Текст книги "22 июня. Анатомия катастрофы"

Назначение полководца такого уровня на должность командующего одной из трех Групп армий вермахта на Восточном фронте выглядит понятно и логично. Но как же его противником оказался бывший начальник Казанского пехотного училища?

Во всем виновата война. Финская. Начальник пехотного училища был призван в действующую армию и стал командиром 70-й стрелковой дивизии. В последние дни войны дивизия Кирпоноса совершила подвиг – страшный, кровавый, абсолютно бессмысленный. По условиям мирного договора город Выборг (Виипури) должен был отойти к СССР. Тем не менее Сталин и Тимошенко приказали, не дожидаясь дня и часа прекращения огня, взять город штурмом. 70-й стрелковой дивизии поручено было обойти город по льду Финского залива и «отрезать пути отхода окруженных в городе финских войск» (и это при том, что порядок и сроки отвода финских войск в это самое время согласовывались на переговорах в Москве). Разумеется, финны не отказали себе в удовольствии проучить зарвавшегося агрессора. Снаряды тяжелых орудий береговых батарей проламывали огромные полыньи, в ледяной воде исчезали живые и мертвые красноармейцы.

Командир дивизии Кирпонос мужественно шагал впереди атакующих цепей – одним словом, товарищ Сталин мог быть совершенно доволен покорностью своих подданных.

На тех, кто смог доставить такое удовольствие вождю, обрушился ливень наград, званий, новых назначений. Командарм 1 ранга Тимошенко стал маршалом и Наркомом обороны СССР, командующий 7-й армией, штурмовавшей «линию Маннергейма», командарм 2-го ранга Мерецков стал генералом армии и начальником Генерального штаба РККА. Не было забыто и личное мужество, проявленное Кирпоносом, – он получил Золотую Звезду Героя Советского Союза и назначение на должность командира 49-го стрелкового корпуса.

Вот тут бы товарищу Сталину и остановиться – но нет, уж очень ему приглянулся скромный и мужественный новоиспеченный генерал-майор Кирпонос. В июне 1940 г., перескочив сразу через несколько ступенек служебной лестницы, бывший начальник Казанского пехотного училища назначается на должность… командующего войсками Ленинградского военного округа! Но и этого показалось мало! В феврале 1941 г. Сталин назначает Г.К. Жукова на должность начальника Генштаба, а освободившийся кабинет командующего войсками Киевского ОВО – крупнейшего военного округа Советского Союза – занимает 22 февраля 1941 г. Кирпонос, получивший при этом третье за 9 месяцев повышение в воинском звании (он стал генерал-полковником). Ни Англия, ни США не имели в тот день сухопутной армии такого размера, как та, которой предстояло управлять ротному фельдшеру Первой мировой войны, признанному уже в 1920 г. годным лишь к нестроевой.

«И горе войскам, ему вверенным…»

Командование фронта, которому теперь (утром 27 июня) надо было продемонстрировать перед Ставкой свою готовность «ни на день не давать покоя агрессору», не дало 8-му мехкорпусу ни дня для спокойной перегруппировки и развертывания на новых исходных рубежах. А корпус в этом очень даже нуждался.

Во-первых, существенно изменились и направление, и глубина предстоящего наступления. Правда, изменение было разумным: от Броды на Дубно идет шоссейная дорога, параллельно ей – насыпь железной дороги, местность открытая, для наступления танков удобная. Но на эту дорогу танковым дивизиям корпуса еще надо было выбраться из лесного массива у Лешнюв – Хотин. Расстояние от Броды до Дубно составляет 62 км по шоссе, и едва ли такая «задача дня» была реальной для мехкорпуса, части которого в результате чехарды приказов командования фронта оказались разбросаны на десятки километров.

