Текст книги "Где ты?"

Сьюзен на каждом повороте трижды нажимала на клаксон. Роландо решил, что это хороший знак, длинный гудок означал бы самое плохое, но три коротких – наверно, это добрая весть. Он достал из-за обшлага коричневую пачку «Паладинес». Эти сигареты были намного дороже «Дорадос», которые он обычно курил. Обычно он доставал из коричневой пачки одну-единственную сигарету в день, которую позволял себе выкурить после ужина. Роландо чиркнул спичкой. Глубоко затянувшись, он почувствовал, как легкие заполнились дымом и влажным воздухом, напоенным ароматами земли и хвои. На алевшем кончике сигареты едва слышно потрескивал табак. Нынче днем уйдет вся пачка.

Нужно набраться терпения, ведь они только к вечеру минуют перевал.

Все жители столпились у дороги на въезде в деревушку. На этот раз никто не осмелился вспрыгнуть на подножку. Сьюзен затормозила, и люди обступили грузовичок. Девушка выключила двигатель, вылезла из кабины и обвела глазами собравшихся, с достоинством выдерживая направленные на нее взгляды. Хуан держался позади нее и тоже гордо тянул шею, стараясь придать себе значимости. Роландо шел прямо на них. Окурок он отбросил в сторону.

Сьюзен глубоко вздохнула и направилась к кузову. Толпа замерла, не сводя с нее глаз. Роландо подошел ближе – само спокойствие, ни тени эмоций на неподвижном лице. Сьюзен отдернула полог, Хуан опустил бортик, и все увидели девочку, которую они привезли обратно в деревню. Ножка у девочки была одна, но она широко раскинула ручонки навстречу тому, кто спас ей жизнь. Роландо запрыгнул в кузов, поднял ее на руки и что-то прошептал на ушко, вызвав у малышки улыбку. Спустившись, он поставил ее на землю и присел рядом с ней, чтобы она могла опереться на его плечо. На мгновение повисла тишина, и тут же последовал взрыв эмоций – мужчины, радостно вопя, принялись кидать в воздух шляпы. Сьюзен опустила голову, она не хотела, чтобы кто-то увидел ее лицо сейчас, когда она так уязвима. Хуан схватил ее за руку.

– Оставь меня, – буркнула она, но он лишь крепче сжал ее руку.

– Спасибо тебе за них.

Роландо передал малышку одной из женщин и подошел к Сьюзен. Протянув руку, он взял ее за подбородок и властно спросил Хуана:

– Как ее зовут?

Хуан пристально оглядел статного мужчину и, выдержав паузу, ответил:

– Внизу, в долине, ее зовут сеньора Бланка – «белая сеньора».

Роландо решительным шагом подошел к нему и положил тяжелые руки ему на плечи. Морщины в уголках его глаз стали глубже, а губы раздвинулись в широченной белозубой улыбке.

– Госпожа Бланка! – воскликнул он. – Роландо Альварес будет называть ее госпожой!

И увлек Хуана за собой по каменистой тропинке, ведущей в деревню. Нынче вечером вся деревня будет пить гуахо.

***

Вслед за вторым Рождеством, проведенным друг без друга, пришел январь нового, 1976 года. Сьюзен все праздники вкалывала как проклятая. Филип, чувствуя себя особенно одиноко, написал ей пять писем за время между Днем Благодарения и новогодней ночью, но не отправил ни одного.

