Текст книги "Шах и мат"

Глава 12. В трюме и над ним в салон-каюте

Осмотревшись внимательно вокруг, исследовав ящики и бочки с провиантом, Кэлли сказал:

– Хэллтон, едой мы обеспечены, но…

Они посмотрели друг на друга, Хеллтон махнул рукой, Кэлли улыбнулся.

– Ладно, – сказал он, – я пойду на разведку. Трюм велик, надо осмотреться.

Он поднялся с ящика и широкоплечий, коренастый, твердо шагая, исчез в полумраке.

Хеллтон остался один. Он что-то замурлыкал себе под нос, прислушался к мерному ходу корабля – быстроходной «Акулы», и открыл табакерку. Табаку было немного. Хеллтон набил трубку, с наслаждением затянулся и сказал вполголоса:

– Не догадался захватить табак. Скверно! Алло, Хорлэй, как бы у вас там, наверху, раздобыть немного кэпстена, а?

Он опять замурлыкал под нос любимую песенку:

 
Ай, дубль, ай, дубль, ай, дубль, ю,
Как бы наполнить мне трубку свою.
Алло, товарищ, мне кэпстона дай,
С кэпстоном легче…
 

Он оборвал, потому что из полумрака появился Кэлли и, широко улыбаясь, протянул коробку с табаком:

– Запаслись, черти, чем угодно! Конденсированного молока около десяти ящиков, шоколада – пять с половиной, я подозреваю, что этот самый репортер Стоун успел опорожнить пол-ящика.

Он сел и посмотрел, как обрадованно Хэллтон сунул табак в карман.

Потом сказал:

– Ладно. Здесь, на этой «Акуле», недурно все оборудовано. Гараж великолепный. Три машины.

Хэллтон встрепенулся:

– Какие?

– Один «роллс-ройс», шестиместный, и два «хорлэй-дэвидсона». Акула Хорлэй везет свои машины больше для рекламы, сам он ездит на «роллс-ройсе».

– Сколько шоферов?

– Два и два механика.

– Где они помещаются?

– Наверху. А что?

– Кэлли, мы ведь с тобой неплохо сами управляем машинами, а?

Кэлли ухмыльнулся и мотнул головой.

Хеллтон подумал и сказал:

– Ладно! Там подумаем. Надо все-таки было бы узнать, куда они направляются на этой самой «Акуле».

Кэлли пожал широкими крепкими плечами:

– Вечером узнаю. Я устроил себе небольшой проспект вверх, он, конечно, уже Бродвэя, но для меня достаточно. Прямо над нами…

– Ну…

– Салон самого Хорлэя. Вечером проберусь в гости к нему.

Они молчали. В этот момент тяжелая дверь, которой запирали трюм, заскрипела.

– Лезь в ящик, – быстро сказал Кэлли.

Через мгновение, когда в трюм вошел боцман с тремя матросами, там никого не было, только молчаливо чернели ящики с сухарями, конденсированным молоком, шоколадом и прочими припасами.

Боцман сплюнул:

– Что этому старому дьяволу все мерещатся безбилетные пассажиры? Жалко ему, что ли. Никого нет!

– И не было, боцман. Давай покурим.

Боцман посмотрел на матроса:

– Ты мне должен говорить «мистер боцман», я твое начальство.

– Ладно, мистер боцман, давай закурим.

Они закурили маленькие прокопченные трубки и уселись на ящиках.

– Уильстон, – сказал боцман, – куда мы, собственно, мчимся на этой дьявольской яхте?

– Говорят, что…

– Дураки те, кто говорят. Я кое-что знаю, но…

– Но что?

– Но ничего не скажу.

– Ладно. Боцман, здесь есть ящик с виски. И очень недурным виски. Закон о трезвости, «сухой билль», хе-хе, их не касается, этих дьяволов.

Боцман невольно прищелкнул языком, но спохватился и сказал:

– Мне нельзя пить с тобой, Уильстон, я твое начальство, тысяча чертей…

Уильстон прищурил правый глаз.

– Да ведь никто не видит, боцман. И чем больше мы здесь пробудем, тем лучше, значит, искали безбилетных пассажиров. Правда, ребята?

