Текст книги "Правые и левые. История и судьба"

Марсель Гоше
Правые и левые. История и судьба

УДК 329.1/.6

ББК 66.60

Г74

Редакторы серии «Интеллектуальная история»

Т. М.  Атнашев  и  М. Б.  Велижев

Перевод с французского В. А. Мильчиной

Марсель Гоше

Правые и левые: история и судьба / Марсель Гоше. – М.: Новое литературное обозрение, 2024. – (Серия «Интеллектуальная история»).

Изобретенная во Франции трехчастная партийная структура «правые» – «центр» – «левые» стала одним из важнейших понятий универсального языка модерной политики. Почему именно эта модель стала самым удобным способом навигации в многообразии идеологий, интересов и понятий в массовых представительных демократиях? Книга Марселя Гоше – попытка реконструировать традицию использования этих терминов, а также взглянуть свежим взглядом на французскую и западную политическую историю в целом. Автор показывает, как связана трехчленная модель с представлениями об исторической динамике и прогрессе, насколько важна интегрирующая функция разделения на левых и правых, понятых как части единого целого. В центре исследования стоит главный вопрос: сохраняет ли эта структура смысл своего существования в условиях потрясений, которые переживают наши общества, или же она принадлежит эпохе, которая подходит к концу? Марсель Гоше – один из ведущих современных историков и публичных интеллектуалов Франции, редактор журнала «Débats». Книгу перевела Вера Мильчина, ведущий научный сотрудник ИВГИ РГГУ.

ISBN 978-5-4448-2476-4

La droite et la gauche. Histoire et destin. Marcel Gauchet. Gallimard, 2021

© Éditions Gallimard, Paris, 2021

© В. А. Мильчина, перевод с французского, 2024

© Д. Черногаев, дизайн обложки, 2024

© OOO «Новое литературное обозрение», 2024

Предисловие

Исследование, которое предлагается вниманию читателей, впервые вышло в свет как статья в составе третьего тома сборника «Места памяти. Разные Франции», а точнее, в составе его первой части «Конфликты и разделы». В самом деле, как можно было говорить о французской памяти, не рассказав об этой паре слов, за которой встает история, полная политических баталий и непримиримых конфликтов? Оппозиция правых и левых впитала в себя противостояния, создавшие нашу демократию, какой мы ее знаем. Все начинается с Французской революции и борьбы между адептами Старого порядка и сторонниками революционных преобразований. Эта борьба продолжается в форме многолетнего соперничества между монархистами и республиканцами, которое сменяется борьбой клерикалов и антиклерикалов, а затем возрождается в виде оппозиции буржуа и пролетариев, – это если перечислять только самые явные этапы. Иначе говоря, эти два привычных слова: «правые» и «левые» – резюмируют всю историю французских политических разногласий.

Но помимо исторического аспекта разговор об этих двух понятиях предполагает и постановку проблемы более общей и более теоретической, а именно вопроса о том, как формируются политические идентичности. Правое и левое – это не просто удобные, упрощающие этикетки, которые позволяют разобраться в плюрализме мнений, существующих только внутри Франции. Эти два понятия сделались неотъемлемой частью всеобщего словаря современной демократии; они приобрели статус главных опознавательных знаков, с помощью которых граждане определяют свое место в политическом поле и свое отношение к разделам, без которых немыслима представительная демократия. Быть гражданином в сегодняшней демократической стране – значит так или иначе, изблизи или издалека, активно или пассивно быть правым или левым – или не желать быть ни тем, ни другим, а это еще один способ определить свою позицию относительно указанной альтернативы. Именно вопрос о том, как во французском обществе сформировался этот опознавательный знак, и лежит в центре нашего исследования.

Оно не сводится к перечислению тех смыслов, какие французы на разных этапах своей истории вкладывали в понятия «правое» и «левое». Его цель – понять, почему именно эти, а не другие слова пригодились для выражения основополагающего раздела, впитавшего в себя множество противоборствующих мнений и сил. Оно призвано осветить обстоятельства, благодаря которым то, что изначально было всего лишь формой классификации парламентских фракций, превратилось в средство структурирования электорального процесса, а следовательно, предоставило гражданам самый простой способ определять собственное место в пространстве демократического выбора. Наконец, на этой основе мы строим гипотезу относительно функции разделения на правых и левых, гипотезу, которая одновременно позволяет объяснить причину всеобщего распространения этой оппозиции.

