Текст книги "Свинцовые облака"

– Спасибо, – буркнул я, и чувство вины за содеянное наливалось в сердце чёрной слизью.

– Ты не виноват в этом, – сказал вдруг Джордж. – Ты вообще здесь ни при чём. А знаешь, почему? Потому что ты не мог знать, зачем ему этот цветок на самом деле. Тем более, что его, возможно, уже задержали и твоей вины в этом ничуть нет. Так что просто успокойся. Иди на улицу, подыши. Вот увидишь, всё будет в порядке.

Я молча встал и, взяв трость, вышел из гостиной, чувствуя, как жарко становилось в комнате и как внимательные взгляды упирались мне в спину. Мне хотелось поскорее выйти на улицу и забыть обо всём этом, лишь бы ветер ночи сдул все дурные мысли из головы, оставив лишь пустоту, которую я мог бы заполнить следующим днём, ничем не отличающимся от предыдущего, кроме одного – я убил человека, ведь продавать оружие – это то же самое, что нажать на курок. Фактически, убийство.

Трудно было принять эту мысль. Она не подходила никуда, паззл не хотел собираться воедино, мысли путались всё больше, и стоило мне выйти на улицу, как прохладный ветер и аромат колосьев тут же выветрил всё из головы. На короткие мгновения мне хотелось забыть обо всём, забыть об этой жизни, о смертях в этих стенах, о больших надеждах и громадных провалах. Это здание, в котором я жил вот уже несколько лет, впитывало в себя всю людскую грязь, спуская излишки по коллекторам, выбрасывая черноту в реки. А мы и рады.

Я закрыл дверь в свою комнату на замок и посмотрел на свой дендрарий. Теперь отсутствие розы казалось для меня чёрным пятном на истории сада, и не хотелось больше видеть ни их, ни герань на окне, ни папоротник со своими длинными листьями-щупальцами. Они в один момент стали мне противны, в голову пришло осознание того, что даже миролюбивые растения могут стать орудием убийства.

Столбы моих ценностей и моральных устоев начали рушиться всё сильнее. Они ещё были крепки, но стоит мне сделать ещё несколько неверных шагов, и всё рухнет, а вместо меня появится дурная сущность, человек, которому чужды чувства.

Этого я боялся больше всего. Поэтому я со злостью взял клумбу и, сдерживая себя, чтобы не разломить её пополам, спрятал розы как можно дальше под кровать, а сам открыл запрятанную там же бутылку водки. Откупорил крышку и налил себе несколько рюмок.

Ночь опустилась на мир. Я опускался на дно.

III

Мне всегда казалось, что тишина приходит оттуда, где её в избытке. Она идёт томными, страшными шагами, ворошит опавшие истлевшие листья, неслышно гремит в небе и заставляет сердце каждого человека сжиматься от осознания того, что такая же тишина есть и на кладбищах, где помимо молчания слышен и горький плач. Каждый раз, когда я оставался один в пустой комнате, то понимал, что сам нахожусь в могильнике, что моё пребывание в тишине помогает мне умирать чуть быстрее. В один момент начинало казаться, что я разлагался живьём, и горькие иллюзорные слёзы сами катились из глаз и рушились о холодный пол.

И никто не мог мне помочь.

Утро было по-настоящему молчаливым. Мы смотрели друг другу в глаза, словно забыв, что происходило прошлым вечером, в наших взглядах было только недоумение, возможно, некий страх, ведь каждый из нас чувствовал, что надвигалось что-то ужасное. Мы уже чувствовали жгучие прикосновения ветров – они летели всегда с запада, откуда-то из-за белых облаков и свинцово-серых туч, где изредка блестели молнии и солнце пробивалось тонкими лучами сквозь громадный заслон.

Я шёл рядом с Майклом по единственной широкой улице, по которой обычно никто по утрам не ходил. Он зашёл за мной утром. Тихонько отворил дверью мою скромную обитель и, увидев, как я поливаю цветы в бледных лучах восходящего солнца, вошёл и остановился позади.

