Текст книги "Ноусфера"

Серега даже не заикнулся про деньги. Он лишь хотел обтяпать это дельце как можно быстрее. И обратился по верному адресу. В голове у меня моментально сложилась схема: одну из «Незабудок» я переоформляю на нас с Серегой. Фиктивный уставной капитал, спившийся бомж на должности гендиректора (к нему все вопросы), подходящий набор видов деятельности. Одновременно регистрируем компанию на Кипре и сливаем ей «Незабудку», чтобы одной ногой шагнуть через запретную полосу государственной юрисдикции. И только затем бежим в патентное бюро заявлять права на наши будущие миллионы.

– Мне главное, чтобы на патент никто не позарился, – заклинал Серега. – Сам понимаешь, где живем: если утром не обокрали – значит, вечером изнасилуют. Так что давай, шевели булками. С меня чертежи и хорошее настроение, с тебя «Гугл Майкрософт Корпорэйшн». Deal?

– Дил, дружище. Только имей в виду: если ты пропадешь в последний момент, как в тот раз, когда мы твою «биржу уродов» мутили, я тебя из-под земли достану и наделаю в тебе столько дырок, что ты сам сможешь перфокартой работать!

– Биржу талантов, дурила! – Серега заржал без тени обиды или раскаяния.

На него нельзя было злиться подолгу. Тем более не я один купился на эту идею: наш стартап тогда чуть не получил приличный транш от известного венчурного фонда. Глядя на бесшабашное выражение на лице друга, я против воли присоединился к нему в приступе хохота.

Улыбка застыла на моем лице, как гипсовая маска античных комедиантов, когда я летел домой по ночной трассе. Свет фонарей слился в серебристую полосу и парил надо мной, указывая дорогу. Мой Млечный Путь к светлому будущему и ярким звездам. Перспективы, которые открывал нам патент, громоздились в моей голове, толкаясь друг с другом, как колхозницы в очереди к прилавку сельпо. Я чувствовал себя берсерком, впавшим в боевое безумие. Мне грезились лица Мегеры и Самохвалова, когда через месяц-другой я приду к ним за трудовой книжкой. Нет, не приду, а приеду на собственном бентли цвета кубанита! (Спасибо геологу Сереге: я-то долгое время думал, что оттенок моего «Фокуса» – серый, как и написал в техпаспорте дальтоник-регистратор.) А еще лучше – не на чопорном бентли, а на хищном приземистом мазерати, таком же, как тот, что промчался сейчас мимо меня, обгоняя по встречке. Я утопил педаль газа, стремясь настигнуть соперника и поглядеть, кто же там в салоне сидит такой резвый. Наверняка восемнадцатилетний мажор, сынок губернатора или прокурорского решалы. Михалыча обязательно перетянем к себе. Он, конечно, немолод, зато надежен и исполнителен. И Панюшкину тоже прихватим вместе со всеми ее губами. Пускай работает, чем умеет. Да и будет чем время занять, пока Юлька пропадает в своих спа-салонах. А Мегере предложу должность замдиректора по чистке толчков. Сниму офис на целый этаж и специально разведу технический кран с туалетами в разные концы помещения. Пусть таскается по всему опенспейсу туда и обратно с тряпками и с ведром. Вот с таким же точно ржавым ведром, как то, что болтается на кузове этого КамАЗААААААААААА!!!!!

***

Стадо буйволов несется вскачь по расплавленной солнцем пустыне, взрывая копытами землю, выкорчевывая сухой ковыль и поднимая в воздух облака душной пыли. Солнце слепит до боли, гоня стадо к линии горизонта. Быки оглушительно мычат, разрывая приближающимся воем барабанные перепонки. Впрочем, откуда у перекати-поля барабанные перепонки? У него есть только катун, состоящий из ветвистых стеблей. Этому факту перекати-поле научили в незапамятные времена, на заре всемирной истории. Кажется, на уроке ботаники. Тогда перекати-поле не было безымянным, и ему было свойственно странное сочетание звуков – Марк Гурецкий.