В ночь на 4 января в Гватемале произошло чудовищное землетрясение, погибло двадцать пять тысяч человек. Сьюзен приложила все старания, чтобы поехать туда с гуманитарной помощью, но ржавые колеса административной машины отказались поворачиваться в нужную сторону, и ей пришлось смириться. 25 марта в Аргентине свергли режим Перона, и генерал Хорхе Рафаэль Видела приказал арестовать Исабель Перон. В этом уголке планеты надежда на лучшее медленно угасала. В Голливуде из гнезда кукушки прямо в руки Джека Николсона выпал «Оскар». 4 июля Америка дружно отпраздновала двухсотлетний юбилей независимости. А несколько дней спустя в сотнях тысяч километров от Земли «Викинг» сел на поверхность Марса и отправил первые снимки Красной планеты. 28 июля случилось еще одно землетрясение, его сила превысила 8 баллов по шкале Рихтера. Ровно в 3 часа 45 минут китайский город Таншань был стерт с лица земли. В нем жили миллион шестьсот тысяч человек. В ту же ночь в шахте к югу от Пекина засыпало сорок тысяч шахтеров. На развалинах мегаполиса шесть миллионов жителей, в одночасье лишившихся крова, остались на улице под проливными дождями. Китаю предстояло носить траур по семистам пятидесяти тысячам человек. А на следующий день самолет Сьюзен приземлился в Ньюарке.

Филип ушел из агентства пораньше. По дороге он зашел в цветочную лавку и выбрал любимые Сьюзен красные розы и белые лилии. Потом заглянул в бакалею, купил полотняную скатерть, продукты, чтобы приготовить хороший ужин, шесть маленьких бутылочек кока-колы (Сьюзен не любила пить из больших бутылок), всевозможные сладости на десерт и большой кулек карамели с клубникой, которую Сью могла поглощать тоннами. Нагруженный по уши, он добрался до мастерской. Выдвинул письменный стол на середину, накрыл его скатертью, расставил тарелки и бокалы, сто раз удостоверившись, что тарелки стоят точно друг против друга, приборы лежат симметрично, бокалы выстроены ровно. Он высыпал конфеты в плошку и поставил их на подоконник. Потом обрезал цветы и составил два букета. Красные розы он поместил в спальне на ночном столике справа от постели. Потом сменил постельное белье, поставил еще один стакан на полочку в крошечной ванной и тщательнейшим образом отмыл все краны, раковину и душ. Стояла уже глухая ночь, когда Филип в последний раз обошел «свои владения», желая удостовериться, что все у него в порядке. Но наведенный порядок показался ему «слишком стерильным», и он стал прикидывать, что и куда передвинуть, чтобы комната казалась жилой. Поужинал он пакетиком чипсов, сжевав их над корзиной для бумаг, умылся в раковине на кухне и улегся спать на диване. Спалось ему плохо, он просыпался каждый час. Едва забрезжил рассвет, он был уже на ногах и спешил на автобус, который должен был довезти его до аэропорта в Ньюарке.

Девять часов утра. Самолет из Майами приземлится через два часа. В надежде, что Сьюзен прилетит первым рейсом, Филип приехал заранее, занял «их» столик в баре, наклонив к нему стулья, и уселся возле стойки. Он пытался справиться со своим нетерпением, завязав разговор с барменом. Но тот был не из прислуги дорогих отелей, одетой в черные или белые смокинги и привыкшей с вниманием относиться к откровениям своих клиентов, а потому излияния Филипа слушал вполуха. Между десятью и одиннадцатью часами Филип сто раз порывался вскочить и встретить Сьюзен у дверей, но всякий раз сдерживал себя: она назначила ему свидание здесь, в баре, за этим столиком. В этом была вся Сьюзен, сложная, противоречивая. Она ненавидела напыщенность, но обожала символы. Когда самолет авиакомпании «Истерн Эйрлайнз» пролетел над полем, сердце Филипа заколотилось, губы пересохли. Самолет приземлился, и он тут же понял, что на этом рейсе ее нет. Сидя у окна, он видел, как по трапу спускаются пассажиры, как они идут вдоль желтой линии к терминалу. Наверняка она прилетит первым рейсом после обеда, «это куда более логично». И тогда, чтобы отвлечься от предстоящего долгого ожидания, он стал рисовать. Прошел час. Набросав на больших листах портреты семи клиентов, заходивших в бар, он захлопнул альбом и подошел к стойке.

– Возможно, я покажусь вам странным, но я встречаю друга, он сегодня должен вылететь из Майами. Следующий самолет прилетит только в семь вечера. Мне ждать еще шесть часов, а у меня закончились грифели.

