Текст книги "Чехов и евреи по дневникам, переписке и воспоминаниям современников"

1879 год

15 июня Чехов получает «аттестат зрелости» – свидетельство об успешном окончании Таганрогской гимназии. Оценки: Закон Божий – 5, русский язык и словесность – 4, логика – 4, латинский язык – 3, греческий язык – 3, математика – 3, физика и математическая география – 3, история – 4, география – 5, немецкий язык – 5. Общее заключение педагогического совета о Ч.: «на основании наблюдений за все время обучения его в Таганрогской гимназии поведение его вообще было отличное, исправность в посещении и приготовлении уроков, а также в исполнении письменных работ весьма хорошая, прилежание очень хорошее и любознательность по всем предметам одинаковая…». Подписали: директор Э. Рейтлингер, исполняющий дела инспектора А. Дьяконов, законоучитель протоиерей Ф. Покровский, преподаватели – Э. Штейн, В. Старов, И. Стефановский, В. Логинов, К. Зико, А. Мальцев, Ю. Маак. За секретаря Совета И. Островский.

6 августа Чехов покидает Таганрог и 8 августа приезжает в Москву.

10 августа Чехов подает прошение на имя ректора Московского университета о приеме на 1-й курс Медицинского факультета. На прошении была резолюция: «Зачислить».

6 сентября Таганрогская городская управа сообщает в Московский университет, что на одну из 10 учрежденных городской думой стипендий «для воспитания молодых людей в высших учебных заведениях» «избран стипендиатом студент Московского университета Антон Чехов» и препровождает 100 рублей (с 1 августа по 1 декабря) с просьбой «выдать их Антону Чехову».

1880 год

20 января Чехов получает письмо редактора журнала «Стрекоза» И.Ф. Василевского: «Милостивый государь! Редакция честь имеет известить Вас, что присланный Вами рассказ написан недурно и будет помещен в журнале. Гонорар предлагается редакцией в размере 5 коп. со строки».

9 марта в журнале «Стрекоза», № 10 был напечатан рассказ под заглавием «Письмо донского помещика Степана Владимировича N к ученому соседу д-ру Фридриху». Подпись: «….въ» (т. е. Чехов). С этой дебютной публикации и напечатанной вслед за ней в этом же году в «стрекозе» серией коротких юморесок началось вхождение Антона Чехова в русскую и мировую литературу.

17 января редакция журнала «Стрекоза» Чехову гонорарный расчет: № 27. 32 строки. Мой юбилей; № 30. 117 стр. Тысяча и одна страсть; № 30, 12 стр. Комары и мухи; № 33. 235 стр. За яблочки; № 41. 183 стр. Перед свадьбой; № 49, 66 стр. По-американски, всего 645 строк, по 5 коп. за строку. 32 р. 25 коп.

Что касается личности Чехова-студента, то, как вспоминает один из его сокурсников:

«Товарищ он был хороший, общестуденческой жизнью очень интересовался, часто ходил на собрания и сходки ‹…› но активного участия в общественной и политической жизни студенчества не принимал и был всецело захвачен литературными интересами». М. Членов. Чехов и медицина. – Русские Ведомости, 1906, № 91 [ЛЕТ_ЖиТЧ. Т. 1. С. 58–79].

В статье «Антон Чехов» (1898) Аким Волынский – первый литературный критик из стана русского модернизма, обратившийся к чеховскому творчеству, писал:

Чехов начал свою литературную деятельность невинными пустячками, которые печатались в сатирических журналах. Его знал только небольшой круг общества, но, как это бывает с истинно талантливыми людьми, он уже и тогда имел своих горячих приверженцев. Из этого небольшого круга имя его, его литературный псевдоним, Чехонте, мало-помалу выплыло в большую публику. В Петербурге сложилась легенда, что первым успехам Чехова сильно содействовало «Новое врем» Чуткая газета будто бы сразу заметила и выдвинула его! В действительности смешно даже и говорить об этом. Правдивый художник совсем не нуждался в покровительстве газетных меценатов. В настоящую большую русскую литературу Чехов вошел своими вещами, напечатанными в «Северном вестнике» редакции Евреиновой. О нем заговорила критика, им стало увлекаться общество. С этого момента известность и популярность его все росли, несмотря на придирки к нему со стороны либеральных журналов и несмотря на то, что параллельно с развитием его таланта стали раскрываться и другие беллетристические дарования, тоже имеющие шумный успех [ВОЛЫН (III)].

Глава III. Антон Чехов и Николай Лесков

Л.Н. поправил кого-то, кто сказал «жид», чтобы говорил «еврей»[95]95
  Воспоминания о Льве Николаевиче Толстом: [МАКОВИЦКИЙ], цитируется по: URL: http://tolstoy-lit.ru/tolstoy/bio/makovickij-yasno-polyanskie-zapiski/1908-aprel.htm


[Закрыть].