Буйволы скрылись из виду, хоровое мычание стихло, яростный свет растекся по векам матовой белизной. Мычал, оказывается, я, ворочаясь на жесткой лежанке. Превозмогая тяжесть в мозгу, я разлепил веки, сфокусировал зрение и уставился на низкий равномерно подсвеченный матово-белый потолок. Для рая здесь, пожалуй, тесновато. Потолок, пол, четыре стены. Выходит, я все еще жив.

«Воды?» – зевнула дежурившая на краю беспамятства мысль. Ее тут же сбила с ног и размазала по асфальту другая: «КамАЗ!!!». Сердце ухнуло, едва память прокрутила перед моими глазами в ускоренном темпе фильм о последних секундах перед аварией. В ушах раздались отголоски адского грохота и скрипа сминаемого металла. Боже, я ведь себя чуть не угробил! Должно быть, меня вытащили и успели доставить в больницу. Вопрос только: насколько целым?

Я сел на кровати и сбил в ком прикрывавшую меня простыню. Ощупал голову – цела. Только волосы куда-то подевались. Видимо, их обрили, чтобы заштопать рану. Правда, непонятно, где рана. Ни повязок, ни рубцов, ни болезненных ощущений. Руки в порядке. Ноги, пальцы, запястья. Видимых повреждений нет, все суставы работают. Только вот… руки, судя по их внешнему виду, принадлежат постороннему человеку. Нет, ладони явно мои: безымянные пальцы длиннее указательных, на правой кисти едва заметный шрам от ожога – результат детской игры с горящим полиэтиленовым пакетом… Только вот кожа на ладонях запеклась морщинами, суставы припухли, короткие волоски на фалангах пальцев выцвели почти добела, а тыльные стороны ладоней вздулись голубой сеткой кровеносных сосудов. Руки если не глубокого старца, то человека, изрядно зажившегося на этом свете.

Продолжив исследовать свое тело, я осмотрел потемневшие соски в обрамлении редких седеющих волосков и обнаружил под ними обрюзгший живот. А сорвав с себя простыню, уставился на предмет мужской гордости, гордиться которым теперь стало несколько затруднительно: такой родной и знакомый по форме, он скукожился, а волосы на лобке, утратившие жизнерадостный солнечный цвет, приобрели пепельно-белый оттенок.

– Я старик, – с ужасом проронил я в пустоту помещения, вслушиваясь в свой голос.

Голос тоже оказался чужим – стал ниже, гортаннее и будто растрескался.

«Может быть, глоток воды?» – отряхнулась, поднявшись с пола, первая дежурная мысль. Но ее уже отталкивала новая, беспокойная и настырная: «Зеркало!». Озираясь по сторонам, я не нашел ничего похожего на искомый предмет, зато начал узнавать помещение. Потолок покоился, как ему полагается, на четырех стенах, а стены, в свою очередь, вырастали из пола, покрытого жутким советским линолеумом, вытертым тысячами казенных тапок. За единственным на всю палату окном сиял летний день, однако солнечные лучи отчего-то не пробивались сквозь стекла, будто бы растекаясь по стеклянной поверхности. Рядом с кроватью стояла неказистая тумбочка, в углу притулился куцый столик с парой обтянутых дерматином металлических стульев, дверной проем зиял пустотой: кто-то вынес тяжелую дверь со стеклянной смотровой щелью.

В эту самую дверь я неоднократно проникал в детстве, сгибаясь под тяжестью авоськи с лимонами и апельсинами. Отлеживаясь после инсульта, бабка целыми днями ворочалась в койке, требуя фруктов, свежих «Известий» и соседей, которые не будут таскать у нее сахар из тумбочки. Сейчас вместо бабки на койке лежал я сам. Соседи куда-то запропастились вместе с соседскими койками, из-за чего помещение казалось вопиюще неэргономичным.

– Эй, кто-нибудь! – позвал я, завернувшись в простыню наподобие тоги и поднявшись с кровати.

Линолеум показался моим ступням непривычно прохладным и жестким. Не заслышав ответа, я крикнул громче:

– Эй, кто тут есть? У меня проблема! Я старый!

– Вовсе нет! Ты очень хорошо выглядишь для своего возраста! – отозвалось голубоглазое видение, возникшее в дверном проеме.

