Текст книги "Другое счастье"

6

Том гнал на предельной скорости. Час назад, нарушив правило вежливости, которое он сам для себя изобрел, он все-таки воспользовался радио. У него была надежда, что какой-нибудь патруль заметил где-нибудь неподалеку красный «олдсмобиль» 1950 года выпуска. Ему повезло: один полицейский, любитель старинных машин, обратил внимание на такую машину на дороге № 30, вблизи Йорка.

Теперь он надеялся, что ему снова повезет и что Агата все еще едет в этой машине.

Когда дорога привела его в лес, Том испытал острое желание повернуть на север и, наплевав на свое обещание не пересекать границу штата, вернуться домой. Наступило его любимое время дня. В этот час он усаживался в своем дворике и любовался равниной и близкими горами, тонущими в безмолвии.

«Трус! – мысленно одернул он себя. – Куда подевалась твоя смелость? Придется ей тебя выслушать, даже если она не захочет тебя простить. Найди силы, чтобы, по крайней мере, посмотреть ей в глаза! Ты ведь для этого носишься по дорогам, разве нет?»

Звонок инспектора полиции вернул его к реальности. После зарядки батарей электромобиль дал пищу для размышлений. Последние координаты, введенные в бортовой навигатор, совпадали с координатами места, где разрядился аккумулятор.

Том крепко задумался. Зачем Агате понадобилась эта станция обслуживания? Он уже не исключал, что она приехала туда специально, чтобы покрасоваться в объективе камеры наблюдения. Прочь дурацкие мысли, способные завести только в тупик!

В Йорке он собирался пообщаться с продавцами магазинов и с местными полицейскими: кто-то наверняка обратил внимание на приметный автомобиль. Посмотрев на часы, он прикинул, что будет на месте через час.

* * *

– Эту ночь я хотела бы провести в нормальной кровати, и одна, – заявила Милли.

– А вот я с удовольствием приняла бы ванну и улеглась не одна, а с хорошей компанией! Надо было пофлиртовать с кассиром в рождественском магазине: не бог весть что, но на худой конец и такой сгодился бы.

– Вы серьезно?!

– А что, не похоже? – усмехнулась Агата.

Судя по дорожному указателю, до Геттисберга оставалось двадцать пять миль.

– Я так ничего и не поняла в вашей истории. Неясно, по какой причине вы уехали, по какой вернулись. Не из-за друзей же вы забрались в такую даль! И потом, что за загадки? Где он, этот ваш остров? Вам пришлось от чего-то спасаться?

– Не от чего-то, а от кого-то. Когда тебе двадцать лет, любовь иногда толкает на абсурдные поступки.

– Сначала в двадцать, а потом в пятьдесят?

Агата от души рассмеялась.

– Надеюсь, что да. Но я вернулась всего два дня назад, дай сначала отдышаться.

– В кого вы тогда так влюбились?

– В мужчину редкостной красоты. Нет, это неправильно. Лучше сказать, что он был исключительно породистый, каждое его движение было полно изящества, он был воплощением мужского начала и полной противоположностью мачизма. Мачо сомневаются в том, что они настоящие мужчины, поэтому и тянутся ко всяким железкам. А этот по природе был такой мужественный, что ему не было нужды играть чужую роль.

– Он был вашим женихом?

– Иногда ты такое ляпнешь, что я начинаю сомневаться, кому из нас тридцать лет, кому пятьдесят с хвостиком. Я была от него без ума и воображала, что пользуюсь взаимностью.

– А вот это действительности не соответствовало?

– В этом я так и не разобралась. Все было слишком сложно.

– Чем он занимался?

– Тем же, чем все мы: учился.

– Чему?

– Честно говоря, уже не помню. Когда мы познакомились, в университет уже принято было приходить только на демонстрацию. У нас были другие темы для разговоров кроме учебной программы.

– А против чего вы протестовали?

