Текст книги "Образцы ораторского искусства"

XIII. 42. А что, если я докажу С. Невию на основании его поведения в настоящем случае, что он не состоит кредитором Квинкция? В самом деле, о чем хлопочет теперь С. Невий? О чем он спорит? Из-за чего начался этот процесс, который длится уже два года? Что это за дело, которым он надоедает стольким достойным людям? – Он требует своих денег. Только теперь?.. Все равно, пусть требует. Послушаем его. 43. Он хочет разобраться в счетах товарищества и уладить существующие у него с ним недоразумения. Поздно, но лучше поздно, чем никогда; ничего против этого не имею. «Но, – говорит он, – я стараюсь в настоящее время, Г. Аквилий, не о том. П. Квинкций столько лет владеет моими деньгами. Пусть себе владеет, мне их не надо». Так из-за чего же ты ратуешь? Уж не подлинно ли затем, чтобы, как ты не раз выражался во многих местах, он был исключен из числа полноправных граждан? Затем, чтобы он лишился места, которое до сих пор занимал с величайшею для себя честью? Затем, чтобы его не было в живых, чтобы здесь решился вопрос о его жизни и всём состоянии, чтобы на суде он говорил первым и услышал голос обвинителя тогда только, когда ему будет нечего говорить в свою защиту?.. К чему ты на этом настаиваешь? Чтобы скорее получить свое? – Но ведь если бы ты хотел этого, дело давно могло бы быть кончено. – Или чтобы процесс принес тебе больше чести? – 44. Но ты не можешь погубить П. Квинкция, своего родственника, не сделавшись величайшим злодеем. – Или чтобы облегчить дальнейшее разбирательство? – Но Г. Аквилию не доставляет удовольствия процесс, где дело идет о жизни другого, да и Кв. Гортенсий не имеет привычки добиваться приговора, равносильного казни. Мы, в свою очередь, никаких затруднений не делаем. Правда, он требует денег, но ведь мы не признаем долга. Если он требует, чтобы суд состоялся тотчас, то мы согласны. За чем же дело стало? – Если он боится, что по окончании процесса у нас не окажется денег для уплаты, то пусть он берет с нас залог; но пусть он и от себя внесет требуемый нами залог по той же формуле, по какой соглашаемся его внести мы. Тогда дело может разом считаться оконченным, Г. Аквилий, и ты можешь пойти домой, избавившись от работы, наскучившей, полагаю я, тебе почти столько же, сколько и Квинкцию.

45. Что скажешь ты, Гортенсий, относительно этого условия? Можем мы рассуждать о денежных делах, разоружившись, не подвергая опасности существование противной стороны? Можем мы требовать наших денег так, чтобы жизнь родственника осталась невредимой? Можем мы выступить в роли истца, отказавшись от роли обвинителя?.. «Нет, – говорит он, – я возьму с вас залог, но своего вам не дам». XIV. Кто же так справедливо разграничил наши права? Кто решил, что одно и то же требование, будучи справедливо по отношению к Квинкцию, несправедливо по отношению к Невию? Он говорит: «Я владел имуществом Квинкция по эдикту претора». Значит, ты требуешь, чтобы я признал фактом то, о чем я говорю на суде, что оно никогда не было в действительности? 46. Неужели, Г. Аквилий, нет средства быстро добиться каждому своего, не позоря, не бесславя и не губя других? – Есть. Если бы он действительно дал Квинкцию денег взаймы, он потребовал бы уплаты и не стал бы возбуждать всевозможные процессы, избегая того, который является причиной прочих. Человек, в продолжение стольких лет не напомнивший Квинкцию о его долге, имея возможность говорить с ним ежедневно, человек, с самого начала возбужденного им процесса потративший все время на отсрочки, отказавшийся затем даже от назначения нового срока и путем коварства и насилия выгнавший моего клиента из принадлежавшего им на правах общего владения поместья; человек, который, имея возможность без сопротивления с чьей-либо стороны приступить прямо к делу, предпочел поднять вопрос о честном имени своего противника; который, будучи приглашен вернуться к главному делу, поводу всех остальных, отказался принять предложенные ему вполне справедливые условия; человек, который сознается, что он ищет не денег, а чужой жизни и крови, – такой человек всем своим поведением прямо говорит: «Если бы мне кто-либо был должен, я потребовал бы уплаты и даже давно бы уже был удовлетворен, 47. если бы я хотел получить свое, я не стал бы хлопотать столько, вчинять столь некрасивый процесс, приводить с собою целую толпу защитников, – нет, у меня другая цель: необходимо действовать силой и принуждением, надо вырвать, отнять то, что не принадлежит мне, нужно лишить П. Квинкция всего его состояния, следует привлечь к делу всех представителей власти, красноречия и знатности; против правды должно бороться силой; угрожайте, ройте ямы, стращайте, чтобы он, в конце концов, был побежден и сдался, обезумев от страха». И в самом деле, когда я вижу, кто наши противники, когда я смотрю на это собрание, – клянусь, мне кажется, что вся эта гроза уже повисла над нашими головами, что она вот-вот должна разразиться и некуда от нее укрыться; но стоит лишь мне глазами и душой вернуться к тебе, Г. Аквилий, – и я начинаю сознавать, что чем больше хлопочут они и стараются, тем бесполезнее, бесплоднее будут их усилия[20]20
  Чтобы читатель не потерял нити рассуждения, напомним ему следующее. Цицерон в этой части своей probatio старается доказать, что Невий не имел никакого повода требовать от претора, чтобы тот дал ему missionem in bona P. Quinctii. Действительно, для того чтобы эта missio in bona была дана, должны быть налицо два факта: 1) лицо, требующее missionem in bona Quinctii, должно доказать, что Квинкций состоит его должником; 2) оно должно затем доказать, что Квинкций уклонился от явки к сроку для полюбовного разбирательства (vadimonium). В этой части Цицерон доказывает, что в данном случае нет налицо ни первого (§§ 37–47), ни второго (§§ 48–59) предположения. Что Невий не был кредитором Квинкция, это доказывается в только что прочитанных главах на следующем основании: 1) Невий в продолжение стольких месяцев не напоминал Квинкцию о долге и затем, напомнив, долго не заводил процесса (§§ 37–41); 2) он своим нынешним поведением доказывает фиктивность своего иска, так как он вместо того, чтобы прямо приступить к actio pro socio, потребовал предварительного суда относительно гражданской чести своего противника. Второй довод скорей рассчитан на эффект, так как с чисто юридической точки зрения Невий имел полное право требовать praejudicium’H. Что касается первого, то для нас не сразу ясно, в каком смысле следует понимать заявление Цицерона, что Квинкций не был должником Невия. Называя Квинкция, Цицерон, собственно, как видно из §§ 19 и 23, имеет в виду фирму. Фирма во всяком случае была должницей, так сказать, Невия, который вложил в общее предприятие свой капитал; это само по себе ясно и подтверждается, сверх того, свидетельством самого Цицерона (§ 12). Вследствие этого необходимо допустить, что Цицерон имеет в виду другие долговые обязательства фирмы по отношению к Невию, именно те, которые возникли на бумаге благодаря недобросовестному ведению Невием дел фирмы (§§ 13 и 14). Фактичность этих обязательств оспаривалась Квинкцием и должна была быть доказана Невием в предстоящей actio pro socio; пока Цицерон совершенно основательно замечает, что их фиктивность a priori доказывается упорным молчанием Невия в продолжение стольких месяцев, предъявлением иска как раз в ту минуту, когда Квинкций был в стесненном положении, и постоянными отсрочками разбирательства после того, как Невий убедился в решимости Квинкция не допустить ускоренной сделки. Все же и этот пункт имеет скорее нравственное значение, так как юридическое его решение было предметом предстоящей по окончании предварительного суда actionis pro socio. Гораздо важнее второй главный пункт, к которому теперь приступает Цицерон, – что Квинкций не уклонялся от разбирательства своего дела и что Невий, следовательно, не имел повода требовать missionem in bona.