Позволительно думать, что своей всемирной популярностью она обязана уникальной способности не столько выражать, сколько воплощать противоречия демократического мира. Противоречия специфические, поскольку они рождаются из общих принципов и сплачивают те самые позиции, какие сталкиваются. Демократия – это одновременно и разделение, и единство: единство принципов, принимаемых всеми, разделение в способах их выражения. И разделение, и единство живут внутри каждого из нас, точь-в-точь как правое и левое. Это-то и сообщает подобному разделению его изумительный символический потенциал. Не одну тысячу лет тело человека использовалось для символического изображения внутренней связи частей политического организма. Но оно предоставляло и другую возможность – возможность символически обозначать взаимодополняемость противоположностей. Весьма вероятно, что разделение на правых и левых обязано своей огромной популярностью именно этой способности связывать антагонизмы, являющиеся неотъемлемой частью демократической жизни, с жизнью тела.

Именно добавление этого теоретического аспекта оправдывает новую публикацию работы, которая впервые увидела свет довольно давно, в 1993 году. Три десятка лет спустя она обретает новую актуальность. В самом деле, сейчас только и слышно, что о стирании разделения на правых и левых, которое якобы устарело и которым избиратели все меньше пользуются для определения собственной позиции. По правде говоря, эта проблема вырисовывалась уже в начале 1990‑х годов, на фоне такого важнейшего политического события, как распад советской империи и «конец истории», который он якобы повлек за собой. Уже тогда можно было предвидеть дальнейшее. С тех пор тенденция сделалась лишь более явной за счет возникновения множества различных политических сил и партий, которое нарушило прекрасную простоту разделения на два четко определенных лагеря; самый же главный источник беспорядка – это, вне всякого сомнения, развитие так называемого «популистского» протеста и стоящее за ним разочарование во всех предлагаемых партийных вариантах. Во Франции в 2017 году во время президентских выборов Эмманюэль Макрон, кандидат, объявивший себя представителем «и правых, и левых», стал убедительным подтверждением того факта, что старая оппозиция правого и левого больше не отвечает ожиданиям избирателей и что она окончательно устарела.

Действительно ли это так? Сейчас самое время задаться этим вопросом. А для того чтобы его разрешить, не делая скоропалительных выводов, нужно пристально вглядеться в толщу истории, которая скрывается за мнимой ясностью этих понятий, и в процесс их становления. Иначе слишком велик риск принять сиюминутное стечение обстоятельств, каких в истории случалось немало, за структурную трансформацию.

Разумеется, в принципе вполне возможно, что традиционное разделение на правых и левых однажды утратит смысл и будет вытеснено другим или другими. Однако если учесть, какие глубокие символические механизмы лежат в его основе, такая перемена будет предполагать радикальное изменение всех условий функционирования демократии. В этом смысле нет ничего невероятного в том, что происходящие уже несколько десятилетий перемены мирового устройства будут способны произвести столь решительную трансформацию. Но так ли это? Снова повторю, ответ требует анализа, соответствующего серьезности проблемы.

Возьмем хотя бы уже приведенный пример с Макроном. Не погружаясь особенно глубоко в разбор всех обстоятельств, неуместный в этом коротком предисловии, скажем, что самый поверхностный взгляд на становление оппозиции правого и левого показывает: она всегда предполагает активное присутствие третьего члена – центра. Избрание Эмманюэля Макрона иллюстрирует правило, сформулированное одним из его предшественников, Валери Жискар д’Эстеном: «Франция желает, чтобы ею управлял центр». Вопрос заключается в том, почему традиционные правые и левые не сумели образовать правый центр и левый центр, которые негласно обеспечивали бы их чередование. Само же по себе возникновение центра, претендующего на преодоление оппозиции между правыми и левыми, не содержит в себе ничего революционного. Между тем центр предполагает существование двух противоположных полюсов; без них он не существует. Конечно, условия функционирования этой системы ориентиров переменились; традиционные самоопределения расходятся с политической действительностью, избиратели, считающие себя левыми, голосуют за правых по причинам, которые им кажутся вытекающими из левых убеждений, а избиратели, считающие себя правыми, голосуют за левых по мотивам, которые им представляются сугубо правыми; случается также, что те и другие соглашаются поступиться своими убеждениями и заключить прагматический союз, но все это не означает, что ориентиры больше не существуют.

