Текст книги "Ноусфера"

Отследив взгляд Цветика, я посмотрел на поднос. Между стаканом с кефиром и микроскопической упаковкой фруктового джема затаился черный браслет, состоящий из нескольких плоских прямоугольников разной длины. Я взял его в руки и поднес к глазам, чтобы как следует рассмотреть.

– Этот, значит, мой? – удостоверился я. – А почему он выглядит по-другому? На моем больше сегментов, чем на твоем!

– Когда мне в конце года премию дадут, я себе тоже мультипроцессор докуплю и визуализатор пятого поколения. Или мой Дениска мне на день рождения подарок сделает. Нет, лучше на День святого Валентина! Мне бы очень понравился такой подарок на День святого Валентина! Очень!

Последние фразы Света произнесла в пространство – настолько отчетливо, что мне почудилось, будто она общается с невидимкой.

– Так, ладно, – потратив четверть минуты на решение дилеммы – комм или гречка, – я сделал выбор и застегнул на запястье браслет. – Теперь что?.. Ой!.. Это что за иллюзион такой?

Пространство вокруг меня преобразилось. Каждая поверхность и каждый предмет в помещении обзавелись похожей на водяные знаки полупрозрачной пиктограммой. Еще целая куча пиктограмм рассеялись вокруг меня незримой сферой подобно созвездиям на небосводе. Некоторые я опознал без труда: антикварного вида телефон, старинный же блокнот в деревянной обложке на тесемочках, массивный хронометр. Серп и молот, должно быть, символизировал рабочую деятельность, книга – библиотеку, а каталожный шкаф – хранилище документации. Миниатюрную голую бабу я не стал долго рассматривать на случай, если Света видит то же, что и я, а остальные пиктограммы (большей частью символы и иероглифы) пока не говорили мне ничего, что помогло бы их опознать.

Потянувшись наугад к одной из летучих картинок, я одновременно приманил ее к себе: полупрозрачная пачка «франклинов», только что парившая под потолком, послушно приблизилась и возникла прямо перед моим взором – так, чтобы до нее можно было дотянуться. Что я сразу и сделал. На месте пиктограммы развернулся экран с кучей текстовых и цифровых строчек, которые не сообщали мне ничего ровным счетом. Интуитивно понятной оказалась разве что жирная цифра в левом верхнем углу экрана – видимо, это состояние моего счета. Не без трепета насчитав в ней восемь цифр, я приободрился: последние 60 лет я, по крайней мере, не бездельничал. Впрочем, радоваться было преждевременно: я понятия не имел о том, в какой валюте указана сумма и какая у нынешних денег покупательная способность.

– Света, а как назад-то это убрать? – попросил я о помощи девушку, застывшую надо мной в позе классной руководительницы – со скрещенными на груди руками и поджатыми губками.

– Смахни, и все.

Махнув на экран тыльной стороной ладони, я отогнал видение, счет свернулся в пачку банкнот и вновь упокоился под потолком. Я собрался было притянуть следующую пиктограмму, но вместо этого обратился к Цветику:

– А как это вообще работает?

– Что?

– Да вот весь этот «Виндоуз»! Откуда картинки в воздухе берутся?

– Картинки берутся не в воздухе, а в электромагнитном поле, – объяснила Цветик. – Графеновые панели на стенах видишь? Они формируют визуальное поле и взаимодействуют с твоим коммом.

– То есть информация в панелях содержится? А комм ее извлекает?

– Комм управляет средой, а панели обеспечивают визуализацию.

– А информация где содержится – в комме или в панелях?

– Да нигде она не содержится! – Цветик потеряла терпение. – Панели создают среду, комм ей управляет. Что тут непонятного?

– Непонятно, где содержится информация. Ты не злись, просто объясни по-человечески. Как информация может быть «нигде»?

– Ну а как воздух может быть где-то? Он же везде, правильно? Вот так и информация. Это же элементарно!

Чтобы не выглядеть в глазах Цветика умственно отсталым, я сделал вид, что все понял.

– Ладно, значит, панели визуализируют среду. А вот что будет, если я выйду из помещения или окажусь там, где не будет панелей?