– Скучаешь по ферме? – чуть хрипя, спросил он.

– Нет, – тихо ответил я, медленно, натужно поливая гортензии, словно хотел растянуть это тоскливое мгновение. – Я не был там очень давно, зачем мне скучать?

Казалось, Майкл хотел подойти ещё ближе и что-то сказать, но всё стоял на месте.

– Мне казалось, она была тебе близка.

– Тут ты, конечно, прав. Очень близка, – я повернулся к нему. Он был одет в униформу, в которой обычно у нас и работали на фермах – скромно и бледно. – Ты сегодня работаешь?

– Да, мистер Берг сказал, что Стефан заболел и мне сегодня придётся выйти за него. Как назло, солнце печёт, ещё и комары разбушевались, – Майкл демонстративно почесал укусы на шее.

– Зачем ты пришёл?

– Я тебя ещё не видел сегодня утром. Кстати, моя жёнушка передаёт «привет».

– Как у неё со здоровьем? – спросил я и, бросив на него заинтересованный взгляд, подошёл к герани и плеснул на землю в горшке немного воды. Затем поставил лейку возле комода и пощупал листья папоротника. Слегка влажные.

– Ну ты же знаешь, – начал он, на миг потупив взгляд в пол, – роды прошли довольно тяжело, до больницы бы не успели. Она идёт на поправку, я хочу в это верить.

– Все мы верим в лучшее, – заметил я, садясь на свою кровать. – Это отнюдь не плохо. Это вредит человеку только тогда, когда надежды совсем уже нет, но он продолжает верить и с улыбкой на лице идти сквозь артиллерийский огонь и горы трупов.

– Оптимизм не худшая человеческая черта, верно? – улыбнулся Майкл.

– Мне всегда были непонятны неунывающие оптимисты. Они надели розовые очки и надеются, что всё исправится само собой, ведь «лучшее есть везде и всегда, и у нас есть». Как по мне, это работает не так. Они видят живую муху над горой трупов и радуются этому. Но разве это повод для радости?

– Не каждый оптимист будет радоваться мухе на пепелище, – вдруг серьёзно сказал Майкл, присевший рядом со мной. – Это, как минимум, неприлично. Сострадание есть почти в каждом из нас.

– Почти. Вот главное слово, Майкл.

– Генри, неужели ты думаешь, что оптимисты – дураки?

– Дураки, каких поискать надо.

– Возможно, ты и прав, но всё равно человеку нужно уметь искать во всём хорошее.

– Но не тогда, когда плохого значительно больше, чем хорошего. Лучше радоваться тому, что что-то ужасное не поглотило нас полностью. Это ли не повод для радости? – я встал и, взяв трость, прошёл к двери. – Думаю, нам стоит слегка прогуляться. Пусть наши мысли останутся в этой комнате.

И вот, спустя каких-то десять минут мы неспешно шли вдоль пустынной дороги и слушали завывания погребального ветра в вышине и чувствовали, как он поёт нам прощальную песню. Он был предвестником, предсказателем, который кричал, чтобы люди хотя бы раз его поняли, но попытки его тщетны. Нас разделял непроницаемый купол эгоизма и недопонимания.

Майкл брёл медленно, под стать моему тихому шагу. Он, казалось, чувствовал, что сильно опаздывает и мистер Берг мог бы сделать с ним всё, что угодно, но почему-то предпочёл оставаться в моём обществе. Разглядывая пустынные окрестности, испепелённые летним солнцем, мы позволили себе расслабиться, отдохнуть от тяжёлых мыслей и погрузиться в печальную яркую атмосферу нашей скудной жизни, на которую мы были обречены. Наши судьбы закованы в цепи, и теперь никто не смог бы увезти нас отсюда, чтобы дать нам большее, чем простой умирающий городок на востоке Германии. Вместо этого, каждый из нас влачил бессмысленное существование, пытаясь прыгать вверх из ямы, в которую мы сбросили сами себя. Мы уничтожили то, что живо, и отстроили неживое царство тьмы и пыли, заметающее нас с головой. Ещё несколько недель или дней – и мы погрузимся в омут полностью, и тогда уже мы не сможем помочь себе выбраться из этого десятого круга ада.