Мы вернулись к нашему исследованию именно ради того, чтобы принять участие в этой важнейшей дискуссии. Оно дополнено анализом, призванным ответить на вопрос, который сегодня формулируется так: сохраняет ли смысл деление на правых и левых? Ответ, как нетрудно догадаться из сказанного выше, безусловно положительный. Внимательное рассмотрение обстоятельств, которые могли поколебать, поставить под сомнение или опровергнуть эффективность традиционной оппозиции, показывает в конечном счете их весьма ограниченное влияние. Можно поручиться, что разделению на правых и левых суждена еще долгая жизнь, а быть может, и новый расцвет.

Текст, опубликованный в «Местах памяти», воспроизведен с незначительными стилистическими изменениями и обогащен ссылками на новые работы, вышедшие из печати с тех пор.

Введение. История слов

Странная вещь! Люди очень мало задумывались об истории этой пары слов, столь тесно связанной с интеллектуальным и символическим функционированием современных обществ. Люди вообще неохотно размышляют о том, что позволяет им мыслить.

Попыткам дать определение интересующим нас понятиям несть числа. Замечательные работы посвящены решению этой задачи. Богатая политическая история научила нас распознавать различные вариации французских правых и левых и следить за их эволюцией. Авторов всех этих трудов роднит уверенность в том, что сами понятия «правые» и «левые» давно сделались общеизвестными, а их классификационная роль – узаконенной. Тех, кто интересуется их происхождением, удовлетворяют ритуальной отсылкой к эпохе Революции, и это считается достаточным. Между тем понятия эти проделали огромный путь от робкого и нерегулярного указания на разницу между «правой стороной» и «левой стороной» во время Французской революции до их воцарения в парламентском языке эпохи Реставрации. И еще большая дистанция отделяет жаргон палат депутатов и пэров от тех эмблем политической идентичности, тех базовых категорий демократической конфронтации, какими правые и левые сделались для нас в полной мере лишь в начале ХX века. Но мы настолько привыкли осмыслять различные убеждения и их конфликты в соответствии с этой дихотомией, что применяем ее к прошлому, не обращая большого внимания на то, что в речах и представлениях людей ушедших эпох она еще не приобрела того вида, какой имеет сегодня. Тем более что, строго говоря, понятия эти были включены в наш язык среди прочего именно ради того, чтобы указать на преемственность по отношению к борьбе, начавшейся в 1789 году. Разделение на правых и левых кажется существующим так давно, что не вызывает потребности задуматься о рождении самого принципа такого разделения. Зато оно провоцирует на рассмотрение флуктуаций и метаморфоз его содержания – предмет, освещенный во множестве работ.

Цель настоящего исследования – восполнить пробел в изучении традиционных терминов и пролить свет на возникновение этой традиции. Оно не сообщит ничего нового об электоральных, социальных, антропологических, культурных или географических реалиях, связанных с делением на правых и левых. Автора интересует только система обозначений. Как кажется, проследить на уровне лексики за становлением дуалистической системы наших политических репрезентаций – не самый плохой способ постичь механизм ее действия. Путь от самых первых шагов представительного правления до эры партий и масс содержит в сжатом виде полную историю демократического развития. Кроме того, такой подход позволяет поставить во весь рост нелегкий вопрос о всеобщем значении истории Франции. Ведь всемирный успех рассматриваемой пары понятий – одна из самых интригующих загадок, какие связаны с его судьбой.

Иначе говоря, наша цель – понять разом и почему эта пара возникла здесь, а не в другом месте, и каким образом, несмотря на специфические условия ее возникновения, она смогла в то же самое время найти отклик в умах людей из многих других стран. Правые и левые: или как французы благодаря своей уникальной истории породили эту упрощающую символику, которая распространилась так широко, что можно подумать, будто в ней скрыт секрет современной политики и гражданственности.

1. Революционные собрания, или фальстарт

Как уже было сказано выше, полагать, что правые и левые вышли готовыми из революционной матрицы, – значит сильно упрощать реальное положение дел. Они в самом деле возникают и получают первоначальное распространение во время Революции, но сфера их употребления остается весьма ограниченной; они вполне могли так и остаться достоянием этой эпохи и не создать никакой традиции.

Сами термины «правое» и «левое» для обозначения разных частей политических собраний зафиксированы гораздо раньше революции конца XVIII века: они встречаются уже в 1672 году в книге «Современное состояние Англии» Чемберлена. Автор описывает членов палаты общин, сидящих «по правую руку от Короля и по левую руку от Короля»11
  Chamberlayne E. L’Estat présent de l’Angleterre. Amsterdam, 1672. T. 2. P. 59; цит. по: Mackensie F. Les Relations de la France et de l’Angleterre d’après le vocabulaire. Paris, 1939. T. 1.


