Текст книги "Похождения Тома Сойера"

Глава Х

Клятва. – Ужас влечет за собою раскаяние. – Душевная пытка.

Оба мальчика летели стремглав к деревне, онемев от ужаса. Время от времени они оглядывались, как будто опасаясь погони. Всякий пень, попадавшийся на дороге, казался им человеком и врагом, так что у них захватывало дух от испуга; а когда они добежали до первых коттеджей, лай потревоженных собак точно придал им крылья.

– Только бы добраться до старой кожевни, прежде чем выбьемся из сил! – прошептал Том, задыхаясь. – Мне не выдержать…

Гекльберри только пыхтел в ответ, и мальчики не спускали глаз с цели своих надежд, напрягая все силы, чтобы добежать до нее. Они упорно спешили к ней, и наконец, плечом к плечу, влетели в дверь и повалились на пол, обрадованные и обессиленные, под защитой темноты. Понемногу их пульс стал биться тише, и Том прошептал:

– Гекльберри, как ты думаешь, что из этого выйдет?

– Виселица, если доктор Робинзон умрет.

– Ты думаешь?

– Я уверен, Том.

Том подумал немного, потом сказал:

– А кто же расскажет? Мы?

– С какой стати нам рассказывать? Вдруг что-нибудь случится и индейца Джо не повесят? Ведь он не теперь, так после зарежет нас, – это так же верно, как то, что мы здесь лежим.

– Я и сам так думал, Гек.

– Если рассказывать, так пусть это делает Мефф Поттер, коли он так глуп. Его, пьяницы, хватит на это.

Том ничего не ответил, продолжая размышлять. Наконец он прошептал:

– Гек, Мефф Поттер ничего не знает. Как он может рассказать?

– По какой причине он не знает?

– А потому что удар оглушил его в ту самую минуту, когда индеец Джо сделал это. Что же ты думаешь, он видел что-нибудь? Думаешь, он знает что-нибудь?

– А ведь это верно, Том!

– И потом, видишь ли, может быть, этот удар совсем прикончил его!

– Ну, это навряд, Том. Он был пьян, я видел, да он и всегда таков. А я знаю, когда отец налижется, то бей ты его хоть церковью по башке, ему все нипочем. Наверно, и Мефф Поттер так. Совсем трезвого человека, пожалуй, такой удар уложил бы наповал.

Подумав еще немного, Том сказал:

– Гек, ты уверен, что можешь держать язык за зубами?

– Том, мы должны держать язык за зубами. Ты сам понимаешь. Этот чертов индеец не задумается утопить нас, как пару котят, если мы разболтаем, а его не повесят. Слушай, Том, мы должны дать клятву один другому, что будем держать язык за зубами.

– Согласен, Гек. Это самое лучшее. Возьмемся за руки и поклянемся, что мы…

– Э, нет, этого мало. Это годится для пустяков, для мелочей, особенно с девчонками, потому что они все равно тебя выдадут и проболтаются, когда разойдутся; но такую важную клятву надо написать. И притом кровью.

Том всей душой приветствовал эту мысль. Было глухо, темно, страшно; час, обстоятельства, обстановка гармонировали с таким делом. Он разыскал чистую сосновую щепку, освещенную луной, достал из кармана кусочек «красного киля»[1]1
  Растение семейства бобовых, цветок которого по виду напоминает киль корабля; стебель содержит красящие вещество. (Прим. изд.)


[Закрыть], уселся под лунным светом и с трудом вывел следующие строки, прикусывая кончик языка в начале строки и разжимая зубы, когда добирался до конца:

Том Сойер кленетца никогда слова непикнуть и лучче умереть коли рот раскрыть Гек Фин тоже и потписываем нашей кровью.

Гекльберри был в восторге от искусства Тома и его возвышенного стиля. Он немедленно достал из-за обшлага булавку и хотел уколоть себе руку, но Том сказал:

– Постой! Не делай этого. Булавка-то медная. На ней может быть ярь.

– Какая такая ярь?

– Яд. Вот какая. Попробуй проглотить хоть немножко – тогда узнаешь.

Том размотал нитку с одной из своих иголок, и каждый из мальчиков уколол себе палец и выдавил каплю крови.

