Текст книги "7 лучших историй для мальчиков"

7 февраля, в шесть часов утра, Гленарван дал сигнал к выступлению. Дождь прекратился еще ночью. Сероватые тучки, заволакивавшие все небо, останавливали солнечные лучи на высоте трех миль от земли. Жары не чувствовалось, и предстоящее дневное путешествие обещало быть не слишком тяжелым.

Паганель определил по карте расстояние от мыса Кахуа до Окленда: оно составляло восемьдесят миль. Это расстояние можно было пройти в восемь дней, делая по десяти миль в день. Но, вместо того чтобы идти вдоль извилистого берега моря, географ предпочел направиться к селению Нгарнавахиа, расположенному в тридцати милях, при слиянии двух рек – Вайкато и Вайпа. Здесь проходила почтовая дорога, вернее сказать – тропа, доступная для повозок и пересекавшая бо́льшую часть острова – от бухты Гокса до Окленда. По ней можно было бы добраться до Дрюри и там хорошенько отдохнуть в превосходной гостинице, которую особенно рекомендует естествоиспытатель Гохштеттер. Распределив между собой съестные припасы, наши путешественники двинулись по берегу бухты Аотеа. Из предосторожности мужчины шли, держа наготове заряженные карабины и инстинктивно не спуская глаз с холмистой равнины, расстилавшейся к востоку.

Паганель, со своей превосходной картой в руках, восторгался со всем энтузиазмом знатока ее доходящей до мельчайших подробностей точностью.

Часть дня наш маленький отряд шел по песку, образовавшемуся из осколков двустворчатых раковин.

На берегу, на который тихо набегали волны прилива, безбоязненно резвилось несколько тюленей. Эти морские животные, с их круглой головой, широким покатым лбом, выразительными глазами, имели очень добродушный вид. Глядя на них, можно было понять, почему мифология опоэтизировала этих любопытных обитателей морских волн, сделав из них, несмотря даже на их далеко не гармоничное ворчанье, обольстительниц-сирен. Тюлени эти водятся в очень большом количестве у берегов Новой Зеландии, и охота на них представляет собой выгодное занятие, так как жир и кожа тюленей пользуются большим спросом.

Среди тюленей выделялись три или четыре морских слона. Они были серо-голубого цвета, длиной в двадцать пять-тридцать футов. Эти огромные земноводные животные, лениво раскинувшись на толстом слое гигантских водорослей – ламинарий, поднимали хобот и смешно поводили длинными, грубыми, закрученными усами, напоминавшими пробочник или подвитые усы какого-нибудь щеголя.

Роберту доставляло большое удовольствие наблюдать за этим интересным миром животных.

– Каково! – вдруг воскликнул удивленный мальчуган. – Тюлени эти едят гальку!

В самом деле, некоторые из этих животных с жадностью глотали валявшиеся на берегу камешки.

– Еще бы! Это несомненно, – ответил Паганель – тюлени едят береговую гальку, с этим не поспоришь.

– Странная пища, да и трудно ее переварить, – заметил Роберт.

– Эти животные не питаются камнями, а глотают их, мой мальчик, для того, чтобы нагрузить себя балластом. Это их способ увеличивать свой вес: благодаря этому они легче опускаются на дно. Вернувшись на берег, они без дальних церемоний выбросят из себя этот балласт. Ты сейчас увидишь, как тюлени, наглотавшиеся камешков, нырнут в воду.

Действительно, вскоре с полдюжины тюленей, видимо, достаточно нагрузив себя балластом, тяжеловесно поползли по берегу и исчезли в водной стихии. Но Гленарван не мог терять драгоценное время на ожидание их возвращения, чтобы понаблюдать за тем, как они станут разгружаться. И, к большому сожалению Паганеля, маленький отряд снова зашагал вперед.

