционные критики сталинизма, а массовость самих гонителей. Не «злая воля» вождя, не врожденная будто бы кровожадность большевиков, а искажение марксизма привело их к трагедии. Столь же жестокой, сколь и бессмысленной. Такова плата за излом марксистских постулатов.

Репрессии поэтому возникли как продолжение «классовой борьбы» в бесклассовом обществе. Но это была межличностная борьба, конкурентная, ведущаяся с применением методов и приемов классовой борьбы по причине сталинского искажения марксизма. Это искажение обернулось извращением социализма, изломом всех его основ. Думается, что Сталин сам этого не ожидал, но признаться в подлоге уже не мог.

К чести его следует признать, что в практике последующего руководства, пока был жив, он многое исправлял из того, что заложил в теории. Но в марксизме нельзя, исказив одно положение, не нарушить всю целостность и системность мировоззренческой концепции. Ибо диалектику развития мира, как путеводную нить в этом учении, никто, даже Сталин, отменить не в силах.

Сохранив диктатуру пролетариата, исторически выполнившую свою миссию, Сталин с самого начала привел надстройку в противоречие строящемуся социалистическому базису, сковав его последующее развитие.

Социализм рос далее как жесткая конструкция, но не как живой организм. Командно-приказная манера управлять, сверху – вниз, почти без обратной связи и не допускающая вольностей, с регламентированной свободой обсуждения и творчеством только по разрешению, стоила нам неимоверного напряжения в труде, громаднейших усилий, затрачиваемых порой впустую.

Сталин замкнул на себе возможность думать о людях, об обществе, другим предоставив право соперничать между собой. Он только забыл при этом, что не вечен, и поэтому все последующие правители страны так и не сумели следовать его озабоченности. Они думали лишь о том, как взять от людей их знания и силы, чтобы на их ответственности ехать в свой коммунистический рай.

Когда на вершину власти заступил Никита Сергеевич Хрущев, его личность наложила заметный отпечаток на управление страной. Но не более того. Ничто в своей основе не было подвержено сомнению или теоретическому осмыслению. Все его новации шли от чувства, но не разума, и потому коренных изменений не внесли.

Заклеймив осуждением культ личности Сталина, осудив репрессии как «необоснованные», не выяснив, однако, их причин, он ничуть не затронул сталинскую фальсификацию марксизма. И все фактически оставил как есть. Даже так называемое «общенародное государство», вписанное в Программу строительства коммунизма, сохранило все признаки диктатуры пролетариата и структурно не изменилось. Поэтому культ просто поменял фамилию, репрессии сменили форму: теперь не расстреливали за инакомыслие, не ссылали за «связи или ошибки» в лагеря, но исключали из партии, увольняли с работы, не давая подняться. То есть убивали медленной смертью, а неугомонных искателей правды и справедливости отправляли в психушки.

Система управления (надстройка) оставалась фактически незыблемой, наделяя правителей «непогрешимостью», возможностью говорить с народом свысока, а если надо, то и силой оружия. Общество социального равноправия и справедливости, ради которого поднимались, бились и трудились исконные ленинцы, жертвуя здоровьем, судьбами и даже жизнью, перечеркивалось партийной бюрократией, которую выпестовал и надежно пристегнул к себе Иосиф Сталин.

Поэтому, какие бы улучшения и реформы в стране ни задумывались (а они случались), все они разбивались о твердыню этой системы или вязли в пафосной болтовне, прикрывавшей ухудшение жизни народа. Но важно отметить, что в правление Хрущева произошла скрытая поляризация номенклатуры: на ленинцев и сталинистов. Межличностная конкурентная борьба, не прекращаясь, приняла форму клановой, межгрупповой борьбы, в которой и потерпел поражение Хрущев.

Эпоха «застоя,», вклинившаяся далее в нашу историю как победа наиболее консервативного чиновничества, была периодом беспредельного попустительства, где руководящая элита в очередной раз поменяла фамилию культа и на его фоне развязала себе руки. Не мудрствуя лукаво, обвешивая грудь Леонида Ильича звездами и орденами, она занялась своими интересами, постепенно смыкаясь с набирающей силу и обороты теневой экономикой.

