Текст книги "Мои обращения к богам"

Марк Бойков
Мои обращения к богам

Бойков Марк Васильевич

Уроженец с. Писцово Комсомольского район Ивановской области. 12 сентября 1938 года.

Учиться начал в г. Иваново в семье отца, инвалида войны 1 гр. и опекавшей его медсестры, мачехи для меня. В 1950-м после 3-его класса школы поступил в Горьковское СВУ, в связи с переводом в Москву. Окончил в 1958 г. и был направлен в Одесское высшее общевойсковое командное училище. В 1960-м был демобилизован из рядов Советской Армии. Профессиональное образование получил на философском ф-те МГУ им. М.В. Ломоносова, 1961–1966 гг., работал далее преподавателем философских дисциплин в Волгограде и Москве. Вырастил сына. За безупречную работу дворником, по совместительству, награжден медалью к «850-летию Москвы».

Самые реальные боги – это начальствующие особы, восседающие на всяческих возвышениях и тронах. От них собственно и зависит успех или неуспех ваших обращений к верхам, если они туда доходят.

Самое первое письмо, мне было тогда едва 15-ть, я написал Клименту Ефремовичу Ворошилову, с просьбой о присоединении к нашей комнате в малогабаритной квартире освободившейся от умершего соседа 7-метровой комнатки. Адрес я написал коротко: Москва, Кремль, К. Е. Ворошилову – и отправил простым треугольником за неимением конверта и марки.

Родители мои – отец, потерявший зрение на войне, и мачеха, медсестра, ухаживавшая за ним, – жили в Иванове. А я – в СВУ в г. Горьком. По иронии судьбы этот случай оказался единственно успешным по результатам моих обращений к властям предержащих.

Далее ничего особенного я не просил, больше предлагал – с пользой для всех. Но, увы, заметных успехов не снискал. Не буду писать всех текстов, лучше пересказать суть, потому что так много было всего и всякого, что я мог бы написать свою «Mein Kampf», но для этого уже нет времени. Да и не очень нужно! Когда-нибудь, лет через 50-100, если человечество убережется, оно вспомнит обо мне с лучшими мотивами и сподобится собрать мой образ по остаткам документов и публикаций.

Мои обращения к богам. 1–5.

1. Первая проба моего собственного пера состоялась, когда я учился на философском ф-те МГУ им. М. В. Ломоносова на 2-м курсе. Вращаясь среди бывших суворовцев, обучавшихся после хрущевского сокращения армии в разных вузах, факультетах и курсах в Москве, я обратил внимание на некоторую несуразицу в размерах получаемых нами стипендий. И нашел, что эти различия нелогичны и несправедливы. Во-первых, на первых курсах учиться тяжелее, чем на старших, а стипендии были в обратных пропорциях. Во-вторых, разлёт выплачиваемых сумм по гуманитарным и техническим вузам был вопиющ: от 23-х до 87-и рублей, – что приводило к потерям средств государства, например, на выпивки у технарей.

Сейчас я улыбаюсь своим воспоминаниям и собранным 3–4 подписям, поскольку некоторые из моих друзей, посмеиваясь, не хотели терять привилегий ради высшей справедливости. И все-таки я сподобился постоять за уравнение в правах и 14 августа 1962 г. отнес письмо в «Известия».

Его не напечатали, но перенаправили Министру высшего и среднего специального образования СССР Елютину В. П. И в начале учебного года мне пришел ответ с предложением позвонить по указанному номеру.

Я позвонил, и мне назначили день и час для встречи. На мою беду, наш курс на месяц отправляли на уборку картофеля. А комиссия, формировавшая отряд, не вняла моим доводам о встрече с министром. Мою просьбу приняли как неловкое уклонение и посоветовали придумать что-нибудь пооригинальнее. Так комсомольские вожаки сорвали мне встречу с министром, а когда я дошел до четвертого курса, введенная реформа по стипендиям, сблизив расклады по курсам, ликвидировала преимущества технарей. Я хоть и погоревал тогда, но поскольку мы попали с психологами в объединенный отряд, время на уборке картофеля мне показалось самым счастливым в моей молодости.