В десять часов остановились на привал для завтрака под большими базальтовыми скалами, возвышавшимися у самого моря. Здесь на мели нашли множество устриц. Они были мелкие и малоприятные на вкус. Но, по совету Паганеля, Олбинет зажарил их на раскаленных угольях, и в таком виде они имели большой успех – за завтраком была съедена не одна дюжина их.

Позавтракав и отдохнув, наши путешественники снова двинулись вдоль берега бухты. На вершинах зубчатых скал ютилось множество морских птиц. Здесь были и фрегаты, и глупыши, и чайки, и огромные альбатросы, неподвижно сидевшие на остроконечных верхушках утесов.

К четырем часам дня было пройдено без особенного напряжения и усталости десять миль. Путешественницы выразили желание идти до самой ночи. Как раз к этому времени приходилось изменить направление пути. Надо было пройти у подножия гор, видневшихся на севере, и, обогнув их, углубиться в долину реки Вайпа.

Вдали простирались бесконечные луга, идти по которым, казалось, будет нетрудно. Но, приблизившись к этому морю зелени, наши путешественники были очень разочарованы: вместо луга они увидели поросль из кустарника с белыми цветами, среди которой виднелось бесчисленное множество высоких папоротников, очень распространенных в Новой Зеландии. Пришлось прокладывать себе дорогу между этими деревянистыми стеблями, что было не так-то легко. Все же к восьми часам вечера первые отроги горной цепи Хакарихатоа были обойдены, и путешественники остановились на привал.

После перехода в четырнадцать миль можно было подумать и об отдыхе. Так как не было ни колымаги, ни палатки, то пришлось улечься просто у подножия великолепных норфолкских сосен. К счастью, в одеялах недостатка не было, и из них устроили постели.

Гленарван принял все меры предосторожности на ночь. Мужчины, с оружием наготове, должны были по двое нести стражу до самого утра. Костров не разводили. Эта преграда из пламени хороша от хищных зверей, но ведь в Новой Зеландии не водится ни тигров, ни львов, ни медведей – ни одного кровожадного зверя.

В общем, ночь прошла благополучно, если не считать довольно-таки неприятных укусов песчаных мух – «нгаму» на туземном наречии – да еще того обстоятельства что какое-то отважное семейство крыс преисправно грызло всю ночь мешки со съестными припасами.

На следующее утро, 8 февраля, Паганель проснулся в более спокойном настроении и почти примиренным с Новой Зеландией. Маори, которых наш географ особенно опасался, не появлялись, и эти кровожадные людоеды не потревожили его покоя даже и во сне. Он с удовольствием поведал об этом Гленарвану.

– Знаете, мне кажется, что мы благополучно закончим эту маленькую прогулку, – обавил он. – Сегодня к ночи мы доберемся до слияния рек Вайпа и Вайкато, а там, на дороге в Окленд, нам уже почти нечего бояться встречи с туземцами.

– Сколько же предстоит еще пройти до слияния рек Вайпа и Вайкато? – спросил Гленарван.

– Пятнадцать миль – почти столько же, сколько мы сделали за вчерашний день.

– Но этот несносный кустарник сильно задержит нас, – заметил Гленарван.

– Нет, – отозвался географ, – мы теперь будем идти по берегу Вайпы, а тут уж мы не встретим никаких препятствий, и переход будет очень легкий.

– Так в дорогу! – ответил Гленарван, видя, что все к этому готовы.

В первые часы пути густой кустарник продолжал задерживать путников. Конечно, не только колымаге, но и лошади не пройти было бы там, где они пробирались. Поэтому жалеть об австралийской повозке не приходилось. Пока через эти заросли не проложат проезжие дороги, Новая Зеландия будет доступна одним пешеходам. Можно сказать, что бесчисленные разновидности здешних папоротников с не меньшим упорством, чем сами маори, защищают родную землю от иноземцев.

Поэтому, пересекая эту равнину, где горная цепь Хакарихатоа переходит в холмы, маленькому отряду пришлось преодолеть множество препятствий. Тем не менее путешественники еще до полудня добрались до реки Вайпа и отсюда уже без затруднений направились по ее крутому берегу к северу.