Два другие матроса подтвердили:

– Сущая правда, мистер боцман.

Боцман повернул к ним свое багровое лицо с фиолетовым носом:

– Это настоящая бестия, этот Уильстон, хо-хо. Не успеешь опомниться, а он уже уговорил. Тебе надо было бы быть адвокатом. Уильстон, хо-хо.

Уильстон сказал, подмигивая:

– Я и сам так думал. Да не пустили. Ты, говорят, Уильстон мало пьешь виски, а настоящие джентльмены из суда, те никогда не просыхают.

Матросы покатились со смеху. Боцман, багровея и задыхаясь, сказал:

– Настоящая бестия, будь я проклят!

Через минуту послышалось два звука: один от выскочившей пробки, другой шел из горла боцмана и не оставлял сомнения в том, что бутылка быстро опустела.

В этот момент послышался третий звук, боцман оторвался от бутылки и спросил:

– Это ты чихнул, Уильстон?

– Нет!

– Это вы, ребята?

– Нет!

– Сто дьяволов с одним прихвостнем… Кто здесь чихает?

На честный вопрос боцмана никто не ответил, и четыре бутылки снова забулькали, опрокидывая в четыре горла живительную влагу.

Эти четыре бутылки опорожнились и были заменены ее четырьмя. Вторые четыре опустели так, как будто никогда не были полными, и снова были заменены новыми. Осоловевшие глаз боцмана прищурились от удовольствия, нос стал еще более темным, жидкость громко булькала в почтенном боцманском горле.

Три матросских горла поддерживали начальство.

В этот момент опять раздался странный звук, как будто в ящике рядом кто-то громко и сочно чихнул.

Бутылка опустилась, и пьяные удивленные глаза боцмана уставились на матросов:

– Бросьте штуки шутить, ребята, кто здесь чихает?

Все четверо прислушались. Но ничего не было слышно, кроме шуршания воды за бортом.

Боцман сказал хрипло:

– Ты чихнул, Уильстон?

– Боцман, не валяй дурака, я не чихал.

– Пятьдесят четыре ведьмы, кто чихает?

На этот короткий вопрос вновь не последовало ответа, и четыре бутылки снова опрокинулись в четыре горла.

Когда матросы выходили из трюма, они шли не по прямой линии, но фантастическим путем: сначала к одному борту, потом к другому, потом опять к первому. Они шли очень долго, и боцман сказал:

– Уильстон, дружище, как будто трап стал длиннее, а?

Уильстон поддержал боцмана. Он ответил, качаясь, как судно в шторм:

– Святая правда, мистер боцман. Чудеса творятся на этой проклятой яхте. Кто-то удлинил трюм, чтобы четыре бедных моряка еще больше устали, тысяча чертей!

– Не ругайся, Уильстон, – кротко сказал боцман и покачнулся. – Ты знаешь, что я не люблю ругательств, сто тысяч дьяволов и тридцать четыре ведьмы.

Когда они дошли до верха трапа, два ящика сами собой открылись, и Хэллтон сказал, вылезая:

– Что это ты расчихался так, Кэлли?

– Проклятый ящик, – сказал Кэлли и чихнул еще раз. – Там столько мучной пыли, что мой нос не выдержал.

Между тем боцман стоял перед капитаном и невнятно говорил:

– Ни чуточки безбилетных, мистер Сток… Ни-ни-ни… Даже и не пахнет.

Его сильно качнуло.

– Зато от вас сильно пахнет, – сказал капитан Сток, не выпуская трубки из зубов.

– Чем? – удивился боцман.

Его еще раз качнуло.

– Виски, – объяснил капитан.

– Виски? – переспросил боцман.

И махнул рукой.

– Это с детства. Еще в детстве моя мать говаривала: что это от тебя так несет, Джон, как из винного погреба? Моя бедная мать…

Капитан Сток прервал его:

– Ладно. Пойдите, выспитесь.

Боцмана снова качнуло. Он взял курс на дверь, справился с этой трудной задачей и причалил к койке. А капитан Сток отправился в каюту-салон с докладом.