Ночлег для нашего небольшого звена в отряде был определен на сеновале, где мы с моей любимой девушкой с психологического отделения практически поженились и испытывали все радости взаимной любви в бесшабашной юности. Нас, правда, тогда тряхнуло угрозой войны с США и отзывом под мобилизацию, но быстро пришла команда «отбой». И мы предались еще более отчаянной любви. Погода была нежно солнечной, и мы в редкие выходные, углубившись в лесные чащи, любили позагорать, побегать и поиграть нагишом средь зарослей кустов и березняка под щебет птиц и трели сверчков. Иногда мы приносили с собой сетку-другую грибов и под одобрительные возгласы водружали их на общий кухонный стол. С мясом тогда были большие проблемы, даже в деревнях.

2. Второе, уже более серьезное обращение к верхам случилось у меня на 4 курсе философского ф-та МГУ. Тогда при благожелательности Феликса Нишановича Момджана, доктора философских наук, общего любимца студентов и студенток, я написал авторскую курсовую работу «К вопросу о войне и мире и социалистической революции», которую закончил главой «Проект Договора Мира о мире». В проекте я предложил соединить идею всеобщего и полного разоружения, высказанную Н. С. Хрущевым, с Пактом о ненападении не только между участниками Варшавского Договора и Североатлантического Пакта, но и вообще между всеми странами через ООН. Две идеи должны были крепить друг друга: договор о ненападении открывал путь к осязаемому разоружению, а разоружение крепило уверенность в ненападении. Эти договоры объединялись в Договор Мира о мире, чтобы гарантировать всеобщую безопасность в процессе всеобщего движения к миру без оружия и войн.

Я был творчески заряженным человеком: и либо развивал имеющиеся идеи, либо предлагал свои, новые. Я написал письмо на имя тогдашнего министра Андрея Андреевича Громыко, указав, что первое, почти курьезное письмо от июля-августа 1960 г., на которое был получен ответ, утратило актуальность, и что теперешний вариант более достоин внимания и реализации.

Но министерства отвечают не сразу. А тут каникулы! Если основная масса студентов устремлялась на заработки или отдых, то мы с женой отправились в Тбилиси к ее родителям, а там, на машине с одним из родственников семьи – в путешествие по кавказскому серпантину.

По возвращении я узнал, что какое-то письмо было и долго лежало на дежурном столике в общаге 9-го этажа корпуса «Е», но попытки отыскать его оказались тщетны, а повторных писем министерства не пишут. Опять личное счастье перечеркнуло смысл моих общественных потуг.

Прошло более четверти века. Своими теоретическими поисками я не вписывался в проблематику господствующих течений. И в начале 90-х тектонические подвижки в СССР начали уже трясти и окружающий мир. Я оглядывался и в случаях вопиющего несогласия обращался-таки в прессу, и кое-где замечали неординарность моего мышления. Сейчас через многие Лета я открыл политический еженедельник «Новое время» № 21 от 18 мая 1990 г. и на 2-ой странице, в рубрике «Почта», читаю свою заметку:

«В проблеме объединения двух Германий схлестнулось множество интересов – и народов обеих этих стран, и населения других государств. Границы будущей Германии, последующий ход ее развития волнуют политиков во всем мире. Разные стороны выдвигают разные требования, ставят свои условия, при которых, на их взгляд, объединение стало бы возможным. Мне кажется, что Советский Союз должен выступить со следующей инициативой. Отказавшись от идеи мирного договора двух блоков с цельной и нейтральной Германией, мы должны выступить за объединение Германии на основе роспуска военных блоков – НАТО и Варшавского Договора. Это, на мой взгляд, не только обеспечит равноправное положение будущего государства в общеевропейском доме, но и даст импульс к разоружению. Словом, чтобы объединить одних, надо распустить других».