Одной из самых интересных и важных, с литературно-исторической точки зрения, страниц биографии Антона Чехова является история его дружбы с Николаем Лесковым, его старшим современником и любимым писателем. Историки литературы делают особый акцент на том разностороннем влиянии, которое Лесков, как писатель и мыслитель, оказал на творчество Чехова.

В решении и художественном воплощении вопросов о народе, религии, нигилизме Чехов оказался ближе именно к Лескову, который осмысливал эти проблемы не с социально-политической, как казалось современной ему критике, точки зрения, а с философской, нравственно-этической, национально-исторической. ‹…› Влияние Лескова на мастерство Чехова заметно и в области поэтики в использовании несобственно-прямой речи и приемов комического, в сфере бытописания и детализации ‹…›, и на уровне жанровой составляющей, прежде всего в области малых жанров, водевиля, рассказа-притчи, «святочного» рассказа [МАЛИНОЧКА].

К этому следует еще добавить сказ, как форму организации текста, с его ориентацией на чужой тип мышления и социальной привязанностью повествователя к определенной социальной среде. А вот узорчатая ткань лесковских текстов, их перенасыщенность диалектизмами и образной простонародной лексикой – все то, что через неполных полвека станет своего рода визитной карточкой русской орнаментальной прозы 20-х годов, Чеховым-стилистом явно воспринималось как художественные излишества. Потому, восхищаясь мастерством Лескова, Чехов от его орнаментализма тщательно дистанцировался. С учетом особого акцента настоящей книги на еврейскую проблематику особенно важным оказывается и то обстоятельство, что Лесков является первым русским писателем-классиком в чьих художественных произведениях евреи выступают как самостоятельные персонажи. В некоторых лесковских повествованиях они выходят даже на первые роли, становясь при этом, однако, объектами для злой сатиры автора. В произведениях Чехова еврейские персонажи и образы, всегда яркие и идейно значимые, встречаются не очень часто. В их представлении русскому читателю он выступал как последователь Лескова, создававшего портреты реальных людей, а не шаржированные типажи. При этом Чехов, глубоко осмыслив идейные и стилистические «перегибы» своего предшественника, не разделял евреев от русских глухой стеной отчуждения, а, напротив, всегда сводил их друг с другом – в страстях, конфликтах, любви и горе, во всем том, что в чеховском мировидении звучало как «просто из жизни».

Интерес Лескова к еврейству, проявившийся уже в его ранних статьях 1860-х гг., не оставлявший его в 1870-е гг., сохранялся вплоть до конца его жизни.

…отношение к еврейству у Лескова – двойственное: с одной стороны, он выставляет на «суд» «жидовскую неправду» («Владычный суд»), с другой – стремится уяснить особенности еврейского национального характера и исторического бытования евреев в России для того, чтобы найти пути решения еврейского вопроса («Еврей в России») [ЛЕВИН С.]

Яркий бытописатель эпохи «шестидесятников» Лесков резко выступал против радикального нигилизма – романы «Никуда» (1864), «На ножах» (1870), и за это был занесен либерально-демократической критикой в «черный список» как правый реакционер. Это «пятно» оставалось на его общественной репутации до конца жизни, несмотря на то, что с конца 80-х годов Лесков, сблизившись со Львом Толстым[96]96
  «Я всегда с ним в согласии и на земле нет никого, кто мне был бы дороже его. Меня никогда не смущает то, чего я с ним не могу разделять: мне дорого его общее, так сказать, господствующее настроение его души и страшное проникновение его ума» – из письма Н.С. Лескова к В.Г. Черткову [ЛЕСКОВ-СС Т. 10. С. 356].


[Закрыть], стал писать в резко обличительном, особенно в отношении бытовых пороков православной церкви, тоне.

Мои последние произведения о русском обществе весьма жестоки. «Загон», «Зимний день», «Дама и фефела»… Эти вещи не нравятся публике за цинизм и прямоту. Да я и не хочу нравиться публике. Пусть она хоть давится моими рассказами, да читает. Я знаю, чем понравиться ей, но я не хочу нравиться. Я хочу бичевать её и мучить [ФАРЕСОВ. С. 311].

Будучи по жизни глашатаем самых разных идей, Лесков в политическом плане выступал как «безыдейный» писатель. Горький, например, обособлял его в кругу литераторов пореформенной поры от лиц более четкой и вместе с тем более узкой идеологической ориентации:

Лесков – совершенно оригинальное лицо русской литературы: он не народник, не славянофил, но и не западник, не либерал, не консерватор [ГОРЬК-СС. Т. 24. С. 235].