После многих попыток Том вывел мизинцем свои инициалы. Затем он показал Гекльберри, как вывести «Г» и «Ф», и клятва была совершена. Они зарыли щепку у самой стены, с разными зловещими церемониями и заклинаниями, и после этого были уверены, что языки их скованы и ключи от оков заброшены.

Какая-то тень проскользнула в дыру на другом конце полуразвалившейся постройки, но они не заметили ее.

– Том, – прошептал Гекльберри, – это навсегда удержит нас от болтовни?

– Разумеется. Что бы ни случилось, мы должны молчать. Иначе умрем – сам знаешь.

– Да, должно быть, так.

Они продолжали шептаться некоторое время. Вдруг на улице раздался продолжительный, зловещий вой собаки, шагах в десяти от них. Мальчики ухватились друг за друга в ужасе.

– На кого из нас она? – насилу выговорил Гекльберри.

– Не знаю, погляди в щель. Живее!

– Ты погляди, Том!

– Не могу… не могу я, Гек!

– Пожалуйста, Том. Вот опять!

– О, слава тебе, Господи! – прошептал Том. – Я узнал голос. Это Булль Гарбисон[2]2
  Если бы у мистера Гарбисона был невольник по имени Булль, Том назвал бы его «Гарбисонов Булль», но о сыне или о собаке, носивших это имя, говорилось «Булль Гарбисон». (Прим. автора.)


[Закрыть].

– О, это хорошо, а я было до смерти перепугался, Том. Я бы побожился, что это бродячая собака.

Собака опять завыла. У мальчиков снова защемило сердце.

– Ох, нет! Это не Булль Гарбисон! – прошептал Гекльберри. – Посмотри, Том!

Том, дрожа от страха, послушался и приложил глаза к щели. Затем сказал едва слышным шепотом:

– О, Гек, это бродячая собака!

– Живо, Том, живо! На кого она воет?

– Да на обоих нас, Гек, – мы ведь совсем рядом.

– Ох, Том, видно, пропали мы с тобой. Мне-то сомневаться нечего, куда я попаду. Я был таким негодяем.

– Да, плохо наше дело! А все оттого, что прогуливаешь школу и делаешь как раз то, что старшие не велят делать. Я бы мог быть таким же хорошим, как Сид, если бы попытался, – да нет, где мне! Но если теперь удастся выкрутиться, обещаю зубрить вовсю в воскресной школе!

Том начал слегка всхлипывать.

– Ты себя считаешь дурным! – при этих словах Гекльберри тоже начал всхлипывать. – Да ведь ты просто пряник в сравнении со мной, Том Сойер! Ох, Господи, Господи, Господи, хотел бы я быть хоть наполовину таким.

Том встрепенулся и прошептал:

– Смотри, смотри, Гек! Она стоит к нам задом!

Гек посмотрел с радостью в сердце.

– Верно, так и есть! А раньше так же стояла?

– Ну да. Я так одурел, что не сообразил этого. Ну, это пустяки, ты знаешь. Только на кого же она воет?

Вой прекратился. Том прислушался.

– Ш-ш! Что это? – прошептал он.

– Это… это как будто свиньи хрюкают. Нет, это храпит кто-то, Том.

– Да? Но где же, Гек?

– Как будто на том конце. Похоже на то. Отец, бывало, ночевал здесь, вместе со свиньями. Когда он храпит, так стены трясутся. Да и вряд ли он когда-нибудь вернется в эту деревню.

Страсть к приключениям снова проснулась в душах мальчиков.

– Гек, пойдешь ты, если я пойду впереди?

– Не очень-то хочется, Том. Что если это индеец Джо!

Том струхнул было. Но искушение оказалось чересчур сильным, и мальчики решили попытаться, условившись удирать во все лопатки, если храп прекратится. Они стали подкрадываться на цыпочках один за другим. Когда они были в нескольких шагах от храпевшего, Том наступил на щепочку, которая переломилась с треском. Спавший простонал, пошевелился, и лицо его попало в полосу лунного света. Это был Мефф Поттер. Мальчики так и замерли на месте, когда он пошевелился, но теперь их страх прошел. Они на цыпочках выбрались из полуразвалившегося сарая и остановились неподалеку проститься. В ночной тишине снова послышался протяжный, зловещий вой. Они обернулись и увидели бродячую собаку, которая стояла в нескольких шагах от того места, где лежал Поттер, мордой к нему.