Вот, дорогие, как надо было! А то свой блок распустили, а тот приблизился вплотную и постоянно давит.

3. А это была, пожалуй, самая большая моя ошибка в жизни, когда в поддержку моей идеи захотели обратиться к верхам рабочие, но я отказался.

Тогда в 1967 г., по окончании учебного года, я поехал по лекторской путевке на заработки в один из райцентров волгоградской области. Читал свою тему на зубок, и вечером однажды в мой номер гостиницы пришли трое слушателей с производственного комбината. Они принесли несколько номеров газеты «Молодой ленинец» с моей статьей «Общество новаторов» за 23 и 30 июня. Спросили, планирую ли я обратиться в высшие инстанции со своей идеей, и предложили, что могут помочь в этом от имени своего коллектива, с подписями. Я был удивлен, обескуражен, и вместе мы стали размышлять, не обернется ли это какими-либо перегибами для меня: ведь я только начал работу преподавателем. Именно мой «возраст» /я выглядел по-юношески/ побудил их заручиться моим согласием перед коллективным решением послать газету со статьей в ЦК КПСС. Я был удивлен таким решением и, обрадовавшись, отчасти растерялся.

Мы проговорили около часа и, придя к общему решению: пока не писать в ЦК, – расстались в большом дружелюбии и пожелании общих успехов. На протяжении всей своей жизни потом я сожалел об упущенной возможности. Но в путевке я попросил визитеров написать оценку моей лекции, что было важно для секретаря общества «Знание», пославшего меня в первую лекционную командировку.

Чем дальше в своей жизни я уходил от этого эпизода, закончившегося для меня нейтрально, тем больше я жалел об упущенной возможности коллективной поддержки рабочими. Меня убедил в этом и отец моей первой жены Дорогин И. А., офицер-работник КГБ, уверивший меня, что когда за автора поручается коллектив, ни автору, ни коллективу ничего не грозит. Но это не значит, что обязательно последует признание и одобрение.

4. Летом 1973 г., как ассистент кафедры философии Волгоградского Политехнического института, готовивший диссертацию, я был командирован в Москву, библиотеку им. В. И. Ленина, и по пути с философского ф-та МГУ, где встретился с более удачливыми друзьями, зашел в редакцию журнала «Коммунист», что находилась тогда за Музеем Изобразительных Искусств им. Пушкина. Газета с текстом статьи в волгоградском «Молодом ленинце» была у меня под рукой.

В самом начале коридора дверь в угловую комнату была открыта настежь. За массивным столом в кресле сбоку сидел крепкий молодой мужчина. Проходя мимо, это был мой первый визит, я решил глянуть на скрытую табличку кабинета. Оказалось, что это был кабинет главного редактора, т. е. то, что мне и надо.

– Заходите! – Прозвучало приглашение. Состоялось знакомство. Потом я назову его типичным. То есть: кто я, зачем, откуда, где и кем работаю, в какой области творю. Говорил со мной Дмитрий Дмитриевич.

Я достал статью и начал говорить о заложенных в ней смыслах, при этом вспоминая, что где-то я видел этого человека. Оказалось, что, когда я учился на ф-те, он проходил аспирантуру.

Слушая, Дмитрий Дмитриевич, однако, больше вертел в руках поданную мной газету, отпуская хвалебные ремарки ее оформительским приемам. Наконец, наслушавшись всякого и уточнив, как меня зовут, спросил: «А для нас вы принесли что-нибудь? Не в газетном варианте».

Я достал и вручил отпечатанную на 24 страницах статью: «Условия и роль новаторского движения в строительстве коммунизма». Под этим же названием я собирался защищать и будущую диссертацию.