Бармен недоуменно взглянул на Филипа, не прекращая протирать стаканы и ставить их на полку. Филип продолжил свой монолог:

– Иногда час кажется вечностью! Бывает, день летит, ничего не успеваешь сделать, а бывает, смотришь то и дело на часы, и кажется, что они встали. Не могу ли я помочь вам? Вытирать стаканы или еще что-нибудь делать… Например, принимать заказы клиентов, лишь бы как-то убить время. А то я свихнусь!

Бармен поставил на место последний стакан, обвел взглядом пустой зал и небрежно поинтересовался, что Филип желает заказать, придвинув ему какой-то бестселлер, извлеченный из-под стойки. Филип прочел название: «Пожалуйста, тише… Пожалуйста!» Поблагодарив, он вернулся на свое место. В обед бар заполнился, и Филип заставил себя заказать еду, скорее чтобы порадовать бармена, чем свой желудок, который ничего не просил. Он взял сэндвич и съел его, не прерывая чтения сборника новелл Реймонда Карвера. В два часа, когда заступившая на работу официантка налила ему очередную, неведомо какую по счету чашку кофе, он заказал кусочек торта, к которому так и не притронулся. Он по-прежнему читал первую новеллу. В три часа он заметил, что перечитывает битых десять минут одну и ту же страницу, в три тридцать – одну и ту же строчку. Тогда он закрыл книжку и вздохнул.

В «боинге», вылетевшем из Майами в Ньюарк, Сьюзен, прикрыв глаза, мысленно представляла себе оранжевые лампы бара, вспоминала блестящий паркет и дверь с иллюминатором, куда большим, чем тот, возле которого она сейчас дремала.

К четырем часам, восседая на табурете у стойки бара, Филип уже вытирал стаканы, слушая сменившегося бармена, который рассказывал ему какие-то эпизоды из своей бурной жизни. Филип, вдохновленный испанским акцентом бармена, несколько раз переспросил, откуда тот родом, и тот опять и опять повторял, что родился он в Мексике и никогда не бывал в Гондурасе. В пять часов бар вновь заполнился посетителями, и Филип вернулся к своему столику. Все места были заняты, когда в бар вошла пожилая согбенная дама, на которую никто не обратил внимания. Филип загородился альбомом, чтобы не встретиться с ней взглядом, но надолго его не хватило: чувство неловкости оказалось сильней. Оставив на столе альбом и всякие мелочи, он встал и подошел к стойке, возле которой стояла старушка. Пожилая леди искренне поблагодарила его и, медленно проследовав за ним, села на предложенное место.

Филип, слишком взволнованный, чтобы держать себя в руках, настоятельно попросил даму проследить, чтобы его место никто не занял, и отправился за ее заказом к стойке. Она попыталась было завязать вежливую беседу, но Филип не откликнулся. При второй попытке он вежливо, но твердо предложил ей пить свою минеральную воду. Лишь через тридцать ужасно долгих минут она наконец поднялась! Кивнув Филипу, старушка двинулась к выходу. Филип следил, как она неспешно удаляется.

Глухой рокот моторов над головой вывел его из задумчивости. Он едва не пригнул голову, когда «Боинг-727» пролетел над крышей терминала. Самолет, заходя на посадку, накренился вправо, потом выровнялся, приближаясь к отведенной ему посадочной полосе. Показались шасси, замерцали огоньки на крыльях. Вскоре большой круглый нос самолета приподнялся, и хвостовое колесо коснулось грунта. Винты пропеллеров постепенно стали видимыми. Возле терминала «боинг» развернулся, двигаясь к месту стоянки совсем недалеко от бара. Итак, самолет, на котором прилетела Сьюзен, сел. Филип сделал знак официанту, чтобы тот вытер столик. Когда первые пассажиры спустились по трапу, Филип испугался, что интуиция его подвела.