Справа от дороги и от меня колосились бескрайние поля пшеницы. Ветер пытался выдрать их с корнем практически каждый день, но сегодня нам всем повезло: он ласково трепал колосья, и они много качались в такт нашим сердцам. Мы были с этими полями единым целым, потому что думали, что наша душа так же безгранична и чиста, словно бы не было первородного греха, не было изгнания, не было смертей и боли, что причиняло всему миру человечество на протяжении тысяч лет.

Где-то в тридцати метрах от начала поля высилась к небу маленькая Вавилонская башня. Она выглядела неказисто и совсем не походила на то, что описано в преданиях. Обыкновенная деревянная вышка с лестницей, верхний этаж обнесён наспех сколоченным забором, в центре торчала обтёсанная палка, на которой не хватало чего-то ещё. Внизу копошились двое тёмных силуэтов, на фоне восходящего солнца они выглядели слегка карикатурно.

– Кто это? – я показал пальцем в сторону вышки.

Майкл пригляделся и снисходительно улыбнулся. Потёр глаза и посмотрел на меня.

– Ребята решили наблюдать за бурей с большого расстояния. Вот и решили строить вышку.

– А Берг дал разрешение?

– Это дело важно для всех нас. Конечно, дал. Неужели ему хочется, чтобы весь наш урожай превратился в безжизненные пустоши, в которых мы все погибли бы?

– Я думал, буря стала для всех не более, чем слухом, – сказал я.

– Нет. Суеверные, да и просто боязливые люди уже начали собираться к отъезду. Неспроста это. Вы ещё не начали подготовку?

– А куда я пойду, скажи мне на милость? Мы слишком далеко от любых других городов. Я не дойду, это всем и так понятно, – я бросил угрюмый взгляд на трость.

– Мы можем уехать. Думаю, мистер Берг дал бы нам машину. Если, конечно, не захочет сбежать со своей семьёй, а я уверен, что нет.

– Почему же?

– Он зарабатывал на этой ферме всю жизнь, чёрта с два он бросит всё из-за слухов. Во всяком случае, мы все хотим верить, что буря – всего лишь выдумка. Иначе нам просто ни за что не выжить, вы это и сами прекрасно понимаете. Просто нам нужно думать об этом не как о великой угрозе, а как об очередном этапе нашей жизни. Люди приходят и уходят. Здания рушатся, прошлое стирается самой природой. Это закон нашей жизни. Так было всегда.

– И что ты предлагаешь? – я остановился прямо напротив вышки и смотрел вдаль, где кружились тёмные тучи и полыхала наша будущая смерть и перерождение пылало белым огнём.

– Пока ничего. Мы ничего не знаем о бури, глупо, конечно, сломя голову убегать, но… – Майкл серьёзно посмотрел на меня, – но готовиться к худшему никогда не поздно.

Я ничего не ответил, лишь бросил полный надежды взгляд на вышку и помолился Богу, чтобы он помог обнаружить нашу смерть раньше, чем она поглотит нас с головой и наполнит наш рот песком и выколет глаза летящими с огромной скоростью камнями, что отломились от колонны миролюбия, на которой держалось наше человечество. Она уже грозилась развалиться.

Вдруг почувствовалась необычайно мёртвая тишина. Словно бы тот, кто умер, умер ещё раз, и теперь все люди и весь мир вместе с ними молчал, скорбя. Ветер затих, колосья встали ровными мягкими колышками, птицы уселись на крышах общежитий и домов и терпеливо пережидали ещё один беспокойный день, за который каждый мог умереть.

Но сегодня я не хотел погибать. Сегодня мне хотелось выжить хотя бы ещё раз.

– Мне пора, – сказал Майкл, когда мы остановились возле поворота, ведущего сквозь пшеничное поле прямиком к большому наросту амбаров и заборов, из которых слышался животный шум. – Подумай над моим предложением. Уехать из города никогда не поздно.