12-я танковая дивизия удивительно быстро выполнила ночной приказ об отходе, в ряде случаев отвод войск перешел в беспорядочное бегство. Разложение в дивизии дошло до того, что тяжело контуженного при бомбежке командира дивизии генерала Мишанина просто затащили в брошенный танк и оставили одного в Бродах, под «присмотром» такого же контуженого ординарца (105). В докладе командира корпуса читаем:

«…В момент получения приказа Юго-Западного фронта 12-я танковая дивизия находилась в движении от Броды на Подкамень, ее колонна была растянута на глубину 20–25 км. Делегатом штаба корпуса половина колонны боевых машин 12-й танковой дивизии немедленно повернута кругом и в составе 25 тяжелых и средних машин в качестве передового отряда была в 10.00 27.6.41 г. отправлена в направлении Козин, Верба, Дубно с задачей захватить Дубно…

…Вслед за указанным отрядом в 14.00 27.6.41 г. была введена 34-я танковая дивизия (150–156 танков, мотострелковый и артиллерийский полки) с задачей к исходу дня овладеть районом Дубно…

…Вслед за 34-й танковой дивизией в 17.00 27.6.41 г. из района Червоноармейск выступили части 23-го и 24-го танковых полков 12-й танковой дивизии (до 30 танков) в район м. Верба для совместных действий с 34-й танковой дивизией. К исходу 27.6.41 г. эти части соединились с 34-й танковой дивизией.

Остальные части 12-й танковой дивизии в течение 27.6.41 г. находились в районе Подкамень, где приводили себя в порядок и к исходу дня (подчеркнуто мной. – М.С.) сосредоточились в лесах северо-восточнее Броды…» (28, стр. 168).

Таким образом, 27 июня корпус был разорван (как стало ясно через несколько дней – разорван навсегда) на две части. Ударная группа под командованием комиссара корпуса Попеля, в состав которой вошли 34-я тд и отдельные группы танков из состава 12-й тд (всего порядка 220 танков и до 9 тыс. человек личного состава), двинулась по шоссе на Дубно. Остальные соединения корпуса (основные силы 12-й тд, 7-я моторизованная дивизия, корпусные части) под командованием Рябышева в течение дня

27 июня сосредотачивались в районе Броды. Важно отметить, что большая часть танков новых типов (порядка 100 КВ и Т-34) оказалась именно в группе Рябышева; в составе группы Попеля могло быть не более 8 танков КВ из состава 34-й тд и порядка 40 танков Т-34 и КВ, переданных из 12-й тд.

К вечеру 27 июня группа Попеля, разгромив на ходу несколько разрозненных подразделений немецких войск, вышла к южным пригородам Дубно. В своих воспоминаниях Попель пишет:

«…Оборонявшие деревню Грановка батальон пехоты и рота танков противника были застигнуты врасплох. К орудиям, к танкам, в окопы немецкие солдаты бросались в одних трусах – загорали. С вражеским заслоном Волков разделался так быстро, что основным силам не пришлось даже притормаживать… Во всю ширину шоссе шли наши мотоциклисты. Правее них, по-над железной дорогой двигались танки с пушками, обращенными влево. Когда я с пригорка увидел эту разлившуюся лавину, то испытал ту особую радость, какую дает сознание собственной силы…»

Утром 28 июня группа Попеля встретилась с частями 111-й пехотной дивизии вермахта, которые заняли оборону в пригородах Дубно. В ходе напряженного боя советские танкисты продвинулись еще на 10 км и заняли поселок Сады Малы на южной окраине Дубно. Войти в сам город так и не удалось (хотя в донесении штаба Юго-Западного фронта, направленном в 22.00 28 июня в Генеральный штаб Красной армии, было сказано, что «по данным на 14.00 28.6.41 г. 8-й механизированный корпус занимает Дубно») (29, стр. 44). В любом случае, важнейший дорожный узел, через который шло снабжение 1-й танковой группы вермахта, был парализован, а в тылу ушедших на восток от рубежа р. Иква немецких дивизий появилось мощное танковое соединение советских войск.

Два комиссара

На предыдущих страницах этой книги было высказано много (слишком много, как скажет, возможно, иной читатель) критических замечаний в адрес Красной Армии образца 1941 года. Пора уже вспомнить и о том, что противник был исключительно силен и совладать с ним в то время не могла ни одна армия мира. Сила вермахта заключалась, разумеется, не в «многократном численном превосходстве», которого не было и в помине, и уж тем более не в «техническом превосходстве» худосочных немецких танков.