Видение было одето в короткий белый халатик и смешную шапочку с большим красным крестом посередке. Из-под бесстыдного халата торчали подвязки белых чулок в крупную сетку. На вид существу было лет двадцать, а ее длинным и стройным ногам могла бы позавидовать племенная кобыла. Халатик едва прикрывал крутые покатые бедра, а в груди был настолько узок, что верхние пуговицы не сходились, открывая на обозрение спелую молочно-белую грудь. Я уселся обратно на койку, просияв, по всей вероятности, самой дурацкой из своих улыбок.

– Меня зовут Света, – сообщило видение. – Я дежурная медсестра. Как ты себя чувствуешь, Марк? У тебя есть какие-нибудь пожелания?

Первое желание, пришедшее в голову при виде медсестры, я благоразумно оставил при себе. «Воды?» – пискнула оправившаяся от обид и потрясений дежурная мысль. На этот раз я не стал гнать ее прочь и высказал вслух.

– Вода в контейнере, – заявила Света таким тоном, каким могла бы сказать «Трава зеленая» или «Солнце встает на востоке».

Увидев мое замешательство, она приблизилась к обшарпанной тумбочке, нагнулась и секунду спустя извлекла наружу стакан с прохладной пузырящейся жидкостью.

– А сока можно? – спросил я.

– Конечно, – ответила Света, вновь склонившись над тумбочкой и подставив моим глазам шикарную задницу. – Какой тебе – апельсиновый, яблочный, томатный?

Я помычал, будто мешкая с выбором. Вдоволь насмотревшись на корму медсестрички, остановил выбор на апельсиновом. Сок тоже оказался уже налит в стакан. Прохладный, свежий и вкусный.

– Цветик, скажи, пожалуйста: где я нахожусь? – спросил я, утолив жажду.

– В больнице.

– Надо же. Кто бы мог подумать. Как долго я здесь?

– Три дня, – отчиталась Света. – После нырка пациенты всегда приходят в себя на третий-четвертый день.

– После нырка? Какого еще нырка?

Света залопотала какую-то дребедень, в которой я разобрал только два слова: «нырок» и «коллапс». После неоднократных уточнений выяснилось, что «нырок» на меджаргоне означает NRC, аббревиатура же расшифровывалась как Neuro Reactive Collaps, или, сокращенно, нейроколлапс.

– Это сотрясение мозга? – уточнил я. – А водитель КамАЗа? Он не перевернулся? Что с ним?

Теперь настал черед удивляться девушке. Света приоткрыла свой красивый ротик с пухлыми губками и вытаращила на меня голубые кукольные глазенки. «Цветочек», – обозвал я про себя милую девушку. Настолько же красива, насколько безмозгла.

– Я спрошу у доктора, – с сомнением пролепетала медсестра, развернувшись на каблуках и направившись к выходу из палаты. – Пожалуйста, не вставай. Тебе нужен отдых, а доктор навестит тебя во время дневного обхода.

Цветочек скрылась в дверном проеме, вильнув на прощание своей аппетитной кормой. В секс-шопе им, что ли, форменную одежду выдают? В черепной коробке засвербело так, будто там свили гнездо мыши. Прижав одну из мышей к ногтю, я обнаружил под ней постыдное воспоминание: пару недель назад мы с Юлькой смотрели вполглаза порнушку с торрента, отдыхая между припадками эротического безумия. Одна из героинь порнофильма была одета в похожую – да нет же, в точно такую одежду, в какой ныне щеголяет Цветочек!

С каждым новым впечатлением происходящее нравилось мне все меньше. Будто я оказался на американских горках и вагонетка набирает скорость с каждой секундой.

Презрев рекомендацию Цветика, я поднялся с постели, едва девушка скрылась из виду, и первым делом изучил тумбочку. Деревянная дверца на поверку оказалась пластиковой, облупленная краска – дизайнерским узором. Таким же ненатуральным, как потертости на фальшивом линолеуме. За дверцей открылась светлая прохлада холодильной камеры, забитой разноцветными стаканчиками, коробочками и упаковками. Нижняя полка оказалась заставлена стаканами, заполненными разнообразной жидкостью. «Негодное отношение к продуктам», – отметил я про себя.

