Текст книги "Городок"

Алябьева, Верстовского, несколько арий из опер.

Так всё и было. И здорово. Публика принимала Анну на ура. Местные расслабились и подобрели. Совсем всё стало хорошо, когда Анне пришла молния:

«Связи срочным подписанием контракта турне Европе немедленно прошу прибыть дирекцию театра.

Директор»

Вот и всё. Художник было хотел всё-таки что-то сделать, сказать. Даже сделал набросок поясного портрета. Но объясниться не успел.

Ту-ту, поезд умчал Анюту Кернер из жизни художника.

Кто знает, как сложилось бы. Правда, мама художника тихонько своему мальчику, впавшему в меланхолическое состояние, сказала мудрые слова. Как каждая мама.

– Особенно не переживай. Придёт время, и всё образуется. Просто помни, что у тебя – мама. И это – на всю жизнь. Даже если меня и не будет.

Ажиотаж постепенно затих. Народ вновь смотрел «Бесприданницу» или слушал «Чио-Чио-Сан» и переживал. «Какой же мерзкий этот капитан! Бросил девушку, да с ребёнком. Его бы на профбюро вытащить. Враз бы в ум вошёл».

На периферии девушки вообще более чувствительны и сентиментальны.

«Провинциальные города»

Российский городок

Томск

Торжок

Кострома

Плес

Углич

Углич

Волжин. Белоруссия

Белорусская деревня

Старо-Борисов

Слоним

Минск начала 20 века

Обновленная провинция

Раков

Градообразующий барак

Ещё одна улочка в Городке была уважаема и пользовалась вниманием. Не столько жителей, сколько властей города.

Вернее, и тех, и других.

Называлась она с самого начала, этак года с 1915-го, а может, чуть раньше, «Электросила». Но народ сразу назвал её «Электрическая». И всё.

Конечно, тут же немного сократили – стали звать «Лектрическая». Улица была как все в Городке. Не особенно проездная. Травка. Цветы перед домами.

Но вот дома были интересные. Звались они испокон веков «бараки».

Построены были добротно. Часто артели строили просто для себя. Ибо после бараков все переходили на строительство сердца Городка – электростанции.

На самом деле электростанция давала Городку постоянную работу на самой станции, работу вокруг станции, жизнь, наконец, всему городу.

Ну что бы делали трамваи Городка, театр, больницы, школы, Дворец культуры? Недаром глава Городка, он же тайком писал стихи (очень, кстати, плохие), кричал на одном совещании:

 
Шумит, грохочет станция,
Дает житуху нам.
Ах, если бы не станция,
Жизнь превратилась в хлам.
 

Так вот, построены были бараки. Об двух этажах. Типовые. Ещё Морозов Савва для своих ткачей такие бараки строил. И стоят они по всей Руси. Стоят уж, пожалуй, век. Или даже больше.

Ежели за ними наблюдать, да народ бы проживающий не распоясывался, то впору на бараки Городка вешать табличку будущего «Дом образцового содержания».

На самом деле, строения из дерева поддерживать в добром состоянии не трудно, ежели только у проживающих лиц мужского пола руки растут откуда надо.

Вот так спокойно и жил народ в бараках, где в просторных кухнях стояли столы. Их было от восьми до одиннадцати с примусами, керогазами, утюгами угольной растопки и прочими крайне необходимыми семье предметами. Даже самовары были.

Ещё помнят строители бараков отряд полотёров, натиравших до невозможного блеска полы в комнатах. Коридор, кстати, не натирался. Просто жильцы никак не могли сговориться, кто и как за коридор должен платить.

Обычно всё упиралась в одинокую бабку, которая на все увещевания коллектива жилищного отвечала спокойно и флегматично:

– Мене до смерти и в таком колидоре будет ладно. А кому неймеца, пущай и трёть его, етот ваш колидор. Я по нему не хожу.

Этот довод бабки, что она-де коридором не пользуется, приводил жильцов в полное замешательство. Народ сдавался. Коридор не натирался и становился всё грязнее и грязнее. Но что делать? Все – человеки.