В силу независимости своего характера Лесков не желал быть ангажированным каким-либо направлением тогдашней общественной мысли.

Ни в 60-е – 70-е, ни в 80-е – 90-е годы:

Критики не знали, как быть с Лесковым – с каким общественным направлением связать его творчество. Не реакционер (хотя объективные основания для обвинения его в этом были), но и не либерал (хотя многими чертами своего мировоззрения он был близок к либералам), не народник, но тем более и не революционный демократ. Независимость во взглядах, желание отстаивать свою точку зрения – все эти факторы отразились на своеобразном характере лесковского даровании [ГР-ЭЙХ].

В частности, Лесков старался дистанцироваться и от свойственного консерваторам-охранителям оголтелого юдофобства и ксенофобии. Об этом свидетельствуют отдельные фрагметы из его переписки:

Н.С. Лесков – Е. Ахматовой, 3 мая 1881 г: «Я по убеждениям не принадлежу к юдофобам» [ВМ-ЛЕСК. С. 324];

Н.С. Лесков – К.А. Греве, 5 декабря 1888 г.: «“Единство рода человеческого”, – что ни говорите, – не есть утопия; человек прежде всего достоин участия, к какой бы национальности он ни принадлежал».

По поводу своих очерков «Религиозные обряды евреев» (1880), Лесков пишет А.С. Суворину 25 декабря 1879 г.:

Маслову даны известные Вам очень интересные очерки жидовской веры. Их еще нет в этом №, хотя я уже прочел корректуру. Конечно, это пойдет с нового года. Это хорошо, но там поставлено грубое заглавие: «Жидовская вера». Это, собственно, я подделывался к Вам, но, по-моему, это грубо… Не благоволите ли поставить «Набожные евреи»? Я бы очень об этом просил, см. «Письма» в [ЛЕСКОВ-НС].

Суворин, никогда словом «жид» не брезговавший, эту просьбу уважил.

Пытаясь определить своё собственное отношение к евреям, Лесков уже в 70-х годах столкнулся с определенного рода этической дилеммой. В бытовом плане, он, как декларативно русский-православный человек, не любил и боялся враждебных Христу иудеев. Но стоило только еврею принять христианскую веру, и он его уже не страшил. Так, например, Н.С. Лесков был знаком с Яковом Александровичем Брафманом, выкрестом-юдофобом, автором изданной им в 1869 г. (в 1875–1882 гг. вышло второе дополненное издание) за государственный счет «Книги кагала», и относился к нему с симпатией. Об этом свидетельствует тогда начинающий, а впоследствии известный историк еврейского народа и публицист Семен Дубнов

Во время посещения Лескова С.М. Дубновым ‹…› летом 1882 г. писатель, как вспоминает Дубнов, отпускал «комплименты Брафману» и его «любопытной “Книге Кагала”», уверял собеседника в искренности Брафмана, «верующего христианина», и, споря с Дубновым, высказывал «обиду на евреев, отождествляющих христианское иконопочитание с идолопоклонством [ЛЕВИН С.].

Одиозно-скандальная «Книга кагала» представляла собой не что иное, как перевод протокольных записей решений руководства минской общины конца XVIII – начала XIX века[97]97
  Книга была переведена на французский, польский и немецкий языки. Приводимые в ней материалы являются подлинными, он послужили многим историкам материалом для изучения жизни еврейства России в XIX в. Но авторская концепция кагала как государства в государстве (лат. status in statu), направленного против христиан – типичный образец антисемитской публицистики того времени.


[Закрыть]. Однако Брафман скомпоновал и прокомментировал их так, как будто они не утратили своего значения и в новое время.

Вся политика кагалов была представлена Брафманом в качестве тайного заговора, имевшего двоякую цель: держать в повиновении еврейские массы и всячески противодействовать государственной политике, якобы направленной на просвещение и реформирование быта евреев. Это произведение на многие годы стало «настольной книгой русского антисемитизма». По мнению еврейских историков, «Книга Кагала» в момент своего появления произвела шок на русских читателей. В том числе и на писателей. В домашней библиотеке Ф.М. Дос тоевского было <оба> издания этой книги[98]98
  Один экземпляр книги Брафман подарил ему 6 апреля 1877 г. с надписью: «Федору Михайловичу Достоевскому в знак глубокого уважения от автора». По мнению комментаторов «Дневника писателя» за 1877 г., в словах: «Ну что если тут же к этому освобожденному мужику ‹…› нахлынет всем кагалом еврей…» и «Но да здравствует братство!» Достоевский частично опирается на книгу Брафмана «Книга Кагала…» [ФМД-АЖТ].