Две боковые стены, на первый взгляд покрытые отсыревшей штукатуркой и потрескавшейся бежевой краской, на деле же – ровные и гладкие, прерывались матовыми прямоугольниками черного цвета. Узкие и длинные, почти в человеческий рост, они торчали в стене совершенно не к месту – как эбонитовые деревья в березовой роще. На ощупь эти пластины напоминали пористый графит («графеновые панели» – всплыла из подсознания непрошеная подсказка). Метр за метром я обследовал стены, пытаясь обнаружить хоть что-то знакомое: электрическую розетку, радиоточку, пузатую коробку с выключателем света и кнопкой вызова медсестры. Нет, ничего. Стены гладкие, ровные и фальшивые, как мои передние зубы.

Вспомнив о зубах, я провел по ним языком и сразу удостоверился в том, что на месте все до единого. Включая два задних, которых мне несколько лет недоставало. Что за ерунда? Мне и зубы заодно вставили под наркозом? А счета кто оплачивать будет, если я их не подписывал?

От окна койку отделяло несколько метров. Преодолев это расстояние, я собрался с духом и выглянул наружу. Признаться, я уже ждал чего-то в этом роде. У въезда на больничную территорию припарковалось несколько автозавров с кириллическими госномерами: ВАЗ-копейка, 412-й Иж и зеленая «Волга» ГАЗ-24 с рукоятками дверей, похожими на защелки для подтяжек. Я мог поклясться, что именно этим машины стояли на автостоянке в те далекие дни, когда я таскал больной бабушке «Известия» с апельсинами.

Окно – такая же фикция, как все остальное. Даже трогать не нужно, чтобы в этом удостовериться. Нет рамы, нет форточки, сквозь стекло не проникают солнечные лучи. Стоит надавить пальцем на поверхность – и под ним растекаются пиксельные узоры. Дисплей, декорация.

Черт, может быть, это все-таки рай? Ад? Чистилище? Что, если я умер и теперь блуждаю в лабиринте остаточных сведений о себе и о мире? А где-то поблизости бродит неприкаянный дух моего убийцы – водителя КамАЗа. Вот-вот он материализуется в сузившейся до обрывочных воспоминаний реальности, гремя цепями противоскольжения и распространяя вокруг тяжелый запах солярки. Нет, уж лучше Цветочек со своими кружевными оборками и сочной грудью. Если демоны загробного мира выглядят так, то я не против провести в аду ближайшую вечность!

Добравшись до дверного проема, я предсказуемо хлопнулся лбом о кристально прозрачную поверхность из твердого материала. Стеклянная дверь. Фотоэлементы? Нет, на первый взгляд – ни единого признака фотокамер и других элементов слежения. Я поводил рукой взад-вперед, похлопал в ладоши, потоптался и попрыгал перед дверью, но панель так и не отодвинулась. Похоже, я оказался в тюрьме.

– Эй, выпустите меня! – заорал я, обращаясь к пустоте. – Мне надо в туалет!

Мне никто не ответил. Со злости я хлопнул рукой по незримой двери, но вместо того, чтобы удариться о стекло, моя ладонь провалилась в пустоту, а за ней кубарем сверзился и я сам, теряя по пути свою белую тогу.

За пределами палаты открылся коридор с рядом дверных проемов. Проемы были затемнены снаружи – разглядеть, есть ли кто внутри, оказалось решительно невозможно. «Сим-сим, откройся», только что исполнившийся на ура, отказывался работать с любой другой дверью. Твердо решив не возвращаться в палату, покуда не найду кого-нибудь вменяемого и компетентного, я выбрал наугад направление и пошлепал босыми ногами направо по коридору. Потолок и стены словно сочились матовым светом. Пол в коридоре был гладким и черным, как отшлифованный обсидиан. Если это и больница, вдруг подумалось мне, то не иначе как психиатрическая. И даже если я выжил, то, по всей видимости, тронулся умом после травмы.