Скользнув по первым и заглянув на две последние, с выделенными выводами, страницы, попросил прийти через неделю по возвращении его из командировки в Польшу, в которую он отправляется завтра. Весь разговор меня окрылил, поскольку попытки достучаться в «Вопросы философии» и «Философские науки» ни к чему не приводили.

Дмитрий Дмитриевич вернул мне газеты, рукопись отправил в ящик стола. Светло посмотрел на меня и попросил: «Я вернусь через неделю. Домой не уезжайте, пока не побываете у меня».

Пожав друг другу руки, мы расстались, как мне показалось, при взаимной удовлетворенности встречей.

…Придя, однако, в назначенный день и час, я наткнулся на крупный фотографический портрет светло улыбающегося Дмитрия Дмитриевича Среднего в черной рамке, с некрологом, в котором сообщалось о трагической гибели главного редактора в авиационной катастрофе. Было ощущение, что судьба не подножку подставила мне, а – пнула меня.

5. А дальше и вовсе всё пошло-поехало наперекосяк. Оказалось, что вокруг снуют охочие поборники и ценители пьедесталов. Но при этом я еще долго не понимал, а кем являюсь я сам. Завистником я не был, работал, довольствовался тем, что отпускали по норме. Вот только какая-то нелегкая подбивала меня к сопротивлению карьеристам. На том и погорел.

Был у нас на кафедре философии Волгоградского института инженеров городского хозяйства то ли разжалованный, то ли сокращенный из армейских политработников майор Вахлов. Пришел по протекции и сразу начал вживаться, расширяясь в кругах общения и знакомств. Провели его заведующим кабинетом: выдавать литературу, хранить имущество. Он, однако, как потом узналось, был в приятельских отношениях с заведующим кафедрой истории КПСС, который к тому же был секретарем партийной организации института. Он бегал и выслуживался перед своим покровителем. Наши преподаватели и лаборантки недолюбливали его.

Все это я познавал за партиями в шахматы во время перерывов и окон между занятиями и сокрушался внутри себя, что хорошие люди терпят его: здороваются и делают вид, будто ничего не знают. И даже не без удовольствия играют с ним в шахматы, с удовольствием ставят ему маты, как бы наказывая нечестивца отрицательными эмоциями.

И случилось в положенный час отчетно-перевыборное партсобрание ВИИГХ, на котором заведующий кафедрой истории КПСС переизбирался в партком на второй срок. И выяснилось, что в члены парткома предлагается избрать и представителя кафедры философии, нашего Вахлова. Наша кафедра, сидящая в зале плотной кучкой, всполошилась: а кто же его выдвинул, и кто тогда представит его. Оказалось, что из наших рядов никто его не выдвигал, и представлять его некому. Случилась заминка. В Президиуме начались перешептывания. Тогда ведущий собрание парторг института, чтобы покончить с заминкой, обратился к партгруппе нашей кафедры: «Может, кто-то скажет что-нибудь о заведующем кабинетом?»

Заминка начала затягиваться. И тут я поднял руку, прося слова. Ведущий, ничего не подозревая, которому, к тому же, я недавно сдал кандидатский экзамен по истории КПСС на «отлично», сказал: «Слово предоставляется аспиранту кафедры Бойкову Марку Васильевичу».

Все получилось спонтанно, без осмысленной подготовки. Я выразился в том духе, что данный товарищ не пользуется авторитетом в коллективе, частенько подолгу пропадает из кабинета, из-за чего у меня украли со стола книгу Рудольфа Нойберта «О жизни супружеской». В зале раздались смешки и даже хлопки. Поднялся гул. Ведущий собрание напрямую обратился к нашему заведующему кафедрой.