– Панели есть везде, где живут люди, – засмеялась девушка. – На улицах, на площадях, в зданиях. А вот если ты на сафари отправишься или в лес за грибами пойдешь, тогда, конечно, линзы надевать надо. Вон они, рядом с джемом.

Я извлек из миниатюрной круглой коробочки пару линз. На вид – линзы как линзы, ничего особенного. Впрочем, нет, особенность есть, да только заключается совсем в другом! Всю жизнь я носил очки или линзы, а теперь хорошо вижу собственными глазами!

– Старики еще очки по привычке носят, – известила медсестра. – Очки, по-моему, уже не продаются, но идут в комплекте с пенсионным пакетом.

Я посмеялся вместе с Цветиком над стариками, однако улыбка моя быстро угасла: вспомнив о своем возрасте, я отчетливо понял, что камешек был в мой огород.

– Что, разве я так плохо выгляжу?

– Нормально для своего возраста, – признала Цветик. – Но я тебе все равно не дам. Я сексом только с ровесниками занимаюсь. К тому же ты не в моем вкусе.

– Ух, надо же, – изумился я. – Ты так свободно говоришь о сексе?

– А что тут такого? Это же естественно.

С этим сложно было не согласиться. Хотя в эпоху, которую я отчетливо помнил, публичные разговоры о сексе были табуированы, а частные по той же причине сопровождались в лучшем случае стыдом, в худшем – налетом пошлости.

– А тебя часто домогаются? – поинтересовался я самым миролюбивым тоном, чтобы ненароком не вызвать в медсестре гнев или обиду.

– Нет, конечно же, я ведь не дура! – округлила глаза Цветик. – У меня на светофоре по умолчанию желтый цвет стоит. А таких, как ты, я сразу красным помечаю.

Теперь я обратил внимание на пиктограммы, призрачными мотыльками окружившие Цветика. Их было всего несколько, и большинство явно не интерактивные. По крайней мере, для меня. Ярче всех мерцал семафор агрессивно красного цвета.

– А зеленый ты когда-нибудь включаешь?

– Ну разумеется. Для Дениски он всегда зеленый. Ну и для Павлика иногда. Или, если какой-нибудь симпатичный парнишка где-нибудь встретится, я тоже его отмаркирую: вдруг я ему тоже понравилась?

Описать нахлынувшие на меня в этот момент чувства не хватит языковых инструментов. Вот почему такая несправедливость: чтобы оказаться в раю нормальных половых отношений, нужно было обязательно состариться и загреметь в больницу с нейроколлапсом? Это все равно что выиграть в лотерею миллион долларов и одновременно заболеть бубонной чумой!

Стараясь себя хоть чем-то утешить, я подманил с виртуальных небес свой личный семафор. Все было настолько интуитивно понятно, что с наводкой пиктограммы на Цветика и сменой цветов я справился за минуту.

– Ну и зачем? – заулыбалась девушка. – Я ведь все равно тебе не дам.

– А если я тебе новый комм куплю? С визуализатором этого самого поколения, которое там чего-то. Типа ко дню святого Валентина, м-м?

– Дурак, – Света покраснела.

Приосанившись, она демонстративно от меня отвернулась и зашагала по направлению к выходу.

Действительно дурак. Причем, как водится, старый. Седина в бороду – спермотоксикоз в гормональный фон. Чего я глуплю? Я уж, наверное, лет двадцать как на пенсии, таскаюсь по музеям и выставкам, а в постели меня греют разве что кошки.

Кстати, о кошках. Надо бы позвонить жене. Только сначала стоит привести себя в презентабельный вид.

Ткнув в миниатюрную иконку, мерцавшую на моем безыдейном одеянии, я получил в награду очередной экран, на котором можно было выбрать стиль верхней одежды. Чувствуя себя девчонкой, которая наряжает бумажных кукол в платьица, вырезанные из журнальных страниц, я промотал длинную галерею немыслимых костюмов и остановился на старой доброй джинсе. Да, так-то лучше. Придирчиво оглядев себя с головы до ног, я обнаружил себя одетым в джинсовые брюки и джинсовую же рубаху. Мягкие кедики (в моем детстве такие назывались чешками) оставались кедиками на ощупь, зато с виду преобразились в замшевые сапожки с острыми мысками и на подбитых подковками каблуках. Немного по-ковбойски, конечно, но на первое время сойдет. В таком виде хоть не стыдно на люди показаться.