В бараках была, как уже указывалось, большая кухня.

И комнатка, где можно было умыться. Правда, и на кухне висел рукомойник. Споласкивай руки. Над ним – зеркальце. Мутное, грязноватое, забрызганное зубным мелом, но всё же видеть своё не очень ясное отражение было можно. Может, и к лучшему, что в лёгком тумане.

Вот туалета было не предусмотрено. Он построен на улице. Конечно, на задворках бараков. Каждому бараку – отдельное строение. С мужским и женским отделением. Как правило, одно из них было всегда заколочено.

Кстати, во времена царизма нужники бараков чистились. Была служба.

Известно кто – золотари. При наступлении свободы золотари были призваны в РККА, милицию и другие органы как знающие тёмные закоулки жизни. Туалеты стали бесхозными. А новая власть городская денег для гигиены барачных нужников изыскать не смогла. Мол, золотари теперь тоже трудящиеся, а говно убирать должны все.

Таким образом золотари остались. Нужники – тоже. Но пользоваться ими по причине переполнения не представлялось никакой возможности. Спасло переулок Лектрический и народ браков решение города: «Больше терпеть эту вонь в районе электростанции невыносимо. Срочно проводим канализацию». Что и было, слава Богу, сделано. Теперь даже бабка противная в туалет ходила. За цепочку дёргала. Вода с шумом низвергалась.

Все были счастливы. Да как бы!

Цепочки для слива были удобные, стандартные, с фаянсовой белой ручкой.

Она видна даже при свете лампочки Ильича, то есть 25 свечей.

Конечно, нашлись, как не найтись! Стали эти ручки снимать. Это не трудно. Кольцо разожми, и всё. Ручка в кармане. Зачем она и кому нужна – никто объяснить не мог.

Жильцы разводили руками, материли тихонько друг друга. Но что делать?

Не стоять же у нужника, карауля злоумышленника.

И ещё по поводу туалетов. Вначале приспособили гвоздик, на который листочки газетные для нужд гигиенических накалывали. Затем вмиг это всё исчезало. И все стали, как говорится, «все своё ношу с собой». То есть газетку смял да в карман. А оттуда – уже для дела.

А рекомендация не пользоваться газетками или пользоваться осмотрительно поступила с самого верха, из отдела пропаганды и агитации горкома ВКП(б), ибо в газетах часто публикуются портреты вождей Советского государства.

Ну-с, думаем, что читателю ничего разъяснять не надо.

* * *

А так жили бараки, жили. Менялись семьи. Формации государств менялись, а бараки на Лектрическом существовали. Да счастливо.

Два раза в неделю крик по утрам:

– Вода, вода, вода.

Это водовозная бочка. И спешат молодухи с вёдрами-бидонами водички набрать. Ещё в домашних тапках да халатик байковый на ночнушку накинула – вот и ладно.

Через час-два снова крик по баракам:

– Стекло. Вставляем, режем, подгоняем. Стекло, стекло.

Ещё через час резко так:

– Точу ножи. Ножницы. Точу, точу.

Ближе к обеду:

– Старье берём, щёколат даём. Беги, торопись старый вещь меня несися, – это старьёвщики. Бригада только татарская.

А к вечеру, для девчонок в основном, кричат уже мастера солидные:

– Хочешь быть красивой – меряй туфли Арона.

Уже понятно – «фирма» Арона-сапожника.

Так что скучать жителем бараков не приходится. Тем, кто по старости или немощи сидит дома, всегда ведь можно в окно смотреть.

Эх, какие интересные вещи увидишь!

А жители-то какие! Вот нет социолога, но и без него известно, что в каждом бараке на Лектрической проживают и хулиганы (один или два), и рабочий люд (большинство), интеллигенты (мало) и весь остальной состав народонаселения советского. Обыватели, одним словом.

Ещё немного о бараках.