Идти пришлось по чудесной долине, пересеченной небольшими горными речками со свежей, чистой водой – они, весело журча, бежали среди кустарников. По словам ботаника Гукера, в Новой Зеландии имеется до двух тысяч видов растений, из которых пятьсот принадлежат исключительно ей. Цветы здесь редки и однообразны по краскам. Почти не встречается однолетних растений, но в изобилии растут папоротники, злаки и зонтичные. Там и сям, в некотором отдалении от берега, над темной зеленью виднелись высокие деревья: метросидеры с их ярко-красными цветами, норфолкские сосны, туи с вертикально-прижатыми ветвями и разновидность кипарисов – риму, не менее печальные, чем их европейские родичи. Стволы всех этих деревьев утопали в зеленом море папоротников.

Между ветвями больших деревьев и над кустами порхали и болтали какаду, зеленые, с красной полоской на шее какарики, таупо с великолепными черными бакенбардами и, наконец, попугаи, названные естествоиспытателями «южные несторы»: они величиной с утку, рыжие, с яркой подпушкой крыльев.

Майор и Роберт смогли, не отдаляясь от товарищей, подстрелить несколько прятавшихся в кустах болотных куликов и куропаток. Олбинет тут же на ходу ощипал их.

Что же касается Паганеля, то он, довольно равнодушный к питательным свойствам дичи, жаждал раздобыть себе какую-нибудь птицу, встречающуюся в одной лишь Новой Зеландии. Любознательность естествоиспытателя заглушала в нем аппетит путешественника. Географу вспомнились описания местной птицы туи. Туземцы зовут ее то «пересмешник» – за ее беспрестанное, словно насмешливое воркованье, то «кюре» – за ее оперение, совершенно черное, с белыми перьями на шее, напоминающее одежду монаха-католика.

– Туи так жиреет зимой, что из-за этого даже хворает, она больше уже не может летать, – рассказывал Паганель майору. – Чтобы избавиться от жира и стать более легкой, она рвет себе грудь клювом. Не кажется ли это вам необычным, Мак-Наббс?

– Настолько необычно, – ответил майор, – что я не верю ни единому слову вашего рассказа.

К большому сожалению нашего географа, ему не удалось достать ни одного экземпляра туи, чтобы показать недоверчивому майору ее истерзанную, окровавленную грудь.

Больше повезло Паганелю с другим, тоже причудливо-странным животным, которое, спасаясь от преследований человека, собаки и кошки, бежало в необитаемые районы и теперь мало-помалу исчезает из новозеландской фауны. Роберт, шаривший повсюду, как настоящая ищейка, наткнулся на гнездо, свитое из переплетенных корней, где сидели две курицы без крыльев и хвоста. У них было совершенно белое, напоминавшее волосы оперение, длинный, как у бекаса, клюв, а на ножках – по четыре пальчика. Казалось, эти странные животные представляли собой переходную ступень от яйценосных к млекопитающим животным.

Это была новозеландская киви-киви, которая одинаково охотно питается личинками, червяками, насекомыми и семенами. Водится она исключительно в Новой Зеландии, и зоологическим садам Европы с большим трудом удалось ее акклиматизировать. Оригинальный вид, какие-то присущие ей комичные движения всегда привлекали к киви-киви внимание путешественников, и Академия наук даже поручила Дюмон-Дюрвилю, стоявшему во глава большой научной экспедиции, направлявшейся на острова океана, привезти экземпляр этой странной птицы. Но ученому, несмотря на обещанную им туземцам награду, так и не удалось раздобыть живую киви-киви.

Паганель, в восторге от счастливой находки, связал вместе своих двух курочек и энергично зашагал вперед, заранее радуясь тому, что он их принесет в дар Парижскому зоологическому саду. И перед нашим увлекающимся географом уже рисовалась заманчивая надпись: «Дар Жака Паганеля», красующаяся на самой лучшей клетке.