На Сьюзен были потертые джинсы и мужская рубашка навыпуск. Она похудела, но, судя по всему, была в прекрасной форме. Высокие скулы стали еще выше, когда она широко улыбнулась, заметив Филипа за стеклом. Ему понадобилось титаническое усилие, чтобы, исполняя ее волю, сидеть на месте. Как только Сьюзен вошла в помещение терминала, на некоторое время исчезнув из его поля зрения, он отвернулся от окна и заказал два шарика ванильного мороженого, политых жидким шоколадом с миндалем и карамелью.

Несколько мгновений спустя Сьюзен прижалась лицом к иллюминатору и скорчила рожицу. Как только она вошла, Филип поднялся. Заметив, что он устроился за тем же столиком, она улыбнулась. Этот укромный уголок в недрах аэропорта показался ей чем-то удивительно важным в ее кочевой жизни. Она призналась себе в этом, еще когда летела на маленьком почтовом самолете из Пуэрто-Кортеса в Тегусигальпу.

Когда она толкнула дверь, Филип вынудил себя остаться на месте, а не броситься ей навстречу. Сьюзен бы это не понравилось. Миновав третий столик, она скинула свой тяжеленный рюкзак и бегом кинулась к Филипу, обняла, прижалась лбом к его плечу и вдохнула знакомый запах. Он повернул ее лицо к себе и заглянул в глаза. Оба молчали. Официант, кашлянув, ехидно поинтересовался у Филипа:

– Не желаете добавить еще и взбитых сливок?

Они сели. Сьюзен, поглядев на мороженое, сунула в него палец и слизнула карамель.

– Я очень по тебе скучал! – сказал Филип.

– А я нет! – насмешливо бросила она. – Ну рассказывай, как дела?

– Потом. Дай на тебя наглядеться.

Она изменилась, возможно, другие ничего бы не заметили, но не Филип. Щеки впали, а за улыбкой таилась печаль, он чувствовал ее, но не мог объяснить. Словно каждая трагедия, свидетелем которой она оказалась, наложила на нее свой отпечаток.

– Почему ты так на меня смотришь, Филип?

– Потому что ты удивительная.

Она расхохоталась, и ее громкий смех разнесся по всему бару. Двое посетителей обернулись. Сьюзен прикрыла рот рукой:

– Ой, прошу прощения!

– Не извиняйся. Ты такая красивая, когда смеешься. Там тебе доводилось иногда смеяться?

– Знаешь, самое невероятное, что это «там» только кажется у черта на рогах, а на самом деле это совсем близко. Лучше расскажи мне о себе, о Нью-Йорке.

Ему нравится жить на Манхэттене. Он получил заказ в рекламном агентстве, сделал свой первый рекламный щит. Эскизы понравились, и его уже пригласили на следующий проект. Особых денег это не приносило, но все-таки уже что-то конкретное. Когда Сьюзен спросила, доволен ли он жизнью, Филип лишь пожал плечами. Он поинтересовался, довольна ли она приобретенным опытом, нашла ли то, что искала. Она словно бы и не услышала его и продолжала свои расспросы: а родители, как поживают его родители? Родители Филипа подумывали продать дом в Монтклере и переселиться на западное побережье. Филип весь год с ними не виделся, только на День Благодарения навещал. Он ночевал тогда в своей бывшей спальне, и ему было грустно. Он почувствовал вдруг, что отдаляется от родителей, впервые увидел, что они стареют, расстояние как будто оборвало нить времени и разрезало жизнь на череду выцветших картинок, где лица от раза к разу все больше менялись под влиянием жизненных перипетий.

– Когда люди живут вместе, – нарушил Филип повисшее молчание, – они и не замечают, как меняются, а в конце концов теряют друг друга.

– Именно это, старичок, я тебе всегда и твердила. Жизнь вдвоем – штука опасная. Как по-твоему, я потолстела?

– Нет, мне кажется, наоборот. А к чему ты это?

– К нашему разговору. Я изменилась?

– Ты просто выглядишь усталой, Сьюзен, только и всего.

– Значит, изменилась!

– С каких пор тебя стала волновать твоя внешность?