Наши купцы и промышленники Морозовы, Хлудовы, Прохоровы и многие другие строили для своих рабочих здания двухэтажные. Кухня – общая, помывка – рукомойник, санитарные удобства – на улице. Но зато хоть комнаты светлые, с хорошей высотой потолка.

И жили в них поколения после революции, когда все дворцы стали принадлежать рабочим и крестьянам, и в 1930-х, 40-х, 50-х, 60-х, 70-х и последующих годах XX века.

Не смейтесь, и в XXI век перешли дома и домики барачного типа.

Бараки российских, затем советских и снова российских городков

Страна меняется – городки остаются. И конечно – бараки.

Подруги

Скажите, когда у молодой женщины, да хорошенькой (хотя не хорошеньких не бывает), наступает момент полного счастья? Может, когда она с любимым мужчиной? Э, нет!

Может, когда пришла мама и принесла фаршированную рыбу? Нет!

Может, сбылась мечта жизни и удалось купить – на шпильках? Нет, нет и нет. Не будем гадать.

Полное счастье, хоть минут на двадцать, наступает у женщины, когда она отправляет своих «бандитов» в детский сад и идёт напротив, в квартиру соседки, которую все зовут Каля. На самом деле – Калерия.

Валя или Валька сразу зажмуривается. Запах кофия. Откуда она, Каля, его берёт, никто не знает. Но всем в бараке известно – коли по утрам из квартиры Кальки тянет таким замечательным запахом, значит, они с Валькой опять пьют кофий.

И не завидуют. Понимают – у двух подруг сейчас полное блаженство. Правы соседи и проходящие мимо барака – вот он, момент истинного, глубокого, сердечного женского счастья.

Валька смотрит на Калю. Каля – с улыбкой на Вальку.

– А… наливай, – лихо говорит Валька.

Кофепитие, или просто кайф (этого слова они ещё не знали), началось.

Потекли задушевные беседы. Мы их содержание знаем, и даже ежели получим разрешение – огласке не предадим[1]1
  Беседы касались в основном тем политических. А это – срок, в лучшем случае.


[Закрыть]. Тем более что ох какие интересные бывают у Кали и Вальки темы беседы. Даже дискуссий. И споров.

Иногда, правда, происходит небольшое охлаждение, но до «санкций», «отъезда послов на консультацию» и прочего дело не доходило.

Валентина

Валентина Семёновна Овсеенко родилась и жила в деревне этак верстах в тридцати от Городка.

Места благословенные. Леса, орешники, озёра. Рыба выпрыгивает на сковородку, а грибы так и просятся: «Срежь тихонько, промой хорошенько и жарь с лучком. Да масло сливочное, но немного. Не пересаливай». Вот ведь какие места. Деревня была крепкая. Все трудились и жили, как Бог наказал. Конечно, выпивали. Но – в меру и нечасто. Так, Никола Зимний да Варвара-Огуречница – как этого-того не выпить-то? Но работали истово.

До деревни, конечно, совецка власть добралась. Ну чё, делать нечего, все или почти все стали колхозниками.

Но Семён Овсеенко встал на путь единоличного хозяйства. Ему, прямо скажем, крупно повезло. Новый начальник страны выпустил статью и речь «Головокружение от успехов». И с раскулачиванием, конфискациями и пертурбациями притормозилось.

Так и решили уже колхозники ихней, Валькиной, деревни дать в виде опыта пожить Семёну Овсеенко единоличным способом. Благо мужик неплохой, справный и хозяйство держит небольшое. Чтобы прокормиться да скотину обиходить и в уважении содержать жену свою Анюту. Да дочь обучить и подготовить к самостоятельной жизни.

Валька была боевая, смелая и часто бесшабашная. С мамой, конечно, обсуждала дела интимные и твёрдо понимала: с парнями – ни-ни. До свадьбы. Окончила семь классов и стала задумываться. Хотелось города посмотреть. Да специальность не деревенскую получить. Не всё же корове любимой хвост крутить?