[Закрыть].

48. (КНевию). Итак, Квинкций, по собственному твоему признанию, не был твоим должником; но, если б даже и был, неужели это было бы достаточной причиной, чтобы просить претора наложить запрещение на его имущество? По моему мнению, это и несправедливо, и никому не может принести пользы. На что же ссылается он в этом случае? – На то, что противная сторона не явилась к назначенному сроку в суд. XV. Прежде чем доказать несостоятельность этого заявления, позволь мне, Г. Аквилий, сказать, что нужно делать и что делают обыкновенно в жизни все, и сравнить с этим поведение С. Невия. По твоим словам, не явился в суд человек… связанный с тобою узами родства, товарищества, вообще, близкими и притом старинными отношениями! И тебе необходимо было немедленно идти к претору? Ты должен был требовать тотчас же, чтобы на его имение было наложено запрещение в силу эдикта? Ты поспешил прибегнуть к этому крайнему и самому недружелюбному изо всех средств, которые тебе предоставлял закон, так что не оставил себе про запас никакого другого, более жестокого и бессердечного? 49. В самом деле, может ли выпасть на долю человеку больший позор, большее горе, большее несчастие, можно ли найти большее бесславие, большее бедствие? Если кого-либо судьба лишает его денег или их отнимают у него несправедливо – пока неприкосновенно его доброе имя, сознание своей честности легко утешит его в нищете. Другой, опозоренный (приговором цензора) или осужденный в некрасивом деле, может пользоваться, по крайней мере, тем, что имеет, и не нуждаться в чужой поддержке – чтб всего печальнее, – так что хоть это служит ему помощью и утешением в его горе. Но тот, чье имение продано с торгов, у которого позорно пошло с молотка не только крупное состояние, но и предметы первой необходимости, – тот не только исключен из числа живых, но, если это возможно, поставлен в худшее положение, чем даже мертвые; честная смерть часто искупает вину позорной жизни, но полная такого позора жизнь не оставляет даже надежды на честную смерть. 50. Следовательно, человек, на имение которого наложено по эдикту запрещение, поистине вместе с имением передал во владение и всю свою честь и уважение, которым он пользовался; чье имя публично выставлено на самых людных местах, тому нельзя даже погибнуть без шума, вдали от глаз чужих; тому, к кому посылают распорядителей аукциона, к кому направляют администраторов, чтобы выработать, на основании статей закона, условия его гибели, тот, чье имя громко выкрикивает глашатай, назначающий цену, – тот еще при жизни своими глазами видит свои же горестные похороны, если только можно назвать похоронами сборище не друзей, собирающихся почтить память усопшего, а аукционных торгашей, старающихся с бездушием палачей растерзать и изорвать на части остатки того, что составляло его жизнь.