Я обшарил потолок глазами в поисках телефонного аппарата. Наверное, я слишком активно вращал глазами, потому что пиктограммы принялись плясать и перепрыгивать с места на место, пытаясь определить для себя наилучшее расположение. Я попытался унять автонастройку жестикуляцией, но ожидаемо потерпел поражение: часть пиктограмм сложилась в виртуальный сундук, а некоторые настолько увеличились в размерах, что загородили нормальный обзор. «Телефон!!!» – заорал я в надежде на чудо. Подчинившись моему голосу, телефон выскочил из цифровой помойки, явив собой узнаваемый облик винтажного гаджета.

Притянув к себе и развернув пиктограмму телефонного аппарата, я принялся изучать открывшееся меню. Контакты оказались поделены на несколько групп, каждая из которых обозначалась специальным титром или картинкой. На первом месте ожидаемо маячил домик с трубой, каким его изображают на рисунках дети пятилетнего возраста. Из печной трубы валил сизый дымок. Ради интереса я принюхался, но меня ждало разочарование: симулировать запахи операционная система не научилась. А жаль.

– Жена! – наученный горьким опытом обращения с интерфейсом, я решил почаще пользоваться голосовыми командами.

В окошке домика замигал свет, дым из трубы сделался черным, после чего избушка надулась и выплюнула наружу два женских портрета. Над первым значилось «ЖЕНА 1.0/3.0», над вторым – «ЖЕНА 2.4». Вторая женщина была мне незнакома.

Ага, догадался я. Скорее всего, я был женат трижды – развелся с Юлькой, женился на этой зеленоглазой, а потом снова вернулся к Юльке. Ну что ж, зеленоглазую оставим на потом. Эту я хотя бы знаю и помню.

– Юля! – приказал я интерфейсу, и первый портрет развернулся передо мной в огромный экран.

Женщина, представшая моим глазам, полулежала в глубоком кресле, похожем на стоматологическое. Лицо ее было замазано толстым слоем крема землистого оттенка, глаза закрыты. Полуголое тело массировали чьи-то сильные руки. Обладатель рук маячил за кадром. Наверное, оно и к лучшему: я с удивлением для себя почувствовал укол ревности.

– Юля, – негромко позвал я.

Женщина открыла глаза и неприязненно глянула в мою сторону.

– А, это ты, – она вновь откинулась на уютный с виду подголовник. – Чего хотел?

– Поговорить, – растерялся я.

– Говори.

– Юля, я… это самое… – я вдруг с ужасом понял, что понятия не имею, что мне нужно сказать этой женщине и чего она ждет от меня. – Ну я тут, значит, в больнице… Юля!

– Я помню, как меня зовут. Слава богу, нейроколлапс не у меня.

– Так ты знаешь?

Жена засопела, не удостоив меня ответом. Чужие руки тем временем перестали массировать Юлино тело и принялись смывать маску влажными тампонами. Под маской обнаружилось молодое красивое лицо. Боже, она почти не изменилась! Я почувствовал, что влюбляюсь заново.

– Юля, ты такая красивая! – бросил я ей от чистого сердца.

– Потаскухам своим рассказывай, – ответила супруга почти без эмоций. – Говори прямо: чего хочешь?

– Тебя, – я не знал, о чем попросить жену, но в том, что сама она мне нужна, нисколечко не сомневался.

– А медсестру полчаса назад кто хотел?

Я осекся, чувствуя себя так, будто меня пнули под дых.

– Кто тебе рассказал? Тебе Цветик нажаловалась?

– Девяносто лет – ума нет, – отреагировала жена. – На кой мне сдались твои цветики-кошечки-рыбки. Сам разбирайся со своим зоопарком.

Жена подняла ладонь, явно вознамерившись смахнуть экран и прервать наш разговор.

– Постой-постой, Юленька! – возопил я. – Не бросай меня так! Ты же видишь, в каком я состоянии!