В общем, решила в Городок податься, благо папаша и мама не возражают, и пойти в медтехникум. Уж ясно, специальность – на все случаи жизни.

Вот такая крепенькая, с веснушками и отчаянными глазами приехала Валька покорять Городок.

Но перед этим в деревне произошло событие – привезли столбы и начали уже ставить. Все ахали. Вон, ругали, мол, совецку власть: всё палочки пишем. Ан нет. Электрические столбы ставят. Не сегодня-завтра светло станет в избах. Внуки бабкам будут по вечерам читать про подводного капитана Немо. Правда, поймут ли бабки. И почему этот Немо не тонет.

А Семёна Овсеенко подрядили, хоть и единоличник, столбы привезти.

Конечно, Валька была рядом. Даже за столбами на любимом Рыжем один раз съездила, пока папа махорку курил с ребятами, что электричество тянули. Тут-то Валька и увидела. Уже даже не парня, а взрослого молчаливого мужчину. Он кошками столбы цеплял и махом – на верхотуру. Из сумки достаёт приспособления, лихо их прикручивает да ребятам покрикивает: «Шевелись! Скоро темнеть начнёт».

Но пока темнело в глазах у Вальки. Что говорить? И так понятно. Валька влюбилась сразу и бесповоротно. Правда, не совсем понятно, как и что делать дальше. Ибо этот верхолаз ни на что, кроме курева и фарфоровых катушек, внимания не обращал. Даже не спросил, как зовут папашу, что им столбы возит. А уж Вальку просто – не видит. Вот ведь как.

Но постепенно темнело. Ребята кричали тому, что привинчивал крючья, мол, шабаш, темнеет.

Вот они собираются, за ними грузовичок со станции приедет. Должен, конечно, к шести, да чё торопиться-то. Погода просто-таки шепчет.

Валька бросилась к маме.

– Мама, мама, шо ж это такое? Горожане-то уезжают.

На лице Вали было написано такое отчаяние, такая беда, что мама даже рассмеяться не смогла.

– Так они ещё завтра приедут. Нашего папашу занарядили аж на четыре дни.

– Да какие дни, мама? Вы что, уж чай городским предложить не можете?

– Всё, всё, доча, не кипятись. Будет тебе чай. Скажи тихонько отцу, чтоб ребят звал в избу. Повечеряем вместе.

Валька в секунду вся покраснела, кофту поменяла и выглядывает.

А глядеть и не нужно. Ребята и этот, длинный, вместе с отцом к ним во двор шествуют. Не торопясь, видно, всё же подустали.

Было всё просто. А маме Валькиной просто смешно.

«Вон оно как, что делает любовь», – думала мама, глядя на Вальку.

А Валя ничего и не видела. И разговоров не слышала. И уж точно – не понимала. Она просто смотрела на этого длинного, зовут Николай Иванович, как он ловко картофель с сальцем кушает. Да немного, глоток, второй, третий – самогон принимает.

Валя! Валя! Просто погибла наша девушка, чувствуя, что Николай на неё ни разу и не взглянул. Не то что его коллеги. Они рассказывали разные истории из городской жизни. Как Шаляпин свою актрисулю чуть не зарезал. Прямо на сцене. Рыжий парень показывал, как певец в образе Алеко все это проделывал.

Стол смеялся. Только Валька шептала: «Ай, это же он от любви». Только через эту любовную призму Валентина теперь видела весь мир.

Машина всё же пришла. Рабочие-электрики с хозяевами попрощались – и всё.

Валечка наша была в шоке и вот в таком состоянии даже посуду маме помыть не смогла. Отец было заметил дочери, но жена Нюта сказала тихо:

– Отец, Вальку пока не тронь. У неё нервный приступ, – и чуть было не расхохоталась.