Глава 13. Сны мистера Хорлэя

В каюте-салоне яхты «Акулы», каюте, скорей напоминающий салон дворца, чем каюту, и убранной с тяжелой роскошью, в которой сквозило стремительное желание династии Хорлэев поразить своими богатствами и могуществом, в этом салоне присутствовало три человека. За столом сидел сам Акула Хорлэй, он внимательно смотрел на капитана Стока, стоявшего перед ним. Немного поодаль скромно стоял в углу не кто иной, как мистер Грэффи, один из самых опытных сыщиков лучшего сыскного бюро, учрежденного династией Хорлэев для защиты своих интересов.

Мистер Хорлэй сказал, следя за дымом сигары:

– Вы утверждаете, Сток, что никого больше в трюме нет и что этот Стоун, репортер, был единственным, неожиданным пассажиром?

– Совершенно верно, сэр.

– Ваше мнение, Грэффи?

– Я тоже так думаю, сэр. Никто не мог знать, что яхта снимается с якоря. Тем более что приказ, данный капитану, был в запечатанном конверте, сэр.

Мистер Хорлэй сделал короткий жест.

– Хорошо. Вы оба свободны, можете идти. Я отдохну немного.

Почтительный поклон: капитан и сыщик вышли. Мистер Хорлэй молча докурил сигару, аккуратно положил ее в пепельницу и прошел в смежную каюту, спальню, где была приготовлена постель. Медленно и неторопливо Акула Хорлэй снял костюм, облачился в шелковую пижаму бледно-кремового цвета с синими отворотами и лег. Еще мгновение он лежал с открытыми глазами. Затем глаза его сомкнулись, и он крепко заснул, убаюкиваемый мерным ходом яхты к северо-востоку по гребням океана.

Акула Хорлэй спит, мерно поднимая дыханием застежки пижамы. Под сомкнутыми веками Акулы Хорлэя проходят разные видения, разные сны. Несмотря на свое могущество, несмотря на свои богатства, Акула Хорлэй так же подвержен сновидениям, как любой лифт-бой любого из его дворцов. Но в противоположность лифт-боям сны неприятны, не велосипеды, не трубки, не кинематограф снятся мистеру Хорлэю, миллиардеру Хорлэю, Акуле Хорлэю. От этого он стонет во сне, изредка вскрикивает, изредка рычит почти звериным голосом.

Под сомкнутыми веками Акулы Хорлэя проходят волны видений.

Экран, на котором эти видения скользят, то светлеет, то темнеет, в зависимости от того, что чувствует Акула Хорлэй.

Прежде всего – это цифры. Это длинные ряды цифр, они скользят, множатся, вытягиваются длинными вереницами. Тысячи, миллионы, сотни миллионов, миллиарды пролетают перед заснувшим Хорлэем. И руки Хорлэя сжимаются: этого он не должен выпускать, это те миллиарды, которые множеством ухищрений, преступлений, зачастую ценой тысяч человеческих жизней сколотил беспощадный «Свирепый Самюэль», глава династии Хорлэев. И его достойный потомок, его наследник Акула Хорлэй рычит во сне: этого он не выпустит из рук! Экран слегка темнеет, чье-то лицо смутно маячит во сне. Этого лица никак не может узнать Акула Хорлэй, и потому он тихо стонет, переворачиваясь на другой бок. И вдруг он вспоминает: это лицо того рабочего, которого… По лицу Акулы Хорлэя пробегает что-то в роде странной усмешки. Его губы бормочут:

– Важен дивиденд…

Картина за картиной проходят перед сонной памятью спящего Хорлэя. Вот заводы, десятки заводов и на каждом надпись: «Хорлэй и К°». Вот тысячи, десятки тысяч рабочих, занятых службой на заводах Хорлэя. Они сгибаются, работая без устали, их сотни тысяч, их столько, что нельзя сразу сосчитать. И снова губы Хорлэя бормочут:

– Важен дивиденд.