Сила была в другом: в общей для всех – от генерала до рядового – уверенности в своей непобедимости, в своем превосходстве над любым противником, в непреклонной твердости командования и стойкости войск. Приходится констатировать, что прорыв советского танкового клина в тыл главной ударной группировки вермахта не вызвал и тени растерянности у немецких генералов. Панический вопль: «нас окружают» – так и не раздался. Днем 28 июня начальник Генерального Штаба сухопутных войск Ф. Гальдер хладнокровно записывает в своем дневнике:

«…В полосе группы армий «Юг» 8-й русский танковый корпус наступает от Броды на Дубно в тыл нашим 11-й и

16-й танковым дивизиям. Надо надеяться, что тем самым он идет навстречу своей гибели…»

Три из четырех танковых дивизий 1-й ТГр вермахта продолжили свое неуклонное продвижение на Восток. Вырвавшись из капкана у Дубно, 11-я тд уже 27 июня захватила Острог, форсировала реку Горынь и двинулась по шоссе к Шепетовке – важнейшему железнодорожному узлу Левобережной Украины. Дивизии 3-го танкового корпуса вермахта (13-я и 14-я танковые, 25-я моторизованная), развивая наступление от Дубно на северо-восток, к исходу дня 28 июня заняли Ровно и уже на следующий день вышли к реке Горынь в полосе Гоща – Тучин (см. Карта № 5).

Приходится признать, что немецкое командование нашло самое верное, точно соответствующее обстановке решение: немецкие танковые дивизии спаслись от неминуемого разгрома БЕГСТВОМ.

Да, именно так. Никакого танкового сражения у Дубно (подобного битве под Прохоровкой в июне 1943 г.) не было. Немецкие танки «сбежали с поля боя» – только сбежали они не назад, а вперед, на восток, в глубокий тыл Юго-Западного фронта. А для локализации прорыва советских танков у Дубно немецкое командование спешно стягивало с других участков фронта четыре пехотные дивизии (111, 44, 75, 57-я), а также часть сил 16-й танковой и 16-й моторизованной дивизий из состава 48-го танкового корпуса. В скобках заметим, что сам факт появления немецкой пехоты в 120 км от границы уже на пятый-шестой день войны совершенно однозначно свидетельствует о том, каким было на самом деле «ожесточенное сопротивление» советских войск. Для пехоты, идущей пешком, 20 км в день – это темп марша, причем марша форсированного. Примечательно, что в октябре 1939 г. именно в этих местах, на территории оккупированной Восточной Польши, для отвода немецких и советских войск на согласованную линию новой границы был установлен как раз такой (20 км в день) график движения походных колонн (1, стр. 130). Воевать и преодолевать «ожесточенное сопротивление» при таких темпах немецкой пехоте было бы просто некогда…

Разумеется, если бы вермахту в июне 1941 г. противостояла организованная, управляемая, умеющая и желающая сражаться армия, то такое решение командования привело бы немецкие войска на Украине к гибели. Брошенная под танки пехота была бы разгромлена, а отрезанные от линий снабжения танковые части сами загнали бы себя в западню, в которой им предстояло погибнуть без горючего и боеприпасов. Но немецкие генералы уже поняли (или интуитивно почувствовали), с кем они имеют дело. Паника, охватившая войска и командование Юго-Западного фронта после прорыва передовых немецких частей на Острог, оказалась самым эффективным оружием, гораздо более мощным, нежели малокалиберные пушки немецких танков…