Поднялся нехотя наш Петр Михайлович Рогачев, д.ф.н., выдающийся специалист по национальному вопросу. О нем, ныне покойном, я уже упоминал на «Прозе. ру» в миниатюре, посвященной Путину: «Если кто-то предложит нечто» от 2012.08.18. /Что ныне всем доступно/. С места, через зал, он обратился в Президиум собрания: «Товарищи, я впервые слышу о выдвижении из нашего коллектива кафедры заведующего кабинетом в кандидаты членов парткома. Здесь явное должностное несоответствие нашего товарища, к тому же несколько условно относящемуся к своим прямым обязанностям». Короче, тайный выдвиженец был забаллотирован.

Долго сказка сказывается, да непросто песня складывается. Протеже таки не прошел, а по окончании шумного собрания подскочил ко мне и, наклонившись к моему уху, прошипел: «Я тебя вышвырну из партии».

Было собрано досье из моих политически незрелых высказываний, от которых я не отнекивался. И потому недругу моему всё удалось. Я был исключен из партии и аспирантуры, отработал два с половиной года на волгоградском заводе Медицинского оборудования резчиком по металлу, тут же нажил язву желудка, жена, соответственно, начала выталкивать меня из семьи и квартиры. И вот тут, по восстановлении в партии и устройстве на работу ассистентом в Волгоградском сельскохозяйственном институте, а страна в это время под Брежневым теряла темпы, идеалы, принципы. Все честное и передовое билось в конвульсиях, не ведая, как одолеть дремлющего самоуверенного коммунистического льва. Вот тут я впервые послал свой труд о новаторах зрелой, научно выдержанной статьей в ЦК КПСС. И стал ждать.

Ответ пришел не мне, а в партком сельхозинститута, поскольку я уже был преподавателем ВСХИ, с каким-то невнятным пожеланием провести со мной беседу. Пригласив, секретарь закрыл свой кабинет изнутри и долго пытал меня, кто подвигнул меня обратиться в ЦК с вопросами о новаторстве. Позднее я уже понял, что ему, видимо, было предписано узнать, какие силы или люди стоят за моей заботой о новаторах. То есть, скорее всего, пришел из другого ведомства.

Так бесславно закончилось мое восстание против номенклатурного засилья и повсеместной борьбы карьеристов за личное преуспеяние.

Мои обращения к богам. 6-10.

6. Далее пошли поражения и отказы по всем линиям. В «планы» на защиту диссертации меня не включали, претензии на квартиру не принимались. Исключенный из партии, в особенности по идейным мотивам, – это как прокаженный с клеймом изоляции среди людей.

Каким притом я сам был: талантлив или нет, – такого вопроса передо мной не стояло. Я жил, осмысливал, искал решения для себя и общества, считая себя частичкой его. За плечами у меня был детдом, мачеха, СВУ. Я вышел из капсулы общественного воспитания. Внутрисемейного тепла, с его ценностями, не познал. Пространством моего обитания было общество.

Однако, случайно прочитав, еще учась в СВУ, роман В. Дудинцева «Не хлебом единым», я получил некий заряд целевой и совестливой жизни. Люди, в нем описанные, не просто жили. Они жили и творили, чтобы жизнь в стране становилась лучше. Этого же хотелось и мне.

В Волгограде я стал изгоем, добросовестно исполняющим свои обязанности, но без надежды на какие-либо подвижки в собственном продвижении. Не обращался за помощью ни к богу, доказательств которого нигде не видел, ни к вышестоящим друзьям и товарищам. Я вообще ни к чему не готовился. Жил себе. Общался в открытую. Не рвался в лидеры, не очень надеялся на чью-либо благосклонность. Работал, писал, обращался в разные журналы, реже – газеты.

Первым из богов мне стал журнал «Вопросы философии», Орган Института философии Академии наук СССР. Обращался я к редакции просто: такой-то, такой-то, окончил МГУ, работаю преподавателем, в науке тружусь по проблеме преемственности движущих сил в общественном развитии и, в частности, отстаиваю роль новаторов при движении общества от социализма к коммунизму /время-то с 1961 г. было обозначено в стране как строительство коммунизма/.