– С тех самых, как я впервые увидела тебя.

Она поглядела на остатки мороженого на дне креманки.

– Мне хочется чего-нибудь горячего!

– Да что с тобой, Сьюзен?

– Должно быть, я нынче забыла принять мои таблетки-«веселушки»!

Она видела, что огорчила его, и уже жалела, что дала волю своему дурному настроению, но полагала, что их близость позволяет ей быть самой собой.

– Ты могла хотя бы сделать усилие!

– Ты о чем?

– Хотя бы притвориться, что рада меня видеть.

Она провела пальцем по его щеке.

– Ясен перец, я рада тебя видеть. Это не имеет никакого отношения к тебе.

– А в чем же дело?

– Трудно возвращаться на родину. Все кажется таким далеким от той жизни, какой я жила. Здесь есть все, ни в чем нет недостатка, а там нет ничего.

– Если у твоей соседки сломана нога, а у тебя только вывихнута лодыжка, твоя боль от этого меньше не станет. Попробуй быть чуть более эгоистичной, и тебе будет гораздо легче.

– Ух ты! Да ты становишься философом, старик!

Филип резко встал, направился к двери, вышел на минутку в коридор и тут же вернулся быстрым шагом. Наклонившись, он поцеловал Сьюзен в шею.

– Привет, я так рад тебя видеть!

– Можно узнать, что за игру ты затеял?

– Никакая это не игра! Я ждал тебя два года, у меня мозоль на пальце от писания писем, потому что письма были единственной возможностью хоть как-то участвовать в твоей жизни. И мне показалось, что наша встреча началась совсем не так, как я ее себе представлял, вот я и начал все сначала!

Сьюзен некоторое время смотрела на него, а потом расхохоталась.

– Ты все такой же чокнутый! И мне тебя очень не хватало!

– Ну так рассказывай!

– Сначала ты. Все-все о вашей жизни в Нью-Йорке!

– А как насчет горячего?

– Ты о чем?

– Ты сказала, что хочешь чего-нибудь горячего. Чего именно?

– Я уже расхотела! Спасибо. Мороженое было отличной идеей.

Оба испытывали странное чувство, не смели в нем признаться и не очень хотели о нем говорить. Время не прошло для них даром, два года они жили в разном ритме. Привязанность осталась прежней, только вот слов уже не хватало. Возможно, потому, что их глубокая, искренняя взаимная привязанность все же пострадала от долгой разлуки, обозначив между ними дистанцию, измеряющуюся не только в километрах?

– Доедай быстрей мороженое и пошли! У меня для тебя сюрприз.

Сьюзен опустила глаза и некоторое время сидела, сосредоточенно разглядывая креманку. Потом подняла глаза.

– Я не успею… Я хочу сказать, что не остаюсь. Я согласилась продлить контракт. Они действительно нуждаются во мне, понимаешь? Прости…

Ему показалось, что земля уходит у него из-под ног. Он вдруг ощутил странное головокружение и почувствовал себя совершенно беспомощным как раз тогда, когда хотел быть особенно собран.

– Будь добр, не делай такое лицо.

Сьюзен положила руку на ладонь Филипа, и он тут же отвернулся, не желая, чтобы она видела тоску и разочарование в его глазах. Чувство одиночества сдавило его сердце. Он погладил пальцем руку Сьюзен. Ее кожа утратила гладкость, появились морщинки, и он старался на них не смотреть.

– Знаю, это трудно, – проговорила она. – Там невозможно сохранить нежную девичью кожу. Видишь, какие у меня ногти, а уж о ногах я вообще молчу. Что ты хотел мне показать?

Филип хотел показать ей свою студию на Манхэттене, ну да ладно, покажет в следующий раз. Он пристально поглядел на нее, и выражение его глаз изменилось. Сьюзен поглядела на часы.

– Сколько у тебя времени?

– Два часа.

– Всего-навсего?!

– Мало, конечно, но ты не представляешь, как мне пришлось изворачиваться, чтобы удрать и сделать этот крюк.