На преодоление коридора ушло несколько десятков шагов, после чего передо мной раскинулся светлый холл – овальное помещение, от которого лучами разветвлялись еще несколько коридоров. За большими окнами, вделанными в круговую стену с равными интервалами, маячила солянка пейзажей: в одном лазурный океан подступал к пальмам, в другом олени в упряжке тащили по снегу длинные нарты с людьми, закутанными в меха до полной потери внешнего облика, в третьем плавали диковинные глубоководные рыбы. Одна из рыбин уткнулась тупой мордой в стекло и разглядывала меня с не меньшим любопытством, нежели я ее.

– Марк, ты должен немедленно вернуться в палату! – возвестила Цветочек, возникшая поблизости, едва я сделал шаг в холл.

– Я не сдвинусь с места, пока мне не объяснят, где я нахожусь и что тут, черт возьми, происходит! – рявкнул я.

И тут же пожалел об этом, увидев в глазах бедной девушки неподдельный испуг.

Впрочем, сам я был напуган не меньше. Хотя мы расстались всего несколько минут назад, Свету теперь облегал тонкий сплошной комбинезон из искрящейся ткани. Волосы были убраны в тугой пучок, а на лице не обнаружилось ни крупинки косметики.

– Ты когда переодеться успела? – только и выпалил я.

– Переодеться? Ты о чем, Марк?

– Прекратите мне тыкать! – возмутился я. – Кто вы такая? Почему вы только что были одеты, как шлюха? Почему у меня в палате бабушкина койка и сраный линолеум? Что это за место? Почему я старик? Признавайтесь!

– Тебя зовут Марк Гурецкий. Ты в горбольнице, – зачастила медсестра, оглаживая меня по рукам своими маленькими ладошками. – Двое суток назад тебя привезли к нам без сознания. Предварительный диагноз – обширный НРК. Основные функции организма в норме, не о чем беспокоиться. А палата и персонал выглядят так, как им привычно выглядеть в твоем представлении, система выбрала…

– В моем представлении? – опешил я.

– Ну да. Кому понравится просыпаться в незнакомом месте? – улыбнулась медсестра, взяв меня под руку и мягко, но уверенно увлекая в обратный путь по коридору. – Система извлекает из сферы данные о том, когда вы были в больнице в последний раз, и прорисовывает помещение соответственным образом.

– Откуда извлекает?

Цветочек остановилась и уперлась в меня подозрительным взглядом.

– Марк, скажи, пожалуйста: что ты помнишь? Опиши последнее событие перед тем, как ты очнулся в палате.

– Ну… я ехал по трассе и влетел в чертов КамАЗ. Меня ведро отвлекло. Нет, не ведро, а мазерати! На нем еще мажор ехал, чтоб ему пусто было. И дороги не освещены как следует. Нашего мэра надо гнать в шею за такое освещение.

– На чем ты ехал? – нахмурила лобик Света, и глаза ее сузились до размера щелок.

– На форде на своем. Ему, наверное, звездец настал. Так ведь?

– Ты помнишь дату, когда это случилось?

– Эм-м-м… двадцать первое. Вторник.

– Двадцать первое – что?

– Мая, что же еще? – разозлился я.

– Спокойно, Марк, спокойно, – Цветик снова принялась оглаживать меня по рукам, успокаивая, как щенка. – А год помнишь?

– Год?!!

На этот раз я похолодел по-настоящему. Все увиденное мной за это утро начало складываться в цельную картинку. Ответ на незаданный вопрос был уже очевиден: кома. Но сознание отказывалось в него поверить.

– 2013-й, – сообщил я упавшим голосом.

– Вот и хорошо, – заверила меня Света, подталкивая к палате теплыми мягкими ладонями, от которых пахло цветочным лосьоном. – Вот и славно. Вот и замечательно. Сейчас доктор к нам подойдет, он тебе все-все расскажет.

– Я не собираюсь его полдня дожидаться, – буркнул я. – Пошли к нему в кабинет, я сам с ним поговорю.

– Он уже идет, Марк, – уверила меня Цветочек. – Пять минут, и Джон Викторович будет на месте. Сейчас сам убедишься.