XVI. Вот почему наши предки допускали подобного рода меры лишь в исключительных случаях; 51. вот почему они, желая, чтобы к ним прибегали обдуманно, учредили должность преторов. Люди честные решаются на них только тогда, когда их явно обманывают и когда они лишены возможности перенести дело в суд, но и тогда идут к этой цели осторожно, не торопясь, вынужденные необходимостью, неохотно, не раз тщетно вызвав противника в суд, не раз обманутые и одураченные; они сознают громадную важность такого шага, как опись чужого имущества. Ни один честный человек не захочет зарезать своего согражданина даже по праву; пускай лучше о нем говорят, что он пощадил его, когда мог погубить, лишь бы не говорили, что погубил его, когда мог пощадить. Вот как поступают люди хорошие по отношению к самым чуждым личностям, даже к самым заклятым своим врагам – ради доброй славы и в сознании угрожающих всем людям одинаково превратностей судьбы, дабы и их однажды убоялись обидеть, так же как они сами стараются не обижать сознательно ближнего.

52. «Он не явился в суд». Кто? Родственник. Будь это даже само по себе великим преступлением, все же оно смягчается тем обстоятельством, что он твой родственник… «Он не явился в суд». Кто? Компаньон. Но ты должен был бы простить еще больше тому, с кем ты близко сошелся по своей собственной воле или по воле судьбы. «Он не явился в суд». Кто? Человек, всегда готовый к твоим услугам. И в того, кто только раз провинился пред тобою в том, что не был готов отдать себя в твое распоряжение, – в того ты бросил все свои стрелы, которые припасают для людей провинившихся и обманувших без числа? 53. Если бы, С. Невий, дело шло о принадлежащем тебе пятаке, если бы ты боялся, как бы тебе не устроили ловушки в каком-нибудь пустяшном деле, разве ты не побежал бы тотчас к Г. Аквилию или к кому-либо другому из юристов? – Но идет речь о правах дружбы, товарищества, родства, решается вопрос о нравственном долге и уважении со стороны других – и ты не обратился не только к Г. Аквилию или Л. Луцилию, но даже к собственной совести, не спросил себя: «Два часа прошло, а Квинкций не явился в суд… Что мне делать?» – Да, если бы ты сказал себе эти три слова: «Что мне делать?» – в тебе стихли бы на время чувства алчности и жадности и заговорили, хотя ненадолго, разум и здравый смысл; ты овладел бы собою и не дошел бы до такой низости, как ныне, когда тебе приходится сознаваться перед судилищем столь достойных людей, что в тот самый час, когда твой родственник не явился в суд, ты решился отнять у него все его состояние.

XVII. 54. Теперь я спрашиваю их вместо тебя, спустя время, в чужом для меня деле, раз ты забыл спросить их совета относительно своего дела в свое время: «Г. Аквилий, Л. Луцилий, П. Квинктилий, М. Марцелл! мой компаньон и родственник, с которым мы долгое время были дружны и только недавно рассорились из-за денег, не явился в суд; скажите, требовать ли мне от претора наложить запрещение на его имущество, или не лучше ли послать сказать ему об этом к нему на дом, так как в Риме у него есть дом, жена и дети?» Что могли бы вы ответить на это? – Раз я твердо уверен в вашей доброте и благоразумии, я едва ли ошибусь, если скажу, что ответили бы вы на подобного рода вопрос: «Сперва надо подождать, затем, если будет видно, что он намерен укрываться от преследования и продолжать обманывать тебя, – спросить его друзей, узнать от них, кто его доверенный, и дать знать ему на дом». Трудно перечесть все предварительные шаги, которые вы рекомендовали бы ему прежде, чем разрешить ему по необходимости эту крайнюю меру… 55. Что же отвечает на это Невий? – Он подсмеивается над нами, глупцами, которые желают ввести в его жизнь понятия о высшем долге и требуют, чтобы он поступал как честные люди. «Что мне, – говорит он, – ваши честность и долг? Это дело людей порядочных; если же вы желаете получить понятие обо мне, то вы должны задать себе вопрос не о том, сколько у меня состояния, а о том, как я его приобрел, кем родился и какое получил воспитание». Я помню старую пословицу: быть шуту богачом, но не быть хозяином… Сказать этого он не смеет, но его поведение ясно доказывает, что его образ мыслей таков. 56. Если он хочет жить так, как живут порядочные люди, ему следует многому поучиться и от многого отучиться, а сделать то и другое в его года трудно.

XVIII. Он говорит: «Я не постеснялся описать имущество противной стороны, раз она не явилась в суд». Это низость; но, когда ты считаешь себя вправе поступить так и требуешь, чтобы мы уступили, мы уступаем. Но если окажется, что он и не думал не являться в суд, что ты выдумал этот предлог, пустив в ход всю свою способность лгать и вредить другим, что ты вовсе не условливался с П. Квинкцием относительно времени явки в суд, – как тогда назвать тебя? Человеком низким? Но если б даже твой противник и не явился к разбирательству, то описывать и продавать его имущество с публичного торга, как мы видели, может только невероятно низкий человек. – Злобным? Против этого ты сам ничего не имеешь. – Хитрым? О, это прозвище ты охотно принимаешь и гордишься им. – Наглым? Алчным? Вероломным? Эти имена обыкновенны, они устарели, между тем твой поступок – единственный в своем роде, выходящий из ряда обыкновенных. 57. Итак, чем же? Клянусь, я боюсь выразиться или резче, чем это согласно с моим характером, или мягче, чем того требует самое дело… По твоим словам, он не явился в суд. Тотчас по приезде в Рим Квинкций спросил у тебя, когда, по твоим словам, он условился с тобой относительно явки в суд; ты немедленно ответил: в февральские ноны. 5 февр. 83 г. Расставшись с тобой, Квинкций старается вспомнить, когда он выбыл из Рима в Галлию; он справляется в своем дневнике и находит, что он отправился накануне февральских календ. 29 янв. 83 г. Если он был в Риме в февральские ноны, то мы не оспариваем и того, что он дал тебе обещание явиться в суд. 58. Как же это доказать? Вместе с ним уехал вполне достойный человек, Л. Альбий; он согласен явиться в качестве свидетеля. С Альбием и Квинкцием поехали их приятели; и они готовы выступить свидетелями. Тебе будут предъявлены письма[21]21
  По-видимому, писанные с дороги в Галлию и помеченные числом, ясно доказывающим alibi.