[Закрыть]. Из нее Достоевский заимствовал идею еврейского status in statu для своей известной статьи «Еврейский вопрос» в мартовском выпуске «Дневника писателя» 1877 г. А Вс. Крестовский явно заимствовал у Я. Брафмана отталкивающее описание миквы (ритуального бассейна для окунания женщин) в своем юдофобском романе «Тьма египетская» (1889): первая часть трилогии под условным названием «Жид идет!»; две последующие части – «Тамара Бендавид» (1890) и «Торжество Ваала» (1891) [ЛЕВИН С.].

Другим примером не этнического, а религиозного юдофобства Лескова служит его рассказ «Владычий суд» (1876), где он отразил свое отношение к трагическому положению евреев, у которых по рекрутскому набору власти насильно забирали детей в армию[99]99
  С 1827 г. согласно указу Николая I каждая еврейская община должна была поставить на военную службу в три раза больше восемнадцатилетних юношей, чем христианская. В счет недостающих рекрутов забирали детей с 12 лет. Мальчиков отправляли в школы кантонистов или определяли на постой в села подальше от черты еврейской оседлости. Задачей наставников кантонистов было угрозами, посулами, физическими и моральными истязаниями выбить из еврейских детей все еврейское, заставить их принять христианство и даже сменить имена и фамилии. Достигнув восемнадцатилетнего возраста, кантонисты должны были еще 25 лет служить солдатами в различных воинских частях. Некоторым из них после крещения удавалось дослужиться до младших офицерских званий. ‹…› бывший кантонист, крещеный еврей по фамилии Арнольди, дослужился до чина генерала от артиллерии. В 1892 году он позировал будущему академику живописи Моисею Львовичу Маймону в образе старого еврея для картины «Марраны и инквизиция в Испании» [ЛЕВИН С.].


[Закрыть]. Жалкий, полусумасшедший старик-еврей продал все имущество, чтобы нанять в рекруты вместо своего единственного сына другого молодого еврея, который оказался мошенником и, забрав деньги, крестился, дабы избежать призыва в армию. Только вмешательство киевского митрополита Филарета восстановило справедливость. Старик-еврей уверовал во Христа, принял православие и разбогател. Кроме яростного неприятия иудейства, у Лескова к евреям в 70-е годы, существовала также неприязнь как к «эксплоататорам», см., например, его письмо своему зятю Дмитрию Ноге (конец 70-х гг.).

Что евреи оч<ень> большие эксплоататоры, – это не подлежит ни малейшему сомнению, и развивать это в суждениях общего свойства – не полезно и не интересно. Надо давать фактические доказательства их эксплоататорской лютости, всегда точно обозначенные. Иначе все подобное не только не достигает никакой полезной цели, но служит во вред христианскому населению, ибо носит характер бездоказательный, стало быть, почти не основательный.

Таких корреспонденции нельзя, да и не следует печатать. Кто хочет писать, пусть пишет просто: «в селе таком-то случилось то-то». Это всегда будет принято, a общие суждения и анекдотические случаи в NN с гг. N.N и евреем X. – не годятся [MARCADÉ. Р. 428].

Можно с уверенностью полагать, что именно 70-е – 80-е годы XIX в. Лесков, находившийся в состоянии «поисков религиозной аутентичности», воспринимал иудаизм исключительно в его «узкоталмудическом толковании» [MARCADÉ. Р. 428] и, как следствие этого, крайне отрицательно. В частности, именно на этом основании строилось его убеждение, что в любой житейской ситуации поведение еврея (идет речь о местечковом еврействе) обусловлено специфическими формами его религиозной обрядности, мировоззрения и быта [MARCADÉ Р. 427].

Для общей оценки еврейской морали, в основе которой лежит тысячелетний Закон (Галаха), Лесков, например, в письме к А.С. Суворину (зима 1877–1878 г.) использует уничижительное определение «пустосвятство:

Посылаю Вам рассказ, он написан литературно и после большого изучения жидовского пустосвятства, которое, по моему, лежит в основе всей жидовской морали. Как дитя заправляется, религиозно, – так оно и развивается далее, нравственно, – все в одном душевном настроении. Весь вопрос в том, что жид может во всем себя оправдать в своей совести.

Тысячелетнюю мудрость иудейского Закона, записанную в Талмуде, которую свято чтят верующие евреи, Лесков презрительно именует «суеверными предрассудками»:

Имея в виду Ваши контро-жидовские статьи, я написал для Вас рассказ в этом роде (в котором я никогда не дебютировал). Я не знаток жидовского жаргона и не на нем играю, а строил все на жидовском настроении, имеющем свои основы в жидовской талмудической морали и суеверных предрассудках, которые в этом племени сильнее, чем во всяком другом; но о них обыкновенно не говорят беллетристы, потому что не знают их, – потому что их изучить труднее, чем смешить жаргоном, см. «Письма» в [ЛЕСКОВ-НС].