Этот период был наиболее длительным, поскольку межличностное соперничество в карьерной борьбе несколько поутихло, имея достойную компенсацию по линии экономической вседозволенности. Закрывая глаза и позволяя многое, Брежнев Л. И. со своей стороны надежнее пристегнул номенклатуру, чем Сталин – привилегиями. Но именно при нем четко обозначилось противостояние правящих верхов трудовому народу. Борющиеся между собой кланы плечом к плечу стояли против низов под лозунгом «экономной экономики» для масс и безудержного обогащения привилегированных.

Далее началась агония казарменно-бюрократического социализма, череда умирающих друг за другом престарелых, больных, никчемных генсеков, обнажая полное перерождение «диктатуры пролетариата» в диктатуру номенклатурного чиновничества.

Социализм, таким образом, выстроенный индустриально, не был доведен до целостности как общественно-экономическая формация. С соответствующей себе надстройкой: развивающегося народовластия и местного самоуправления, при всеобщей демократии и свободе. Он не потерпел поражение от внешних сил, а именно не состоялся. По причине скованности внутреннего развития, обусловленного не ошибочностью марксизма, а его сталинской подменой в идеологии и власти.

Узурпировав власть, Сталин деформировал социализм и дискредитировал его. Выставив себя в роли главного знаменосца, он оказался, в конце концов, его могильщиком. Именно сталинизм, если говорить точнее, не выдержал проверки исторической практикой.

Социализм же, если судить точнее, был порушен в междоусобной борьбе между верхами и низами, с дополнением клановой междоусобицы между партийными и чиновными элитами, за свою долю потребительского благополучия. Не потому, что коммунистическая идея была неверна, а потому что страной правили в основном корыстно алчущие руководители. Вместо всемерного развития созидания они боролись главным образом за собственное потребительское преуспеяние. Война потребительских амбиций вширь и вглубь, в конце концов, поглотила социализм.

Коммунистам давно следовало отмежеваться от Сталина и сталинизма, извинившись перед согражданами и всем человечеством за его непомерный авторитаризм под флагом коммунизма.

2. Что делать?

Однако наша задача состоит не столько в поиске виновников, разоблачении диктаторов, предателей и перевертышей, сколько в поиске и уточнении причин неудавшегося коммунистического опыта. Когда мы поняли «почему», становится яснее «что делать».

Необходимо остановить череду сменяющих друг друга узурпаторов и восстановить преемственность исторического развития. С виновников уже не спросишь, а положение исправлять надо. И первое, что для этого нужно, – восстановить марксизм-ленинизм в его исторических правах и научной чистоте. Не как идеологию в ее вульгаризированном виде, позволяющую то выдвигать, то задвигать те или иные положения, а как научную теорию с ее наиболее универсальным методом – диалектикой.

Именно отказ от марксизма, показная преданность ему на словах повлекли за собой причины трагичного действия, с диалектической же последовательностью. Самонадеянность правителей, какими бы приемами они ни орудовали, выворачивается наизнанку объективным ходом закономерного развития.

Теперь мы вполне убедились в истинности марксистского замечания: «Как об отдельном человеке нельзя судить на основании того, что сам он о себе думает, точно так же нельзя судить о подобной эпохе переворота по ее сознанию. Наоборот, это сознание надо объяснить из противоречий материальной жизни…» (Соч., т. 13, с. 7).

В самом деле: вот 1936 год – принимается сталинская Конституция Союза ССР. Гром аплодисментов, восторги победителей! И тут же – массовые репрессии. Вот 1985-й – горбачевская перестройка. Уставший от великих трудов народ с восторгом аплодирует новому мессии! И следом – потеря управляемости. А вот еще август 1991-го – провал ГКЧП, войска отозваны, триумфатор на танке! А далее – развал экономики, чудовищное ограбление народа. И его последующее вымирание, до миллиона в год.

С этим надо что-то делать! Не правда ли?..