– Не против, а за: за прекращение войны во Вьетнаме, за то, чтобы правительство положило конец этой бойне, за новый мир, в котором возобладали бы гуманизм и социальная справедливость. Увы, наш бунт выродился в утопию. Я была тогда очень, даже слишком молода, вот и примкнула к движению, когда мечта уже умирала. Но идеи у нас были замечательные! Мы не подчинялись законам, были свободны и испытывали эйфорию… – Взгляд Агаты стал отсутствующим. – Свобода все время была у нас на языке. – Мы принадлежали к движению «Студенты за демократическое общество». В него входили сотни тысяч молодых людей, свято веривших в неизбежность революции.

– Вы принадлежали к хиппи? – спросила Милли насмешливым тоном.

– Скорее к битникам. Мы называли себя бит-поколением. Вся наша жизнь была пронизала литературой и джазом, а еще сексом и наркотиками – из-за этого все и рухнуло. Наверное, ты о тех временам ничего не знаешь.

– Джо заболел бы от зависти, если бы узнал, что я вожу компанию с такой, как вы! – выпалила Милли, вдруг очень заинтересовавшись.

– Это еще почему? – весело спросила Агата.

– «Я видел лучшие умы моего поколения разрушенные безумием, умирающие от голода, истерически обнаженные, волочащие свои тела по улицам черных кварталов, ищущие болезненную дозу на рассвете…»[4]4
  Перевод Дм. Храмцева.


[Закрыть] – стала пылко декламировать Милли. – Поэма Гинзберга «Вопль» – его фетиш, он читал ее мне десятки раз. Он молится на Гинзберга и Керуака, «В дороге» и «Голый завтрак» Берроуза знает наизусть.

– Не знала, что у них остались поклонники. Приятно слышать, что есть еще молодежь, не довольствующаяся повседневным комфортом. Этот Джо мне уже очень нравится.

Милли не ответила на обидное замечание.

– Кто бы мог подумать, что какое-то стихотворение станет искрой, воспламенившей Америку? – продолжала Агата. – Кто мог угадать, что этот текст обладает разрушительной силой, что несколько запретных фраз покончат с конформизмом, этим намордником для души? Его крик в той или иной степени долетел до всех нас. А тут еще этот судебный процесс! Представь, в 1957 году двое полицейских в штатском из бригады по работе с несовершеннолетними заходят в книжный магазин, покупают экземпляр «Вопля» и арестовывают Ферлингетти, хозяина магазина, под тем предлогом, что он торгует книгами непристойного содержания. В наши дни такое невозможно вообразить, особенно здесь, а тогда – сколько угодно! Процесс получил общенациональную огласку. На стороне защиты выступали самые видные литературные критики, на стороне обвинения – самые яростные апологеты пуританства. Эти идиоты дошли до подсчета бранных выражений в поэме. Вот смеху-то: никогда еще в истории юстиции слово fuck не произносилось столько раз в зале суда! На счастье, судья пришел к заключению, что поэма имеет общественное значение, и отклонил иск. Сторонники цензуры и строгой нравственности получили пощечину. Гинзберг превратился в звезду и сделал бит-поколение контркультурой, от которой никто уже не мог отмахнуться. Твоя мать никогда не рассказывала тебе о тех временах? А ведь это была и ее молодость.

– Почему, рассказывала. Она говорила, что никакого бит-поколения не существовало, что оно исчерпывалось кучкой молокососов, наивных бумагомарак, мечтавших, чтобы их напечатали.

– Каждый имеет право на свою точку зрения, – процедила Агата. – В моей жизни эта поэма сыграла решающую роль. Если бы я ее не прочла, то наверняка прожила бы жизнь совершенно по-другому.

– Как это?

– Мы были небогаты, в студенческие годы приходилось сильно экономить. Почему бы мне не стать секретаршей, не работать с документами? Я ужасно любила читать.

– Так чем вы занимались все эти годы?

Агата, глядя в окно, тяжело вздохнула.

– Путешествовала, – прошептала она.

После этого она молчала до самого Геттисберга, уставившись на убегающую из-под колес «олдсмобиля» асфальтовую ленту.

– А наркотиками баловались? – полюбопытствовала Милли.

– Пробовала много всего вредного, но мне повезло: я не потеряла голову, не впала в зависимость. К тому же насмотрелась на друзей и подруг, отправлявшихся в безвозвратные путешествия, поэтому быстро завязала. А вот что до секса, то ему надо было бы предаваться поактивнее… Эти паршивые наркотики оказались сильнее всех обещаний нового мира, сильнее самой расчудесной студенческой революции.