Прежде всего командование Ю-3. ф. добилось от Ставки согласия на использование для парирования немецкого удара частей 16-й армии генерала Лукина, которая в первые дни войны прибыла с Дальнего Востока в район Проскуров (Хмельницкий) – Изяслав – Шепетовка. Да, немецкое вторжение спутало все предвоенные планы, и уже 26 июня 1941 г. 16-ю армию приказано было перебросить на Западный фронт к Смоленску, но благодаря энергичным и решительным действиям командарма Лукина 109-я моторизованная дивизия и 114-й танковый полк 57-й отдельной танковой дивизии были сняты с погрузки и выдвинуты к Острогу. Затем Лукин присоединил к своей группе 213-ю моторизованную дивизию 19-го мехкорпуса, которая, как помнит внимательный читатель, из-за отсутствия автотранспорта двигалась пешком от Казатина на запад, к уже занятому немцами Ровно. В целом группа Лукина как минимум вдвое превосходила по численности противостоящую ей 11-ю танковую дивизию вермахта.

Кроме того, к борьбе с прорвавшимися на Острог немецкими танками была привлечена и большая часть авиации фронта, которая (если верить докладу штаба ВВС Ю-3. ф.) только в течение одного дня, 28 июня, выполнила 400 самолето-вылетов в район Острог – Мизоч (152, стр. 200). 400 вылетов, 400 бомбовых ударов по колонне одной дивизии за один день – это уже вполне соответствует постоянно присутствующим в донесениях командиров Красной Армии фразам о том, что «авиация противника непрерывно висит в воздухе, гоняется даже за отдельными машинами…»

В августовском отчете командующего ВВС Ю-3. ф. утверждается, что авиации фронта «в период 28.6—29.6. танковую группу противника (до дивизии) действиями наших бомбардировщиков во взаимодействии с войсками Шепетовского укрепрайона от Острог отбросила и рассеяла в лесах» (29, стр. 118). Отбросила и рассеяла… Правда, по немецким данным, безвозвратные потери 11-й тд даже к 4 сентября составили всего 40 танков (10, стр. 206).

Кроме того, командование Ю-3. ф. распорядилось создать «отсечной оборонительный рубеж» по линии Вишневец – Базалия – Староконстантинов, т. е. в 60–70 км к югу от маршрута движения немецкой 11-й тд. На этот рубеж были выдвинуты последние резервы фронта: 24-й мехкорпус (222 легких танка), три артиллерийские противотанковые бригады и 199-я стрелковая дивизия. Эти соединения простояли на указанном рубеже безо всякого соприкосновения с противником, который вовсе и не собирался поворачивать на юг, а рвался прямо на восток, в глубокий тыл Юго-Западного фронта.

Кроме того (как пишет в своих мемуарах Баграмян), Ставка решила – надо полагать, на основании панических донесений, которые летели из штаба Ю-3. ф. в Москву, что фронт своими силами «не сможет сдержать лавину фашистских танков» (к началу боев в 11-й тд было всего 143 танка). 29 июня Жуков в телефонном разговоре с Кирпоносом подчеркнул, что «Ставка требует главное внимание уделить развитию событий на шепетовском направлении… Для этого танковые части Лукина в полном составе (13– я и 17-я танковые дивизии, 115-й тп 57-й танковой дивизии, не менее 900 танков. – М.С.) бросить на Здолбунов – Мизочь» (110). Едва ли отчаянно блефовавшее немецкое командование, бросившее изрядно потрепанную 11-ю танковую дивизию в «лихой кавалерийский рейд» по тылам советских войск, само рассчитывало на такой эффект…

За всей этой суматохой о 8-ми 15-м мехкорпусах, скорее всего, просто забыли. Впрочем, о том, что там происходило, лучше и не вспоминать.

После всей неразберихи со сменой приказов, после многодневных метаний в лесном районе Радехов – Броды – Буск, утром 28 июня 15-й МК перешел в наступление. Танки противника к тому времени уже ушли от Берестечко далеко на восток, и 15-й мехкорпус, продвигаясь в направлении Буск – Лопатин, мог встретиться только с отдельными частями 297-й и 262-й пехотных дивизий вермахта (см. Карта № 6).