– Я просто буду надеяться, что буря пройдёт мимо. Мне спокойнее будет.

– Очень зря. Но как говорится: «предупреждён – значит вооружён». Увидимся вечером.

Я вяло кивнул в ответ и ещё пару минут смотрел, как он постепенно растворяется в темноте фермерских силуэтов, где он сливался с огромным амбаром. Нога неприятно заныла, стоило вспомнить о тех временах, когда я ещё мог принести людям настоящую пользу.

– А ведь тогда я был совсем мал, – прошептал я себе, зная, что никто во всей Вселенной не слышал меня. – Слишком глуп и наивен. Ничего и не изменилось.

Я покрепче сжал ненавистную трость, мечтая, чтобы она сломалась от такого давления. Мне не нравилось чувствовать себя обузой в обществе, не нравилось ощущать странные колющие взгляды в спину, тихие переговоры людей из соседнего общежития. Иногда я мечтал отдохнуть от всего этого, найти укромное место в уголке пустой комнаты и просто сидеть, рассматривая чистую тьму в глубине сознания, где меня никто не смог бы достать.

Эта ферма испортила мне жизнь. Но почему-то в тот момент больше всего на свете мне хотелось вернуться туда и никогда не возвращаться в свою ненавистную каморку, обклеенную некрасивыми выцветшими обоями и целой кучей никому не нужных цветов. Ферма была роднее, чем что-либо на этой земле, но туда мне был путь закрыт.

А теперь, спустя столько лет унылого прожигания жизни, я вновь почувствовал себя слишком беспомощным и бесполезным для этого мира, в котором частые гости – убийства и лицемерие.

Я шёл домой в расстроенных чувствах. Последние годы выжали из меня все соки, и мне ничего не оставалось, кроме как присесть на стул и немного перевести дух. Но, похоже, надвигающаяся опасность не даст это сделать никому из нас.

Я вновь смотрел на свой дендрарий. Сегодня, в бледных лучах восходящего солнца он выглядел чересчур устрашающе и печально. Тени от растений падали на холодный пол и стены, погружая комнату в уже ставший привычным полумрак. Ветер проникал сквозь приоткрытую форточку и тормошил полупрозрачный тюль.

Но всё ещё стояла тишина. Мёртвая. Одинокая. Устрашающая.

Часы медленно отбивали свой ритм. Сердце колотилось им в такт. Я же сидел на кровати и держал в руках ножницы, которыми ещё пару дней назад отрезал оружие убийства. Это событие отпечаталось в моей памяти, ведь, по сути, я стал соучастником преступления. Иногда меня охватывал панический страх, что за мной вот-вот придут люди из полиции и посадят в тёмную сырую камеру. Но как назло ничего не происходило, и от этого страх лишь усиливался.

Я жалел о том, что проболтался сожителям о своём поступке. Это было глупо. Глупо! Глупо и неоправданно! Зачем им вообще это знать? Нельзя было подвергать и себя, и их такой опасности. Я подозревал, что, возможно, это выльется во что-то более серьёзное и страшное.

Не умел я скрывать правду. Редко когда мне удавалось промолчать в нужный момент, чаще всего правда сама вырывалась наружу, подвергая кого-то опасности, предавая кого-то. Порой казалось, что болтливость (или обострённое чувство справедливости) – худшее человеческое качество, потому что оно открывает дорогу в мир опасной правды, которая иногда убивает не хуже ножа или ружья.

Нужно было просто смириться, жить дальше и надеяться, что ни Клара, ни Герберт, ни Робби или Джордж не сдадут меня в полицию при первой возможности. И так как от них зависела моя дальнейшая жизнь, нельзя было ни с кем ссориться.