Не знаю, что меня больше уверило – ее успокаивающий тон или немыслимое сочетание имени-отчества эскулапа, но так или иначе я подчинился. Мы вновь переступили порог палаты. За время моего отсутствия комната почти не изменилась. Разве что вместо тертого линолеума пол укрывал ламинат – в точности такой, какой был в палате, где я давным-давно провалялся несколько суток после сотрясения мозга.

Цветочек тоже изменилась, едва переступив порог помещения. На месте комбинезона вновь возник фривольный халатик, волосы спрятались под чепчиком с маскарадным красным крестом, а длинные стройные ножки оказались затянутыми в чулки с крупной сеткой – на сей раз не белые, а кроваво-красные. Губы девушки запунцовели яркой помадой, а веки украсились густыми тенями и озорными черными стрелками. Так вот, значит, каким я хочу видеть медперсонал, да? Ну что ж, после знакомства с немецким кинематографом этого следовало ожидать.

Интересно, Света сама сейчас видит, как выглядит в моих глазах? На прямой вопрос я не решился, предположив, что ответ мне не понравится. Вместо этого я поинтересовался у медсестры, где тут можно отлить. Судя по вытаращенным глазкам, меня ждал ответ в духе «Земля вращается вокруг Солнца», но тут нас внезапно прервали.

– Здравствуй-те, Марк! – раздалось с порога. – Как вы себя чувствуе-те?

В палату шагнул высокий румяный мужчина средних лет. Белый халат небрежно накинут на трикотажный костюм. Над гладко выбритым лицом с высоким лбом и глубоко посаженными глазами топорщится ершик рыжеватых, колких, как проволока, волос. Губы искривились в улыбке, однако белесые голубые глаза смотрят внимательно и очень серьезно.

– Позволь-те представиться, – продолжил вновь прибывший, выговаривая каждое «те» столь усердно, как сам бы я выговаривал «позвольте-с», «разрешите-с» и «будьте любезны-с». – Хартли Джон Викторович. Я ваш врач, Марк… Витальевич. Нет-нет, не вставай-те, пожалуйста, прошу вас. Нам нужно о многом поговорить. И, поверь-те, вам лучше остаться в сидячем положении. Светлана, можешь идти.

Цветик послушно кивнула и засеменила к выходу, покачивая на ходу полными бедрами. Уже у порога она обернулась и кинула мне сочувственный взгляд. Я было ухватился за него, но девушки след простыл. Мы остались наедине с Хартли, и я уже знал с тупой необъяснимой уверенностью, что ничего хорошего сейчас не услышу.

***

Доктор подтащил один из стульев поближе к койке и оседлал его, выставив спинку вперед. «Защитная поза. Дружить со мной он не собирается», – припомнил я грамматику невербального языка. Я отплатил доктору той же монетой, усевшись по-турецки и скрестив руки на животе. Несколько минут мы разглядывали друг друга в напряженном молчании. Наконец доктор заговорил тихим голосом:

– Понимаю, что у тебя накопились вопросы, Марк. Но давай-ка я для начала расскажу, что такое НРК. Фрагментарная амнезия, или нейроколлапс, – результат информационного перенасыщения, довольно распространенное последствие нарушения нейронных связей в корково-подкорковом слое головного мозга.

– Что, очередная чума XXI века? – насторожился я.

– Скорей диабет XXI века, – усмехнулся Джон Викторович. – Только не сахарный, а информационный. Наверное, с течением времени человечество адаптируется к новым условиям, но вот сколько это займет времени – поколение или два, – на этот вопрос пока не может ответить никто.

– Хорошо, а что у нас вместо инсулина?

– К сожалению, ничего, – развел руками врач. – Единственный способ борьбы с нейроколлапсом на сегодняшний день – это его профилактика. Мы рекомендуем избегать перенасыщения информацией, сильных эмоциональных потрясений, исключить профессиональную деятельность, требующую постоянного вовлечения в ноусферу…

– В ноосферу? – переспросил я. – Я не ослышался?

– НоУсферу, – поправил Джон Викторович. – Марк, честно признаюсь, у меня сейчас нет времени рассказывать вам обо всем, что случилось за последние шестьдесят два года.

– Шестьдесят два года!!! – вскричал я, вскочив с места.