[Закрыть]. Впрочем, сомнительно, чтобы между этим словоупотреблением и революционными терминами существовала какая-либо преемственность; гораздо более вероятно, что во время Французской революции эти термины были изобретены заново.

Конечно, нельзя сказать, что английский пример совсем никак не повлиял на пространственную классификацию депутатов в смутные летние недели 1789 года, когда было основано Национальное собрание. Сам термин «коммуны» представители «третьего сословия», как известно, заимствовали у англичан, несмотря на всю его обидную неточность22
  Палатой общин (англ. House of Commons) называлась и называется нижняя палата британского парламента. Обидность этого наименования объясняется, по-видимому, одним из значений слова commune – сельское население. – Примеч. пер.


[Закрыть]. И именно британские формы дебатов обсуждались в качестве возможного образца для организации дебатов французских. Во всяком случае, это совершенно открыто предлагал Мирабо. Его предложение было отвергнуто33
  См.: Dumont É. Souvenirs sur Mirabeau et sur les deux premières assemblées législatives. Paris: PUF, 1951. P. 107–108. Другая версия событий изложена в предисловии Дюмона к его переводу «Тактики законодательных собраний» И. Бентама (Bentham J. Tactique des assemblées législatives. Paris, 1822. T. 1. P. X). Об общем положении дел в этом отношении см.: Furet F., Halévi R. Orateurs de la Révolution française. Paris: Gallimard, 1989 (Bibliothèque de la Pléiade); Brasart P. Paroles de la Révolution. Les assemblées parlementaires, 1789–1791. Paris: Minerve, 1988, а также старое исследование: Dodu G. Le Parlementarisme et les parlementaires sous la Révolution (1789–1799). Paris: Plon – Nourrit, 1911.


[Закрыть]. Однако подспудно на этот же образец ориентировались и предыдущие проекты, например «план временного регламента» от 6 июня, где утверждается: «Те, кто возьмут слово, будут иметь право обращаться только к председателю»44
  Brasart P. Paroles de la Révolution. Р. 32.


[Закрыть]. Победил другой вариант, согласно которому оратор не говорит со своего места, а обращается с трибуны ко всему Собранию – для нашей темы обстоятельство довольно существенное. Вообще если английский прецедент важен, то потому, что во Франции все развивалось прямо противоположным образом. Разумеется, нельзя исключить, что столкновение лицом к лицу правительственной партии и оппозиции легло в основу двухпартийности, которая стала вырисовываться довольно ясно в течение июля и августа 1789 года в среде французских депутатов. Но что касается деления на «правых и левых», оно возникло по контрасту с этой логикой.

Во всяком случае, оно оформилось и тем более обрело имя далеко не сразу. Зародилось оно, возможно, очень рано, в самом начале заседаний Генеральных штатов, в форме голосования среди депутатов третьего сословия, по видимости не имевшей никакого будущего. В самом деле, 8 мая, когда потребовалось сделать выбор между соперничающими предложениями Мирабо и Малуэ относительно совместных заседаний депутатов трех сословий, было принято решение сосчитать сторонников обоих вариантов следующим образом: «те участники Собрания, которые согласны с Малуэ, перейдут на правую сторону, а те, которые предпочитают предложение Мирабо, перейдут на левую»55
  Дневник Пьера-Поля Нерака, депутата от департамента Эр; цит. по: Lemay E. H. La vie quotidienne des députés des États généraux. Paris: Hachette, 1987. P. 189.


[Закрыть]. По правде говоря, от процедуры, по причине своей тяжеловесности обреченной остаться исключением из правила, очень далеко до формирования постоянного распорядка. Но вполне вероятно, что людям, оставшимся в меньшинстве, в то время как «наибольшее число» перешло направо, это дало возможность опознать друг друга и объединиться. По-видимому, именно так и произошло – во всяком случае, если верить позднейшему свидетельству, которое, не упоминая этого эпизода, возводит, однако, разделение собрания на «два сектора по обе стороны от кресла президента» к отдельным заседаниям третьего сословия еще до объединения представителей всех сословий в одной зале. «То ли по воле случая, то ли потому, что общее чувство заставляло друзей народа сближаться друг с другом и отдаляться от тех, кто не разделял их убеждения, обнаружилось, что эти депутаты предпочитают левую сторону залы и охотно собираются именно там»66
  Réimpression de l’ancien Moniteur. Paris, 1850. T. 1. P. 393. Перед нами один из тех рассказов, на основе которых инициаторы переиздания «Монитёра» в году IV составили недостающие номера от 5 мая до 24 ноября 1789 года, когда начался реальный выход этой газеты; иначе невозможно было бы осветить все течение Революции начиная с открытия Генеральных штатов. Рассказы эти заимствованы из отчетов и первых описаний текущих событий, которые начали публиковаться с конца 1789 года.