Тем временем маленький отряд бодро подвигался вперед по берегу реки Вайпа. Местность была пустынная. Кругом не было видно никаких следов туземцев, никакой тропинки, указывающей на присутствие человека в этих равнинах. Воды реки струились между высоким кустарником или среди длинных песчаных отмелей. Тогда взору открывалась вся равнина, замыкавшаяся на востоке невысокой горной цепью. Своей странной формой, своими контурами, словно тонувшими во мгле, эти горы напоминали гигантских допотопных животных. Казалось, что это лежит вдруг окаменевшее стадо колоссальных китообразных Такое хаотически-причудливое нагромождение скал свидетельствовало об их вулканическом происхождении. Действительно, Новая Зеландия – не что иное, как сравнительно недавний продукт вулканической деятельности. Эти острова и теперь продолжают подниматься из воды. Некоторые места за двадцать лет поднялись над уровнем моря на целую сажень. Огонь до сих пор потрясает недра Новой Зеландии, вызывает в ней судороги и вырывается во многих местах через гейзеры и вулканы.

К четырем часам дня было пройдено бодрым шагом девять миль. Судя по карте, по которой то и дело справлялся Паганель, слияние рек Вайпа и Вайкато находилося меньше чем в пяти милях. Там проходила дорога на Окленд и можно было устроиться на ночлег. Остающиеся пятьдесят миль до Окленда будут пройдены в два-три дня, а если посчастливится встретить почтовый дилижанс, который два раза в месяц ходит между заливом Гокса и Оклендом, то до этого города можно будет доехать и за восемь часов.

– Итак, нам придется, как видно, еще раз ночевать под открытым небом, – промолвил Гленарван.

– Да, – отозвался Паганель, – но надеюсь, что это будет в последний раз.

– Тем лучше, так как эти ночевки являются тяжелым испытанием для Элен и Мэри.

– И они переносят их не жалуясь, – заметил Джон Манглс. – Но если я верно понял вас, господин Паганель, вы упоминали о каком-то поселении, расположенном близ слияния этих двух рек.

– Да, – ответил географ, – оно значится на карте Джонстона. Это Нгарнавахиа, милях в двух ниже слияния рек.

– Ну что же, разве не могли бы мы там устроиться на ночь? Мне кажется, наши спутницы, не колеблясь, предпочтут пройти две лишние мили, чтобы отдохнуть затем в более или менее приличной гостинице.

– В гостинице! – воскликнул Паганель. – Гостиница в маорийском селении! В нем нет даже постоялого двора, нет кабака! Это не что иное, как куча туземных хижин, и, по-моему, не только не нужно искать в нем приюта на ночь, а, наоборот, благоразумнее держаться как можно дальше от него.

– Всё ваши страхи, Паганель! – промолвил Гленарван.

– Дорогой сэр, поверьте мне, недоверие здесь лучше доверия. Неизвестно, в каких отношениях состоят в данное время маори с англичанами: подавлено ли восстание или оно одержало верх. Быть может, мы попали сюда в разгар войны. А если отложить в сторону скромность, надо признать, что люди, подобные нам, явились бы для туземцев неплохой добычей, и мне совсем не улыбается отведать, помимо своей воли, новозеландское гостеприимство. Поэтому я нахожу благоразумным держаться подальше от этого поселения, обойти его и стараться избежать встречи с туземцами. Вот когда мы доберемся до Дрюри, другое дело: там наши мужественные спутницы смогут вволю отдохнуть от утомительного пути.

Мнение географа восторжествовало. Элен предпочла провести еще одну ночь под открытым небом, чем подвергать опасности своих товарищей. Ни она, ни Мэри Грант не попросили сделать остановки и снова зашагали вдоль берега реки.

Через два часа от гор стали надвигаться вечерние тени. Склонившееся к горизонту солнце вдруг пробилось из-за туч, и лучи его озарили красным светом далекие вершины восточных гор. Это было как бы его кратким прощальным приветом нашим путешественникам.