Я выглянул в окно, пройдя сквозь неплотную стену папоротников и высоких цветов. В нос ударил приятный запах цветения. Сквозь чуть запылённое окно посмотрел вниз, во двор, где расстилалась дорога. На ней всё ещё было пусто, лишь где-то вдали, у другого общежития я слышал приглушённые голоса тех, кто любил утром выбираться на улицу и рассуждать о вечном. Такие же, как и все мы. Молодые душой, старые сердцем.

Мне вдруг показалось, что в здании всё ещё душно несмотря на открытое окно. Горячий воздух этих плодородных земель сжигал этот дом изнутри, плавил подвальные помещения, вещи и тела тех, кому давно пора на покой. Старики, чья жизнь давно стала серой и унылой, и даже прекрасные просторы не спасали от всемирной меланхолии и скуки, накатившей на всех свинцовыми волнами, погружая в потусторонний мир тьмы и отчаяния.

И вот, когда казалось, что наш город медленно умирал под палящими лучами летнего солнца, среди этих бледных стен вновь разгорелась война.

Война за жизнь тех, кто никогда не знал, что такое смерть.

IV

Внизу снова слышался гвалт голосов. Я спустился вниз и увидел в гостевой комнате Клару, Герберта и Робби. Они находились друг напротив друга и смотрели в глаза и напряжённо дышали, словно разъярённые быки, готовившиеся к рывку. Клара стояла поодаль и издали наблюдала эту уже не первую перепалку.

– Как тебе не стыдно говорить такое? – возмущался Герберт. – Тебе совсем плевать на людей?

– Да! – гаркнул в ответ Роберт. – Да, плевать! Что я сделаю, если практически все люди глупые?

– Смириться, – тихо сказал я, опершись на трость, встав рядом с уставшей Кларой. – Думаешь, стоит покричать об этом, и все глупцы тут же исчезнут?

– Ты не так меня понял, Генри.

– Тогда я и вовсе тебя не понимаю.

– Оно и не надо, – махнул рукой Робби. – Разве мы можем просто взять и уйти? Мы корпели над нашим городом несколько десятков лет. Мы не можем просто оставить насиженное место и уйти в открытое плавание, не зная куда идти. Это глупо и бессмысленно. Большинство из нас даже не дойдёт до большого города. И ты, Герберт, предлагаешь отправить в этот последний крестовый поход невинных людей?

– Роберт, – начал оппонент, – я не хочу убивать этих людей и уж тем более не хочу брать на себя такую ответственность. – он бросил на меня странный взгляд и вновь вернулся к Роберту. – Даже если у нас нет шансов при любых обстоятельствах, то тогда наверное лучше умереть где-нибудь по дороге, а не задыхаясь во время бури. Или я не прав?

– Конечно, не прав! – сказал Роберт. – Зачем тогда уходить, если по твоим словам мы всё равно умрём, при любом раскладе?

Эти слова эхом отдались в гостевой комнате и потонули в полумраке коридоров. Свет был выключен, за окном на посеревшим небе собирались ещё более тёмные тучи. Поднялся холодный ветер, треплющий невысокие деревья, стоявшие прямо вдоль фасада нашего общежития.

Я посмотрел на Клару. Она выглядела взволнованной. Похоже, эти двое заставили её занервничать, особенно слыша такие слова.

– Нужно хотя бы попытаться. А ты просто хочешь принять свою смерть, – Герберт отъехал назад и повернулся к окну. – Ветер крепчает. Это знаки. Каждый день ведь собирается буря. Ты не хочешь этого замечать, Роберт, тебе плевать на это. Ты хочешь ни о чём не заботиться и делаешь всем только хуже.

– Эти бури не имеют отношения к тому, что и так пройдёт мимо, – буркнул Роберт.

– Слишком уж волнительно ты это говоришь. Ты тоже боишься, и это нормально. Зачем отрицать очевидное?

– Хватит, – серьёзно сказал Робби. – Когда ты уйдёшь вместе с теми, кто захочет следовать за тобой, я посмеюсь над вами. Но когда вы приползёте в город измождённые, я ничего делать не буду. Вы сами выбрали этот путь.