– Вот видите, в какое положение вы меня ставите, – Хартли скривил лицо в кислой гримасе. – Мой профессиональный долг требует соблюдать покой пациентов, а вы понуждаете меня нарушать вашу информационную диету.

– К черту диету! Рассказывайте! Какой сейчас год? Что со мной? Я был в коме?

Джон Викторович сделал несколько успокаивающих жестов, как бы загоняя меня обратно на койку, но подчинения, разумеется, не дождался. Ноги сами понесли меня в челночную ходьбу по периметру больничной палаты. Понаблюдав за моими метаниями, доктор смирился с отказом и продолжил говорить, не выпуская меня из виду и вращая головой вслед за мной, как подсолнух за солнцем:

– Тебе сейчас 92 года, Марк. Я понимаю, что смириться с этой мыслью поначалу будет непросто. Но придется. Как и свыкнуться с тем, что обращение на вы давно вышло из обихода. Надеюсь, ты не будешь возражать, если я перестану коверкать речь архаизмами?

– Валяй-те, – поддразнил я доктора.

– Ни в какой коме ты не был. Наш регистратор подготовил для меня краткий фарватер твоего жизненного пути на десять маяков, и я с ним ознакомился, прежде чем нанести тебе визит. Ты прожил долгую и в меру насыщенную жизнь. Наверное, мог бы прожить еще полвека: современный уровень развития геронтологии позволяет дотянуть до 130–140 лет. Однако нейроколлапс… – доктор вновь развел руками, будто не найдя правильных слов.

– Вы хотите сказать, что жить мне осталось недолго, – догадался я.

– Совершенно верно. Чем особенно неприятен нейроколлапс – так это рецидивами. Собственно, из-за повторных приступов мы (я имею в виду научное сообщество) не можем изучить этот недуг в достаточной степени, чтобы противостоять ему во всеоружии. Вслед за первым приступом вскоре наступает второй.

– Значит, это еще и инсульт XXI века, – мрачно заметил я, остановившись на полдороге от одной стенки к другой.

– Можно и так сказать. Прискорбно сообщать тебе об этом, но второй приступ почти гарантированно сводит пациента в могилу.

– И как скоро произойдет второй приступ? – спросил я, чувствуя, как холодеет моя спина. Завидев, что Хартли в очередной раз собирается развести руками, как если бы собирался взлететь, я остановил его жестом: – Нет-нет, Джон, хватит махать крыльями! Скажите честно.

Врач послушно сложил руки на спинке стула. Я невольно перевел взгляд на его ладони: по виду они довольно сильно контрастировали с молодым лицом Джона. На первый взгляд-то ему не больше тридцати, а вот сколько на самом деле?

– Бывали случаи, когда второй приступ откладывался на год–два и даже на несколько лет, – вздохнул Хартли. – Но чаще всего он настигает пациента гораздо раньше.

– Сколько у меня времени? – спросил я внезапно охрипшим голосом. – Несколько месяцев? Полгода?

Доктор немного помолчал, вперившись в меня проницательным взором – как бы проверяя, достаточно ли я крепок, чтобы выдержать честный ответ.

– Неделя, – изрек он, наконец.

– Неделя, – эхом повторил я и уселся на койку, схватившись за голову.

– Когда НРК был совершенно малоизученным явлением, большинство пациентов умирали прямо в больницах, – пустился в исторический экскурс Джон Викторович. – Однако общество сочло такую практику неэтичной и нарушающей права личности на свободу выбора смерти. Мы не вправе лишать больного возможности провести отведенное ему время так, как он того хочет. Так что и ты, Марк, волен поступать, как тебе вздумается. Взвесь все за и против и прими решение.

– И какое решение обычно принимают мои… собратья по несчастью?

– У всех по-разному, – вновь забывшись, развел руками Хартли. – Одни проводят отмеренные им дни в кругу семьи, другие опустошают свои счета, чтобы слетать на лунную базу или промотать деньги в беспробудном загуле, третьи уходят в монастырь и погружаются в молитву. Я не знаю, какой способ тебе ближе. Надо отталкиваться от твоих интересов.

– Я тоже этого не знаю, – признался я. – Наверное, за прошедшие 62 года интересы у меня значительно изменились. Только вот как теперь вспомнить об этом?