[Закрыть] П. Квинкция, вызвано будет множество свидетелей, которые все имеют достаточное основание знать то, о чем их спрашивают, и не имеют основания давать неправильные показания, их сведут на очную ставку с показывающим в твою пользу свидетелем.

59. И в этом-то столь ясном деле П. Квинкций все-таки не будет спокоен, все еще должен, несчастный, дрожать от ужаса, жить среди опасностей и больше бояться влияния, каким пользуется его противник, нежели надеяться на справедливость своего судьи? – Жил он всегда просто и даже слишком просто; характер у него серьезный и тихий; он не любил ни гулять у солнечных часов[22]22
  Они стояли на форуме, на открытом месте, куда охотно сходились гулять зимой.


[Закрыть] или на Марсовом поле, ни участвовать в пирушках; целью его жизни было – сохранить услужливостью своих друзей, а бережливостью свое состояние; он любил старинные понятия о гражданском долге, которые в настоящее время совершенно вышли из моды. Таким образом, если бы даже оставалось сомнительным, на чьей стороне право, то и тогда Квинкций заслуживал бы глубокого сожаления, будучи привлечен к процессу на менее выгодных условиях[23]23
  Я в данном случае пропускаю слово discedere, которое сохраняет Миллер: мысль, что Квинкций, имея право на своей стороне, согласен проиграть дело (inferior discedere), кажется мне нелепой; Цицерон жалуется на то, что его клиента привлекли к sponsio praejudicialis на условиях, последствия которых описаны в §§ 8 и 33, не довольствуясь тем, что он и без того в самой actio pro socio, благодаря протекции, которой пользовался Невий, был поставлен в менее выгодные условия.


[Закрыть], чем его противник; теперь же право столь явно на его стороне – и все же он не требует для себя равных условий, он соглашается, чтобы его обидели, но все же не настолько, чтобы честь его и все состояние были отданы в жертву алчности и бессердечию С. Невия…[24]24
  Второй довод Цицерона в пользу главного положения этой первой части – «Невий не имел повода требовать от претора missionem in bona, так как Квинкций, не назначивший вовсе Невию vadimoniumX не мог его deserere» – кажется нам неотразимым: весь вопрос в том, достаточно ли засвидетельствованы два факта: 1) что Квинкций уехал из Рима 29 янв., 2) что Невий сам, в разговоре с Квинкцием, назвал 5 февр. тем днем, когда последний будто бы назначил ему новый срок для vadimoniam^. Первый факт мог быть выяснен допросом свидетелей; что касается второго, то, так как разговор Невия с Квинкцием происходил, по-видимому, без свидетелей, доказанным он мог считаться только тогда, если Невий не отрекался от своих слов. Но, с другой стороны, Цицерон вряд ли мог бы (§ 59 и сл.) обращаться с Невием, как с convictas, если бы последний оспаривал его главное положение. Вероятно, поэтому, что он не оспаривал его – быть может, потому, что признал его еще раньше, когда значение такого признания еще не было ему ясно.


[Закрыть]

Probatio, часть II. XIX. 60. Я доказал, Г. Аквилий, первую часть того, что я обещал доказать, – именно, что он отнюдь не имел повода требовать наложить запрещение, так как 1) мой клиент не был ему должен ничего, и 2) если бы он и был несомненно кредитором моего клиента, поведение последнего не оправдывало такой меры. Теперь я постараюсь доказать тебе, что имущество Квинкция не могло быть передано во владение другому лицу в силу преторского эдикта. (Секретарю). Прочти, что говорится в эдикте. .Кто будет скрываться со злостною целью. Но не так поступал Квинкций; не могут же считаться скрывающимися уезжающие по своим делам и оставляющие вместо себя доверенного. Кто умрет, не оставляя наследника. Но и это к нему не относится. Кто должен будет уйти в изгнание. И это его не касается. Кто заочно не будет защищаем на суде. Как ты думаешь, Невий, когда и каким образом следовало бы защищать отсутствовавшего Квинкция? Тогда ли, когда ты требовал наложить запрещение на его имущество? – Но тогда никого не было налицо; во-первых, никто не мог знать заранее, что ты потребуешь этого; во-вторых, никому не было нужды протестовать против приказа претора, который ведь состоял не в том, чтобы то-то и то-то было сделано, а чтобы оно было сделано согласно преторскому эдикту[25]25
  Как видно из § 25, резолюция претора Бурриена была дана в словах Sex. Naevio bona P. Quinctii ex edicto possidere licet; смысл этой формулы был тот, что в случае, если бы обстоятельства, на основании которых Невий требовал missionem in bona, не оказались бы согласными с предусмотренными в эдикте, ответственность за незаконное вступление во владение имуществом Квинкция падала всецело на Невия. Против такой резолюции Алфен, разумеется, не мог протестовать; своим протестом он бы признал, что эдикт дает Невию право на missionem in bona, между тем как, по его мнению, этого не было. Протестовать он мог только в том случае, если бы Невий вздумал на основании преторской резолюции приступить к описанию имения Квинкция; так он и сделал.