Уже только по этим причинам Лескова вполне можно зачислить в стан антисемитов [MCLEAN. S. 418–443].

В то же время налицо явная противоречивость взглядов писателя на жгучий для России «еврейский вопрос» в целом: он всегда призывал к терпимости в межнациональных отношениях и ратовал за предоставление евреям равных гражданских прав с остальными народами российской империи (sic!). Именно это позволяет историкам-лескововедам оспаривать представление личности Лескова как махрового юдофоба. В частности ими педалируется тот факт, что двойственность в «еврейском вопросе» – есть характерная черта мировоззрения всех русских интеллектуалов 60-х – 80-х гг[100]100
  Подобного рода позиция приписывается и куда более сдержанному и совершенно «не публичному» в своих высказываниях касательно евреев Антону Чехову. Утверждается, например, что «Уверенному в личностном основании жизни Чехову русские евреи казались одним племенным отклонением от идеала свободного и независимого поведения» [ПОРТНОВА. С. 205]. Это утверждение по сути согласуется с осудительной точкой зрения Лескова касательно талмудистского ригоризма как основе живого бытования еврейства.


[Закрыть] На примере разбора таких лесковских произведений, как «Ракушанский Меламед» и «Жидовская кувырколлегия», доказывается точка зрения что:

<Отношение Лескова> к русским евреям (он никогда не говорит об евреях вообще) не является здесь злее и обиднее, чем отношение, которое он проявляет к другим нациям и к христианам в их поведении согласно религиозным уставам (чтобы проиллюстрировать последнее, стоит сопоставить ‹…› рассказ <«Ракушанский Меламед»> с изображением христианского пустосвятства в «Мелочах архиерейской жизни», написанных как раз в том же 1878 году). ‹…› Если, бывало, Лесков свою злую сатиру направлял и на евреев, не надо забывать, что он один из редчайших христианских писателей, который создал положительный литературный тип еврея в прекрасном «Сказании о Федоре Христианине и о друге его Абраме Жидовине» (Русская мысль, 1886, № 12, декабрь, стр. 1-23). ‹…› Н. С. Лесков придерживается не расовой теории, а того, что можно было бы назвать «этологической»[101]101
  Этология (др.-греч. ἦθος «нравы, характер, привычка, обычай» + λόγος «учение, наука») – научная дисциплина, изучающая генетически обусловленное поведение (инстинкты) животных, в том числе людей, см. [ВАГНЕР В.А.].


[Закрыть] точкой зрения. (В свое время, Кант в его эссе Beobachtungen uber das Gefiihl des Schônen und Erhabenen[102]102
  Beobachtungen uber das Gefihl des Schönen und Erhabenen (нем). – Наблюдения за чувством прекрасного и переживаемого.


[Закрыть] (1764), последний раздел, старался различить характеры по их национальным чертам). [MARCADÉ. Р. 427].

В отечественном литературоведении тема отношения Лескова к евреям, замалчивавшаяся в советское время по идеологическим соображениям, до сих пор так и не раскрыта. На западе ее подробно освещает Вильям Эджертон в его рецензии на монографию «Николай Лесков: человек и его искусство» – см. [MCLEAN][103]103
  Egerton William. Nikolai Leskov: The Man and His Art by Hugh McLean// Comparative literature. 1980. Vol. 32. № 3. P. 317–318.


[Закрыть].

Как нам представляется, позиция Лескова является вполне «шестидесятнической». В обобщенной форме ее можно сформулировать следующим образом: евреи для русского православного человека – народ чужой, чуждый «в Духе» и «зловредный» в сожительстве, но ссориться с ними и притеснять их негоже, в первую очередь из соображений справедливости и во имя столь чаемого русским народом братства во Христе: для себя я имею мнение, что лучше жить братски со всеми национальностями, и высказываю это мнение; но сам боюсь евреев и избегаю их. Я за равноправность, но не за евреев…[104]104
  Цитируется по [САФРАН. С. 110].


[Закрыть].

Хотя Чехов и не говорил о том, какое место в его табели о рангах занимает Лесков – его «любимый писака», в русской литературе, можно полагать, что он согласился бы с оценкой Максима Горького, утверждавшего, что:

Как художник слова Н. С. Лесков вполне достоин встать рядом с такими творцами литературы русской, каковы Л. Толстой, Гоголь, Тургенев, Гончаров. Талант Лескова силою и красотой своей немногим уступает таланту любого из названных творцов священного писания о русской земле, а широтою охвата явлений жизни, глубиною понимания бытовых загадок её, тонким знанием великорусского языка он нередко превышает названных предшественников и соратников своих [ГОРЬК-СС. Т. 24. С. 235].