– Ох, Господи, это она ему! – воскликнули оба мальчика разом.

– Послушай, Том, говорят, бродячая собака выла перед домом Джона Миллера, в полночь, две недели тому назад; и в ту же ночь к нему залетел козодой, сел на перила и кричал; а ведь никто же в доме не умер.

– Да, я знаю. Ну что же, что не умер? Однако Трэси Миллер упала на плиту и страшно обожглась в следующую субботу.

– Да, но не умерла же! А теперь ей лучше.

– Ну, подождем – увидим. Нет, уж она пропала, как и Мефф Поттер. Это говорят негры, а им эти вещи известны, Гек.

Они простились и разошлись в раздумье.

Ночь была уже почти на исходе, когда Том снова прокрался в окно спальни. Он разделся как можно тише и улегся спать, радуясь, что никто не заметил его отлучки. Он не знал, что притворно храпевший Сид не спал уже целый час.

Когда Том проснулся, оказалось, что Сид уже оделся и ушел. Судя по свету, было уже поздно. Том смутился. Почему же его не разбудили, не теребили, заставляя встать, как это бывало обыкновенно?.. Эта мысль наполняла его дурными предчувствиями. В какие-нибудь пять минут он оделся и спустился с лестницы, чувствуя себя разбитым и сонным. Семья еще сидела за столом, но уже кончила завтракать. Он не услышал ни слова упрека, но все старались не смотреть на него, и за столом царила торжественная тишина, от которой замирало сердце виновного. Он сел и старался казаться веселым, но дело не пошло на лад. Он не добился ни улыбки, ни ответа, и наконец сам умолк и приуныл.

После завтрака тетка отвела его к себе, и Том почти просиял, в надежде, что отделается поркой, – да не тут-то было! Тетка плакала над ним, и спрашивала, как может он так огорчать ее старое сердце, а в заключение сказала, что он может продолжать свое, пока не погубит себя и не сведет ее седины с горя в могилу, потому что не стоит ей и пытаться исправить его. Это было хуже тысячи порок, и душа Тома заныла сильнее, чем тело. Он плакал, просил прощения, обещал непременно исправиться, и в конце концов получил отпущение, чувствуя, однако, что прощен лишь наполовину и что обещаниям его не слишком-то верят.

Он был так несчастен, что не подумал о мщении Сиду, так что последний напрасно спешил удрать в заднюю калитку. Уныло поплелся он в школу и выдержал порку, доставшуюся ему и Джо Гарперу за прогул накануне, с равнодушием человека, душа которого поглощена более серьезным горем и безучастна к пустякам. Потом он уселся на место, поставил локти на стол, подпер руками подбородок и уставился в стену с выражением застывшего страдания, которое достигло крайнего предела. Локоть его упирался во что-то твердое. Спустя некоторое время он медленно и с досадой убрал локоть и со вздохом взял этот предмет. Он был завернут в бумагу. Том развернул ее. Последовал глубокий, мучительный, громадный вздох, и сердце его разбилось. То была его медная кнопка от каминной решетки. Это была капля, переполнившая чашу!..

Глава XI

Появление на сцене Меффа Поттера. – Угрызения Тома.

Около полудня ужасная весть внезапно взбудоражила всю деревню. Хотя о телеграфе там еще и не мечтали, но известие распространилось из уст в уста, от группы к группе, из дома в дом, с почти телеграфическою быстротою. Разумеется, школьный учитель распустил ребят после обеда; деревня нашла бы странным, если бы он не сделал этого. Окровавленный нож был найден рядом с телом убитого, и кто-то признал в нем нож Меффа Поттера, – так рассказывали. Говорили также, что какой-то запоздалый обыватель застал Поттера у ручья, где он умывался около часа или двух ночи, и что Поттер тотчас же улизнул от него – обстоятельство подозрительное, в особенности мытье, не входившее в привычки Поттера. Рассказывали далее, что в поисках убийцы (публика живо находит улики и выносит приговоры) обшарили весь город, однако найти его не удалось. По всем направлениям была разослана конная погоня, и шериф не сомневался, что его арестуют сегодня же.