– А ты, когда меня бросал, много думал о моем состоянии? – сварливо переспросила жена. – Когда по бабам своим шастал, много ты обо мне думал?

– Я ничего не помню, Юля, пойми же ты!

– Очень удобно устроился, – парировала жена. – Как по бабам шастать – так он в здравом уме и твердой памяти. А как память отшибло – так Юля ему сразу понадобилась. Ты паразит, понял? Кровосос. Всю душу из меня высосал. Видеть тебя больше не могу.

– Ну прости, прости, – залопотал я, донельзя огорченный. – Если я в чем-то перед тобой виноват, я готов это признать и покаяться. Просто я ничего не помню. Как наш Андрюшка? Как наш сладкий канапапундель?

– Наш сладкий канапапундель заведует университетской кафедрой, – отозвалась жена. – Под его руководством сейчас три докторские диссертации пишутся. Защита пройдет – поедет с внуками загорать на Аляску.

– Загорать? На Аляску? Ладно, не суть. Он знает, где я?

– Понятия не имею. Вы же с ним двадцать лет как не разговариваете.

– Двадцать лет!!! – заорал я. – Как так?!!

– Себя спрашивай. Ты же ему на дверь тогда указал. Вот и пожинай плоды.

– Юля, подожди… Это все чертовски неправильно. Я ничего не помню. Я… я должен сообщить тебе очень плохую весть, – порывшись в рукаве, я нашел последний, самый действенный аргумент: – Юля, я скоро помру.

Юля вздохнула, приподняв брови, и ничего не ответила.

Последний раз я плакал в далеком детстве и забыл, как это делается. Но где-то за броней лицевых костей вдруг засвербело так сильно, что я понял: еще немного, и я разрыдаюсь.

– Ты не можешь быть такой жестокой! – взмолился я. – Мне очень нужна твоя поддержка. Мне сейчас даже обратиться не к кому, понимаешь? Что мне сейчас делать, посоветуй!

– Составь завещание, – ответила жена и махнула рукой, дав отбой связи.

***

Не знаю, сколько времени прошло, пока я сидел на больничной койке, раскачиваясь в кататоническом ступоре и раз за разом прокручивая про себя разговор с Юлей. Мне показалось, часы, но, быть может, это были только минуты. Надевать сорванный в досаде браслет, чтобы бросить взгляд на хронометр, мне не хотелось. Впрочем, за фальшивым окном уже сгустились сумерки, и оставалось надеяться, что виртуальная действительность на стенном экране синхронизирована с реальным временем.

В палату ко мне все это время не заходили. Может быть, все меня бросили? И никому до меня теперь нет никакого дела? И даже если я прямо сейчас разбегусь и ударюсь головой о стену, никто мне не помешает?

Хотя нет, последнее вряд ли. Наверняка кто-то притащится, едва я встану наизготовку и открою рот, чтобы произнести заветное «На старт, внимание, марш». Даже проверять смысла нет. Я уже догадался, откуда Юлька узнала про медсестру, а Цветик – про все остальное.

«Ноусфера», – сказал доктор Хартли. Вот оно! Похоже, это то самое, о чем мы говорили с Серегой, аккурат прежде чем… Серега! Вот кто мне нужен! Вот кто мне все объяснит и наверняка подставит руку, локоть, плечо, или что там в этих случаях подставляют. На крайний случай сойдет и жилетка. Мне сейчас все равно, лишь бы меня кто-то выслушал и по возможности ответил на мои вопросы по порядку и без претензий, на которые я не в силах ответить.

Нацепив браслет на руку, я сориентировался в «звездной сфере» (так я для себя обозначил скопище пиктограмм и менюшек), выбрал телефонный аппарат и в открывшемся экране подтянул к себе папку «Друзья».

«А ведь я быстро все схватываю», – пришла в голову самодовольная мысль, когда запланированные действия удались с первого раза. Впрочем, это может быть не смекалкой, а тактильной памятью, которую не затронула амнезия. Надо будет уточнить у доктора.

– Серега! – позвал я.

Серег, разумеется, набралось не меньше десятка, причем большинство были мне не знакомы. На одних пиктограммах красовались портреты, на других я обнаружил себя самого – то удящим рыбу, то чокающимся стопкой, то просто в обнимку с каким-нибудь очередным Серегой, в одном случае даже голым. Нет, так дело не пойдет.