Мама Вальки была весёлая и спокойная. Семёну Овсеенко деревня завидовала, но по-доброму. Слава Богу, живёт единолично и ведь выживает. Хоть власть, конечно, единоличников обкладывает, как медведя в берлоге. Земли – не положено. Налог – на всё. Сена – ни-ни. Пахать – самые неудобья. А наиболее ретивые партийные из района всё рвутся его, Семёна, раскулачить. То есть сослать. Он своим «единоличием» портит отчётную статистику района по охвату селян колхозным движением. И сосланных пока очень мало. Так, две семьи. Надо бы увеличить.

Бригада, что столбы ставила и провода тянула, не приехала. Ни на следующий день, ни через неделю. Ни даже через несколько недель.

Брёвна, что Семён завёз, так и остались лежать вдоль главной деревенской дороги. Мотки проводов – там же.

Было сказано: «На станции какое-то происшествие, и все силы брошены на устранение».

Народ деревенский отнёсся к этому с пониманием, но керосин и ламповые стёкла закупать стал активно и в количествах. Эх, были бы деньги!

А денег не было. Пока колхозная власть за работу не платила. Так, только натуральными продуктами. Да их ещё продать надо. Значит, от правления получить разрешение. Так-то.

Валя же собралась быстро и мигом рванула в Городок. В медтехникум.

Куда брали с удовольствием, народ в помощь врачам был нужен. Да и медперсонал мог дальше на врача выучиться.

Получила койку в общежитии, и постепенно любовная лихорадка нет, не прошла, а как бы заморозилась, что ли.

Занималась серьёзно.

Вале Городок понравился. Хоть и скучала по маме с папой и по Рыжему. Даже по петуху. Кто теперь будит молодую медсестричку? Нет, нет, Валя увлеклась. И в театр ходила, и на какие-то выставки художников. Даже нашла «сердце» Городка – электростанцию. Но туда её не пустили. Военный сказал коротко: «Объект режимный. Вход строго по пропускам».

Прошло, вероятно, полгода, как неожиданно у Валентины судьба резко, круто и бесповоротно переменилась.

Однажды вечером в дверь их общежительной комнаты на три койки постучали. Ребят никто в этот вечер не ждал, крикнули: «Войдите!»

Вошёл высокий очень, вполне симпатичный мужчина.

– Здравствуйте, девочки. Я вот, извините, к Вале. И у меня просьба к вам: я с ней всего пять минут переговорю. Вы сможете в коридоре подождать?

Девы даже очень согласились, но глаз с этого дяденьки пока не сводили.

Такая уж особенность женского пола – всегда думают: «А вдруг?!»

Вышли, от двери далеко не ушли, но разговора почти не слышали. Только отдельные возгласы Вали:

– Ой, конечно! Да, да, немедленно… Нет, ни за что откладывать не хочу… Я очень долго… ждала…

Дверь не открылась ни через пять, ни через двадцать пять, ни через пятьдесят минут.

А девы в коридоре стали мёрзнуть. Хоть халатики байковые, но ноги-то – в тапках. А по коридору ветер гуляет туда-сюда.

В общем, стали девушки за Валечку опасаться и, постучав, вошли. В свою комнату.

На Валентининой кровати лежал галстук и рубашка этого самого дяденьки, а он сидел почему-то в майке за столом. На коленях у него сидела Валентина и, не оборачиваясь и не отвлекаясь совершенно, целовала беспрестанно этого совершенно всем незнакомого молодого мужчину.

– Мы замерзли, извините, – пролепетали девушки.

– Нет, это вы извините. Мы просто договорились, что женимся. Вот и немного за часами не следим, – тихо и вежливо отвечал им мужчина. – Да вы стаканы-то, стаканы пододвигайте.

Что девы сделали с удовольствием. Этот мужчина принёс, оказалось, портфельчик, в котором находился коньяк армянский и традиционная зубровка.

Девочки, в отличие от Вали, самообладание не потеряли. Появились и тарелочки, и хлеб. Даже копчёная грудка утки оказалась у девчат.

Вечер, извините, перестал быть томным. А когда уж «случайно» в комнату зашёл комендант общаги, да, узнав, в чём дело, мигом принёс бутылку шипучего, то тут уже начал гулять весь коридор второго этажа.