Вся деревня собралась на кладбище. Том забыл о своем горе и отправился туда же, хотя ему было бы тысячу раз приятнее пойти куда-нибудь в другое место, но какое-то роковое, неизъяснимое очарование влекло его туда. Придя на ужасное место, он протискался сквозь толпу и увидел мрачную картину. Ему казалось, что он был здесь Бог знает как давно. Кто-то ущипнул его за руку. Он оглянулся, и его взгляд встретился с глазами Гекльберри. Оба тотчас взглянули по сторонам, опасаясь, не заметил ли кто-нибудь, что они обменялись взглядами, но все были заняты разговорами и страшным зрелищем.

– Бедняги! – Такой молоденький! – А все-таки это урок осквернителям могил! – Если поймают Меффа Поттера, болтаться ему на виселице.

Такие замечания раздавались кругом, а священник заметил:

– Это суд Божий; рука Его ясна здесь.

Том содрогнулся с головы до ног: взгляд его упал на зловещую физиономию индейца Джо. В эту минуту толпа зашевелилась, заволновалась и послышались голоса:

– Вот он! Вот он! Сам идет!

– Кто? Кто? – разом спросили два десятка голосов.

– Мефф Поттер!

– Остановился! Смотрите, назад поворачивает! Не пускайте его!

Люди, взобравшиеся на деревья, над головой Тома, говорили, что он и не пытался уйти, а только был смущен и как будто колебался.

– Адская наглость, – заметил один из присутствующих, – Вздумал полюбоваться на свое дело, только не ожидал встретить здесь людей.

Толпа расступилась, и шериф важно проследовал сквозь нее, ведя Поттера под руку. У бедняги было растерянное выражение, в глазах его светился ужас. Остановившись перед телом убитого, он задрожал, как в лихорадке, закрыл лицо руками и разрыдался.

– Это не я сделал, братцы, – проговорил он, всхлипывая, – честное слово даю вам, что не я.

– А кто же тебя обвиняет? – крикнул чей-то голос.

Это восклицание, по-видимому, попало в цель. Поттер отнял руки от лица и с беспомощным отчаянием обвел присутствующих взглядом. Увидев индейца Джо, он воскликнул:

– О, Джо, ты обещал мне, что никогда…

– Ваш это нож? – спросил шериф, бросив нож к его ногам.

Поттер пошатнулся и упал бы, если бы его не подхватили и не помогли ему сесть на землю. Тогда он сказал:

– Что-то мне говорило: вернись, не ходи!

Он вздрогнул, потом махнул ослабевшей рукой, как будто признавая себя побежденным, и сказал:

– Расскажи им, Джо, расскажи – что уж тут…

Затем Гекльберри и Том, онемев от изумления, слушали, как бессердечный лжец спокойно повторял свой рассказ, и ждали, что вот-вот с ясного неба грянет Божий гром на его голову, удивляясь только, что он так медлит. Когда же он кончил и стоял себе целый и невредимый, их нерешительное побуждение нарушить свою клятву и спасти жизнь одураченному бедняге совсем пропало, так как ясно было, что этот нечестивец продал свою душу Сатане, а тягаться с тем, кто принадлежит такой силе, и думать нечего.

– Что же ты не убежал? Зачем пришел сюда? – спросил кто-то.

– Ничего не мог поделать, – простонал Поттер, – хотел было убежать, да что-то вот так и тянуло сюда.

Он снова зарыдал.

Спустя несколько минут индеец Джо так же спокойно повторил свое показание на допросе, под присягой; и мальчики, видя, что гром все-таки не грянул, окончательно укрепились в своей уверенности, что индеец Джо продал душу черту. Это сделало его в их глазах самым зловеще-интересным существом, какое им только случалось видеть, так что они не спускали своих очарованных глаз с его лица. Про себя они решили следить за ним по ночам при всяком удобном случае, в надежде увидеть когда-нибудь его страшного владыку.

Индеец Джо помог поднять тело убитого и положить его на телегу, причем по взволнованной толпе пробежал шепот, будто из раны выступила кровь! Мальчики думали, что это счастливое обстоятельство направит подозрение на верный путь, но им пришлось разочароваться, так как некоторые из присутствующих заметили:

– Еще бы, ведь он был всего в трех шагах от Меффа Поттера.