– Мы не придём обратно. Мы дойдём до большого города и будем жить как нормальные люди. А ты будешь сидеть здесь и завидовать, как ты обычно и делаешь.

Герберт отвернулся от окна и быстро выехал из гостевой комнаты, оставив нас втроём неловко молчать. Я стал свидетелем нарастающего конфликта, но понимал, что ничего не могу сделать, что каждая сторона права по-своему. Принимать участие в этом хаосе мне не хотелось, да и никому бы не хотелось. Двое кричащих друг на друга стариков решают судьбу умирающего городка на отшибе мира. А что можем сделать мы, те, кто не знает, что делать? Что бы нам ни пришлось выбрать, это наверняка окончится плохо для всех, потому что хаос, бушующий в людях, даст о себе знать. Трещина, через которую выльется жёлчь дикой злобы и жажды разрушений, сотрёт грань между человеком и животным, и тогда нас уже ничто не спасёт. Мы убьём себя сами. Не буря. Не эпидемии. Мы станем убийцами себе подобных.

От осознания безысходности ситуации мне в голову начинали лезть самые страшные мысли. Огромная буря, которая в силах стереть нас с лица земли и развеять прах по ветру, приближалась. С каждым днём становится всё тяжелее просыпаться по утрам, перебарывая нарастающий естественный, животный страх смерти. Видя, как безмятежно встаёт солнце по утрам, как медленно плывут по небу свинцовые облака, становится жутко, и всё тело сжимается изнутри, когда понимаешь, что совсем скоро от всего этого безмятежно настоящего останется только тёмное будущее.

Герберт был прав. Все мы боимся, и это нормально. Только нельзя позволять страху брать над разумом верх.

– А что ты скажешь, а, Генри? – Роберт вопросительно смотрел на меня. – Что бы ты сделал?

– Я ничего не решаю, – я сел на твёрдый диван. – Мы ничего не решаем, Роберт. Как ты можешь брать на себя такую ответственность?

– И ты туда же! – воскликнул он. – Ты тоже веришь в эти бредни про бурю?

– Хотелось бы не верить, как и тебе.

– Но ты веришь.

– Лучше хотя бы попытаться сохранить жизнь себе и другим, а не просто сидеть и ждать своей смерти.

– А ты, Клара? Что скажешь?

Женщина на мгновение растерялась, словно ушла в забытье и только хрипловатый голос Роберта смог вывести её из некоего транса. Она встрепенулась, и взгляд вновь обрёл осознанность. Посмотрев на мужчину, Клара прошептала:

– Я не хочу так. Не хочу решать за всех людей, но… мне кажется, Герберт прав. И Генри тоже. Неужели тебе хочется просто сидеть сложа руки? Мне нет.

– Все против меня! Вы с ним сговорились, да? – возмутился Роберт. – Или он вас подкупил и теперь вы обязаны выбирать его сторону?

– Что за вздор! – сказал я повышенным тоном. – Просто прими факт того, что все мы в опасности, и тебе станет легче.

– Нет уж, спасибо, – сухо ответил Роберт и посмотрел в окно. Увидев приближающуюся грозу, он нахмурится. – А эта гроза… они у нас часто бывают. Так что никакие это не знаки.

Роберт встал и вышел из комнаты. Мы с Кларой переглянулись, и на её лице я увидел снисходительную улыбку. Я улыбнулся в ответ.

– Думаешь, это во что-нибудь выльется? Ну, их спор, – женщина присела рядом со мной.

– Они оба не имеют достаточно власти, чтобы вести за собой людей. К тому же, у нас нет достоверной информации. Зачем нагнетать?

– Надеюсь, буря всё-таки пройдёт мимо. Не хочется мне умирать.

– Умирать никому не хочется. Но все поют за смерть, хоть и не видели её истинного лица.

– А ты видел?

Я ответил спустя пару секунд. Тяжёлое молчание накрыло нас непроницаемым куполом.

– Да.