Ответ мне держал некто В. Марков, заметная личность в ком. прессе (привожу его без сокращений, ибо это уже стало интересным после перемен в стране с каждым новым генсеком ):

«___»_января_1968 г.__/число не вписано/

«Уважаемый товарищ Бойков!

Прежде всего, прошу извинить задержку ответа, связанную с невозможностью использовать статью и с большим наплывом материалов.

К сожалению, представленная Вами во втором варианте рукопись «Проблема человека в свете изменений условий труда» не может быть принята в качестве основы для публикации в нашем журнале. Статья не носит исследовательского характера, о серьезных проблемах разговор ведется в весьма легком тоне, отсутствует аргументация спорных утверждений, немногочисленные факты приводятся лишь в качестве иллюстраций, без анализа. Таким образом, достоинство статьи – живое изложение, свободный стиль – становится недостатком, обращается поверхностностью, вплоть до того, что предлагаемые в статье положения и даже термины теряют четкость и содержательность. Отсюда, видимо, и обилие таких утверждений, которые просто не выдерживают критики: противопоставление рабочего – новатору, рабочих при капитализме – интеллигенции (а не буржуазии), «обычного» производительного труда – труду рационализатора и изобретателя; полное игнорирование роли науки и научной организации труда в развитии социалистического производства; пренебрежение вопросами формирования коммунистического отношения к труду, вопросами участия трудящихся в управлении производством; стремление разделить во времени, по этапам задачи социалистической революции «социально-политические» и «технические» и т. д. Облегченный подход к изложению важных теоретических проблем проходит через всю статью. Более подробные замечания см. на полях рукописи.

Прошу извинить резкость замечаний, но переработку прежнего варианта Вы провели неудовлетворительно, поработали крайне неэффективно. Рукопись возвращается.

С уважением НАУЧНЫЙ КОНСУЛЬТАНТ…… подпись……/В. МАРКОВ/»

Научный консультант и фамилия были выделены крупными буквами.

Это, как указано, был ответ на второй, переработанный вариант статьи. А был и третий, через 11 лет, уже из «Правды», от того же Маркова:

«Уважаемый тов. Бойков!

Благодарим за внимание к газете.

Ваша рукопись «Условия и роль новаторского движения в строительстве коммунизма» требованиям публикации не соответствует. И дело, конечно, не в ее объеме, подходящем, скорее, для толстого журнала, а в содержании. Творческие начала в труде Вы рассматриваете чрезмерно узко, связывая их только с индивидуальным техническим творчеством, – тогда как для нового общества не менее, а более важно творчество организационное и, так сказать, экономическое, выражающееся, грубо говоря, в перестройке производственных связей. Новаторские почины последних пятилеток достаточно хорошо обнаруживают эту тенденцию /бригадная организация труда в промышленности и строительстве, безнарядные звенья в сельском хозяйстве и т. д./, связанную именно с социальными условиями труда, с участием в управлении, в организации всеобщего учета и контроля, дающую огромный и экономический, и социальный эффект.

Конкретные предложения об изменении материального стимулирования, высказанные Вами, экономически не обоснованы, умозрительны. А как их в этом случае серьезно обсуждать? Сами понимаете, делать это, по меньшей мере, трудно.

Рукопись возвращаем.

Отдел пропаганды «Правды»……подпись…… В. Марков 8.07.89

Позднее, когда я стал москвичом и сотрудничал в «Экономической и Философской Газете», мы встречались в редакции с Марковым, и он, признав-таки мою позицию, что-то написал о бесклассовости социализма. Но страна – как «оплот социализма» – уже прекратила свое существование, с его помощью.