Страшная тайна и угрызения совести всю неделю затем смущали сон Тома, так что однажды утром за завтраком Сид сказал:

– Том, ты так вертишься и разговариваешь во сне, что не даешь мне спать почти всю ночь.

Том побледнел и опустил глаза.

– Это плохой знак, – сказала тетка Полли серьезно. – Что у тебя на душе, Том?

– Ничего. Ничего я не знаю.

Но рука у мальчика так дрожала, что он пролил кофе.

– И какой ты вздор несешь, – продолжал Сид. – Сегодня ночью ты говорил: «Это кровь, это кровь!» Ты повторял это много раз. А потом сказал: «Не мучьте меня, я все расскажу». Что расскажешь? О чем это ты хочешь рассказать?

У Тома в глазах потемнело. Бог знает, что бы могло случиться, если бы тревога не исчезла с лица тети Полли и она не помогла, сама того не зная, мальчику. Она сказала:

– Молчи. Все это ужасное убийство. Мне самой оно снится почти каждую ночь. Иногда снится, будто я сама его совершила.

Мэри сказала, что и ее очень расстроило это происшествие. Сид, по-видимому, удовлетворился этим. Том постарался улизнуть как можно скорее и после этого целую неделю жаловался на зубную боль, повязывал на ночь зубы платком, стягивая челюсти, чтобы не говорить. Он не знал, что Сид не спит по ночам и нередко развязывает повязку, долго слушает, приподнявшись на локте, а затем опять стягивает ее. Постепенно, однако, волнение Тома улеглось, зубная боль надоела ему и была оставлена. Если Сид действительно хотел извлечь что-нибудь из несвязного бормотанья Тома, то сохранил это про себя. Тому казалось, что его товарищи чересчур увлекаются игрой в судебное следствие по поводу дохлых кошек, поддерживая этим его тревогу. Сид заметил, что Том никогда не брал на себя роли следователя при этих розысках, хотя обыкновенно был предводителем во всех предприятиях; заметил, что Том отказывался даже от роли свидетеля – и это показалось ему странным; не ускользнуло от Сида и то обстоятельство, что Том высказывал даже отвращение к этим расследованиям и всегда избегал их. Сид удивлялся, однако ничего не говорил. Впрочем, эти расследования вышли, наконец, из моды и перестали мучить совесть Тома.

Почти каждый день в течение этого грустного времени Том, улучив минуту, отправлялся к маленькому окошку с решеткой и совал в него убийце все, что мог достать ему в утешение. Тюрьмой была маленькая кирпичная лачужка на болоте, подле деревни; сторожа при не ней было, да и редко в ней сидел кто-нибудь. Эти приношения значительно облегчали совесть Тома. Обывателям очень хотелось вымазать индейца Джо дегтем, вывалять его в перьях и выпроводить из деревни за кражу трупа из могилы, но ввиду его страшного характера не нашлось никого, кто бы решился взять на себя инициативу, и дело так и заглохло. Свои показания он благоразумно начинал с драки, не заикаясь о предшествовавшем разрытии могилы, поэтому не поднимали этого вопроса на суде.

Глава XII

Том проявляет великодушие. – Слабость тети Полли.

Одна из причин, отвративших мысли Тома от его тайных мучений, заключалась в новой и важной заботе. Бекки Татчер перестала посещать школу. В течение нескольких дней Том пытался, вооружившись гордостью, забыть о ней, но тщетно. Он начал бродить по вечерам вокруг дома ее отца, чувствуя себя несчастным. Она была больна. Что если она умрет! Эта мысль не давала ему покоя. Он перестал интересоваться войной, даже пиратством. Жизнь утратила всякую прелесть, осталась одна тоска. Он не прикасался ни к обручу, ни к мячу – они потеряли всякий интерес в его глазах. Тетка встревожилась и принялась пичкать его всякими лекарствами. Она принадлежала к числу людей, увлекающихся патентованными медицинскими снадобьями и всякими новоизобретенными способами поддержания или восстановления здоровья.