– Лебединский!

Хитрая блондинистая рожа, представшая моему взору, на этот раз не оставляла сомнений: он, старый бандит! Я ткнул Серого пальцем в нос, и харя приятеля разверзлась экраном.

Зрелище, открывшееся моему вниманию, было не из приятных: пожилой и обрюзгший мужик с красной лысиной восседал на унитазе, вчитываясь в невидимый мне текст и шевеля при этом толстыми губами. Я уж было подумал, что ошибся номером (если это словосочетание сколько-нибудь применимо к такой форме контакта), но вовремя понял, что этот грузный мужик и есть мой Серега. Просто немало потрепанный жизнью, состарившийся и неопрятный.

– Кто здесь? – недовольно пробасил абонент. – Посрать не дадут. Ох, мамочки родные! Ты-то откуда нарисовался?

Судя по лицу, Серега был мне рад не больше, чем дорогая супруга. Лоб его сморщился, губы недовольно поджались, а глаза смотрели прохладно, как если бы нас не связывали давние дружеские отношения.

– Серега, это же я!

– Да уж вижу. Чего тебе?

– Беда у меня стряслась. Да просто жопа, если честно. Не знаю даже, с чего начать.

Серый вздохнул.

– Ну выкладывай основное. Что там у тебя за жопа, чья она и насколько пригодна для пенетрации.

Я невольно улыбнулся, заметив про себя, что внутри неприятного старикашки, оседлавшего унитаз, спрятался хорошо знакомый мне человек.

– Серега, у меня тут нейроколлапс случился. Я в больнице. Доктор говорит, что жить мне, похоже, осталось с неделю или около того. Ни хрена не помню вообще. Последнее, что помню, – это то, как мы с тобой в 2013-м задумывали бизнес по научной волне. Ноосфера, понимаешь? Так что же, Серег, выходит, у нас все получилось? Мы открыли доступ к информационному полю и запатентовали изобретение?

Серега уставился на меня выцветшими глазами в крайней степени изумления. Затем вдруг хитро прищурился:

– Так ты ничего не помнишь, да? Вот прям вообще ничего?

– Говорю же, вообще ни хрена! Так что, получилось у нас?

– Ну да, в общем и целом, – проронил Серега, почесав свой массивный нос, усеянный крупными порами. Я припомнил, что почесывание лица означает попытку слукавить. – И доступ открыли, и изобретение запатентовали, да. Правда, не то чтобы мы с тобой, но да, все получилось.

– Погоди, как это не мы? Мы что – не при делах?

– Не, ну тут так сразу, в двух словах, не объяснишь. Проще в энциклопедию заглянуть, там все фарватеры по событиям выставлены. Тебе маяк, что ли, скинуть?

– Серега, ты сейчас по-японски со мной разговариваешь. Какой, на хрен, маяк? Какой фарватер? Мы что, в кругосветке? Объясни человеческим языком. А еще лучше приезжай, а то я тут один среди незнакомцев, которые мне не рады. Чувствую себя персонажем из театра теней. Ты можешь приехать?

– Приехать? Ну, наверно, могу. Я так-то не занят пока. Сижу тут в Хабаровске, некоторые вопросы решаю. Так ты, значит, ничего не помнишь, да? – зачем-то переспросил он снова. – Ну и хорошо, тогда сиди на жопе, не дергайся, а я через пару–тройку часов подгребу. Тебе повезло, что я в России сейчас. Я как раз собирался в Австралию лететь по некоторым делишкам, ну да ладно. Щас билет закажу.

Серый смахнул связь, и я вновь обнаружил себя в одиночестве. Рассеянная в помещении белизна казалась мне физически ощутимой и шершавила кожу. Стены палаты давили, а воздух, кондиционированный и ароматизированный, представлялся мне спертым. Я понял, что если прямо сейчас не выберусь на улицу, хотя бы в прогулочный дворик, то окончательно съеду с катушек.

– Я гулять, – объявил я во всеуслышание тоном, не терпящим возражений. – Слышите, эй, кто там на шхуне? Гулять я.