Все ускорили шаг, ибо знали, как коротки сумерки под этой широтой и как быстро здесь наступает ночь. Надо было непременно добраться до слияния рек, прежде чем сгустится мрак. Но как раз в это время все кругом заволокло густым туманом, и держаться верного направления стало очень трудно.

К счастью, слух заменил бесполезные в данном случае глаза. Вскоре усилившийся рокот воды оповестил о том, что обе реки где-то невдалеке сливаются. В восемь часов вечера маленький отряд достиг наконец того места, где Вайпа с ревом вливается в русло Вайкато.

– Это Вайкато, – воскликнул Паганель, – и дорога в Окленд идет по ее правому берегу!

– Реку мы увидим завтра, а теперь давайте устраиваться на ночлег, – заявил майор. – Мне кажется, что эта более густая тень – тень рощицы, которая выросла там как будто нарочно, чтобы приютить нас. Будем ужинать, а затем спать.

– Будем ужинать, – сказал Паганель, – но только всухомятку: сухарями и сухим мясом, не разводя огня. Мы явились сюда инкогнито, постараемся так же и уйти отсюда, благо из-за тумана нас не видно.

Вблизи действительно оказалась рощица. Добравшись до нее, путники, помня указания географа, бесшумно поужинали всухомятку и вскоре, утомленные переходом в пятнадцать миль, погрузились в глубокий сон.

На следующее утро, на рассвете, довольно плотный туман тяжело стелился над водами реки. Часть паров, насыщавших воздух, сгустилась под действием ночной прохлады и покрыла густым облаком поверхность вод. Однако лучи солнца вскоре проникли сквозь эти клубящиеся массы, и туман растаял под взором сияющего светила. Очистились затуманенные берега, и Вайкато предстала во всей своей утренней красе.

Узкая длинная коса, поросшая кустарником, заканчивалась острым мысом у слияния двух рек. Более бурная Вайпа мчалась на протяжении четверти мили, не сливаясь с Вайкато. Но могучая, спокойная река все же брала верх над бурливой рекой, поглощала ее и мирно увлекала к Тихому океану.

Когда туман рассеялся, показалась пирога, поднимавшаяся вверх по течению Вайкато. Это была лодка в семьдесят футов длины, пять футов ширины и три фута глубины, целиком выдолбленная из местной ели кахикатеа и напоминающая венецианскую гондолу своим приподнятым носом. Дно ее было устлано сухим папоротником. Пирога быстро неслась на восьми веслах; на корме сидел человек, управлявший кормовым веслом. Это был туземец высокого роста, лет сорока пяти, широкогрудый, мускулистый, с сильными руками и ногами. Выпуклый лоб, изборожденный глубокими морщинами, свирепый взгляд, мрачное выражение лица придавали ему грозный вид.

То был один из виднейших вождей маори. Это видно было по искусной татуировке его лица и тела. От ноздрей его орлиного носа шли спиралью две черные линии; обведя его желтые глаза, они соединялись на лбу, а затем терялись в пышных волосах. Вокруг рта с блестящими зубами, а также по подбородку тянулись разноцветные линии, изящными завитками спускавшиеся на могучую грудь маорийца.

Эта татуировка – моко – новозеландцев является знаком отличия. Такой почетной росписи достоин только тот, кто отличился в нескольких сражениях, причем рабы и люди низшего класса вообще не могут иметь притязаний на моко. Знаменитые вожди узнаются по законченности, по точности и по характеру рисунка; на их телах часто изображаются животные. Некоторые из туземных вождей до пяти раз подвергают себя мучительной процедуре моко. Чем более знаменит в Новой Зеландии человек, тем более он раскрашен.

Надо еще прибавить, что татуировка маори, кроме внушаемого ею почтения, несомненно и полезна: она утолщает кожу и делает ее менее чувствительной как к перемене погоды, так и к беспрестанным укусам москитов.