– Ваши друзья в ней участвовали?

– Да, только их теперь осталась жалкая кучка.

– Что стало с остальными?

– Многих прикончил ЛСД, а не он, так алкоголь и нищета. Других убили.

– Кто?

– Полиция и ФБР по указанию правительства.

– Не понимаю, за что! – воскликнула Милли.

– Это же ясно как божий день! Мы их здорово напугали: четверо студентов из шести считали революцию неизбежной и необходимой. Мы создавали коммуны трудящихся, организации женских коллективов, из нас вырастали первые сообщества геев и лесбиянок. Но хуже всего то, что мы боролись с порядком, продиктованным правящими классами, бросали вызов, и они не могли этого стерпеть. В Геттисберге нас ждут поля сражений, где решалась судьба Гражданской войны. В конце шестидесятых – начале семидесятых годов страна стояла на пороге новой гражданской войны, и потребовались кровавые репрессии, чтобы ее предотвратить.

– Они убивали студентов-пацифистов?

– Десятками! Но мы были не только пацифистами, некоторые вступили в вооруженную борьбу. Уличные сражения, акции неповиновения, покушения с применением взрывчатки происходили все чаще, и участвовали в них сотни.

– Вы тоже этим занимались?

– Не без того, – призналась Агата.

– У вас на руках была кровь?

– Нет, только на лице – от полицейских дубинок.

Агата наклонилась к Милли, раздвинула две пряди волос и не без гордости продемонстрировала длинный шрам на голове.

Машина вильнула в сторону, правые колеса чиркнули по обочине. Милли вцепилась в руль и выровняла ход.

– Сказано тебе: смотри вперед! – крикнула Агата с плохо объяснимым негодованием. – Но нет худа без добра: я вспомнила обстоятельства знакомства с ним. Дело было на кампусе. Он не выпускал из рук кинокамеру и постоянно снимал. Он готовился стать журналистом, хотел сделать это своей профессией. А может, он мечтал о кино? Теперь уже не припомнить…

– Ваш роман длился долго? – спросила Милли.

– Поезжай в направлении Хейгерстауна, мы скоро въедем в штат Виргиния.

Милли удивил вид, с которым Агата это сказала: можно было подумать, что, покидая штат Пенсильвания, она испытывает сильное облегчение.

– Мы с ним были сообщниками целых два года, – продолжила Агата. – Наверное, твоя мать была права, называя нас наивными. Я никогда не переставала о нем думать.

Этот безобидный с виду вопрос навел Агату на новые воспоминания, казалось, напрочь вылетевшие из головы, словно на кошмары, которые после пробуждения забываются.

Она опять слышала вопли студентов под ударами дубинок в облаках слезоточивого газа, видела слезы на щеках друзей, снова переживала те утренние часы января, февраля и марта, когда под ногами длинных похоронных процессий чернел снег. Она снова видела безумные глаза родителей, раздавленных горем и чувством вины, так и не понявших, почему их дети поднялись на борьбу и стали инакомыслящими, и неспособных возненавидеть их убийц.

Некоторые ее друзья никогда больше не видели своих близких, по десять лет не говорили с ними по телефону; она тоже перестала общаться с матерью. Вместе с друзьями она ушла в подполье, оставив близким вместе с призраком своей юности нерешенный вопрос: почему она выбрала мрак безвестности в стране свобод?

– Потому что эти свободы попали в темницу, за высокие стены, которые возводились при попустительстве их поколения, – пробормотала Агата. Ее губы дрожали. – Это стены, за которыми нет прав у меньшинств. Это стены наших тюрем, забитых цветными, стены наших колледжей и университетов, где формируются образцовые студенты, необходимые индустриальному обществу. Это общество пожирает молодежь, которой легко помыкать, которая довольствуется малым. Нашим родителям не хватило отваги поставить под вопрос этот мир с его гомофобией и сексизмом. Они считали идеальным обществом свои комфортабельные пригороды, свои прожорливые автомобили, свои стерильные телевизоры. Наши матери, наглотавшись валиума, с утра провожали мужей, облаченных в серые костюмы. Наши отцы возвращались вечером, накачавшись виски…

– Агата! – окликнула ее встревоженная Милли. – О чем это вы?