«Горько» и снова «горько» неслось отовсюду. А молодым что! Вот то-то!

Видно, комендант был человек сердечный. Потому как в третьем часу ночи появились дрожки, которые помчали молодых на Электрическую, где в бараках было проживание Николая Ивановича Абазы, мастера электростанции.

Конечно, какая же гулянка без песен. Особенно когда свадебная. Поэтому, когда молодые выходили из комнаты, девочки затянули:

 
Косив Ясь конюшину,
Поглядал на дивчину.
А дивчина жито жала
И на Яся поглядала[2]2
  Белорусская народная песня.


[Закрыть].
 

Утром Николай Иванович, выпросив у директора электростанции машину, с шиком подвёз Валю к общежитию.

Коменданту были переданы армянский коньяк и целый набор молдавских очень вкусных вин. Девушек тоже на забыл мастер Абаза.

Эх, жизнь налаживается!

Правда, в первую неделю Валя своим соседкам ничего не могла объяснить.

Рассказала, что была знакома с Колей несколько часов, когда подвозила столбы.

Подружки обиделись. Никто из них не поверил Вале. Совершенно не знать человека и выйти за него замуж. Перед этим целоваться только один раз. Это сверх всякого воображения. Но что делать?! Валька клянётся мамой и папой, что отчества его не знала. А уж фамилию – какая-то Абаза, на вот тебе.

Но в конце концов девы решили – вот это и есть настоящая любовь. Ведь Адам Еву тоже не очень-то хорошо знал. Так что поверим этой распутнице, как прозвали её в комнатке.

Валя училась и стала, конечно, медицинской сестрой с дипломом, умением делать повязки, брать кровь из разных мест и выносить судна.

Валя ко всему относилась серьёзно. Раз так велено по протоколу, то исполнять нужно обязательно.

Ну, а про Колю Абазу мы, конечно, расскажем. В своё время. И в своём месте.

А пока – подруга Вальки – Калерия Полонская.

Калерия Полонская

Прежде чем рассказывать о Калерии, хотелось бы отметить, что, как уже говорили, в Городке было намешано разных наций. Не очень уж много, но достаточно для активной работы органов. На самом деле, польская национальность. Враги! Явные и неявные. Мало ли что – Дзержинский-Менжинский. Или венгры – правда, их особо трогать не рекомендовалось. Во-первых, малая численность. Во-вторых, Бела Кун. Лучше не связываться. Теперь еврейская нация. Её тоже желательно не трогать. Ибо весь центральный аппарат органов хорошо ими заполнен и – не высовывайся.

Короче, в Городке национальности, вызывающие внимание органов, есть. Но надо думать.

И ещё одна странность. Браки Городка уж очень непонятные. Редко встретишь твёрдую славянскую семью. Иванов – папа, Иванова – мама и дочь Иванова. А так, если жена – россиянка, аж в незнамо каком поколении, то муж – Абаза. Или жена польская – муж, конечно, еврейский.

У органов голова шла кругом, а Городок жил своей жизнью. Хотелось бы, чтобы эта жизнь с органами не пересекалась. Но это при государстве, которое только строилось, практически невозможно.

Увы, пересекалась жизнь обывателей города, пересекалась. Калерия была на самом деле из мелкопоместного шляхетского рода Хвощинских. Которые, как и все поляки, и Дзержинские, и Менжинские, своими предками гордились и их уважали.

Калерия была дочерью Хвощинского, очень бедного. Да он и брак совершил непонятный – женился на еврейской (жидовской, как в Польше говорят) женщине, очень красивой и обеспеченной. Но всё быстренько промотал в игорных домах Варшавы и, что делать, подался в группу социалистов.

Они – эта группа, а попросту банда – занимались грабежом (изъятием иначе) денежных знаков на поддержку революции.

Правда, деньги, которые Хвощу (так его прозвали) выделялись, тут же летели в казино.