[Закрыть]. Итак, когда же доверенный мог впервые выступить в качестве защитника своего отсутствовавшего доверителя? – 61. Когда ты вывесил объявление о продаже. А если так, то ведь С. Алфен явился, не дал тебе воли и сорвал объявления. С первого же шага доверенный выказал себя вполне строго исполняющим свою обязанность.

Посмотрим, что было дальше. На виду у всех ты схватил раба П. Квинкция и хотел увести к себе. Алфен не позволил, отнял его у тебя силой и распорядился отвести обратно к Квинкцию. И здесь доверенный вполне честно исполнил свой долг. Ты утверждаешь, что ты – кредитор Квинкция, доверенный отрицает это. Ты желаешь, чтобы он явился для переговоров, он не отказывается. Ты зовешь его в суд, он идет. Ты требуешь судебного приговора, он не прочь. Не понимаю, как можно иначе защищать человека, которого нет налицо! 62. Кто же был его доверенным? Быть может, какой-нибудь нищий, сутяга, проходимец, который мог бы ежедневно слушать брань богача-шута? – Ничуть не бывало: богатый римский всадник, знающий свое дело, словом, тот, кого сам Невий оставлял своим доверенным в Риме всякий раз, когда уезжал в Галлию. XX. И ты, С. Невий, смеешь говорить, что у Квинкция не было защитника, когда его защищало то же лицо, что раньше отстаивало твои интересы? И у тебя хватает духу утверждать, что Квинкция никто не защищал, когда его защищал человек, которому ты при отъезде поручал охрану своего имущества и вверял свое доброе имя?

63. Ты говоришь: «Я требовал, чтобы внесли залог»[26]26
  На каком основании требовал Невий от Алфена satisdationem judicatum solvi (§ 29)? Причина была, разумеется, другая, чем в нашей спонсии; здесь он требует залога от Квинкция, как от человека, имуществом которого он некогда владел, – тогда этой причины не существовало. Невий утверждал, что доверенный, защищающий отсутствующего доверителя, во всяком случае обязан дать satisdatio jud. s., Алфен – что он обязан дать ее только в том случае, если бы его доверитель, будучи налицо, тоже был обязан дать ее – т. е. в том случае, если его доверитель persona suspecta. Претор Бурриен мог, в случае если бы стороны настаивали на своем, назначить praejudicium по формуле Si paret Sex. Alfenum Sex. Naevio judicatum solvi satisdare debere (или non debere), привлекая к спонсии ту или другую сторону; тогда протестов бы не было. Но он предпочел решить дело собственной властью и согласился с требованием Невия. Тогда Алфен воспользовался крайним средством, которым римская конституция ограждала граждан от произвола магистратов, и обратился к трибунам. К слову заметим, что это был деликатный пункт; трибунская власть была ненавистна Сулле.


[Закрыть]. Ты не имел на это права; так решил Алфен, вследствие чего он и отказал тебе. «Верно, но претор приказал ему». Потому-то и пригласили трибунов… Он говорит: «Ты в моих руках; кто обращается за помощью к трибунам, тот этим самым уклоняется от процесса и от защиты». Когда я соображаю, как умен Гортенсий, я не верю тому, чтобы он мог сказать это в действительности; но когда мне говорят, что он говорил это раньше, и когда я взгляну на самое дело, я прихожу к тому убеждению, что он не мог выразиться иначе. Он не отрицает того, что Алфен сорвал объявления о продаже, что он условился явиться в суд, что он принял вызов к разбирательству в той самой форме, в какой желал Невий, но с тем, чтобы эта форма была ему предписана, как это дозволяют наши обычаи и порядки, тем магистратом, назначение которого – защищать граждан. 64. Необходимо одно из двух: или чтобы было доказано, что этого не было в действительности, или чтобы Г. Аквилий, этот столь почтенный муж, под присягой дал государству такого рода закон: «Чей доверенный дерзнет апеллировать от решения претора к трибунам, того должно считать уклонившимся от защиты, на его имение можно наложить запрещение, у него – несчастного, отсутствующего, не подозревающего о своем горе! – дозволяется отнять, с величайшим для него позором и бесчестием, все, чем была ему красна жизнь». 65. Если же, как я полагаю, никто не осмелится согласиться с этой дилеммой, то все должны признать то, что Квинкций был защищаем заочно; а раз это так, на его имущество не могло быть наложено запрещение в силу преторского эдикта. Скажут, пожалуй, что трибуны отказались вмешаться в дело. Конечно, если это было в действительности, доверенный должен был повиноваться указу претора. Но в действительности М. Брут прямо обещал открыто предъявить интерцессию[27]27
  Конечно, против претора. Предъявляя интерцессию против приказа магистрата – только против магистратского приказа могла быть предъявлена интерцессия, а не, напр., против судебного приговора, постановляемого не магистратом, а присяжным судьей, – трибун объявлял этот приказ недействительным и обеспечивал тому, кто был обижен этим приказом, свое покровительство.


[Закрыть], в случае если Алфен и Невий не придут к соглашению; отсюда ясно, что трибунов пригласили не для того, чтобы замедлить отправление правосудия, а в видах защиты.