Агата покачала головой. Она старалась прийти в себя, но ничего не получалось.

– Он был не такой, – тихо проговорила она.

– Не такой, как кто?

– Не такой, как все остальные. Так всегда думаешь о том, кого любишь. Ты ведь тоже, наверное, считаешь своего Фрэнка ни на кого не похожим?

– Считаю, – созналась Милли.

– В чем его непохожесть? – спросила Агата требовательным тоном.

– Он – сама уверенность, сама любезность…

– Так и хочется тряхнуть тебя, как грушу, чтобы ты перестала прятаться за этой твоей проклятой рутиной! С человеком делишь жизнь не потому, что он любезный, а потому, что рядом с ним ты вибрируешь, хохочешь, паришь в воздухе, забыв о силе тяжести. Потому, что тебе его не хватает, даже когда он в соседней комнате, потому что его молчание для тебя так же красноречиво, как его слова, потому что он любит твои недостатки не меньше, чем твои достоинства, потому что, засыпая вечером, ты боишься смерти и успокаиваешься, только когда думаешь о его взгляде поутру, о тепле его рук. Вот почему ты строишь с кем-то жизнь! А если он еще и любезен, то это ему плюс, но и только.

– Браво, благодарю за блестящий урок. Но имейте в виду, мы уже три года вместе, а вы-то одиноки! Я вам искренне признательна, я последую всем вашим советам. Если в вашем возрасте я буду похожа на вас, то буду счастливейшей женщиной на свете.

Настала очередь Агаты молча проглотить обиду.

Машина въехала в Виргинию и устремилась в направлении Харрисонберга. На протяжении следующих тридцати миль обе женщины молчали, тишину нарушала только лившаяся из динамиков классическая музыка.

Рекламный щит на обочине манил обещанием: «Уникальное предложение «У Райана»! Ешьте столько, сколько сможете! Тот, кто установит новый рекорд, ничего не платит!»

– Что будет, если кто-нибудь все-таки поймает их на слове?

– Спорим? – предложила Милли.

– Включай поворотник. Сейчас проверим, чего я стою! Как ты считаешь, что за рекорд нам предстоит побить?

– Сейчас узнаем, – ответила Милли, заезжая на стоянку.

* * *

Для того чтобы одержать победу, Агате потребовалось полтора часа. На глазах у остолбеневших посетителей она расправилась с куском мяса весом в три фунта. Милли взяла на себя роль тренера: она не отходила от обжоры, обмахивала ее бумажной салфеткой, вытирала ей губы, подливала воды, чтобы она запивала съеденное. В какой-то момент Милли уже была готова поднять белый флаг: ее подопечная побелела и была, похоже, близка к обмороку. Но обжигающий взгляд Агаты призвал ее к порядку. Короткая передышка – и борьба возобновилась. Милли призвала присутствующих болеть за спортсменку, чья самоотверженность не могла не вызвать восхищения. Посетители включились в игру: стали поддерживать обжору криками и сопровождать аплодисментами каждый новый глоток, да еще с пеной у рта доказывали, что она имеет право на короткие паузы. Когда Агата доела чудовищную порцию, ее пронесли по залу на руках под пронзительные крики, среди которых выделялись вопли Милли – та чуть голос не сорвала.

Агата согласилась сфотографироваться вместе с владельцем заведения, демонстрируя свой приз – позолоченную табличку с вытисненным названием ресторана, опрокинула заслуженную рюмочку, способствовавшую пищеварению, и поприветствовала зрителей, как актриса на сцене перед падением занавеса.

– По-моему, сегодня вечером мне будет не до ужина, – простонала она, вываливаясь на стоянку.

Милли помогла ей сесть в машину, заперла приз в багажник и заняла место за рулем.

– Публика хорошо повеселилась?

– Еще бы! – ответила Милли. – У вас, ясное дело, не все дома, но, надо признать, спектакль получился что надо. Где вы научились так лопать?