И вдруг из-за спин рабочих показывается кто-то. Хорлэй еще не видит его лица, но чувствует, что это враг. Что это враг не на жизнь, а на смерть. И снова Хорлэй рычит во сне, фигура человека приближается, он все ближе. И Хорлэй видит во сне широкоплечего, сильного, коренастого янки, в синей блузе, с замасленными, загрубевшими в работе руками.

– Кто? – спрашивает беззвучно Хорлэй во сне.

И широкоплечий человек говорит твердо:

– Мститель.

Хорлэй вздрагивает во сне. Человек в синей блузе делает жест, и перед памятью Хорлэя всплывает кладбище, огромное кладбище, трупы, трупы, трупы, миллионы трупов. И надписи:

«Погиб на заводе Хорлэя от…»

«Погиб на заводе Хорлэя…»

«Погиб на заводе Хорлэя…»

Тысячи надписей. Губы Хорлэя шепчут во сне:

– Важен – дивиденд.

Человек в синей блузе сурово смотрит вдаль.

И Хорлэй видит, как вдали поднимается гигантское зарево, гигантский пожар.

– Россия… – презрительно шепчут губы мистера Хорлэя. – Мы с ней справимся!

Зарево охватывает все небо, в его блеске фигура человека в синей блузе кажется гигантской, и он говорит, он, сонное видение Акулы Хорлэя, осмеливается сказать:

– Это начало! Смотри, Акула Хорлэй!

И мистер Хорлэй видит во сне будущее. Он видит, как улицы Нью-Йорка заполняются бегущими толпами, видит, как горят небоскребы, обрушиваясь на стриты и авеню, видит, как гибнут банкирские конторы и заводы, видит, как бегут переодетые миллиардеры… И мистер Хорлэй стонет.

– Полиция, войска…

Человек в синей блузе показывает вдаль. И снова видно, как войска переходят на сторону мятежников, как красные знамена взвиваются над небоскребами, как единый крик ширится над Америкой, над всем миром:

– Да здравствует освобожденный пролетариат!..

И снова идут колонны людей под красными флагами, миллионы людей шагают, как один человек, единым вздохом вздымается грудь миллионов, среди них женщины и дети, много детей, и видно, как сияют их лица.

Хорлэй стискивает зубы во сне, сжимает кулаки и – просыпается в холодном поту.

Он облегченно вздыхает:

– Это был только сон.

И, стиснув зубы, говорит самому себе:

– Мы будем бороться. Миллионы долларов на мировой фашизм, доллары, оружие и люди. Мы будем…

Слова застывают на его губах: прямо перед собой он видит фигуру сидящего человека в синей блузе, тот самого человека из сна. Хорлэй цепенеет, потом думает: «Я еще сплю?»

Он пристально глядит на широкоплечего человека, сидящего у изголовья, и осторожно щиплет себя за руку. Руке больно. Тогда быстрым движением мистер Хорлэй лезет в ночной столик, в руке у него револьвер, небольшой парабеллум, он вскидывает его, целясь в неизвестного человека, и щелкает курком. Ни звука. Курок снова щелкает. Снова ни звука.

В этот момент человек в синей блузе говорит спокойным голосом:

– Револьвер разряжен, мистер Хорлэй.

– Проклятие!

Парабеллум летит на пол, ударяясь со стуком об инкрустированный перламутром ночной столик.

– Проклятие… – повторяет мистер Хорлэй. – Кто вы такой?

– Меня зовут Кэлли, – сухо отвечает человек в синей блузе.

– Кэлли… – повторяет, задыхаясь, мистер Хорлэй. – Тот самый Кэлли, которого…

Келли кивает головой.

– Как вы сюда попали?

– Прошу прощения, без разрешения. Пришлось, ничего не поделаешь.

Мистер Хорлэй немеет на мгновение и с отчаянием думает: «Нет, я сплю, я грежу! Надо проснуться, черт возьми!»

Между тем Кэлли говорит спокойно:

– Я прошу вас лежать и не двигаться. Я кончу свои дела и уйду.

Остолбеневший, онемевший Хорлэй видит сон или явь – этого он не может решить.