Высокое положение вождя, правившего лодкой, не внушало сомнений. Острая кость альбатроса, употребляемая маорийскими татуировщиками, пять раз глубоко бороздила тесными узорами его гордое лицо. На вожде был плащ, сотканный из растения формиум и отделанный собачьими шкурами. Опоясан он был передником, носившим следы крови недавних сражений. На удлиненных мочках его ушей висели подвески из зеленого нефрита; шею его украшали ожерелья из пунаму – священных камешков, очень чтимых суеверными новозеландцами. Рядом с вождем лежало английское ружье, а также пату-пату – нечто вроде топора изумрудного цвета, с двойным лезвием восемнадцати дюймов длины.

Подле вождя сидело девять не столь высоких по положению воинов. Они были сурового вида и вооружены. Некоторые из них, казалось, страдали от недавно полученных ран. Сидели они совершенно неподвижно, завернувшись в свои плащи из формиума. Три свирепые собаки лежали у их ног. Гребцы были, по-видимому, рабами или слугами вождя. Гребли они с большой силой, и пирога, плывя против течения, правда не очень стремительного, двигалась довольно быстро.

Посередине пироги, со связанными ногами, но оставленными на свободе руками, сидели, прижавшись друг к другу, десять пленных европейцев. То были Гленарван, Элен, Мэри Грант, Роберт, Паганель, майор, Джон Манглс, стюард и два матроса.

Накануне вечером маленький отряд, введенный в заблуждение густым туманом, расположился на ночлег посреди многочисленного отряда туземцев. Около полуночи спавшие путешественники были схвачены, взяты в плен и перенесены на пирогу. Пока маори ничего дурного им не сделали, а сопротивляться теперь было уже бесполезно, ибо их оружие и боевые припасы находились в руках дикарей и те тотчас же пристрелили бы пленников из их собственных ружей.

Из английских слов, проскальзывавших в разговорах туземцев, пленники вскоре узнали, что маори эти, разбитые английскими войсками, пробираются к верховьям Вайкато. Вождь их, оказав упорное сопротивление 42-му полку и потеряв во время сражений лучших своих бойцов, теперь возвращался на берега этой реки с целью призвать к оружию их жителей и с новым войском идти на соединение с неукротимым Вильямом Томсоном, все еще не переставшим бороться с завоевателями. Вождь носил зловещее имя Каи-Куму, что на туземном наречии значит: «тот, кто съедает тело своего врага». Он был отважен, смел, и жестокость его не уступала его доблести. Ждать пощады от такого человека не приходилось. Имя его было хорошо известно английским солдатам, и за голову его губернатором Новой Зеландии недавно была обещана денежная награда.

Этот страшный удар обрушился на Гленарвана как раз в то время, когда он был совсем близко от столь желанного Окленда, откуда мог вернуться в родную Шотландию.

Между тем, видя его холодное, спокойное лицо, никто не догадался бы о переживаемых им муках. Гленарван не падал духом при тяжелых обстоятельствах. Он чувствовал, что должен быть поддержкой, примером для своей жены и спутников, и готов был умереть первым ради общего спасения, если того потребуют обстоятельства. Пред лицом грозной опасности этот мужественный человек ни на одно мгновение не раскаялся в своем великодушном порыве, увлекшем его в эти дикие края.

Спутники Гленарвана были достойны его. Они разделяли его благородные мысли, и по их гордым, спокойным лицам никак нельзя было бы угадать, что они плывут навстречу смерти. По совету Гленарвана, они сговорились выказывать полнейшее равнодушие ко всему происходящему. Это был единственный способ внушить дикарям уважение к себе. У дикарей вообще, а у маори в особенности развито чувство собственного достоинства, никогда их не покидающее. Они уважают того, кто заставляет уважать себя своим хладнокровием и мужеством. Гленарван знал, что, ведя себя подобным образом, он и его товарищи избавятся от грубого обращения со стороны новозеландцев.