– Я сейчас не в состоянии поддерживать беседу. И потом, сейчас моя очередь задавать вопросы. Расскажи мне подробнее об этом Джо, знающем наизусть «Вопль».

– Он мой лучший друг. Стать таковым было нетрудно, потому что других друзей у меня все равно нет.

– Мне кажется, все наоборот. Раз он твой единственный друг, то ему пришлось потрудиться, чтобы им стать.

– Может, и так…

– Что же в нем такого особенного?

Долину Шенандоа обволакивал легкий туман, местами скрывавший дорогу. Милли сосредоточенно смотрела вперед.

– Даже не знаю, он такой противоречивый… Когда он играет музыкальное произведение или читает мне свои стихи, я чувствую себя другим человеком. У меня возникает ощущение, будто я вошла в свой порт приписки, место мирное и одновременно полное жизни, где все незнакомо и одновременно хорошо известно. Когда мы ходим вместе в кино, то можем часами спорить о смысле какого-нибудь эпизода или об игре актера, причем никогда друг с другом не соглашаемся. С книгами то же самое. Когда мы принимаемся обсуждать политику, день становится бесконечным. Мне иногда кажется, что он – мой родной брат, которого у меня никогда не было. Думаю, у него такое же чувство. Встретились два одиночества, как говорится.

– Ты уверена, что у вас отношения только как у брата с сестрой?

– Совершенно уверена! – со смехом воскликнула Милли.

– Никогда никакой двусмысленности, ни малейшего желания?

– Никогда!

– Ну, раз ты так уверена… Гляди-ка! – Агата ткнула пальцем в дорожный указатель. – Пещеры Люрей! Всегда мечтала там побывать! Давай съездим! – взмолилась она.

– Будем все время останавливаться – никогда не доберемся до места, – возразила Милли.

– Все равно куда-нибудь всегда добираешься, – пробормотала Агата.

Достав из кармана листок бумаги, она сделала вид, что читает вслух туристический путеводитель.

– Пещеры Люрей считаются одними из самых красивых в стране и являются самыми большими на востоке США… Жалко их пропустить. Представляешь, внутри такой резонанс, что твой голос разносится двенадцатикратным эхом. С ума сойти!

– Ваша взяла, – уступила Милли. – Но учтите, это последнее отклонение от дороги за сегодняшний день. После этого находим отель. Я устала, хочу помыться. Моей машине тоже нужен отдых.

– Так и будет, обещаю, – сказала Агата, убирая свой листок.

* * *

У входа в пещеру Агата приобрела два билета. Посетителям предлагался либо самостоятельный спуск, либо экскурсия с гидом каждые полчаса. Очередная экскурсия начиналась через десять минут, и Агата решила подождать.

Милли воспользовалась передышкой, чтобы отойти в сторонку. Она соскучилась по голосу Фрэнка.

На его мобильном был включен автоответчик. Она попробовала дозвониться ему на работу, но там ей ответили, что он ведет переговоры с важным клиентом. Она оставила секретарю сообщение и обещание перезвонить ему вечером.

Агата уже махала ей рукой: начиналась экскурсия. Милли подбежала к группе и смешалась с туристами, входившими в пещеру.

Гид, вероятно, был местным жителем: брюки цвета хаки, обтрепанная рубашка, борода отшельника почти до пояса, сам морщинистый, почти как стены грота. Он обращался к экскурсантам гортанным голосом, призывая их поднять голову и полюбоваться разноцветными скальными образованиями: белыми, красными, желтыми, черными. Пещера спускалась до отметки восемьсот восемьдесят шесть футов ниже уровня моря – об этом он сообщил очень гордо, словно сам приложил к этому руку. Со сводов свисали гирлянды огромных сталактитов, снизу им навстречу устремлялись, как фейерверки, гигантские сталагмиты. Вокруг несчетных подземных водоемов громоздились сверкающие рифленые колонны. Но как ни великолепно было это зрелище, Милли оно не впечатлило, как и своеобразный орган в одной из пещер: при прикосновении органиста к клавишам молоточки ударяли по разнокалиберным сталактитам, извлекая из них звуки, напоминавшие перезвон церковных колоколов. Милли привалилась спиной к сырой стене. К своему удивлению, звуки не волновали ее, она не чувствовала ничего, кроме грусти.