7. Это был божок! Подлинные «боги» были впереди. Чаще всего они не удостаивают вас ответом, как и те, что якобы обитают на небе. Не отвечают потому, что ответ их может скомпрометировать. А им хочется всегда оставаться непогрешимыми и недосягаемыми на оккупированных высотах. Как и боги, которые за столетия своего выдуманного существования (а их в истории человечества были тысячи), никому не помогли и никого не сделали счастливым. Просто в вере люди идут от собственных мечтаний в мозгу, а не по платоновской проекции воли с неба.

После публикации в волгоградском «Молодом ленинце», поскольку для получения кандидатского звания нужны были и публикации в центральной прессе, я начал атаковать Москву. На роль бога я избрал журнал «Вопросы изобретательства». И 26.12.69 получил ответ:

«Ваша статья «Условия и роль новаторского движения в строительстве коммунизма» рассмотрена.

К сожалению, публикация ее не представляется возможной по соображениям, изложенным в прилагаемой рецензии члена редколлегии нашего журнала доктора юридических наук М. М. Богуславского.

Благодарим Вас за внимание к нашему журналу.

Ответственный секретарь /подпись/ С. Беркович».

А вот и заключение рецензента:

«Статья не может быть рекомендована к опубликованию прежде всего потому, что ее содержание выходит за пределы тематики нашего журнала.

Фактически один вопрос, поднятый в статье, относится к тематике журнала: это вопрос о награждении за изобретения и рационализаторские предложения /С-11-14-/. Автор предлагает установить постоянные денежные отношения к новаторам. Однако, обоснование такого предложения, с которым нельзя согласиться, не дается.

Главное же в статье – это идея создания какого-то особого «класса» изобретателей, освобожденных от обычного труда рабочего, вообще не работающих, помогающих женщинам в семье и т. д. Изобретательство неразрывно связано с творческим трудом на производстве, в этом смысл и мудрость новаторского движения, и пропагандировать идею создания какой-то категории людей, живущих на такую ренту, вряд ли стоит нашему журналу. Нельзя согласиться и с оценкой сущности проведенной в нашей стране экономической реформы».

Сейчас, после моего полного фиаско и потери страной исторической перспективы, читать сей ответ без улыбки невозможно. Но рецензент даже не подписался под своей рецензией. То есть редакция в целом была на позициях ЦК! И это при неуклонном росте новаторов, с 550 тыс. в 1950-м к 3 млн 659 тыс. человек – в 1970-м /БСЭ/, оставаясь к ним равнодушной.

И что интересно: не раз я потом обращался в этот журнал. Но столь же безрезультатно. Поэтому еще раз переписывать эти обращения не имеет смысла, а люди, там обитавшие ничем, кроме говорильни, не отметились. Так они жили, а страна умирала.

8. Был еще журнал по теме: «Изобретатель и рационализатор» – более массовый, к которому я откровенно обратился за помощью:

«Я работаю над диссертацией «Условия и роль новаторского движения в строительстве коммунизма». Имею две публикации по теме, но в местной печати. В них доказывается закономерный характер развития рационализаторского и изобретательского движения при социализме и соответственно – историко-логический вывод о массовом новаторстве как новой движущей силе общества. Выводятся практические, программного характера /т. е. исходящие их развития самого новаторского движения масс/ предложения по его стимулированию и организации.

В этой связи, в интересах защиты диссертации, мне необходимо знать отношение Центрального Совета ВОИР к сути вопроса, т. е. связаться для этого, прежде всего, с Председателем ЦС ВОИР Софоновым Георгием Петровичем. Не поможете ли Вы мне в этом, сообщив хотя бы просто адрес /работы или проживания/, по которому он может лично получить статью или автореферат по теме? Прошу Вас удовлетворить мою просьбу! С уважением М. Бойков! 27 сентября 1973 г.»

Редакция сработала оперативно. Письмо с материалом она просто отослала искомому адресату, и я вскоре получил ответ от самого Софонова Г. П., ответ которого меня просто ошарашил. Не буду его перепечатывать. Смысл его состоял в том, что не надо что-либо доказывать и просить: «У них, у рационализаторов и изобретателей, всё есть»! Тогда с трудом, не сразу, я понял, что продолжения разговора не будет.