С момента отплытия маори, малоразговорчивые, как все дикари, едва перекинулись между собой несколькими фразами, но даже из них Гленарван мог заключить, что английский язык был им хорошо знаком. Он решил расспросить новозеландского вождя о той участи, которую тот им готовил.

– Куда везешь ты нас, вождь? – спросил он Каи-Куму голосом, в котором не слышалось ни малейшего страха.

Вождь холодно посмотрел на него и ничего не ответил.

– Что собираешься ты сделать с нами? – снова задал ему вопрос Гленарван.

Глаза Каи-Куму блеснули, и он с важностью ответил:

– Обменять тебя, если твои захотят взять тебя. Убить тебя, если они откажутся.

Гленарван не стал больше задавать вопросов, но в сердце его вновь затеплилась надежда. Без сомнения, какие-нибудь маорийские вожди попали в руки англичан, и туземцы собирались сделать попытку вернуть их путем обмена. Значит, имелись какие-то шансы на спасение и положение не являлось уж столь отчаянным.

Тем временем лодка быстро шла вверх по реке. Паганель, который в силу подвижности своей натуры легко переходил от одной крайности к другой, снова воспрянул духом. Ему уже казалось, что маори избавили их от необходимости самим добираться до английских аванпостов и что плен послужит им в этом смысле даже на пользу. Примирившись со своей судьбой, географ принялся рассматривать по карте тот путь, которым несла Вайкато по равнинам и долинам свои воды.

Элен и Мэри Грант, подавляя свой ужас, вполголоса разговаривали с Гленарваном, и самый опытный физиономист не прочел бы на лицах этих женщин, какие душевные муки терзали их.

Вайкато является, так сказать, национальной рекой Новой Зеландии. Маори гордятся ею. Река эта несет свои воды на протяжении двухсот миль по самым плодородным и красивым местностям северного острова – от провинции Веллингтон до Оклендской. Она дала свое имя всем тем прибрежным туземным племенам, неукротимым и неукрощенным, которые поднялись все, как один человек, против захватчиков. На Вайкато почти не видно иноземных судов. Одни пироги островитян рассекают своими высокими носами ее волны. Очень немногие туристы отваживаются плыть среди ее священных берегов. Что же касается верховий Вайкато, то доступ туда нечестивым европейцам, по-видимому, и вовсе прегражден. Паганель знал, как чтят туземцы эту великую новозеландскую реку. Ему также было известно, что ни один естествоиспытатель не поднимался по Вайкато выше ее слияния с Вайпа. Но куда же заблагорассудится Каи-Куму увезти своих пленников? Этого географ не смог бы угадать, если бы часто повторяемое вождем и его воинами слово «Таупо» не привлекло его внимания. Справившись по карте, он увидел, что название это относится к озеру, знаменитому в географических летописях. Расположено оно в самой гористой части острова, на юге провинции Окленд. Вайкато выходит из этого озера. Географ по карте определил, что длина реки от ее слияния с Вайпа до озера – около ста двадцати миль.

Паганель попросил Джона Манглса на французском языке, чтобы не быть понятым дикарями, определить скорость движения их лодки. Молодой капитан определил ее примерно в три мили в час.

– В таком случае, – сказал географ, – если мы будем останавливаться на ночь, наше путешествие продлится около четырех дней.

– Но где же находятся английские посты? – спросил Гленарван.

– Это трудно сказать, – ответил Паганель. – Но можно думать, что военные действия сосредоточились в провинции Таранаки. Поэтому войска скопились, по всей вероятности, по ту сторону озера, за горами, там, где находится очаг восстания.

– Будем надеяться, что это так! – промолвила Элен.

Гленарван с грустью посмотрел на свою молодую жену и на Мэри Грант. Несчастные женщины были во власти свирепых туземцев; их увозили в дикий край, где на помощь им не мог прийти ни один человек. Но, заметив устремленный на него взгляд Каи-Куму, Гленарван из осторожности, боясь, как бы вождь не догадался о том, что одна из пленниц – его жена, подавил свое волнение и стал рассматривать с самым равнодушным видом берега реки.