Отчету о бое 28 июня в итоговом докладе командира

15-й МК предшествует длинный перечень причин, по которым удар бронированного кулака, в котором все еще оставалось более трех сотен танков, был «обречен на поражение». В частности:

«…Местность. В полосе наступления корпуса до Берестечко – 5 серьезных водных преград: р. Радоставка, р. Острувка, р. Жечка, р. Лошувка и р. Соколувка. Все реки имеют болотистые берега и представляют собой трудно доступные рубежи для действия танков. Вся местность в полосе наступления лесисто-болотистая, командные высоты на стороне противника. Вывод: местность не способствует наступлению…»

С таким выводом спорить не приходится. Остается только задать вопрос – по какой местности наступали дивизии 1-й танковой группы вермахта? Как же они смогли преодолеть эти могучие, не обозначенные ни на одной географической карте лесные ручьи (Радоставку, Острувку, Жечку, Лошувку и Соколувку), а также Западный Буг, Стырь, Горынь, Случь, а далее и Днепр? И откуда в заболоченном лесу появились «командные высоты», и почему они оказались в руках противника, который появился в этом лесу всего лишь несколько дней (или даже часов) назад?

Впрочем, подписывая такой доклад, командир 15-го мехкорпуса лишь следовал в «общем русле» жалоб на местность и противного противника, как это было уже задано вышестоящим начальством. Так, еще 3 июля 1941 г. начальник Автобронетанкового управления Юго-Западного фронта в докладе на имя начальника Главного АБТУ Красной Армии объяснял «огромные потери и небоеспособ-ность оставшейся в наличии материальной части» тем, что мехкорпусам пришлось действовать на «почти танконедоступной лесисто-болотистой местности», в условиях «упорного сопротивления со стороны преобладающего (???) противника и отсутствия бронебойных снарядов для КВ и Т-34» (28, стр. 134). Последнее замечание, бесспорно, является правдой. Но кто же должен был озаботиться тем, чтобы хотя бы малая часть от 132 тыс. бронебойных 76-мм выстрелов, имевшихся на складах Красной Армии, была доставлена в тот военный округ, который получил танки, вооруженные 76-мм пушкой (КВ и Т-34), в количестве большем, чем все остальные округа, вместе взятые? Как начальник АБТУ Киевского ОВО мог есть, пить, спать, исполнять супружеские и служебные обязанности, зная, что в доверенных ему танковых дивизиях нет бронебойных снарядов? Или он узнал об этом только 3 июля?

Описания боя 28 июня, содержащиеся в отчетах командиров 15-го МК, 10-й и 37-й танковых дивизий, очень пространны, запутанны и противоречивы. Самый краткий конспект выглядит примерно так:

«…В течение дня части вели бой за овладение Лопатин… наступающие части 10-й тд были задержаны перед торфяными болотами, в районе которых единственная дорога оказалась совершенно непригодной для переправы танков… В процессе боя за Лопатин на рубеже р. Острувка наступавшие части были окружены (танковая дивизия была окружена пехотой противника. – М.С.). Оставаться 10-й тд в данном районе на ночь, будучи окруженной, было бесцельно (???) и могло привести к потере всей дивизии…

….Понеся значительные потери и не имея достаточной танковой поддержки (???), мотострелковый полк 37-й тд вынужден был приостановить наступление и перейти к обороне на западном берегу р. Стырь… Вследствие временной потери управления 73-й танковый полк 37-й тд с большим трудом удалось переправить на западный берег р. Стырь… Это дало возможность остаткам батальона противника, оборонявшего переправы у Станиславчик (батальон пехоты против танковой дивизии. – М.С.), отойти в лес… Попытка переправиться по мостам через р. Острувка была безуспешной, так как головные 2–3 танка, подошедшие к мосту, были моментально подбиты и загорелись. Несколько танков пытались обойти мост справа и слева, но это оказалось невозможным; танки застряли в болоте и были подбиты артиллерийским огнем противника… Из такой обстановки было ясно, что продолжать атаки без артиллерии, пехоты и авиации было бы бессмысленно, в свою очередь, оставаться на достигнутом рубеже на южном берегу р. Острувка было также рискованным…