Можно полагать, что и взгляды молодого Чехова в отношении к евреям в определенной степени формировались под влиянием произведений Лескова, в которых иллюстративно демонстрируется «этологический» подход к восприятию русским человеком инородцев[105]105
  Н.С. Лесков, заявляя себя знатоком местечкового еврейского быта, религиозных уставов и обрядов, публиковал на эти темы статьи в газетах (1880-х гг.), о коих речь пойдет ниже.


[Закрыть].

Личное знакомство писателей состоялось на четвертом году жизни Антона Чехова в Москве, когда будучи еще студентом-медиком, он под псевдонимом Алеша Чехонте публиковал свои первые пробы пера в юмористических журналах.

Так случилось, что 8 февраля 1883 года в Москву вместе с его издателем Николаем Лейкиным прибыл собственной персоной Николай Семенович Лесков. Хотя Лейкин знал, что маститый писатель литературную молодежь не привечает, он не устоял и познакомил его с Чеховым. Антон устроил ему экскурсию по публичным домам в Соболевом переулке, которая завершилась в «Салоне де Варьете» [РЕЙФ. С. 151].

Антон описал это событие в письме к брату Александру (между 15 и 28 октября 1883 г. Москва):

Вторая новость. Был у меня Н.А. Лейкин. Человечина он славный, хоть и скупой. Он жил в Москве пять дней и все эти дни умолял меня упросить тебя не петь лебединой песни, о которой ты писал ему. Он думает, что ты на него сердишься. Твои рассказы ему нравятся, и не печатаются они только по «недоумению» и незнанию твоему «Осколок». ‹…› С Лейкиным приезжал и мой любимый писака <курсив мой – М.У.>, известный Н. С. Лесков. Последний бывал у нас, ходил со мной в Salon, в Соболевские вертепы… Дал мне свои сочинения с факсимиле. Еду однажды с ним ночью. Обращается ко мне полупьяный и спрашивает: – «Знаешь, кто я такой?» – «Знаю». – «Нет, не знаешь… Я мистик…» – «И это знаю…» Таращит на меня свои старческие глаза и пророчествует: – «Ты умрешь раньше своего брата». – «Может быть». – «Помазую тебя елеем, как Самуил помазал Давида… Пиши». Этот человек похож на изящного француза и в то же время на попа-расстригу. Человечина, стоящий внимания. В Питере живучи, погощу у него. Разъехались приятелями [ЧПССиП. Т.1. С. 88].

Чехов вошел в литературу на два десятилетия позже Лескова. Лесков, по сути своей романтик-славянофил, в начале 60-х годов как отмечалось выше, резко выступал против русских революционных демократов и исповедуемого ими нигилизма – мировоззрения позитивистско-атеистического толка. Чехов, ценивший «народность», но трезво, без идеализации, был по убеждениям агностик, а по складу характера, прагматик, свято верящий в научный прогресс[106]106
  Будучи по убеждениям позитивистом, Чехов надеялся, что именно научные изыскания как-то повлияют на совершенствование человеческого рода. Например, он писал Г.М. Чехову 14 ноября 1899 г. из Ялты: «Итак, в Таганроге, кроме водолечебницы Гордона, будет еще и водопровод, трамвай и электрическое освещение. Боюсь все-таки, что электричество не затмит Гордона, а он долго еще будет лучшим показателем таганрогской культуры». Урожденный таганрожец Давид Маркович Гордон (1863–1931), окончив медицинский факультет Московского университета в один год с Чеховым (1884), несколько лет совершенствовал свои знания в Германии, потом вернулся в Таганрог и осчастливил город своей, до сих пор эффективной и популярной, водолечебницей.


[Закрыть]. Однако при всем этом он то же относился неодобрительно к революционным призывам, в первую очередь народников-«восьмидесятников», которые в духовном и политическом отношении являлись продолжателями шестидесятнического нигилизма. Да и в смысле личной независимости, точнее – над– и внепартийности на литературно-общественной сцене, молодой Чехов был вполне под стать Лескову, который заняв в свое время место «над схваткой» никогда от этой позиции не отступал[107]107
  В 70-е годы сочинения Лескова имеют «резкий обличительный пафос», впоследствии «сатира смягчается все чаще и чаще ‹…› поучением, проповедью добра и правды, умиленным призывом к согласию и миру. ‹…› никаких утопий он не проповедует, да и никогда не проповедовал, но, как и Л.Н. Толстой, старается пробуждать в людях «чувства добрые»: в народе – присущее ему стремление к божеской правде, в образованных людях – сострадание к народу [МЕНЬШИКОВ М. (II)].


[Закрыть].