XXI. 66. И этим все кончилось? – Нет. Чтобы доказать всем, что Квинкций не уклоняется от защиты, и снять всякое подозрение со стороны – относительно своего собственного поведения и честного имени своего клиента, – Алфен приглашает многих лиц, пользующихся безукоризненной репутацией, и делает в присутствии этого человека следующее заявление: «Будучи другом обеих сторон, я первым делом прошу тебя, Секст, не принимать относительно отсутствующего П. Квинкция без нужды столь суровой меры; если же ты настаиваешь на своих крайне недружелюбных и злобных предложениях, то я готов, по чести и совести, доказать, что он не состоит твоим должником и согласен явиться в суд, в какой бы форме ты ни возбудил против него преследование». 67. Многие достойные уважения лица скрепили эти условия своими печатями, и сомнения в их предложении быть не может. Все оставалось по-старому – имения не описали, запрещения на него не наложили, только Алфен дал Невию слово, что Квинкций явится в суд. Квинкций явился. Благодаря каверзам противной стороны, дело тянулось в спорах целые два года, пока, наконец, нашли средства отступить от общепринятых правил и сосредоточить весь процесс в этой небывалой спонсии.

68. Скажи же мне, Г. Аквилий, забыл ли Алфен исполнить хоть одну из своих обязанностей как доверенный? Какие основания может привести противная сторона, отказываясь признать тот факт, что П. Квинкций заочно имел на суде защитника? – Или, быть может, Гортенсий – он сказал это недавно, и о том же без умолку кричит Невий – сошлется на то, что в те времена и в правление тех людей[28]28
  Марианцев, которые хозяйничали в Риме, пока Сулла воевал с Митридатом, от 87 до осени 83 г. – Опять щекотливый пункт.


[Закрыть] борьба с Алфеном была не по силам Невию?.. Если бы я и согласился с этим, и тогда они, мне думается, не станут отрицать, что защитником П. Квинкция был не никто, а живой человек, хотя и в ущерб правосудию влиятельный; мне же, чтобы разбить их, достаточно того, что у него был доверенный, с кем можно было иметь дело. А раз он защищает своего доверителя по законам перед трибуналом магистратов, то дальнейший вопрос о том, что это за лицо в прочих отношениях, уже к делу не относится.

69. «Это так, – говоришь ты, – но он принадлежал к той партии». Да разве могло быть иначе? Ведь он вырос у тебя в доме, ведь ты сам с малых лет внушал ему не сочувствовать аристократу, даже если бы он выступал гладиатором на арене[29]29
  Чтобы выставить своего противника человеком политически неблагонадежным, Невий утверждал, что он был марианцем, умалчивая о том, что он сам также принадлежал к партии Мария тогда, когда она была в силе, и изменил ей лишь после ее падения. Цицерон здесь беспощадно и с большим сарказмом обличает его лицемерие. Последняя фраза содержит намек на особого рода спорт, которому предавались изредка знатные молодые люди: они добровольно выступали на арене и вступали в бой на живот и смерть с заправскими гладиаторами. Понятно, что такие смелые дилетанты возбуждали много интереса и симпатии; но Невий, по Цицерону, был такой закоренелый демократ, что даже на арене аристократ не встречал с его стороны сочувствия, – причем полезно будет вспомнить, что публика очень усердно и страстно выражала свое сочувствие тому или другому из сражающихся гладиаторов.


[Закрыть]. Твои всегдашние заветные желания сходились с желаниями Алфена; как же после этого условия для борьбы не были для вас обоих равные? Ты говоришь: «Он был приятелем Брута, потому-то тот и вступился за него». А у тебя приятелем пристрастный судья, Бурриен, и вообще все, кто в те времена могли сделать путем насилия и преступлений весьма многое и поэтому не стесняясь делали что могли. Или ты, быть может, желал победы тем, которые горячо стараются сегодня о твоей победе? Попробуй-ка сказать это, хотя бы только на' ухо тем самым лицам, которые защищают тебя. XXII. 70. Я не хочу воскрешать в памяти то, что, на мой взгляд, следует предать вечному и полному забвению. Скажу одно: если Алфен и имел силу, как приверженец известной политической партии, все же Невий был гораздо сильнее его; если Алфен, надеясь на свое влияние, и требовал чего-либо несправедливого, то еще несправедливее было то, чего требовал и достигал Невий. Между вами, по моему мнению, не было разницы в партийном усердии; ты без труда одержал над ним победу, благодаря своему уму, краснобайству и изворотливости. Не говорю об остальном, достаточно будет напомнить, что Алфен погиб с теми и за тех, кого любил; ты же, убедившись, что твоим друзьям не быть победителями, сделал победителей своими друзьями.