…С наступлением темноты командиром 15-го механизированного корпуса был отдан приказ о выводе частей 10-й танковой дивизии на восток в район 37-й тд, а в дальнейшем, в связи с уже совершившимся (???) выходом из боя 37-й танковой дивизии – приказ на выход из боя и на возвращение в исходное положение…»

Трудно поверить, что все это происходило на своей собственной территории, в районе постоянной предвоенной дислокации 15-го мехкорпуса, т. е. там, где каждая дорога, тропинка, канава, брод, мост должны были быть досконально изучены. Трудно поверить в то, что перед нами описание боевых действий мехкорпуса, в составе которого были понтонно-мостовые, саперные, инженерные, ремонтно-эвакуационные, разведывательные подразделения. На каждый танк в 15-м МК приходилось (по состоянию на 1 июня 1941 г.) 45 человек личного состава. Из этих 45 человек внутри танка находилось самое большее пять членов экипажа КВ (в БТ – три человека). Все остальные должны были бы обеспечить боевые действия танкистов разведкой, ремонтом, топливом, снарядами, мостами, переправами и, самое главное, управлением…

В бою 28 июня вместе с 15-м мехкорпусом действовала и 8-я танковая дивизия 4-го мехкорпуса. 8-я танковая была практически полностью укомплектованной, «старой» кадровой дивизией. Примечательной особенностью 8-го тд было наличие на ее вооружении 68 трехбашенных танков Т-28, что делало эту дивизию грозным противником для немецкой пехоты. Впрочем, главным оружием дивизии были не экзотические трехбашенные танки, а 50 КВ и 140 Т-34. По количеству новейших танков (190 единиц) 8-я тд превосходила весь 15-й (или 8-й) мехкорпус. А вот как описывает Н.К. Попель командира этой танковой дивизии:

«Смотрю на него и восхищаюсь – ничего природа не пожалела для этого человека: ни красоты, ни ума, ни отваги, ни обаяния… Красноармейцы рассказывают легенды о его подвигах в Испании и Финляндии… Командиры на лету ловят каждое его слово…»

К тому моменту, когда 8-я тд доползла, наконец, до исходного района наступления, ото всей дивизии остался один сводный танковый полк, на вооружении которого было 65 (шестьдесят пять) танков (29. стр. 260). В докладе о боевых действиях 15-го МК отмечено, что «благодаря активным действиям 8-й танковой дивизии левый фланг корпуса был обеспечен с запада и 10-я и 37-я танковые дивизии смогли отойти на рубеж р. Радоставка». Это не опечатка. Результатом «активных действий» танковой дивизии в наступлении считается то, что две другие танковые дивизии смогли с ее помощью благополучно отойти, преследуемые пехотой противника. Хотя и это достижение отнюдь не бесспорно. Так, в отчете о боевых действиях

10-й тд читаем нечто прямо противоположное: «Пути отхода дивизии были отрезаны танками и пехотой противника, так как 8-я тд (сосед слева), имевшая задачу прикрыть с запада действия дивизии, не смогла продвинуться через сильно укрепленный противотанковый район» (28, стр. 197). Странно это. Шестой день войны – а у немцев в глубине советской территории уже и противотанковый район готов, да еще и «сильно укрепленный»…

Основные силы 8-го мехкорпуса, несмотря на наличие мощного танкового тарана (кроме двух сотен легких танков в 12-й тд оставалось еще порядка 100 КВ и Т-34), не смогли пробить оборону 75-й пехотной дивизии и мотопехотных частей 16-й немецкой танковой дивизии. Упорство и стойкость немецких солдат оказались сильнее стальной брони. Немецкий историк так описывает бой с советскими танками южнее Дубно:

«…Тарновка сотрясалась от взрывов противотанковых гранат, дома полыхали, все имеющееся в наличии оружие было направлено на уничтожение танков. Ветер разносил вокруг дым и гарь. Одному тяжелому пехотному орудию (короткоствольная пушка калибра 150 мм. – М.С.) удалось подбить два средних танка. 50-мм противотанковые пушки были бесполезны даже на дистанции в 400 м. Все новые и новые стальные колоссы входили в Тарновку, но бойцы

16-й танковой дивизии держались достойно. Одна 88-мм зенитная пушка в течение получаса уничтожила 4 танка.