Пирога прошла, не остановившись, мимо бывшей столицы короля Потатау, расположенной в полумиле от слияния рек. Никакая другая пирога не бороздила вод Вайкато. Несколько развалившихся хижин, видневшихся там и сям по берегам, свидетельствовали о недавних ужасах войны. Прибрежные поселения казались брошенными, берега были пустынны. Одни водяные птицы вносили жизнь в эти печальные, безлюдные места. Взвилась в воздух и исчезла за деревьями тапарунга – болотная птица с черными крыльями, белым животом и красным клювом. Матуку, неуклюжая, глупая на вид цапля пепельного цвета, и красивая цапля котуку, вся белая, с желтым клювом и черными ногами, спокойно смотрели на проплывавшую пирогу. Где высокие покатые берега указывали на глубину воды, шрикун – «котаре» на языке маорийцев – подстерегал крошечных угрей, миллионы которых резвятся в новозеландских реках. В кустах, над водой, охорашивались при первых лучах солнца гордецы удоды и прелестные куры султанки. Весь этот мирок пернатых наслаждался свободой в отсутствие людей, изгнанных или уничтоженных войной.

Сначала Вайкато течет, широко разлившись среди необозримых равнин, но ближе к верховью холмы, а затем горы суживают долину, в которой река проложила себе русло. В десяти милях от слияния рек, согласно карте Паганеля, на левом берегу должно было находиться поселение Кири-Кирироа, и оно действительно там оказалось. Каи-Куму не сделал здесь остановки. Он велел дать пленникам их собственные съестные припасы, захваченные маори во время ночного нападения. Что же касается самого вождя, его воинов и рабов, то они довольствовались своей обычной пищей – съедобным папоротником, печеными кореньями и картофелем капанас, в изобилии разводимым на обоих островах. Никакого мяса за трапезой маори не было, и, видимо, мясные консервы пленников нисколько их не прельщали.

В три часа дня на правом берегу реки показались отроги горной цепи Покароа, походившие на разрушенные крепостные стены. На их остроконечных вершинах виднелись там и сям развалины па – укреплений, когда-то воздвигнутых на неприступных местах маорийцами. Они походили на огромные орлиные гнезда.

Солнце уже скрывалось за горизонтом, когда пирога причалила к крутому берегу, заваленному пемзовыми камнями вулканического происхождения, нанесенным сюда водами Вайкато. Здесь росло несколько деревьев, и место это показалось маори удобным, чтобы расположиться лагерем.

Каи-Куму приказал высадить своих пленников на землю. Мужчинам связали руки, женщин по-прежнему оставили свободными. Всех их поместили в центре лагеря, а вокруг разложили столько костров, что из них образовалась непреодолимая огненная преграда.

До того как Каи-Куму сообщил пленникам свое намерение обменять их, Гленарван и Джон Манглс обсуждали способы бегства из плена. То, что немыслимо было сделать, находясь в пироге, они надеялись попытаться осуществить на берегу во время привала, пользуясь благоприятными случайностями, возможными в ночное время.

Но после разговора Гленарвана с новозеландским вождем было более благоразумным отказаться от подобных попыток. Надо было запастись терпением. Ведь обмен пленными представлял больше шансов на спасение, чем рукопашная схватка или бегство через неведомый край. Конечно, могли возникнуть обстоятельства, способные задержать переговоры об обмене или даже помешать им, но все же наилучшим выходом было ждать исхода этих переговоров. И в самом деле, были ли в силах десять безоружных людей справиться с тридцатью вооруженными дикарями? К тому же Гленарван предполагал, и не без основания, что был захвачен в плен какой-нибудь видный вождь племени Каи-Куму и что его соплеменники хотят во что бы то ни стало освободить его.