71. Если ты считал тогда не под силу для себя бороться с Алфеном потому только, что он мог найти себе хоть какую-нибудь поддержку для борьбы с тобою, что нашелся хоть один магистрат, у которого он рассчитывал встретить беспристрастное отношение к делу, – что же должен делать теперь Квинкций, который до сих пор еще не нашел справедливого судьи, не добился правильного суда над собою, не получил справедливых условий, справедливой спонсии, справедливых требований… да что я говорю о справедливости! не получил даже таких, которые бы хоть понаслышке были известны нам до сих пор. Мы хотим вести процесс о деньгах. – «Нельзя». – Но из-за этого и возникло дело. – «Это меня не касается, ты должен судиться в таком деле, от исхода которого будет зависеть твоя гражданская честь». – Так обвиняй же нас, раз это необходимо. – «Нет, – говорит он, – скажите речь первыми, по новому порядку». – Нечего делать, я буду говорить. – «Позволь, сначала я назначу вам на произнесение речи столько времени, сколько хочу. Сам судья будет связан по рукам и ногам». – Что же дальше? – 72. «Ты ищи адвоката, преданного своему делу, как то было прежде, адвоката, который не обратил бы внимания на мое блестящее положение и влияние, каким я пользуюсь; меня защищает Л. Филипп, великий оратор, высоко почитаемая за свою мудрость и свой сан личность; за меня говорит Гортенсий, выдающийся ум, именитый и всеми уважаемый человек; со мной явятся люди знатные и влиятельные, которые соберутся в таком числе, что испугают не только П. Квинкция, защищающего самое дорогое для него, но и человека, находящегося вне всякой опасности». 73. Вот где неравная борьба, не чета той, которую ты вел с Алфеном; ты ведь не оставил Квинкцию даже места, где бы он мог стоять. – Поэтому ты должен или доказать, что Алфен не называл себя доверенным, что он не срывал объявлений о продаже, что он уклонился от суда, или – согласившись, что все это было, – признать, что ты никогда не мог владеть[30]30
  По традиции non possedisse, что невозможно; это было темой третьей части, а во второй Цицерон обязался доказать Naevium possidere non potuisse. Так и пишу я в нашем месте, допуская после concedas маленький пробел, который можно восполнить приблизительно следующим образом: Quid, quod ne possedisti quidem? – Для читающих речь в подлиннике двусмысленность слов ex edicto представляет некоторое затруднение; во фразе ex edicto possidere non potuisse (II часть) эти слова имеют значение «статьи эдикта не давали тебе права вступить во владение»; во фразе ex edicto non possedisse (III часть) – «вступив во владение, ты вел себя не так, как это предписано в эдикте». Чтобы избегнуть этой двусмысленности, я в первой фразе перевожу ex edicto через «в силу, на основании эдикта»; во второй через «сообразно с эдиктом», там же, где двусмысленности быть не может, а равно и там, где требуются оба смысла, – через «по эдикту».


[Закрыть] имением П. Квинкция в силу преторского эдикта[31]31
  В этой второй части Цицерон доказывает, что условия, под которыми эдикт разрешает missionem in bona, не были налицо. С этой целью он читает соответствующее место эдикта; из четырех перечисленных в нем условий только два по своему характеру могут служить опорой Невию: qui fraudationis causa latitarit и qui absens judicio defensus non fuerit (§ 60). О первом Цицерон говорит только вскользь, о втором подробнее, доказывая, что Квинкций был защищаем своевременно (§§ 60–61), подобающим образом (§ 61) и вполне призванным к этому человеком (§ 62). Затем он опровергает два положения Невия, доказывающие будто бы недостаточность или фиктивность защиты: 1) Алфен отказался внести satisdatio judicatum solvi (§§ 63–68) и 2) Алфен был марианцем, что делало борьбу с ним в те времена невозможной (§§ 69–70) и заключает маленькой peroratio чисто риторического характера (§§ 71–73). – Самым трудным был тут вопрос об отказе Алфена в satisdatio; – Гортенсий мог ответить прибл. следующее: так как по эдикту доверенный, защищающий своего отсутствующего доверителя, обязан внести satisdatio (что следовало доказать), то Алфен, отказывая в таковой, недостаточно защищал Квинкция; следовательно, Квинкций был indefensus. Интерцессия трибуна могла спасти Квинкция от практических последствий этого обстоятельства, но не могла изменить юридического характера недостаточности защиты – даже если бы она состоялась; на деле же трибун не отменил декрета Бурриена, а только отсрочил его действие до приезда Квинкция.


[Закрыть].

Probatio, часть III. XXIII. А что, если я докажу, что ты даже не владел имуществом П. Квинкция сообразно с эдиктом? Скажи, на милость, раз ты владел им по эдикту, отчего ты не продал его, отчего не явились прочие поручители и кредиторы? Разве Квинкций не был никому должен? – Был, и был должен многим, так как брат его, Гай, оставил после себя довольно значительные долги. – В чем же дело? – А в том, что хотя это были люди совершенно чужие для Квинкция, хотя они действительно были его кредиторами, тем не менее никто из них не дошел до такой низости, чтобы позволить себе запятнать его честное имя в его отсутствии. 74. Выискался лишь один – его родственник, товарищ и друг, С. Невий, который, будучи сам должником товариществу, вступил с ним в жестокую борьбу, чтобы, ошеломив своего родственника и сбив его с ног, лишить его не только честно нажитого имущества, но даже права глядеть на общий всем свет дня, как будто за преступление его ждала особая награда! Где же были остальные кредиторы? Да где же они теперь? Кто из них заявляет, что Квинкций обманным образом скрылся от суда? Кто станет отрицать, что его защищали заочно? – Никто. 75. Напротив, все, с кем он имел или имеет денежные дела, – все они налицо и защищают его; они стараются, чтобы его много раз испытанная честность не пострадала от низости С. Невия. В такого рода спонсии следовало бы выставить свидетелей, которые говорили бы: «мне он назначил срок для разбирательства и сам не явился», «меня он обманул», «у меня он выпросил отсрочку для уплаты долга, от которого сначала отрекался», «я не мог преследовать его судом», «от меня он скрылся, не оставив доверенного». Ничего подобного мы не слышим… Ты говоришь, что представишь и таких свидетелей? Пускай они дадут свои показания, тогда мы узнаем всю правду. Пусть только помнят они одно: их показания будут иметь силу тогда лишь, когда будут основаны на правде; если же они не обратят на нее внимания, то все поймут, что авторитет свидетеля может содействовать не торжеству лжи, а лишь победе правды.