Поднявшись с койки, я направился к выходу из палаты, твердо про себя решив, что если кто-нибудь попытается встать у меня на пути, то ему несдобровать!

***

Путь наружу мне никто преградить не отважился. По дороге мне не встретилось ни единой живой души, если не считать старичка с мочесборником, явно уже шагнувшего одной ногой в могилу. Другую он волочил по коридору лечебницы, слоняясь без видимой цели. На вид старику было лет триста, взгляд его клубился туманом воспоминаний, и если дедуля что-то вокруг замечал, то определенно не меня. Зато комм услужливо подсунул моему вниманию портрет дедка с авторизованной подписью – Васильев Николай Павлович. Вероятно, стоило ткнуть на портрет – и я ознакомился бы с биографией старичка, генеалогическим древом и длинным списком заслуг. Но, поразмыслив мгновение, я решил не засорять мозг ненужной информацией. Кроме того, отвлекись я на лишние пару минут, и меня мог тут застукать кто-нибудь из персонала. А конфликтовать с кем бы то ни было мне совсем не хотелось.

Я прошагал прямиком к лифту: комм предусмотрительно развесил по стенам стрелочки-указатели, а стоило мне сделать первый поворот, повинуясь указке, он высветил на полу маршрутную линию. Двери стеклянной капсулы, полностью прозрачной за исключением пола и потолка, разъехались в стороны, едва я приблизился к ним на расстояние вытянутой руки. Привычных кнопок внутри не оказалось. Зато тут же всплыли виртуальные клавиши: комм предложил выбрать один из четырех этажей, не считая подвала. Не выявив в себе желания скататься на экскурсию в местный морг, куда, все к тому, меня и так через неделю отвезут, я выбрал нулевой этаж и спустя несколько секунд очутился на свежем воздухе: лифт одновременно был и выходом из больничного здания.

Снаружи было прохладно и все еще светло. Верхушки мачтовых сосен, собравшихся тесным семейным леском вокруг здания клиники, золотились последними лучами светила. Асфальтированная дорожка (если эту идеально ровную поверхность справедливо считать асфальтом) уводила от лифта к большой клумбе, густо засаженной цветными кустиками. Несколько дорожек расходились от клумбы в диаметрально противоположных направлениях, прячась в чаще деревьев. Комм не замедлил предложить мне на выбор три прогулочных маршрута, однако меня интересовал не променад, а выход за территорию госпиталя. Он, впрочем, был хорошо виден прямо от лифта: дорожка, на которую я ступил, прерывалась клумбой, чтобы затем возобновиться и через несколько десятков метров упереться в пустую просторную арку. Ни стен, ни ворот эта конструкция не предусматривала.

Дойдя неспешным шагом до арки, я увидел за ней широкую автотрассу, будто выжженную посередь густого соснового бора. «А неплохо тут Хартли с командой устроились! Явно не для бедняков заведение», – подумал я. Надеясь, что у меня не возникнет проблем с оплатой больничных счетов, я сделал было шаг наружу, но в этот самый момент прямо передо мной возник Хартли. Ну не то чтобы сам Хартли, но его точная копия, спроецированная графеновыми панелями, вмонтированными в стены арки.

– Марк, ты, конечно, волен поступать по своему усмотрению. Но должен тебя предупредить, что согласно положению о добровольном получении и отказе от медицинских услуг выход пациента за территорию клиники автоматически означает выписку, – провозгласила копия.

Я демонстративно поставил одну ногу на трассу и перенес туловище вперед – так, чтобы на территории больницы оставалась только пятка моей правой ноги.

– Так нормально? – спросил я, вытянув руки в сторону горла Хартли, как заправский упырь.

– Если тебе угодно дурачиться, то помешать я, конечно, не вправе, – вздохнул Хартли. – Но если ты нечаянно кувыркнешься вперед, то я уже не смогу ничего для тебя сделать. Система учета больных автоматически выпишет тебя из числа пациентов, твою палату приберут и забронируют для других больных.

– Понятно, – я вернулся в исходное положение. – А вы, значит, намерены что-то для меня сделать. И что именно?