Еще десять минут – и гид повел маленькую группу к выходу.

Агата, не отходившая от него ни на шаг, так и пожирала его глазами, упиваясь каждым словом.

– Я побуду здесь еще, – обратилась она шепотом к Милли. – Если хочешь, подожди меня снаружи.

Ей не пришлось просить дважды: Милли вдруг непреодолимо потянуло на свежий воздух. Она покинула пещеру и быстро зашагала к своей машине.

* * *

Джо находился на своем месте, в кафе «Камбар Кампус Сентр», и звонок Милли стал для него праздником.

– Ты где? – спросил он. – Я беспокоился. Заглянул к тебе на работу, миссис Берлингтон объяснила, что ты будешь отсутствовать несколько дней в связи с кончиной матери.

У Милли ускоренно забилось сердце.

– Надеюсь, ты не стал ее разубеждать?

– За кого ты меня принимаешь?

– Не люблю врать, – пробормотала Милли. – Мне пришлось уехать на несколько дней, только и всего.

– Почему ты меня не предупредила? – обиженно спросил Джо.

– Все вышло случайно. Это сложно, я потом объясню.

– С тобой все в порядке?

– Да, в полном порядке. Скоро вернусь, и мы два раза подряд сходим в кино, если захочешь. Ты-то сам как?

– В унынии! – Джо вздохнул. – Получил очередное письмо из издательства: не хотят они печатать мой поэтический сборник… Лучше, наверное, сжечь все написанное и бросить сочинительство.

– Не смей даже думать об этом, Джо, я тебе запрещаю! Твоя поэзия прекрасна. Из-за того, что какие-то кретины не в состоянии ее понять, ты не должен сомневаться в своем таланте.

– Вот только эти кретины, как ты их называешь, подозрительно единодушны.

– Известное дело, тупиц в мире большинство. Ну и что?

– Ладно, – сказал Джо, – не хватало, чтобы ты из-за меня переживала! Достаточно меня самого. Ты путешествуешь в одиночестве?

– Нет, я везу подругу. Ей надо в Калифорнию, – выпалила Милли.

– С каких пор у тебя завелась подруга? Да еще такая, которую я не знаю?

– Это старая знакомая, еще по Санта-Фе, я не видела ее с тех пор, как оттуда уехала, – соврала Милли, кусая себе губы.

– Стоит появиться знакомой, которую ты не видела целую вечность, – и ты уже мчишься на запад, да еще обманываешь свою начальницу? Какое человеколюбие!

– Не произноси это слово, терпеть его не могу! У меня не было выбора, только и всего.

– Что такого стряслось с этой твоей знакомой, что тебе пришлось мчаться через всю страну?

– Это ее секрет, а не мой, – быстро нашлась Милли.

– Ну, как хочешь. Дело твое, в конце концов. Но учти, мне совершенно не нравится твой голос.

– С голосом у меня все нормально, просто немного устала, все время за рулем.

– И докуда ты успела добраться?

– До Виргинии. Здесь красиво, тебе бы понравилось. Только что мы побывали в пещерах. Внутри играет органист. Восхитительная акустика, тебе надо это послушать!

Джо промолчал.

– Но играет он из рук вон плохо, – спохватилась Милли, улыбаясь.

– Осторожнее там! И почаще давай о себе знать. Обещаешь?

– Обещаю. – Она закончила разговор.

Солнце начало клониться к закату, у входа в пещеры скапливалась последняя за день группа туристов. Милли недоумевала, куда подевалась Агата.

* * *

Гид, воспользовавшись передышкой, присел отдохнуть в маленькой расселине внутри пещеры. Агата подошла к нему.

– С этой бородой ты стал почти неузнаваем, – сказала она.

– Чем могу быть вам полезен? – отозвался гид удивленным тоном.

– Брайан, это я, Ханна.

Гид вытаращил глаза и даже икнул, словно увидел привидение.

– Ханна?! Что ты тут делаешь? – спросил он дрожащим голосом.