9. В самом деле, – думал я, – если ЦК поставил его руководить Центральным Советом ВОИР, а я говорю о выходе новаторов на первые роли в обществе, то, конечно, Софонов должен обладать определенной смелостью перед руководством ЦК КПСС, сохраняющим за собой позиции от имени нисходящего в своем призвании рабочего класса. Переварить это обыкновенным функционерам, занимающих место по выслуге лет, вряд ли возможно. Я решил снова обратиться в «Вопросы философии» и написал предлинное письмо тогдашнему главному редактору журнала Фролову И. Т. /Далее – с сокращениями. БМВ/:

«Уважаемый Иван Тимофеевич!

Повторно обращается к Вам Бойков Марк Васильевич, ассистент кафедры философии и научного коммунизма Волгоградского политехнического ин-та, член КПСС с 1968 г., член общества философов с 1973 г.

Прошло более двух месяцев /с 10.01.1975 г./, как я послал на Ваше имя статью «Историческая миссия новаторского движения». Хотелось бы теперь узнать если не решение редакции, то хотя бы Ваше личное мнение относительно её.

Но, разумеется, не столько как автор, но как человек, защищающий прежде всего интересы новаторского движения… через публикацию моей статьи, являющуюся плодом 13 лет работы над этим вопросом, начатой еще в студенческие годы на философском ф-те МГУ. Мнение многих печатных органов, зачастую предвиденное, мне известно. Не питаю я иллюзий и относительно органа, Вами возглавляемого. Я полной мерой сознаю, что опубликовать мою статью даже в порядке постановки проблемы очень трудно.

Но время идет! Теория новаторского движения в основе завершена, поскольку уже созрела эта движущая сила и ждет своего соединения с её практикой. К тому же… приближается 1980 год /год ответственности по Программе, принятой в 1961 г./. И, как ученому, мне предвидятся трудности нашей партии с идеологической работой в массах на этом рубеже, трудности пропагандистской работы коммунистических и рабочих партий в других социалистических странах и странах капитала; предвидится и оголтелая атака антикоммунистической идеологии. Мы дали слово в нашей Программе – мы должны будем держать ответ за него…

Самой радикальной, сверх практических успехов, подготовкой к этому году мне лично представляется выработка новой, более научной Программы партии, опирающейся на новую движущую силу, создающую высшую производительность труда. Это явилось бы предупреждающим ударом антикоммунизму и существенным оживлением коммунистических интересов во всем мире».

Далее я позволил себе пожаловаться на свою жизнь, просил совета или порекомендовать статью в другой печатный орган. Но «только не в печатные органы новаторского движения, руководители которых прилежно отдают меня на съедение рецензентам, и всё повторяется сначала. Научные конференции тоже, как только знакомятся с тезисами выступления, вежливо отказывают, находя проблему неактуальной. С искренним уважением к Вам, по памяти о Вашем выступлении у нас в Волгограде. Подпись 18.03.1975 г.»

Поразительнее всего то, что мое письмо фактически вернулось ко мне живьем в новом конверте с надписью в верхнем углу: «Владимир Иванович! Прошу подготовить ответ к 25.IV.75».

Ответа, однако, не последовало. В конверте был просто возврат моего письма. А коммунистическое руководство начало беспрецедентную битву за проведение в 1980 году Летних Олимпийских игр в СССР, чтобы население даже не вспомнило о должной «в основе» победе коммунизма в стране.

10. Видя, что руководство страны чинит подлог советскому народу, вместо коммунизма подсовывает спортивное увеселение ради подъема гордости, я решил обратить внимание к новаторскому движению крупного советского писателя и мудрого человека. И мой выбор пал на Константина Симонова. Для меня это был подлинный бог, идущий в бытии тяжкой дорогой чести и подвижнического служения людям.