– Все, что в моих силах, – развел руками Хартли.

– Другими словами, ничего толком. Вы ведь не можете предотвратить второй приступ?

Хартли отрицательно покачал головой.

– И память вернуть вы мне тоже не можете.

Хартли уныло кивнул.

– Ладно. Тогда я скажу, что вы в состоянии для меня сделать. Не возникайте, пожалуйста, вот так наобум. Постучитесь, позвоните, сделайте что-нибудь, чтобы не застать меня в неудобное время или в пикантной позе. Договорились?

– Марк, прости, но этого я тебе тоже гарантировать не могу, – пожаловался доктор, всем своим видом демонстрируя сожаление. – Ноусфера связывает людей напрямую. Я, конечно, могу отправлять тебе голосовые или текстовые сообщения, но в момент передачи данных я тебя буду видеть так же хорошо, как сейчас. Зато ты в любой момент можешь меня смахнуть. Это же здорово, правда?

– Не уверен. Как это работает? Почему смахнуть можно, а отказаться от вызова – нет?

– Извини, Марк, мне сейчас немного недосуг объяснять. Пускай лучше твой друг тебе все расскажет. Он уже прилетел, ему добираться сюда не более получаса.

– Вы и разговоры, значит, чужие подслушиваете? – приуныл я.

– Мы не подслушиваем, просто слышим, – терпеливо ответил Хартли. – Погуляй пока по маршруту, твой Серега тебя скоро найдет. И еще одно: обращайся ко мне, пожалуйста, на ты, ладно? А то я себя чувствую каким-то ископаемым.

– Ладно. Пошел-ка ты, Джон Викторович!

Хартли огорченно засопел, смахивая диалоговое окно.

««Выставить температурный режим?» – поинтересовался у меня костюмчик из фальшивой джинсы. Я сказал сапогам большое спасибо и выставил температуру +20 с умеренной влажностью. Теперь вечерняя прохлада освежала лишь открытые участки кожи: лицо и ладони. Одежда справлялась с автоподогревом на ура. Интересно, откуда комбинезон черпает энергию? Неужто прямо из воздуха? Надо бы узнать, из чего сделан материал и как это работает.

Почему, как, зачем? За что, наконец, мне все это? Слишком много вопросов и категорически мало ответов. Прогуливаясь по тропинкам и пиная подвернувшиеся под ноги шишки, я гнал от себя мысли о том, что нейроколлапс лишил меня прошлого и будущего и оставил в чужом настоящем, где мне все чуждо, а сам я никому толком не нужен. Присев на скамейку, я попытался отогнать хандру, позабавившись с иконками интерфейса. Дорожка и пространство вокруг скамейки были залиты приятным серебристым светом, как от полной луны, только гораздо ярче. Свечение парило в воздухе, будто не имея источника. Поскольку никаких фонарей вокруг видно не было, я отнес иллюминацию на счет вездесущих черных панелей, развешенных тут и там на стволах деревьев. Они же позволяли коммуникатору обеспечить меня компанией объемных цветастых иконок и плоских невыразительных пиктограмм.

Для начала я решил поиграть с программой примерки одежды. Пролистывая список стилей и вариантов, я то и дело надевал на себя различные варианты костюмов, чувствуя себя девчонкой, наряжающей бумажных кукол в платьица, вырезанные из журнальных страниц. Прервался я лишь тогда, когда обратил внимание, что под каждым одеянием указаны цифры, и стоит мне переодеться в новое платье, как пачка банкнот над моей головой боязливо вздрагивает.

Несмотря на дарованный комбинезоном микроклимат, я поежился: не хватало еще растратить свои «гробовые» на детские забавы. Впрочем, я не удержался от последней импульсной покупки и приобрел себе наружность «ангела ада»: косуха в заклепках и лейблах, кожаные штаны, сапоги-казаки с литыми металлическими мысками. Приглядевшись к сапогам, я с неудовольствием понял, что для разработки дизайна за основу были взяты те же ковбойские, что я только что «снял». Халтурят нынешние модельеры, чего уж тут.

– Эй, Оззи, ты на старости лет в неформалы решил податься? – окликнул меня голос, в котором, несмотря на стариковский тембр, прорезывались знакомые молодецкие нотки. – Ну пойдем в местный гаштет, слопаем пару летучих мышей.