Человек в синей блузе, по имени Кэлли, приближается к несгораемому шкафу, где лежат оттиски радиограмм, секретные документы, все, что может видеть и знать только Хорлэй и несколько посвященных. Кэлли внимательно рассматривает эти документы, затем качает головой. Документы скрываются в кармане Кэлли. Хорлэй делает быстрое движение к звонку, но Кэлли останавливает его мановением руки:

– Безнадежно, – говорит Кэлли. – Выключен.

Хорлэй снова падает на постель, следя с бессильным бешенством за Кэлли.

Кэлли подходит к телефону и говорит:

– Дайте рулевое отделение «Акулы».

– Есть.

– Говорит Хорлэй.

– Есть.

– Поверните курс к востоку. Мы пойдем не на Геную, а на Константинополь.

– Есть.

Хорлэй, задыхаясь от бешенства, говорит:

– Все равно я утром переменю показание.

Кэлли пожимает плечами:

– Утром посмотрим…

Он подходит ближе к Хорлэю и говорит внятно и раздельно:

– Слушай, Акула Хорлэй. Случайно я и мой товарищ проникли в твои планы. В твои планы и планы ку-клукс-клана. Твоему могуществу и бандитам твоей шайки мы противопоставим свои силы. Помни это!

Ненависть сверкает в глазах Хорлэя, он отвечает, задыхаясь и багровея, выставляя вперед акулью челюсть:

– Утром я разыщу тебя и твоего товарища на судне и повешу вас на мачте, как украшение и пугало для чаек!

Кэлли пожимает плечами:

– Если найдешь – вешай. Всего лучшего. Помни мои слова…

Он подходит к стене и исчезает, как тень. Хорлэй трясущимися руками нажимает кнопку звонка. Но звонок не действует. Задыхаясь от бешенства, он вскакивает с постели. Затем останавливается на минуту в раздумье и щиплет себя за руку. Потом выбегает из каюты.

Через минуту вся яхта на ногах. Свистит боцманский свисток.

– Все наверх!

Сонные матросы выстраиваются на палубе. Бегут из своих кают сыщики, которых везет в Европу с собой Хорлэй. Гарри Стоун стоит с записной книжкой в руках и готовится писать:

«Нападение пиратов на яхту Хорлэя. Интервью с морским бандитом. Мнение морского бандита о генуэзской конференции!»

Однако это ему не удается. Хорлэй вырывает у него книжку из рук и бросает ее за борт.

– Успеете. Пока надо молчать.

Глава 14. Капризы радиотелеграфа

Акула Хорлэй, Капитан Сток, мистер Грэффи и мистер Гарри Стоун на капитанском мостике. Вся команда в сборе. Все сыщики на ногах. Отдается строгий приказ: перерыть всю яхту сверху донизу, разобрать все обшивки кают, заглянуть в каждую крысиную норку, но найти таинственных пассажиров, прячущихся на яхте.

Работа кипит, ищут в трюме, в каютах, в шкафах, в сундуках.

Боцман пожимает плечами и говорит:

– Уильстон, дитя мое, он с ума сошел, Акула Хорлэй. Его надо запрятать в сумасшедший дом. Он думает, должно быть, что в крысиной норке могу спрятаться несколько молодцов, тысяча чертей!

Уильстон говорит:

– Молчи, боцман, а то попадет. Ищи!

Боцман нехотя ковыряет сапогом крысиную норку и говорит:

– Я плаваю двадцать восемь лет. И никогда еще не слышал, чтобы крысы могли взволновать приличного пассажира. Разве что нервную леди.

Он закуривает трубку и говорит матросу:

– Ищи, Уильстон, ищи, может быть, ты схватишь за хвост какую-нибудь дохлую крысу и получишь от Хорлэя на виски. А я пойду на вахту.

И боцман уходит. До слуха Уильстона доносится:

– Кому нужны крысы, полтора дохлых дьявола?

Тогда Уильстон выпрямляется, бросает искать и говорит с усмешкой:

– Ищи, ищи, Акула Хорлэй…

Вся яхта перерыта сверху донизу. Но никакого следа, никакого признака каких бы то ни было неизвестных пассажиров.

Капитан Сток наклоняется к Акуле.