– Не хочешь поехать со мной за водой? – Майкл стоял на обочине дороги и, держа в руке тряпку, протирал свою и без того грязную машину – дешёвый пикап, на крыльях которого собралась многолетняя ржавчина, а сиденья оказались разорваны и из них торчали мягкие внутренности, словно бы умирая в агонии. Я шёл мимо по старой улице, где стояли ветхие дома ещё живых жителей нашего города. Улица пустовала – в такую погоду на улицу выходить не хотелось никому. Мне тоже.

– Взгляни на небо, Майкл, – я ткнул пальцем в серое полотно над нами. – Что ты видишь?

– Облака. На вид тяжёлые. Но какое отношение это имеет к моему предложению?

– Мне кажется, не успеем доехать до источника, – сказал я и посмотрел вдаль, на слегка поднимающуюся дорогу, за которой после поворота налево в бескрайние поля и на границе с мрачным лесом, что рос позади общежитий, стоял большой колодец, питающий наши засохшие тела.

– Это просто тучи. Тучи – это не дождь.

– Тучи – предвестники бури.

– Ты поедешь или нет?

Я колебался, смотря то на дорогу из города, то на взволнованного Майкла. Он сжал в руках грязную тряпку и хмуро буравил меня глазами. Наконец, я ответил:

– Поеду, конечно.

Мы сели в машину, и уже спустя пару мгновений машина с треском неслась по дороге из щебня и песка, пытаясь вырваться всё дальше и дальше от нашего будущего могильника. Пока мы поднимались на холм, я обернулся и оглядел городок свысока. Он выглядел чересчур скудно и пусто для места, которое изредка продаёт пшеницу на фабрики для производства хлеба. Людям его не хватало, и мы не сдавались. Вернее, не сдавался мистер Берг, чей дом стоял поодаль – среди полей – и гордым чёрным наростом возвышался над ровной колыхающейся поверхностью пшеничных просторов. Вокруг его большого особняка можно было ещё заметить несколько амбаров и загонов для скота. Но уже спустя пару секунд тень накрыла город, и разобрать что-либо внизу оказалось невозможным.

Я взглянул на Майкла. Он невозмутимо глядел вперёд и будто бы высматривал во тьме знакомый поворот, от которого зависела вся наша жизнь.

– Ты бы уехал из города? – спросил я, и мой вопрос резал пространство в этом гнетущем гуле автомобиля и непривычной тишиной степи. Майкл посмотрел на меня и, стараясь не отвлекаться от движения, ответил:

– Если что?

– Если бы я предложил.

– Ну, если ты… – начал он.

Он на некоторое время замолчал, тупо глядя на длинную бледную ленту дороги, теряющуюся вдали. Затем вновь бросил на меня встревоженный взгляд.

– Если ты, то скорее всего да.

– Почему? – поинтересовался я и замолчал.

Майкл выглядел на двадцать пять лет, по нему нельзя было точно определить, потому что его бледная ровная кожа, его взгляд, наполненный духом авантюризма, резкие точные движения и холодный расчёт позволяли ему чувствовать себя более молодым. Но я не знал, сколько точно ему лет.

– Я и сам бы рано или поздно предложить убежать, – наконец, ответил он. Вдали показался поворот. – Всем же и так понятно, что город долго не протянет. Во всяком случае, долго.

– Тут я с тобой согласен, – сказал я. – Но смогли бы мы бросить всё, что мы нажили, ради новой призрачной жизни?

– Не сейчас, – серьёзно ответил Майкл, когда поворачивал на заветную прямую дорогу, ведущую прямо к колодцу. – Пока ещё есть надежда, мы не упустим возможности наблюдать за тем, как наши предсказания сбываются. Если нам удастся увидеть то, как близкие умирают, то сможем стать свободными и тогда уедем.

– Ты говоришь, как проповедник, – ухмыльнулся я. Машина резко затормозила и, проехав ещё пару метров по инерции, замерла на месте. Я почувствовал, как ей стало легко после выключения двигателя.

– А как ещё говорить на такие темы? – он посмотрел на меня, затем достал из багажника четыре стальных бидона. – Неужели на тему смерти можно рассуждать с помощью слишком простых слов?