– Проезжала мимо, дай, думаю, заеду тебя поприветствовать.

– А я думал, ты в…

– В тюрьме? Правильно думал. Еще позавчера я была там, а теперь, как видишь, вышла.

– Тебя выпустили?

– Я сбежала. Пришло время.

– Время для чего? – тревожно спросил гид.

– Для восстановления истины. Если бы я ждала, пока этим займется кто-то из вас, так и подохла бы за решеткой. Это устроило бы вас всех, правда?

– Не говори так, Ханна. Не знаю, как остальные, а лично я ничего не мог поделать. Я скрывался целых десять лет, прежде чем выйти на поверхность, хотя это, как сама видишь, изрядное преувеличение… – Он посмотрел на потолок пещеры. – Все сложнее, чем тебе кажется.

– Вряд ли сложнее, чем для меня, Брайан. За тридцать лет никто из вас, кроме Макса, не удосужился меня навестить.

– Он ничем не рисковал, не то что мы. Брось, Ханна, ты только взгляни, что у меня за жизнь: целыми днями торчу под землей, как крот!

– Не беда, зато по вечерам ты выползаешь на поверхность, гуляешь на свежем воздухе, сам выбираешь, что тебе есть, спишь в своей постели. У меня ни на что подобное не было права.

– Мне пора к следующей группе, иначе мне влетит. На отдых мне выделено ограниченное время.

– Твои туристы могут несколько минут потерпеть. Пусть берут пример с меня: я ждала целых тридцать лет.

– Чего тебе надо, Ханна?

– Найти Люси и блокнот. По словам Макса, она поселилась где-то неподалеку, только у него нет ни ее адреса, ни нового имени. Только не говори мне, что вы ни разу не встречались!

– А меня ты как нашла? Через Макса?

Агата кивнула.

– Все мы выправили себе новые документы, а что еще нам оставалось? Пусть Макс не умничает: хорошо ему, он один вышел сухим из воды. Насколько я знаю, не он освободил тебя из тюрьмы.

– Нет, но он, по крайней мере, меня навещал, отправлял мне посылки, снабжал новостями – о вас, между прочим.

– Макс всегда был пронырой. Он вертел людьми как хотел.

– Я здесь не для того, чтобы его критиковать или оправдывать. Моя цель – кое-что у тебя узнать. Или ты хочешь, чтобы я прямо здесь, в пещере, стала громко рассказывать о твоих подвигах? Акустика здесь хоть отменная!

– Давай без глупостей! У меня сын, я разведен, жизнь не сахар. Думаешь, это было мечтой всей моей жизни – торчать день-деньской на глубине восьмисот футов?

Сказав это, Брайан долго смотрел на Агату, но потом не выдержал и опустил глаза.

– Люси Гарбел стала Люси Уайз, у них с мужем маленькая гостиница на выезде из Роанока, это меньше часа езды отсюда. Ты легко ее найдешь: она стоит на обочине Одиннадцатого шоссе.

– Видишь, как все просто! А как теперь обращаться к тебе?

– Рональд.

– Как-то скучно… Но тебе идет.

– Не говори Люси, что это я дал тебе ее адрес.

– Отрастил бороду до пояса, а сам все такой же: узнаю прежнего мальчишку, трогательного, даже жалкого! Не волнуйся, не скажу, я не доносчица. Именно по этой причине я отсидела тридцать лет.

– Мы не виноваты, что тебя упекли на такой срок, ты же знаешь, это произошло потому, что…

– Замолчи, Брайан, пока я не передумала и не начала кричать.

Агата отвернулась, чтобы уйти, но гид удержал ее, схватив за руку.

– Лучше не буди демонов прошлого, наслаждайся свободой, не разрушай ту жизнь, которую каждый из нас попытался построить.

Агата еще раз посмотрела на него, выдернула руку и выбежала из пещеры не оглядываясь.

Милли ждала ее, привалившись к машине.

– Вы решили сосчитать сталактиты? Я уже думала, что вы никогда не вернетесь.

– А я взяла и вернулась, – сухо ответила Агата. – Садись в машину.

– У вас возникли проблемы? – спросила Милли.