– Не приснилось ли вам, сэр? Может быть, после ужина…

Он красноречиво смотрит на Хорлэя. Тот говорит в бешенстве:

– Придержите свой язык, капитан! Придержите свой язык, капитан, говорю я вам…

Капитан Сток берет под козырек. Хорлэй уходит багровый от бешенства к себе в каюту, отдав приказ поставить на часы у двери двух сыщиков.

Рулевому отделению снова дается приказ изменить курс, и «Акула» снова несется в прежнем направлении.

Но с этой ночи начинается на яхте нечто, что могло бы показаться мистеру Хорлэю и прочим сном, если бы это не было действительностью.

Акула Хорлэй отправляет депешу, срочное сообщение в Нью-Йорк. Телеграфист мучается с полчаса и затем докладывает:

– Радио не действует, сэр.

Хорлэй багровеет.

– Я предам суду…

Бледный телеграфист пытается оправдаться, но Хорлэй кричит:

– Немедленно исправить радио!

Все механики яхты работают над радиотелеграфом. Но когда он разобран, оказывается, что отправитель и приемник в полном порядке, ничего не было испорчено. Когда снова собирают, ставят радиотелеграф на место, он подает депешу:

«Хорлэй, помни, мы против тебя».

Хорлэй от бешенства начинает заикаться, читая эту депешу. Ясно, что она отправлена отсюда же, с борта «Акулы».

Он запирается в слепом бешенстве у себя в каюте. Капитан Сток и сыщик Грэффи шепчутся. Гарри Стоун телеграфирует в Нью-Йорк:

«Болезнь Хорлэя. Потрясенный кошмарным убийством Хорлэй заболел нервным расстройством. Интервью с капитаном Стоком по поводу возможности выздоровления на морском воздухе! Интервью с пароходным поваром о меню для заболевшего мистера Хорлэя».

Эта радиограмма производит панику на Бродвее. Акции стремительно летят вниз. Банкиры играют на понижение. Тысячи людей разоряются на болезни Хорлэя.

В небольшом отеле несколько человек ведут шепотом срочную беседу.

– Необходимо выяснить, – говорит один.

– Срочно, – подтверждает другой.

Они уходят, и тот же лакей вынимает из углубления маленький фонограф, вынимает запись беседы и прячет в карман.

На станции радиотелеграфа Нью-Йорка консилиум из лучших профессоров по нервным болезням. Они лечат мистера Хорлэя по радио.

– Бром, – говорит один из них.

Радиотелеграфист на «Акуле» принимает:

– Бром.

Другой диктует:

– Холодные обтирания утром, теплые вечером.

– Еженедельная прогулка по палубе.

Радиоприемник «Акулы» принимает:

– Еженедельная прогулка по палубе.

В Нью-Йорке платят бешеный гонорар профессорам. На «Акуле» Хорлэй в ярости швыряет на пол радиограммы:

– Идиоты!

Он шлет срочную телеграмму:

«Здоров. Продолжаю поездку».

На Бродвее акции лезут вверх. Тысячи людей разоряются, на этот раз на повышении.

В трюме «Акулы» Кэлли говорит Хэллтону:

– Хеллтон, когда будет готов новый приемник?

Хэллтон говорит:

– Сегодня к вечеру. Трудно работать, нет подходящих материалов. Но я немного усовершенствовал, кстати, приемник.

Кэлли говорит:

– Поторопитесь, Хэллтон, время не ждет.

Хэллтон бормочет, занятый работой:

– Ладно…

К вечеру аппарат, изобретенный Хэллтоном, готов. И с этого вечера «Акула» отрезана от мира. Радиотелеграф действует, он вполне исправен, но не принимает ни одной депеши. Сколько ни бьется телеграфист, ничего не выходит.

– Какие-то волны мешают, – говорит телеграфист в отчаянии.

Звонки на яхте не звонят. Телефон не работает, электрические лампочки тухнут, и все старания монтеров ни к чему не приводят: сеть в полной исправности, но электричество не действует. Яхта «Акула», яхта, убранная с царской роскошью, начинает походить на темный, мрачный гроб, плывущий по океану.