Кончилось всё плохо. Социалисты таких поступков не прощают. И был в одночасье убит Хвощинский. А жена его, мама Калерии, подозвала девочку к себе, передала ей маленький чемоданчик и сказала:

– Доченька, плохие дяди за нами следят.

– Я знаю, мама, это царские сатрапы.

– Ах, если бы. Нет. Это очень плохие люди. Хуже сатрапов. Вот тебе чемоданчик. В нём твоё пальтишко и платьица два да штанишки. И адрес. Едешь до Минска, там выходишь и по этому адресу находишь семью Смидовичей. Это мои дальние родственники. У них будешь жить. А меня, деточка, не жди и не ищи. Я попробую устроиться в Германии, но там сейчас непонятно что, поэтому, если будет всё благополучно, я тебя сама найду. Ты же едешь в страну, где сейчас плохо. Но будет очень хорошо. Это точно известно. Не ясно только – когда. Поэтому – живи, моя радость, красивая моя. Моя любовь тебя будет всегда выручать. Если что будет плохо, ты просто шепчи: «Мама, у меня то-то и то-то. Что мне делать?» Я тебе и подскажу. И ещё я уверена: ты будешь счастлива. У тебя и муж будет – люкс. И дети принесут тебе только радость.

Мама не плакала, Калерию поцеловала, и какой-то дяденька отвёз её на вокзал. Даже посадил в поезд. Место по билету третьего класса было 33 (число, говорят, счастливое).

До Минска ту-ту.

* * *

Калерия была девочка аккуратная и собранная. Поэтому всё выполняла точно. В Минске нашла улочку и дом Смидовичей. Только их уже давно не было. Они переехали в Москву.

Но девочка не пропала. Её сразу отправили в детский дом. В том самом Городке, о котором мы и рассказываем. Вот и выросла там Калерия. Фамилию ей не поменяли. И год рождения оставили. В общем, Кале сохранили «исходные данные».

Она хорошо училась. Была в меру спортивная. Мальчиками не увлекалась. Поэтому с удовольствием её взяли в школу вести классы с первого по шестой.

Она и для кадров была подходящая – детдомовская. Значит, нет родителей. И нет опасного какого-нибудь несоветского родства.

Дети тётю Калю – так все стали её звать – полюбили. Она была какая-то тёплая, домашняя, всегда улыбчивая. Что ещё нужно ребенку? Равно как и взрослому?

Взрослые, особенно молодые, из гороно[3]3
  Гороно – городской отдел народного образования.


[Закрыть], например, молоденькой училкой очень заинтересовались. Особенно после одного вполне пустяшного происшествия.

Девочка из второго «Б» подошла на переменке к тёте учительнице и сказала вполголоса, что Тимофей из второго «А» показывает ей на переменке свои глупости. Тётя Каля отнеслась к этому очень спокойно.

– Ну, глупый мальчик, этот Тимофей. Ведь глупости, они и есть глупости, чтобы их никто не видел. Ведь мы с тобой наши глупости никому не показываем.

– Да, конечно, тётя Каля.

– А всё потому, что это – глупость. Что ж на неё смотреть. Ты Тимофею скажи коротко, что он – дурак, раз позволяет свои глупости выставлять на обозрение.

Девочка теперь при виде «развратника» Тимофея радостно кричала: «Тимка дурак!»

Как уж этот разговор докатился до гороно, но там устроили большое совещание. К удивлению всех, в пример правильного полового воспитания младшеклассников приводилась преподаватель Калерия Хвощинская. Конечно, глупо всё было сделано, как часто и бывает в гороно.

Теперь разухабистые учителя молодого поколения весело орали друг другу:

– Ты, Вася, свою глупость не вздумай показать.

И смех и грех.

Но Калерию стали уважать за правильный педагогический подход, и кто-то даже намекнул, мол, этот кадр надо в резерв гороно зачислять. Хотя опытные, ещё с царских времен оставшиеся, кадровики говорили задумчиво:

– Конечно, конечно, но повременим.