– Иногда простыми словами можно сказать больше, чем сложными.

– Но не всегда это нам помогает, – натужно ответил Майкл, пока ставил бидоны на край колодца. – Люди глупы, а нам только и остаётся, что наблюдать за собственной беспомощностью и с укором в глазах качать головой, видя, как мы методично убиваем друг друга.

Я стоял и смотрел, как Майкл наполнял бидоны один за другим. Как только он закончил кидать во тьму привязанные верёвкой тары и набирать воду из наполовину пустого колодца, я помог загрузить воду в багажник и закрепил бидоны с помощью пары мотков бечёвки. С грохотом закрылся багажник, и мы вновь сели на свои места.

В тёмном небе не было видно ни единого пятнышка света, словно огромный ковш с раскалённым свинцом похоронил нас на этой земле, с которой нам не улететь. Бог возмущён, и послал на нас бурю, лишь бы успокоить. Внутри каждого было слишком много агрессии и неоправданной злобы, так что единственным способом избавиться от лишней ненависти для Бога было истребление. Скоро разразится гроза и дождь погребёт под собой грязные улицы, оставив лишь природные зеркала на земле, очищая нас от скверны, проклятия, которое мы сами на себя наложили. Я хотел искупить свою вину, но, похоже, в тот день Бог перестал слушать нас.

– Ты и вправду хочешь уехать отсюда? – спросил Майкл, стоило нам начать движение обратно в город. Ветер усиливался с каждой минутой, высокая трава шумно качалась в такт завываниям невидимой стихии. В воздухе чувствовался запах озона и едва промокшей земли.

– Зависит от исхода, – коротко бросил я. – Если буря придёт, значит нам придётся уехать. А если нет, то я уехал бы просто так. Здесь оставаться тяжело, особенно такому бесполезному человеку, как я.

– Ты не бесполезен. Тебе просто не повезло, – серьёзно сказал мой друг.

– Может и так. А, может, кто-то специально выкопал медвежью яму, чтобы так всё обернулось.

– Это вряд ли. У тебя не было врагов на ферме? – в его голосе проскользнула неуверенность. Он посмотрел на меня боковым зрением и вновь переключился на дорогу. Держа руль всё крепче двумя руками, Майкл наверняка желал как можно быстрее доехать до дома и переждать грозу.

– Нет. Находить общий язык с людьми не так уж и сложно, если ты знаешь их окружение. Мы все вместе работали на ферме, значит поговорить мы могли практически о чём угодно.

– У всех есть враги, – заметил парень. – И не все враги говорят об этом.

– Я не помню, ненавидел ли меня кто-то. Эти три года жизни вместе с другими людьми вытряхнули из меня абсолютно все воспоминания. Уже и не припомню, кому я успел так насолить.

– Три года? А я и не заметил, – грустно улыбнулся Майкл.

– Никто не замечает, как уходит время, – вздохнул я. – А когда его не остаётся, мы не успеваем удивиться. К этому времени мы уже мертвы.

– Но я же заметил.

Я внимательно посмотрел на него и не увидел в глазах ничего, кроме непроницаемой стены непонимания.

– Но жив ли ты? – наконец, ответил я.

Когда мы въехали в город, начался сильный дождь. Ехать на машине стало невозможно – колёса вязли в грязи. Ливень барабанил по покатым крышам домов, окроплял поля и леса, размывал нашу единственную дорогу и погружал город в пучину грязи и отчаяния. Небо окончательно потемнело, среди плотного полотна облаков я видел лишь далёкие всполохи молний, а вслед за ними – гром.

И идя под этим дождём, я вдруг понял, что это – наша маленькая кара за то, что мы делали. Наше наказание. Наша пытка и наше блаженство.

Я шёл по грязным улицам. Майкл шёл рядом и помогал не упасть в липкую жижу. А где-то там, наверху, было нечто, что могло бы спасти нас одним щелчком пальцев.

Но, похоже, мы не были достойны даже его.