– Никаких проблем, просто мы обе устали, нам пора отдохнуть.

– Значит, условились: останавливаемся в первом же отеле, который увидим.

– Нет. Поедем по шоссе номер одиннадцать, через час будем на месте.

– У ваших друзей?

– Совершенно верно.

– А они знают, что мы к ним нагрянем? Вы обещали мне нормальную постель. Эту ночь я отказываюсь коротать на заднем сиденье или на диванчике.

– Не переживай, у них собственный маленький отель. У нас обеих будет по комнате, и…

Милли сорвалась с места, не дожидаясь, пока Агата договорит.

* * *

Том не останавливаясь проехал через Йорк. Незадолго до этого мотоциклист дорожно-патрульной службы засек красный «олдсмобиль» на въезде в Виргинию, что создало для Тома колоссальную проблему. Его машине не полагалось покидать Пенсильванию. Он остановился на обочине и сверился с бортовым компьютером. Ближайшее отделение Службы федеральных маршалов находилось в Чамберсберге. Том включил мигалки за лобовым стеклом и помчался дальше.

* * *

В отделении Службы маршалов он предъявил свой жетон и предписание и потребовал у дежурного транспортное средство. После этого он позвонил в центральное управление полиции Филадельфии и сообщил, где забрать автомобиль. Инспектор записал и сказал ему:

– А у меня кое-что для вас есть. С нами связался работник заправки, с которым вы беседовали. Сегодня утром у них заправлялся молодой мотоциклист. Работник его узнал: он уже видел его в обществе хозяйки «олдсмобиля».

– Почему вы так долго мне об этом не говорили?

– Ваше дело поступило ко мне только сегодня. Если вы не будете меня перебивать, то узнаете, что молодой человек оплатил горючее кредиткой. Теперь у нас есть его фамилия и адрес. Хотите, чтобы я послал за ним полицейских?

– Нет, это его напугает. Он пока что ничего не натворил. Лучше подождем.

Том стал размышлять, как незаметно подступиться к Джонатану Малоне. На то, чтобы поехать назад и нанести ему визит, у него не было времени.

– У вас есть номер, по которому я мог бы с ним связаться?

– Есть номер его мобильного телефона. У вас найдется, чем записать?

Том схватил карандаш со стола офицера, выписывавшего ордер на предоставление ему автомобиля, и записал продиктованный инспектором номер телефона.

– Благодарности не жду, – проворчал инспектор и повесил трубку.

Узнав у Джонатана Малоне фамилию владелицы «олдсмобиля», Том мог бы в два счета выяснить регистрационный номер автомобиля. Но он был в душе охотником и знал, что за дичью лучше не гоняться, а опередить ее, просчитав, куда она направляется, и подкараулить на пути.

Чем больше Том раздумывал, тем больше склонялся к мысли, что Агату проще будет остановить, если понять, что творится у нее в голове.

Он предъявил коллегам список, полученный от судьи Клейтона, и попросил их о помощи. Вместе они принялись изучать федеральные досье, выясняя, где живут десять человек, перечисленные в документе. Двое из десяти испарились, адреса семерых удалось узнать; с восьмым Том уже встретился в пригороде Филадельфии – без малейшего результата.

Том попросил у коллег карту автомобильных дорог США. Один из них отправился за ней в соседнее помещение.

Места, где жили бывшие друзья Агаты, Том пометил крестиками. Три из них он сразу же зачеркнул, потому что они находились у канадской границы, совсем не там, куда направлялся «олдсмобиль».

Ближайшим крестиком был отмечен маленький населенный пункт в долине Шенандоа, следующим – пригород Нашвилла, штат Теннесси. Соединив оставшиеся крестики, Том получил линию, протянувшуюся через шесть штатов. Он праздновал первую победу: он напал на след дичи и знал, где ее подстеречь.

Он сложил карту так аккуратно, словно на ней было указано место, где зарыты несметные сокровища, убрал револьвер в кобуру, поблагодарил коллег и подбросил на ладони ключи новой машины. В его распоряжении оставалось три дня. После этого поиском Агаты займется ФБР, и тогда ему останется только гадать, что с ней будет.