Она вытащила завернутый в коричневую крафтовскую бумагу пакет и положила на стол.

– Отнеси этот пакет по адресу, очень тебя прошу! Это наша контора в Нью-Йорке – и липовый предлог, которым я воспользовалась, чтобы повидаться с тобой.

Филипп даже не взглянул на пакет.

– Я думал, ты работаешь на гуманитарную организацию. Мне и в голову не приходило, что ты в воспитательном лагере.

– Теперь ты знаешь!

– Расскажи поподробнее.

За два года она успела хорошо себя зарекомендовать. Ее направили в Вашингтон дать обоснование запрошенным кредитам, а потом она должна как можно скорее вернуться с медикаментами, перевязочными материалами и непортящимися продуктами.

– А пока они будут все это паковать? У тебя же будет какое-то время.

– Паковать все буду я сама! Для этого я и приехала! Я должна забрать с собой только то, что нам действительно нужно, а не тонну всяческой ерунды, которую они готовы нам спихнуть.

– А что конкретно вам необходимо?

Она сделала вид, что достает из кармана список и читает его:

– Ты идешь по левому проходу, а я – к холодильникам в глубине магазина, встречаемся у касс. Ты все запомнил? Нам нужны школьные принадлежности, триста тетрадок, девятьсот карандашей, шесть классных досок, сто упаковок мела, учебники испанского, пластмассовая посуда, вся, которая найдется на полках, примерно шестьсот тарелок, две тысячи ножей, столько же вилок и вдвое больше ложек, девятьсот одеял, тысяча пеленок, тысяча полотенец, сотня комплектов постельного белья для диспансера…

– Лично мне нужна только ты, Сьюзен.

– …две тысячи компрессов, триста метров хирургической нити, оборудование для стерилизации, стоматологические инструменты, иглы, стерильные тампоны, расширители, зажимы, пенициллин, аспирин, антибиотики широкого действия, анестетики… Извини, это не слишком забавно.

– Ну, не все так плохо! Я могу хотя бы полететь с тобой в Вашингтон?

– Тебя со мной не пустят. И представь себе, в лучшем случае нам дадут лишь двадцатую часть того, что нам нужно.

– Ты уже говоришь «нам», говоря о тех местах?

– Да? Я не заметила.

– Когда ты вернешься?

– Понятия не имею. Думаю, через год.

– Но в следующий раз ты останешься?

– Филип, не делай из этого трагедии. Если бы один из нас уехал учиться в университет на другом конце страны, было бы то же самое, разве нет?

– Нет, каникулы не длятся два часа. Ладно, не буду занудствовать. Мне грустно, и у меня не получается это скрыть. Сьюзен, ты всегда будешь выбирать любые предлоги, лишь бы с тобой этого не произошло?

– Не произошло чего?

– Ты боишься потерять себя, привязавшись к кому-то. Прекрати смотреть на часы!

– Я вижу, что пора сменить тему, Филип!

– Когда ты остановишься?

Она выдернула руку, глаза ее сузились.

– А ты?

– В чем, по-твоему, я должен остановиться?

– В твоей великой карьере, посредственных эскизах, твоей мелочной жизни.

– Теперь ты злишься!

– Нет, просто я, в отличие от тебя, говорю прямо: вопрос лишь в том, какие подобрать слова.

– А я просто скучаю по тебе, Сьюзен, и имею слабость тебе в этом признаваться. Ты и понятия не имеешь, в каком бешенстве я иногда бываю.

– Наверное, это мне нужно было выйти из бара и снова в него войти. Мне действительно очень жаль. Клянусь, я не думала, что говорю.

– Но, если ты так думала, пусть даже и не совсем так, это не меняет дела.

– Но я не хочу останавливаться, Филип. Во всяком случае, сейчас. Я живу трудной жизнью, иногда невыносимо трудной, но мне кажется, что я действительно делаю что-то важное.

– Именно это меня и бесит, именно это я и нахожу абсурдным.

– И что же тебя бесит?