Она была неустанным экспериментатором в этой области. Стоило появиться какой-нибудь новинке в этом роде, как ею овладевало лихорадочное желание испробовать ее, не на себе самой, так как она никогда не хворала, но на всяком, кто попадался ей под руку. Она подписывалась на всевозможные периодические и шарлатанские «Друзья здоровья», и напыщенное невежество, которым они были пропитаны, казалось ей верхом мудрости. Вся их болтовня о вентиляции, и о том, как ложиться в постели, и как вставать, что есть, что пить, сколько движений делать, какое настроение духа поддерживать в себе, во что одеваться, – все это было для нее свято, как Евангелие, и она никогда не замечала, что журналы текущего месяца обыкновенно отвергали все, что рекомендовали месяц тому назад. Она была простодушна и честна, и поэтому легко становилась жертвой обмана. Она собирала эту шарлатанскую макулатуру и шарлатанские снадобья, и таким образом вооруженная смертью, гарцевала, выражаясь метафорически, на коне бледном, «и ад следовал за нею». Но ей и в голову не приходило усомниться в том, что она является ангелом-исцелителем и бальзамом утешения для страждущих соседей.

В то время лечение водой было еще новинкой, и потому болезненное состояние Тома оказалось как раз кстати для нее. Каждое утро она выводила его на рассвете в дровяной сарай и окачивала целым котлом холодной воды; затем обтирала полотенцем, жестким, как наждак, и таким образом приводила в чувство; потом завертывала в мокрую простыню и окутывала одеялом, под которыми он и потел до того, что «душа выходила вместе с паром желтыми капельками из всех пор», как уверял Том.

Но несмотря на все это, мальчик становился все грустнее, бледнее и хилее. Она прибавила горячие ванны, души и обливания. Мальчик оставался унылым, как погребальные дроги. Она присоединила к водному лечению легкую овсяную диету и нарывные пластыри. Она измеряла его вместимость, как будто он был кружкой, и ежедневно наполняла его универсальными снадобьями.

Тем временем Том оставался равнодушен к этим врачеваниям. Это состояние мальчика сокрушало старушку. Надо было во что бы то ни стало сломить это равнодушие. В это время она впервые услыхала о «Болеистребителе». Она выписала изрядный запас. Попробовала – и преисполнилась благодарностью. Это был просто огонь в жидкой форме. Она бросила водное лечение и все остальное и возложила все свои упования на «Болеистребитель». Она дала Тому чайную ложечку этого зелья и с глубоким беспокойством ожидала результата. Но тревога ее разом улеглась и душа ее снова обрела мир, так как «равнодушие» было сломлено. Мальчик не мог бы проявить более бурного, искренного одушевления, если бы она развела под ним костер.

Том почувствовал, что пора очнуться. Этот род жизни был, пожалуй, достаточно романтичным для его отцветших надежд, но слишком уж мало в нем было чувства и слишком много волнующего разнообразия. Итак, он стал искать способ избавления и, наконец, решил сделать вид, что ему очень нравится «Болеистребитель». Он так часто стал просить его у тетки, что надоел ей, и она сказала ему, что он может пользоваться им сам и не приставать к ней. Будь на его месте Сид, к ее удовольствию не примешивалось бы никаких подозрений, но имея дело с Томом, она решила втайне следить за бутылкой. Она убедилась, что снадобье действительно убывает, но ей и в голову не пришло, что мальчик лечил им шель в полу гостиной.

Однажды Том собирался угостить щель порцией лекарства, когда вошел теткин рыжий кот, мурлыкая, жадно поглядывая на чайную ложечку и очевидно прося попробовать. Том сказал:

– Не проси, если не хочешь, Питер.

Но Питер дал понять, что он хочет.

– Ты уверен в этом?

Питер был уверен.

– Ну, если ты просишь, то я дам, потому что я не скупой, но если тебе не понравится, то пеняй на себя.

Питер изъявил готовность, и Том открыл ему рот и влил ложку «Болеистребителя». Питер подпрыгнул на два аршина, испустил боевой клич и заметался по комнате, наталкиваясь на мебель, опрокидывая цветочные горшки, производя всеобщий беспорядок. Затем он поднялся на задние лапы и пустился в пляс, в каком-то бешеном веселье, закинув голову назад и выражая диким голосом свое несказанное блаженство. Потом снова заметался по комнате, оставляя хаос и разрушение на своем пути.