Когда атака была отражена, убитые и раненые подобраны и дым рассеялся, на поле боя можно было насчитать 22 подбитых танка…» (193).

Продвинуться дальше рубежа Козин – Верба группе Рябышева так и не удалось. Тем временем немцы вернули из Кременца в район боя танковые части 16-й танковой дивизии, подтянули мотопехоту 16-й моторизованной дивизии. В тыл группы Рябышева вышла 57-я пехотная дивизия и практически без боя заняла город Броды (который якобы обороняла 212-я моторизованная дивизия 15-го мехкорпуса). К вечеру 28 июня соединения 8-го мехкорпуса оказались в окружении. Снова началась паника. Погиб генерал Мишанин, в пешем строю поднимавший бойцов в атаку. В своем докладе о боевых действиях корпуса Рябышев пишет:

«…Части 7-й мотострелковой дивизии прорывались из окружения в разных направлениях. Потеряв большое количество танков, артиллерии и автотранспорта, к 24.00 28.6.41 г. дивизия вышла из окружения и сосредоточилась юго-восточнее Броды» (28, стр. 169).

Мемуары Попеля дают гораздо более живые картины того, что скрывалось за скупой фразой «прорывались из окружения в разных направлениях»:

«…Рябышев сел в «эмку» и помчался к Бродам. По пути он натыкался на бредущих толпами бойцов, горящие машины, лежащих в кюветах раненых (подчеркнуто мной. – М.С.). Рубеж, предназначенный 12-й танковой дивизии, никто не занимал… Какие-то неприкаянные красноармейцы сказали, что мотопехота покатила на юг, вроде бы к Тернополю. Командир корпуса повернул на южное шоссе и километрах в двадцати нагнал хвост растянувшейся колонны. Никто ничего не знал. Рябышев попытался остановить машины. Из кабины «полуторки» сонный голос спокойно произнес:

– Какой там еще комкор? Наш генерал – предатель. К фашистам утек.

Рябышев рванул ручку кабины, схватил говорившего за портупею (рядовые бойцы ездят без портупеи. – М.С.), выволок наружу.

– Я ваш комкор.

Не засовывая пистолет в кобуру, Рябышев двигался вдоль колонны, останавливая роты, батальоны, приказывая занимать оборону фронтом на северо-запад…» (105).

После беспорядочного отхода остатков 8-го мехкорпуса на Броды – Подкамень группа Попеля была обречена: лишенную связи и снабжения танковую группу все плотнее и плотнее окружали части пяти немецких дивизий. Две стрелковые дивизии (140-я и 146-я) 36-го СК находились на расстоянии 15–20 км от Дубно, но, вопреки приказу командующего фронтом № 0018 от 28 июня, никакой поддержки группе Попеля не оказали. Колонна автомашин с горючим и боеприпасами для группы Попеля была остановлена на шоссе Броды – Дубно. Остановлена случайно оказавшимся там командиром какой-то отступающей кавдивизии (скорее всего, это была 3-я кавдивизия из состава 6-й армии) и отправлена назад, так как «Дубно давно уже у немцев». Спорить с этим никто не захотел, грузовики развернулись и поспешно уехали в тыл…

Скорее всего, именно с трагической историей гибели 8-го мехкорпуса связана еще одна, личная трагедия – самоубийство члена Военного совета Юго-Западного фронта Н.Н. Вашугина. Восстановить точную картину событий трудно (если не сказать – невозможно). Начнем с отрывка из мемуаров Н.С. Хрущева, который был и свидетелем самоубийства и непосредственным участником событий (в качестве Первого секретаря ЦК КП Украины Хрущев входил в состав Военного совета фронта):

«…Хочу осветить неприятный для нас эпизод, который произошел с членом Военного совета Киевского ОБО.