А в школу зачастил сотрудник оборонного предприятия № 401515, что находилось в лесном массиве недалеко от Городка.

Это предприятие, все знают, изготавливало танки типа Т-26 и разрабатывало новые варианты. В том числе и оружие против танков. В общем, совершенно секретное предприятие, вернее – завод. Что хорошо известно всему Городку. Но общественную работу никто в СССР не отменял, и ведущему инженеру завода, кстати, беспартийному, вменили в обязанность проверить одну из школ Городка. На предмет протечки крыши, удобств парт для взрослых классов и оборудования химического кабинета.

Инженер чертыхался, даже матерился. Но лучше отделаться. Раз в месяц зайти в эту школку и получить в характеристике стандартную запись: «активно участвует в общественной работе».

Звали ведущего инженера Лев Игоревич Полонский. Родители – физики, проживают в Москве.

Думается, что всё понятно. Кале инженер понравился. А уж она ему!.. Он, как-то смеясь, сказал пунцовой Калерии: «Вот скоро у меня будет неделя отпуска, приеду свататься в вашу школу на танке».

Каля мило улыбалась. Лёва от души радовался. Всё исполняется. Они даже не часто и не много, но уже целовались.

Как и обещал Лев, образовалась неделя свободная. Поэтому во двор школы, да во время занятий, въехала чёрная, сверкающая лаком эмка, из неё вышли два командира.

Уборщица тётя Нюра чуть было всю обедню не испортила. Увидев чёрную машину да военных, она закричала на весь коридор:

– Ой, ратуйте, Калю приехали брать. Калька, прячься. В туалет, в туалет.

И Каля растерялась. А когда человеку кричат: «Прячься, прячься!» – то он даже с самообладанием, но бросится прятаться. Тем более и место указывают – туалет.

Каля до того растерялась от крика Нюры, что в туалет забежала.

«Боже, что я делаю? Позор какой! Учительницу арестовывают в туалете! Ещё со спущенными штанами», – мелькало в голове у растерянной донельзя Кали.

Но командиры Красной армии на то и командиры, чтобы не рассуждать, а овладевать. Известно: «…нет таких крепостей, которые бы не могли взять…»

Поэтому два командира, держа в руках цветы, с красивой перевязью поверх мундиров, являли вид ну просто загляденье. И не сомневались – прямо направились к женскому туалету, дверь которого пыталась защитить тётя Нюра.

Военные перед тётей Нюрой неожиданно встали по стойке смирно и хором рявкнули:

– У нас – купец. У вас – товар. Мы по указанию купца товар забираем. Прошу принять цветы.

Нюра пока поняла мало. Кроме того, что вроде Калю не заарестовывают, раз передают цветочки.

Каля же всё поняла и, красная и хохочущая, думала только об одном – как, не потеряв лицо, выйти из туалета.

Разрядила обстановку девочка из второго «А», которая строго сказала командирам:

– Дяди командиры, это туалет для девочек. Там ваши глупости никому не интересны. А тётя Каля сейчас выйдет.

Как сговаривались, Каля вышла, и процесс «покупки невесты» продолжился уже к явной радости учительского персонала, тёти Нюры и всех командиров, которые даже как-то стеснялись.

Школьникам подарили конфеты и печенья, дирекции – традиционное шампанское. У здания с табличкой «Регистрация браков и смертей», переминаясь, ждал Калю Лев Игоревич Полонский.

Разместилась семья Полонских в бараке № 5, на первом этаже, дверь в дверь с квартирой Валентины уже Абазы.

Ох, Господи, есть, есть о чём поговорить молодым, вступающим в жизнь и уже, как сказала цыганка, немного беременным.

Конечно, традиционно стали появляться дети. У Вальки Абазы – два мальчика. Один за другим. У Кали Полонской – две девочки.

Как говорили жители бараков:

 
Жизнь течёт, жизнь катится.
Кто не курит и не пьёт —
Тот спохватится.