Мир развивается по объективным законам. И никому не дано их игнорировать. Но поскольку мир развивается, соответственно развивается и человеческое отражение. Наиболее адекватным оно становится с превращением в науку, а науки – с оформлением в марксизм. Однако марксисты тоже люди и порой не меньшие глупцы и перевертыши, чем кто бы то ни был. По ним нельзя судить о марксизме.

Марксизм поэтому ничего не гарантирует и ни от чего не страхует. Люди сами творят свою историю. Но беда в том, что они смотрят на происходящее как на нечто отдельное от предшествующей истории, полагая, что ее можно игнорировать. Вот и Сталин, соблазнившись на личное всевластие, отступил от марксизма и закрылся от критики. Если далее и бывали дискуссии, то в строго заданном направлении и с заведомым результатом.

Увы! Вольное обращение с истиной преступно. Марксизм как теория истинен, потому что ничего не выдумывает и с чужих тетрадей не списывает, как Гайдары и Явлинские, а исходит из «противоречий материальной жизни», строго следуя причинно-следственной связи.

Марксизм – точная наука. Если практика – критерий истинности, то ни одна из нынешних концепций, даже математических и физических, не подтвердилась в таком объеме и с такой достоверностью, как марксизм. Это звучит парадоксально, но лишь потому, что в науке, и особенно в философии, подвизается масса людей со спекулятивным мышлением.

Деление на «точные» и «неточные» науки идет от людей, а не от самих наук. Наука либо есть, либо ее нет. Независимо: естественная ли она или обществоведческая. В общественной науке – свои непреложные критерии, которые никем (и Сталиным тоже) не могут быть отменены. Марксизм многое открыл, но это понимать надо. А научная истина не делает выбора в принадлежности по чьей-либо прихоти.

В 1936 г., когда Сталиным было заявлено о победе социализма, в обществе, поскольку объективно оно стало бесклассовым, политика как метод управления должна была уступить место науке. В самом марксизме политические решения всегда шли от научного анализа. Раз политика – это регулирование отношений классов, а классов нет, значит, политика (в ее внутреннем значении) становится ненужной. Общество переходит к регулированию своих отношений не с позиций одной, пусть большой группы населения, а с позиций и в интересах всех членов общества, как в ближайшем, так и отдаленном измерении. А это предмет науки. С окончанием классового периода в жизни общества политике приходит конец. Надстройка складывается не как орган господства какой-либо группы, а органом регулирования в интересах всех.

Благодаря этому открывается безграничное, ничем не стесняемое развитие демократии. Та демократизация, о которой начал было говорить Хрущев и до полного недержания разговорился Горбачев, встала в повестку дня с победой социализма, построением бесклассового общества. Коммунизм и демократия поэтому не только не противоречат друг другу – они по-настоящему друг друга предполагают. Демократия, вытекающая из коммунистического отрицания государства, это уже не политика. Это – воздух, атмосфера свободного общества, ничем не сдерживаемая, о чем и мечтать не могла буржуазная демократия, воспеваемая нам либеральными демократами как счастливая возможность всем поедать друг друга, а точнее, как свобода хищникам грабить трудящихся.

Если бы бурбулисы и гайдары, шахраи и чубайсы доподлинно хотели что-то путное сделать для народа, им достаточно было бы разоблачить теоретический подлог И. Сталина и все свои лозунги свести в одно-единственное требование к властям – быть верными марксизму-ленинизму не на словах, а на деле. И указать, в чем есть правда и истина.

Еще в 1920 г. В. И. Ленин говорил: «Это начало самой счастливой эпохи, когда политики будет становиться все меньше и меньше, о политике будут говорить реже и не так длинно, а больше будут говорить инженеры и агрономы… Самая лучшая политика отныне – поменьше политики. Двигайте больше инженеров и агрономов, у них учитесь…» (ПСС, т. 42, с. 156–157).