Хорлэй сидит в каюте под защитой шести сыщиков с браунингами наготове. На судне явно присутствуют какие-то люди, но кто они и где они, не удается установить никому.

Даже Гарри Стоун, который мечется по палубе, сгорая от желания проинтервьюировать кого-нибудь из этих таинственных пассажиров, ничего не может узнать. Отправлять же радио в редакцию Нью-Йоркской газеты бессмысленно: все равно они их не получат.

На яхте «Акула» воцаряется нечто, похожее на отчаяние. Хорлэй, стиснув зубы, ждет наконец прибытия в Европу; там он мечтает расправиться с неизвестными пассажирами. Он мечтает о том, как они будут сходить на берег под присмотром сыщиков. А после того, как сойдет команда, «Акула» будет взорвана на воздух вместе с неизвестными пассажирами. И глаза Акулы Хорлэя зажигаются огоньком мстительного наслаждения.

Он, миллиардер Хорлэй, Акула Хорлэй, покажет этим фокусникам, как вмешиваться в дела Хорлэя и прочих…

И кулаки Хорлэя сжимаются: он залпом выпивает стакан водки.

Наступает вечер: вся «Акула» погружена в темноту, электричество не действует, радио не действует. Боцман мрачно ходит по палубе: с утра он ни разу не промочил горла, а это ввергает его в мрачное отчаяние.

В этот момент в темноте он видит чью-то фигуру, скользнувшую вдоль борта. Он бросается за нею и хватает неизвестного человека за шиворот.

– Поймал, – диким голосом кричит боцман.

Сбежавшиеся матросы видят боцмана, держащего в руках кусок синей рубахи, обыкновенной рабочей рубахи. Больше поблизости никого нет. Боцман близок к сумасшествию.

– Он был здесь, я его держал! – хрипит боцман.

– Брось, старина, – говорит матрос Уильстон. – Ты, кажется, начинаешь болеть белой горячкой?

– А это, тысячи чертей?

И боцман размахивает куском синей рубахи. Его допрашивает Грэффи. Боцман с отчаянием говорит:

– Я его держал, я его держал, но он вырвался…

Через час такой же случай повторяется с другим матросом. Прогуливаясь по палубе, он замечает чью-то тень, бросается за нею, хватает какого-то человека, получает сильный удар по голове, падает на палубу. Когда он поднимается – никого нет.

На судне начинает нарастать панический ужас. Матросы шепчутся друг с другом, капитан Сток, проходя, слышит:

– Мы не желаем гибнуть из-за Акулы Хорлэя…

С этого момента капитан Сток начинает носить с собой повсюду револьвер, большой кольт. То же самое делают сыщики. А к утру на палубе находят двух сыщиков мертвыми. На них нет ран, очевидно, они убиты не холодным и не огнестрельным оружием. На груди у каждого записка: «Прислужникам преступника Хорлэя, лакеям капитала – по заслугам».

У матросов лица, явно выражающие отчаяние и ужас. Только двое из них сравнительно спокойны: Уильстон и еще один, по национальности ирландец. Это наводит Грэффи, сыщика, на некоторые подозрения, и их арестовывают. После краткого допроса их запирают в отдельную каюту. На часах стоят два лучших сыщика. Среди ночи один из них слышит легкий шорох, затем его оглушает что-то необъяснимое.

Утром их обоих находят в бессознательном состоянии возле пустой каюты. Уильстон и второй матрос исчезли.

Капитан и Гарри Стоун осматривают сыщиков, которых приводят в чувство.

– Поразительно, – говорит капитан, – по-моему, это действие тока. Они оба парализованы.

Среди матросов начинается брожение. Двое выборных являются к капитану Стоку и заявляют, что они требуют немедленно ссадить Акулу Хорлэя с яхты: они не хотят из-за него гибнуть.

– Молчать! – говорит капитан.

После непродолжительной беседы он стреляет, и один из матросов падает. Временно бунт ликвидирован.

В это время боцман замечает на горизонте темную линию и кричит:

– За бакбортом земля!

– Это Европа. – Хорлэй поднимается на палубу и устремляет мрачный взгляд вдаль: «Еще несколько часов…» – думает он…