– Покопайтесь в своем прошлом, – доктор пожал плечами. – Я скажу Свете, чтобы она вернула комм.

– Вернула что?

– Комм, – доктор оттянул рукав халата, чтобы продемонстрировать мне браслет, состоящий из нескольких сегментов разной величины.

Такой же я видел на руке медсестры, но счел его тогда модерновым украшением.

– Это какое-то устройство?

– Универсальный коммуникатор. Состоит из графеновых плашек, начиненных электронными мозгами. Он… как бы получше тебе объяснить… нечто вроде модема. Я не большой специалист в технических вопросах. Проще показать, чем рассказать. В общем, я распоряжусь, и Света тебе ассистирует. А сейчас прошу прощения, меня ждут другие пациенты.

Хартли поднялся, чтобы уйти.

– Вы ведь еще придете? – бросил я ему вслед.

– Конечно, – кивнул Хартли. – Нам придется еще кое-что обсудить. А пока что занимайтесь своими делами.

Проводив доктора взглядом, я принялся мерить шагами палату. «Занимайтесь своими делами». Хорошо сказано, доктор. Только вот какие у меня теперь могут быть дела? Шестьдесят лет псу под хвост! Чем я все это время занимался – непонятно. С кем общался – неизвестно. Чего желал, что любил, к чему стремился – неведомо.

– Список дел! – объявил я. – Первое: задушить доктора Хартли. Второе: ассистировать Светлану. Третье: ассистировать Светлану еще раз, в другой позе. Четвертое: пожрать. Пятое…

На пятом пункте я срезался. Совершив несколько челночных путешествий от одной стенки к другой (и всякий раз ненароком касаясь приятных на ощупь стенных панелей), я так и не придумал, что мне обозначить пятым пунктом. Сходить в туалет? (Кстати, где здесь туалет?) Сбежать из больницы? Ущипнуть себя за руку, чтобы проверить, не сплю ли я?

Мои размышления прервала медсестра, появившаяся в дверном проеме с подносом, уставленным снедью. Под мышкой она придерживала стопку одежды. Сама Цветик на этот раз оказалась закутана в длинное до пят белое одеяние – ни дать ни взять сестра милосердия. Волосы спрятаны под огромным платком с вырезом для лица, надежно укрывшим плечи и грудь. Порывшись в оскудевшей памяти на предмет соответствия, я откопал там слово «апостольник».

– Ты чего это вырядилась, как монахиня? – нахмурился я.

– Марк, я понимаю, что ты сейчас немного не в себе, – сердито заявила Цветик. – Но предупреждаю официально согласно положению о харрасменте, что если ты не прекратишь меня домогаться, я буду вынуждена потребовать социальной защиты. А если ты снова посмеешь угрожать доктору Хартли, тебя вообще переведут из больницы в карантин для социально опасных элементов! Будь, пожалуйста, благоразумен.

– Вы меня что, прослушиваете? – взвился я, принимая из рук Цветика комбинезон из тонкой ткани, носки и мягкие туфли. – У вас тут микрофоны повсюду?

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – ответила медсестра, опуская поднос на обеденный столик.

Содержимое подноса – глубокая миска с куриным бульоном, мягкие булочки, нарезанная ломтиками диетическая ветчина и тарелка с гречневой кашей, в которой виднелась моя любимая тушеная печенка с луком, – невольно вызвало у меня усиленное слюноотделение. Впрочем, я не собирался забывать об унижении ради миски похлебки.

– Вы знали, что я хочу жрать, – обрушился я на Светлану, путаясь в рукавах и штанинах непривычной одежды. – Знали, что я к тебе неровно дышу. И что готов придушить Хартли – об этом вам тоже известно. Если вы не следите за мной, тогда как?

– Ну как – «как»? Это же очевидно, – пожала плечами Цветик. – Ты говоришь – тебя слышат. Делаешь – видят. Мы же должны смотреть за больными! Вдруг тебе плохо станет?

– Ага! Значит, вы за мной подсматриваете! Но каким образом? У вас тут камеры?

– Какие еще камеры? – разозлилась сестричка. – Надень комм, задай координаты, сам все увидишь.