Весьма сомнительно, что оба писателя глубоко осознавали такого рода сродство. Лесков, зачисленный в свое время прогрессивной критикой в лагерь реакционеров, до конца жизни, несмотря на всеобщее признание его литературного дарования, оставался на периферии актуального литературного процесса. Глубоко переживая свою невостребованность, Лесков испытывал неприязнь к молодым подающим надежды литературным дарованиям. Со своей стороны у Чехова в личном плане не могло не быть скептически-настороженного отношения к Лескову – обиженного на всех и вся человека с очень сложным характером:

Лесков был человек огромного дарования, но причина, почему современники относились к нему большею частью недоброжелательно и, сходясь, быстро расходились с ним, лежала в нём самом – в его чванстве, в его потребности непременно всех поучать, а самому быть образцом добродетели, в его подглядывании, в наклонности к слежке, к вмешательству в интимную жизнь каждого, кто соприкасался с ним [ЯСИНСКИЙ].

Однако, при всем этом, Чехову явно импонировала в Лескове его:

Всеобъемлющая эрудиция, превосходное знание жизни, а главное – талант, яркий, самобытный, рождающий невиданные по художественной силе образы. Предметом неподдельного восхищения явился язык Лескова, удивляющий богатством ресурсов, образностью и экспрессией. Привлекали и чисто человеческие черты собрата по перу, напоминающего ему то «изящного француза», то «попа-расстригу» [МАЛИНОЧКА].

Поскольку публично Лесков манифестировал свою религиозность и глубокую укорененность в православии, а Чехов, напротив, всякого рода суждений о православной церкви избегал, их сближению способствовала не единоверческая «духовная общность», а, скорее всего, просто симпатия, возникшая при первом знакомстве. Чехов пришел в большую литературу в начале 80-х годов, когда бурное кипение общественной жизни сменилось относительным затишьем и наступила эпоха политического «безвременья» и одновременно «мысли и разума». Дистанцируясь от поучающих «как надобно жить» авторитетов, Чехов старается идти собственным путем, для чего ищет «новые формы» литературно-художественного воплощения своего мировоззрения. На этом вот пути он постоянно обращается к лесковским наработкам.

Преемственная связь между Чеховым и Лесковым существовала не только на проблемно-тематическом уровне, но и в области поэтики в использовании несобственно-прямой речи и приемов комического, в сфере бытописания и детализации. Влияние Лескова на мастерство Чехова заметно и на уровне жанровой составляющей, прежде всего в области малых жанров, водевиля, рассказа-притчи, «святочного» рассказа. В творчестве обоих писателей малые жанры наполнились глубоким социальным и нравственно-философским содержанием. Жанровое новаторство Лескова и Чехова проявилось прежде всего в том, что этим писателям удалось создать широкую панораму русской жизни не в жанре традиционного роман, а с помощью множества: небольших рассказов и повестей, сложившихся в целостную повествовательную систему. <Заметно> наличие преемственной связи Н.С. Лескова и А.П. Чехова не только в области аксиологии, но и в части поэтики: ‹…› в использовании несобственно-прямой речи и приемов комического, в сфере бытописания и детализации. ‹…› Удачно найденный Н.С. Лесковым приём «обытовления», «прозаизации» А.П. Чехов успешно использует в своих писательских опытах, развивая и дополняя его собственными наработками. ‹…› Виделись они нечасто: Лесков был петербуржцем, Чехов – москвичом, и все-таки связь между ними не прерывалась. Взволнованный вестью о тяжелой болезни Лескова, Чехов обратился к своему петербургскому приятелю доктору Н.Н. Облонскому с просьбой оказать всемерную помощь больному. Позже, приехав в Петербург, Чехов получил возможность лично осмотреть больного. Это было в ноябре 1882 года, а через два с небольшим года Лескова не стало. «Как-то странно, – пишет Чехов А.С. Суворину, – что мы уже никогда не увидим Лескова» [МАЛИНОЧКА][108]108
  Об этом см. также в других работах историков литературы [ВИДУЭЦКАЯ], [ГРОССМАН], [ДМИТРИЕНКО], [ТЮХОВА].


[Закрыть].

Писатель говорил своему биографу, бывшему революционеру-народнику А.И. Фаресову[109]109
  В 1877 г. Фаресов, находясь в тюремном заключении за революционную деятельность, поменял свои радикальные убеждения на либерально-демократические.


[Закрыть]:

Есть много вопросов в русской жизни, о которых я много читал, думал и все-таки не имею о них своего мнения, на котором бы настаивал. Это вопросы: еврейский, об общине и обязательном в России обучении ‹…› для себя я имею мнение, что лучше жить братски со всеми национальностями, и высказываю это мнение; но сам боюсь евреев и избегаю их. Я за равноправность, но не за евреев ‹…›. Если мне нужно купить сапоги и передо мной будут сапожники – немец, поляк, русский – то я зайду к немцу, если нет немца, зайду к поляку и т. д. К еврею я зайду после. Я знаю его (еврея) недостатки и что он где-нибудь да сфальшивит. Но все же он человек и нет разницы между дурными людьми всякой национальности.