XXIV. 76. Я прошу ответить мне на следующие два вопроса: во-первых, почему Невий не довел начатого им дела до конца, т. е. почему он не продал имения, доставшегося ему в силу преторского эдикта; во-вторых, почему из всей массы прочих кредиторов никто не последовал его примеру, – чтобы заставить его сознаться, что никто из них не был так легкомыслен, как он, и что он не мог довести до конца, увенчать начатое им грязное дело. А что, если ты сам, С. Невий, дал доказательство, что имение П. Квинкция не находилось в твоем владении сообразно с эдиктом претора?.. Мне кажется, твое свидетельство, имеющее мало цены в чужом для тебя деле, – в твоем собственном должно иметь огромное значение, так как оно говорит против тебя. Ты купил с аукциона имение С. Алфена, когда диктатор Л. Сулла назначил его к продаже, и участником в этой покупке назвал Квинкция[32]32
  Надеемся, к чести Квинкция, что такое некрасивое обогащение товарищества на счет наследников его друга Алфена, павшего жертвой проскрипции, состоялось без его ведома. А впрочем, этот пункт вполне убедителен; по римскому праву с конкурсом одного socius’a сама societas считается ipso jure расторгнутой.


[Закрыть] – этим сказано все. Неужели ты мог войти в добровольное товарищество с человеком, якобы обманувшим тебя в качестве наследственного, так сказать, товарища, и собственным признанием объявить состоятельным человеком того, кого ты считал лишенным доброго имени и всего состояния?..

77. Клянусь, не надеялся я сперва, Г. Аквилий, на свои силы, не рассчитывал, что буду в состоянии стойко вести защиту этого дела. Я думал: против меня станет говорить Гортенсий, меня будет внимательно слушать Филипп, – я не раз от страха собьюсь с толку… Я говорил зятю П. Квинкция, присутствующему здесь Кв. Росцию[33]33
  Это – тот самый актер Q. Roscius, за которого Цицерон произнес третью речь.


[Закрыть], в ответ на его убедительные просьбы принять на себя защиту его родственника, что мне в высшей степени трудно не только довести до конца защиту в таком сложном процессе против столь замечательных ораторов, но вообще попытаться сказать хоть одно слово. Но он неотступно просил меня, и я сказал ему, пользуясь правом дружбы без стеснения, что, по моему мнению, только человек с медным лбом может, например, в его присутствии сделать попытку показать свои мимические способности; если же кто еще имеет смелость выступить его соперником, то он губит себя в глазах публики даже тогда, если он раньше считался знающим свое дело и изящным актером. «Так-то, – сказал я, – боюсь и я, как бы того же не случилось и со мной, если я выступлю против столь искусного оратора».

XXV. 78. Тогда Росций стал приводить множество доводов, чтобы ободрить меня; впрочем, если бы он и не говорил ничего, он своей молчаливой готовностью и желанием помочь родственнику растрогал бы хоть кого. (Действительно, кто вспоминает, что за блестящий художник Росций, тому кажется, что он один достоин выступать перед зрителями; но кто, с другой стороны, представляет себе, какой он прекрасный человек, тот приходит к убеждению, что именно ему менее всех других следовало бы выступать перед ними[34]34
  Читатель понял, конечно, что мимическое искусство не пользовалось в Риме уважением; Цицерон и в этом отношении был выше предрассудков своего времени.


[Закрыть].) Между прочим он сказал мне следующее: «А что, если процесс, который ты должен вести, ставит к тебе такого рода требование: ты должен доказать, что никто не может пройти в два, самое большое в три дня семьсот миль[35]35
  Римская миля (mille passuum) – приблизительно полторы версты.


[Закрыть]; сумел бы ты без страха выступить против Гортенсия?» – 79. «Конечно, – отвечал я, – но разве это относится к делу?» – «Разумеется, это весьма важное обстоятельство в процессе». – «Каким образом?» Тогда он рассказал мне о такого рода происшествии, и вместе с тем о таком поступке С. Невия, который в достаточной степени говорил бы за себя, если бы даже других не было. Прошу тебя, Г. Аквилий, и вас, заседатели, внимательней отнестись к моим словам: тогда, надеюсь, и вы поймете, что с самого начала на их стороне борцами являлись алчность и бесстыдство, на нашей – оказывали посильное сопротивление правота и скромность. – Итак, ты требуешь, чтобы на основании эдикта тебе позволили наложить запрещение на имущество моего клиента. В какой это было день? Я желаю, чтобы ты лично назвал его, Невий, я желаю, чтобы ты сам своими собственными словами изобличил себя в неслыханном поступке. Назови мне день, Невий. – «Это было за пять дней до високосных календ. 20 фев. 83 г.». – Прекрасно. Далеко ли отсюда до вашего галльского поместья? Не угодно ли отвечать, Невий? – «Семьсот миль». – Отлично. В какой день Квинкция выселили из имения? Соблаговолишь ли ты ответить нам и на этот вопрос? Что же ты молчишь? Еще раз прошу тебя назвать день!.. Тебе стыдно говорить. Понимаю. Только стыд твой – поздний и бесполезный. Итак, Г. Аквилий, моего клиента выгнали из поместья накануне високосных[36]36
  Чтобы уравнять официальный лунный год республиканского календаря (в 355 дней) с солнечным, римляне через каждые 2 года после 23 февраля вставляли попеременно 22 или 23 дня, которые вместе с остальными 5 днями февраля образовали т. н. mensis intercalaris.


[Закрыть] календ. 23 фев. В два дня или – если предположить, что нарочный пустился в путь тотчас после постановления приговора, – в не совсем три дня отмахали семьсот миль! 80. Вот невероятный случай! Вот невиданная алчность! Вот поистине соколий перелет! Слуги и холопы С. Невия через два дня по выезде из Рима успевают перевалить Альпы и приехать в область себагинов![37]37
  Галльское племя, жившее близ Лиона.


[Закрыть] Позавидуешь человеку, у которого такие посланцы, или, лучше сказать, пегасы!