Как видим, задолго до 1936 г. было желание потеснить политиков учеными и специалистами, т. е. людьми, знающими дело, а не болтающих о нем. Не это ли путь к позитивной, созидательной демократии? А что затем? Уже при Сталине речи становились все длиннее и длиннее, а наука была превращена в служанку политики. Теперь же политика, без науки, выродилась в политиканство и политтехнологии для шельмования и дискредитации. И приходит еще безумно умный Гайдар и говорит: давайте вернемся в капитализм, раз не получился коммунизм. Не поняв, почему не состоялся коммунизм, он просто объявил его неверной идеей.

Увы, неверна идея самого Гайдара. Только номенклатурный оборотень мог набраться претенциозной наглости оболгать исторический материализм Маркса, Энгельса, Ленина и противопоставить себя историческому выбору народа. Увы, ничего похожего на капитализм не будет. Будет новый виток трагедии. Более тяжкий, чем сталинский кульбит с надстройкой. И чем больше будет затягиваться петля, тем более жестокой, через нарастание и обострение проблем, будет развязка.

Отпустив цены и разрешив всем и каждому торговать чем попало и где угодно, гайдаровские реформы всколыхнули в толщах населения потребительскую агрессию, шабаш нетрудовой наживы, вакханалию воровства, рейдерства и торгашества. Но если в низах воруют обычно по нужде, крохи, сумками, то верхи – ради обогащения, госимущество, составами, залежами недр, банками и т. п.

Ваучер стал морковкой для наших доверчивых аборигенов, чтобы они молчали, когда у них из-под носа уводят их несметные богатства. Верхи же использовали «реформы» как переход от скрытых накоплений, мертвеющих без движения при социализме, к праву ничем не ограниченной частной собственности, как восхождение от руководства низами к «господству» над ними, как перевоплощение из номенклатуры в «класс новоявленной буржуазии».

Однако оттого, что вам разрешили воровать, написав или заимствовав для этого некие правила, воровство не перестает быть воровством. Поэтому все, что в личной собственности создано не собственным трудом, есть кража. И это невозможно квалифицировать иначе. Ведь одно дело приватизация в Англии, где имеются выросшие в преемственности капиталы, и совсем другое – у нас, где мы жили на зарплату и подработки. Ясно, что мы имеем дело не с естественным процессом, а силовым навязыванием искусственных управленческих решений. И разграбление страны не может быть названо «стадией первоначального накопления», как это определилось в истории прежде. За словами не упрячешь суть.

Номенклатура попросту установила воровской режим. В смычке с «теневиками». По меткому определению С. Говорухина и В. Илюхина, это – «криминальная деспотия с круговой порукой». Добавим: как по вертикали, так и горизонтали. Власть не просто присваивает, раздавая себе и приближенным государственное имущество, – саму экономику отчуждает у общества, заставляя ее работать на себя, заботясь лишь о кормежке населения. Основная задача ее – придать вид законности творимому произволу. Этим увлечены сверху донизу все управленческие структуры. Обворовывая народ, власть называет свое государство «социальным», стремясь доказать, что все делает в интересах народа. Нет более издевательского парадокса!

«Новых русских», что сколотили громадные состояния за два-три месяца или года – по социальной привязке сплошь из рабочих, крестьян, интеллигенции (других у нас не было), – власть называет бизнесменами, предпринимателями, промышленниками, коммерсантами, банкирами, – словом, буржуазией. То есть, по своему хотению называет одних так, других этак, ломая ту же комедию, что учинил в свое время И. В. Сталин с рабочими и крестьянами. Только те тогда уже не были классами, а эти и классом-то стать не могли. Но суть от этого не меняется. Вор, по законам всех более или менее развитых государств, не может считаться собственником краденого и, как бы его ни отмывали, ни легализовали, пока жив, подлежит суду, а краденое – возврату подлинному владельцу. Действительная поляризация у нас в обществе проходит не по классовому признаку, не между буржуазией и пролетариатом, которых попросту нет, а между тружениками и ворами – как крайнее конкретно-историческое выражение всеобщего деления людей на созидателей и потребителей. Ни социализма, ни капитализма здесь нет. Есть издевательство над историей, более сатанинское, чем при Сталине.