Из вышесказанного Фаресов заключил: «Таким образом, по еврейскому вопросу у Лескова не было прямолинейности, и он сам признавал его для себя “проклятым”» [ФАРЕСОВ.]. По-видимому, так оно и было, принимая во внимания эмоциональность Лескова, его чувствительность к обидам и склонность к резким суждениям. Обвиняя, как православный христианин и корневой русский человек евреев во всех смертных грехах, он в то же время за них заступался. В 1880–1885 гг. Лесков опубликовал целый ряд статей, описывающих жизнь и обычаи российских евреев из черты оседлости: «Религиозные обряды евреев» (1880), «Обряды и суеверия евреев» (1881), «Книга Кагала» (1882), «У евреев», «Кучки», «Еврейская грация (Вербный день у евреев)», «Радостный день у евреев (последний праздник осени)», «Религиозные иллюминации у евреев», «Еврей в России. Несколько замечаний по еврейскому вопросу» (1884), «Еврейские хедеры и меламеды» (1885) – см. [ЛЕВИН С.], [MARCADÉ. Р. 426]. Благодаря этим публикациям Лесков зарекомендовал себя в качестве «эксперта» по вопросам, связанным с обычаями и религиозными верованиями евреев. Публикация очерков началась в январе 1880 г. в суворинском «Новом времени», охотно печатавшего материалы по «еврейскому вопросу», но, как правило, тенденциозно антисемитской направленности. Статьи же Лескова относились к жанру «физиологический очерк»[110]110
  Физиологический очерк – бытовой нравоописательный очерк, получивший широкое распространение во Франции, Англии в 30 – 40-х гг. XIX в., а в 40-х гг. и в России. Своей целью Ф. о. ставил изображение современного общества, его экономического и социального положения, во всех подробностях быта и нравов. В физиологическом очерке раскрывается жизнь разных, но преимущественно так наз. низших классов этого общества, его типичных представителей, даются их профессионально-бытовые характеристики. Ф. о. были созданы совместно писателями и художниками и снабжались многочисленными «зарисовками с натуры» [ЛИТЭН. Т. 11. Стб. 713–716].


[Закрыть], т. е. имели главным образом познавательное значение. Суворина это обстоятельство, по всей видимости, не устраивало, т. к. после выхода в свет четвертого очерка «Новое время» отказалось от дальнейшей их публикации. Тогда Лесков обратился с аналогичным проектом к издателю «Петербургской газеты» С.Н. Худекову. 26 ноября 1880 г. он писал ему:

…разыскал и выправил мои извлечения о еврейских обрядах. По-моему, это очень интересно и весьма отвечает современному возбуждению внимания к евреям. Очерков этих будет 10–12, и, конечно, все они будут новостью для нашей публики. Все они также будут по возможности веселы и незлобивы. Так это будет всего лучше. ‹…› это занимательно и интересно [ЛЕСКОВ-СС. Т. 10.].

Тон всех этих публикаций Лескова была по большей части описательной, а авторская позиция в целом нейтральной. Исключение, как можно судить по ниже приводимым цитатам, составляет статья, касающаяся пресловутого еврейского «кагала»…

«Еврейские синагоги» («Петербургская газета». 25 августа 1887, № 232) – представляет собой своеобразный физиологический очерк (жанр, популярный в русской литературе и публицистике 1840-1850-х гг.) бытования еврейских молитвенных домов и синагог. Петербургские синагоги классифицируются по их предназначению и использованию:

«Теперь, когда постройка еврейской синагоги в Петербурге подвигается к концу, среди еврейского населения столицы возникает вопрос, оставить ли существующие в городе временные синагоги и молельни по-прежнему на их местах или закрыть их и самим для праздничной молитвы направляться в новую, имеющую в недалеком будущем открыться синагогу.

В настоящее время в Петербурге всех еврейских временных синагог – восемь, раскинутых по разным частям города. Кроме этих, давно уже существующих синагог, имеется немалое количество молелен. Так как по еврейским обрядам и обычаям молитвенный дом не требует никакого наружного благолепия, то нет ничего легче, как устроить еврейскую молельню: достаточно собраться в какой-нибудь комнате, или даже на открытом воздухе, десяти евреям, мужеского пола, старше 13-летнего возраста, и молитвенный дом готов. Если при этом имеется пергаментный свиток пятикнижия (тора), то молитвенный этот дом считается вполне устроенным.