Вскочив с лавочки, я подался навстречу посетителю. Серега даже выставил ладони вперед, чтобы я не налетел на него и не помял костюмчик. Выглядел он солидно: твидовый пиджак песочного цвета, хорошо скроенные синие брюки, голубая рубашка из твила и замшевые туфли на старомодных деревянных каблуках. Неуклюжего и неприятного толстяка, пару часов назад сидевшего на унитазе, выдавал разве что безумного цвета галстук-бабочка – желтый в синюю крапинку. Я невольно потянулся к бабочке, чтобы ее потрогать, хотя уже знал без всяких сомнений, что наткнусь на эластичную ткань универсального комбинезона.

– Наномакинтош, твою наномать, – усмехнулся Серега, заключив меня в объятья. – Ну, ну, перестань, ты чего, братишка?

Я повис на Сереге, прижимаясь к его жирному туловищу так, как младенец льнет к материнской груди. Из моей грудной клетки рвались всхлипы и стоны. Вся моя сегодняшняя самоуверенность обернулась бравадой, за которой скрывался дикий страх – за себя, за мир, в котором я оказался, за свое сомнительное и шаткое место в этой незнакомой и необычной реальности. И единственным человеком, на которого я в нем мог положиться, оказался Серега. Хотя, помнится, я никогда не числил его в списке близких друзей.

– Спасибо, что ты меня не бросил, – выдавил я из себя, стараясь, чтобы голос мой не прозвучал слезливо и жалко.

– Да ладно, чего уж там, – застеснялся приятель. – Плюнь ты на нее. Все бабы суки.

– Ты видел, да? Видел, как она меня?

– Ну да, в самолете просмотрел быстренько. Юлька, конечно, погорячилась. Хотя и ты сам чудить начал, чего уж тут! Изнасиловать медсестру – это ты с места в карьер, конечно, рванул.

– Что за глупость? Я ее не насиловал и даже не собирался!

– Э нет, дружище, еще как собирался. Времена-то нынче другие: хоть с козами трахайся, никто тебе слова дурного не скажет. Но только если есть квалифицированное согласие! – Серега значительно воздел к потемневшему небу крючковатый указательный палец. – А без согласия ты ментальный насильник, а она невинная жертва. Ты же про себя ее уже отмандрючил, так? Только вслух не говори, братка! Я тебя и так пойму. Просто слушай меня и мотай на ус. Вот так. В общем, слово – не воробей, заруби себе на носу. Про себя думай что хочешь. Но когда вслух что-нибудь говоришь – имей в виду, что тебя слышат миллионы ушей.

– Прям-таки миллионы? – прошептал я, завороженный представившейся мне картиной. – И все смотрят на меня?

– Да на хрен ты им сдался, дурила, – махнул рукой Серый, взяв меня за локоть и увлекая по дорожке к зданию госпиталя. – Если на тебя сейчас кто и смотрит, так это регистратор больнички. Но если на тебя кто-нибудь заявление в соцзащиту накатает, тогда держись! Все твои разговоры и действия разберут на шурупы члены специальной комиссии, понял? Психологи, криминологи, соцработники, кто там еще.

– Как разберут? То есть в прошлом?

– Ну да, а ты как думал? «Все, что было когда-либо сказано, может быть однажды использовано против вас». Кодекс Миранды, статья вторая. Советую вызубрить наизусть, пока ты делов тут не натворил.

– Серега, умоляю тебя, расскажи, что тут происходит! Хотя бы в общем и целом. Во что этот мир превратили? Это все ноосфера?

– НоУсфера, Марк. Ноу – от английского know, знать. Короче, кладезь знаний. Три обезьянки наоборот: все вижу, все слышу, всем все расскажу без утайки.

– А почему не ноосфера?

– Ноосфера – понятие более общее и широкое. А тут, понимаешь, только срез этого самого информационного поля. В будущее не заглянешь, в далекое прошлое – до определенных границ. Зато в настоящем все как на ладони! Хочешь – смотри, хочешь – слушай, хочешь – используй в меру своих способностей.