Когда у нас сложились тяжелые условия в районе Броды, мы с командующим войсками приняли меры для перегруппировки войск и уточнения направления нашего удара против войск противника, который наступал на Броды. Чтобы этот приказ был вовремя получен командиром мехкорпуса Рябышевым и командиром другого корпуса, фамилию которого я забыл (судя по предыдущему описанию, речь идет о 15-м МК. – М.С.), мы решили послать члена Военного совета КОВО, чтобы он сам вручил приказы, в которых было изложено направление удара. Перед отьездом в мехкорпуса он зашел вечером ко мне…

Член Военного совета (Хрущев упорно не называет Ватутина по фамилии. – М.С.) уехал в войска, а вернулся рано утром и опять пришел ко мне. Вид у него был страшно возбужденный, что-то его неимоверно взволновало.

Он пришел в момент, когда в комнате никого не было, все вышли, и сказал мне, что решил застрелиться.

Говорю: «Ну, что вы? К чему вы говорите такие глупости?»

«Я виноват в том, что дал неправильное указание командирам механизированных корпусов. Я не хочу жить».

Продолжаю: «Позвольте, как же это? Вы приказы вручили?»

«Да, вручил».

«Так ведь в приказах сказано, как им действовать и использовать мехкорпуса. Вы здесь при чем?»

«Нет, я дал им потом устные указания, которые противоречат этим приказам».

Говорю: «Вы не имели права делать это. Но если вы и дали такие указания, то все равно командиры корпусов не имели права руководствоваться ими, а должны выполнять указания, которые изложены в приказах и подписаны командующим войсками фронта и всеми членами Военного совета. Другие указания не являются действительными для командиров корпусов».

«Нет, я там…»

Одним словом, вижу, что он затевает со мной спор, ничем не аргументированный, а сам – в каком-то шоковом состоянии. Я думал, что если этого человека не уговаривать, а поступить с ним более строго, то это выведет его из состояния шока, он обретет внутренние силы и вернется к нормальному состоянию. Поэтому говорю: «Что вы глупости говорите? Если решили стреляться, так что же медлите?» Я хотел как раз удержать его некоторой резкостью слов, чтобы он почувствовал, что поступает преступно в отношении себя. А он вдруг вытаскивает пистолет (мы с ним вдвоем стояли друг перед другом), подносит его к своему виску, стреляет и падает… Его погрузили в машину и отправили в госпиталь, но там он вскоре умер…

…Не могу сейчас определить его умонастроение. Ясно, что он нервничал. Потом пришел ко мне и застрелился. Однако перед этим разговаривал с людьми, которые непосредственно с ним соприкасались, и они слышали его слова. Он считал, что все погибло, мы отступаем, все идет, как случилось во Франции. «Мы погибли!» – вот его подлинные слова… Потом я написал шифровку Сталину, описал наш разговор. Существует документ, который я сейчас воспроизвожу по памяти. Думаю, что говорю точно, за исключением, возможно, порядка изложения. Самую же суть описываю, как это и было тогда в жизни…» (31, стр. 306–307).

Хрущев не указывает точную дату этого мрачного события, нет в его воспоминаниях и каких-то конкретных деталей, которые позволили бы уточнить время действия. Есть лишь сообщение о том, что Вашугин уехал вечером, а вернулся в штаб фронта «рано утром». Это важная подробность, но, к сожалению, не слишком достоверная – Хрущев за давностью лет мог и ошибиться в таких деталях. Самое главное – нет никакой расшифровки содержания «других указаний», которые Вашугин якобы дал командирам мехкорпусов. Увы, наиболее важное для историка заменено многоточием («нет, я там…»)

В мемуарах Баграмяна, Рябышева, Попеля (а на их основании – и во множестве исторических и художественных произведений) утверждается, что Вашугин отправился в 8-й мехкорпус утром 27 (двадцать седьмого) июня с целью ускорить начало наступления на Дубно. Соответственно, излишней горячностью комиссара и объясняется тот факт, что корпус начал наступление наспех, отдельными разрозненными частями. Наиболее ярко эта сцена описана Попелем (или, что более вероятно, – его «лит-консультантами»):