Тетка Полли вошла как раз вовремя, чтобы увидеть, как он, проделав несколько двойных сальто-мортале, испустил последнее мощное «ура» и вылетел в открытое окно, увлекая за собою остальные цветочные горшки. Старушка остановилась от изумления, глядя поверх своих очков; Том оказался по полу, задыхаясь от хохота.

– Том, что с ним случилось?

– Не знаю, тетя, – еле выговорил мальчик.

– Никогда не видала ничего подобного. Что же его так расстроило?

– Право, не знаю, тетя Полли, коты всегда так делают, когда они в духе.

– Да? Всегда, всегда так делают? – В голосе ее было что-то, внушившее ему опасение.

– Н-да. То есть, я думаю.

– Ты думаешь?

– Н-да.

Старушка нагнулась, а Том следил за ней с любопытством и беспокойством. Он слишком поздно угадал, на что она «нацелилась». Обличительная чайная ложка торчала из-под кровати. Тетка Полли взяла ее, осмотрела.

Том съежился, опустил глаза. Тетка Полли подняла его обычным способом – за ухо – и звонко постучала по его голове.

– И не стыдно тебе, сударь, так мучить бедное бессловесное животное?

– Я это сделал, потому что мне его жаль стало, – ведь у него нет тетки.

– Нет тетки! Что за дурень! Причем тут тетка?

– А как же. Будь у него тетка, она сама обжигала бы ему нутро. Выжигала бы ему все внутренности, как человеку.

Тетка Полли почувствовала внезапное угрызение совести. Дело представлялось в новом свете: то, что было жестокостью по отношению к коту, могло быть жестокостью и по отношению к мальчику. Она смягчилась: ей стало жаль его. На глазах ее навернулись слезы, она погладила Тома по голове и сказала ласково:

– Я хотела тебе добра, Том. Да ведь лекарство принесло тебе пользу?

Том серьезно взглянул на нее с чуть заметным лукавством в глазах.

– Я знаю, что вы мне хотели добра, тетя, а я хотел добра Питеру. Ему оно тоже принесло пользу. Я никогда не видывал, чтобы он вертелся так ловко.

– Ох, перестань, Том, не серди меня снова. Постарайся лучше сделаться хорошим мальчиком, тогда тебе не нужно будет принимать лекарств.

Том пришел в школу задолго до начала уроков. Это старание замечалось за ним в последнее время почти ежедневно. И сегодня он, по обыкновению, стал у ворот, отказавшись играть с товарищами. Он сказал, что ему нездоровится, да и выглядел больным. Он делал вид, что смотрит во все стороны, кроме той, куда действительно смотрел – вдоль по улице. Вдали показался Джефер Татчер, и лицо Тома просветлело. Он вглядывался с минуту, потом горестно отвернулся. Когда подошел Джефер Татчер, он поздоровался с ним и стал разными способами наводить его на разговор о Бекки, но этот вертопрах не замечал его намеков. Том долго ждал, предаваясь надежде всякий раз, как замечал мелькнувшее вдали платьице, и загораясь ненавистью к его обладательнице, когда оказывалось, что это не та. Наконец платьица перестали показываться, и он снова погрузился в безнадежную скорбь. Ушел в пустой класс и уединился со своим страданием. Еще платьице мелькнуло в калитке, и сердце Тома замерло. Мгновение спустя он был во дворе и бушевал, как индеец: визжал, хохотал, гонялся за мальчиками, прыгал через забор, рискуя сломать себе шею или переломать руки и ноги, кувыркался, становился на голову, – проделывал всевозможные геройские штуки, какие только мог придумать, и все время украдкой поглядывал, замечает ли его Бекки Татчер. Но она как будто вовсе не примечала его, ни разу даже не взглянула. Неужели же она его не замечает? Он перенес арену своих подвигов поближе к ней, сорвал с одного мальчика шапку и забросил ее на крышу, врезался в группу мальчиков, разметал их во все стороны и сам покатился к ногам Бекки, чуть не свалив ее. А она отвернулась, вздернув носик, и сказала, чтобы он слышал: «Хм, иные думают, что они ужасно как милы, – вечно выставляются».

Том вспыхнул. Он оправился и ускользнул со двора, уничтоженный и раздавленный.