– Что я не могу вызвать у тебя подобных чувств, что ты отзывчива только на боль других, чужая боль помогает тебе бежать от своей, с которой ты боишься встретиться лицом к лицу.

– Ты достал меня, Филип!

Неожиданно он повысил голос, чем несказанно удивил ее, и – редкий случай – у нее не хватило духу его прервать, хотя ей совсем не нравилось то, что он говорил. По его мнению, дело было совсем не в ее человеколюбии. По его мнению, Сьюзен пряталась от своей жизни и жила чужой с того печального лета, когда ей исполнилось четырнадцать лет. Спасая жизни других, она пыталась спасти своих родителей, чувствуя себя виноватой в том, что в тот день не заболела страшным гриппом, и тогда бы они остались дома.

– Не смей меня перебивать, – произнес он властно. – Я отлично знаю, что ты чувствуешь и как будешь защищаться. Мне хорошо знакомо любое выражение твоего лица. Правда в том, что ты боишься жить и, чтобы преодолеть этот страх, ты отправилась помогать другим. Но так ты себе не поможешь, Сьюзен, ты не за свою жизнь борешься, а за чужую. Какой странный выбор – пренебрегать теми, кто тебя любит, и отдавать свою любовь тем, кто тебя никогда в глаза не видел! Я знаю, тебя это поддерживает, но ты-то себя не знаешь.

– Иногда я забываю, что ты меня так любишь, и мне стыдно, что я не умею любить тебя так же.

Стрелки часов бежали с неумолимой быстротой. Филип смирился. Ему так много хотелось сказать ей, ну да ладно, он ей напишет. У них почти не было времени просто побыть вдвоем, впервые за два долгих года ожидания. Сьюзен чувствовала усталость. Она нашла, что Филип повзрослел, возмужал. Он счел это комплиментом. «Ты еще больше похорошела». Оба понимали, что этих кратких мгновений недостаточно. Когда скрипучий голос по громкоговорителю известил о начале посадки на ее рейс, Филип не тронулся с места. Сьюзен поглядела на него.

– Я провожу тебя до дверей только тогда, когда ты пробудешь со мной не меньше четырех часов, учти на будущее. – Он заставил себя улыбнуться.

– Какие у тебя губы, Филип! Ты похож на Чарли Брауна!

– Я рад, это твой любимый мультик!

– Я дурака валяю, но ты же знаешь…

Сьюзен встала. Он взял ее за руку и сжал.

– Знаю. Беги!

Он поцеловал ей ладонь, а она, наклонившись, чмокнула его в самый уголок губ. Выпрямившись, она ласково погладила его по щеке.

– Вот видишь, и ты стареешь! Колешься!

– Как всегда, через десять часов после бритья. Беги, а то опоздаешь!

Сьюзен развернулась и пошла к выходу. Она была уже в конце прохода, когда он крикнул ей вслед, чтобы она берегла себя. Не оборачиваясь, Сьюзен подняла руку и помахала. Тяжелая деревянная дверь медленно закрылась за ней. Филип еще с час просидел за столиком после того, как ее самолет растворился в небе. Потом на автобусе вернулся в Нью-Йорк; была уже ночь, и он решил побродить по улицам Сохо.

У ресторана «Фанелли» он замедлил шаг. Круглые плафоны освещали желтым светом матовые стены. Висящие в деревянных рамах портреты Джо Фрезера, Луиса Родригеса, Шугара Рея Робинсона, Роки Марчиано и Мохаммеда Али смотрели в зал, где смеющиеся мужчины поглощали гамбургеры, а женщины кончиками пальцев осторожно брали жареную картошку. Филип прислушался к себе: нет, есть ему не хотелось. И он отправился домой. В Вашингтоне Сьюзен вошла в номер отеля. Филип в это же самое время стоял в спальне и смотрел на кровать. Коснувшись правой подушки, он вернулся в пустую гостиную. Он не стал убирать со стола, а лишь долго молча смотрел на него, а потом отправился спать на диван. Пакет он отнесет завтра.