[Закрыть]. Следует ли считать, что событие, происшедшее уже после объединения депутатов всех сословий, – возвращение духовенства на то место, какое оно занимало изначально на заседаниях Генеральных штатов, – положило начало формированию правого лагеря?77
  Такой вывод, по крайней мере, делает Патрик Бразар на основе разбора знаменитой гравюры Эльмана, изображающей заседание ночью 4 августа (Brasart P. Paroles de la Révolution. P. 241). Мы склонны полагать на основании некоторых других признаков, что процесс развивался гораздо быстрее.


[Закрыть] Как бы там ни было, несомненно, что уже в последние дни августа, в ходе дискуссии о правах человека, а затем о королевском вето интересующее нас явление становится достаточно заметным для того, чтобы привлечь внимание наблюдателей.

Так, показательно, что Дюкенуа отмечает его в своем дневнике, когда ведет речь о заседании 23 августа, в ходе которого завязался спор по поводу статьи Декларации прав, касающейся свободы вероисповедания. «Примечательно, – пишет он, – что зала разделилась таким образом, что в одной ее части поместились люди, которые, конечно, высказывают порой взгляды неумеренные, но в общем имеют весьма возвышенные понятия о свободе и равенстве…»88
  Journal d’Adrien Duquesnoy, député du tiers état de Bar-le-Duc, sur l’Assemblée constituante (3 mai 1789 – avril 1790) / Éd. de R. de Crèvecœur. Paris, 1894. T. 1. P. 311. По поводу анализа заседания 23 августа я позволю себе отослать к моей книге: Gauchet M. La Révolution des droits de l’homme. Paris: Gallimard, 1989. P. 167–174.


[Закрыть]. Дюкенуа не дает партиям названий, он поражается прежде всего самому факту разделения, и первые, кто бросается ему в глаза, это «левые», хотя он этого слова не употребляет. «Другая партия, – продолжает он, – занята людьми, у которых взгляды менее возвышенные, убеждения менее определенные и которые потому отличаются слабостью и боязливостью, гибельными в нынешних обстоятельствах». Тенденцию к сбору некоторых депутатов в левой половине и постепенному оттеснению их противников направо подтвердил, насколько можно судить, 29 августа, на следующий день после начала дискуссии о вето, не кто иной, как один из депутатов правой части, барон де Говиль. «Мы постепенно начали узнавать друг друга, – констатировал он, – те, кто остался привержен религии и королю, сгрудились справа от председателя, чтобы не слышать криков и непристойных речей, звучавших в противоположном конце зала». Но самая выразительная часть свидетельства Говиля касается его собственного пути. «Я пытался, – сообщает он, – переходить из одной части зала в другую и не выбирать для себя раз и навсегда определенного места, чтобы быть свободнее в своих убеждениях, но вынужден был покинуть левую часть, ибо там мне пришлось бы голосовать одному против всех, а следовательно, навлекать на себя шиканье трибун»99
  Journal du baron de Gauville, député de la noblesse aux États généraux / Éd. E. de Barthélemy. Paris, 1864. P. 20.


[Закрыть].

В этих словах виден не только сам факт разделения, но и причина, по которой в течение всей Революции такое разделение не может стать узаконенным, пусть даже негласно. Эта причина – нежелание депутата быть завербованным в чьи-то ряды, которое отнюдь не является фактом чьей-то личной биографии. Оно связано с тем основополагающим политическим идеалом, которому люди Революции сохранят почти маниакальную верность. Поскольку, согласно знаменитой формуле Ле Шапелье, не должно существовать ничего, кроме частных интересов и интереса всеобщего, в ходе дискуссий следует высказывать только мнения строго индивидуальные, дабы их соединение помогло выявить волю поистине всеобщую. Никаких «партий» и «групп», а из разнообразия точек зрения естественным путем родятся единство и универсальность коллективного представительства. Правда, начиная с конца августа 1789 года революционные собрания всегда будут расколоты. На практике их участники с этим смирятся, но никогда не признают это нормальным и даже характерным для их деятельности.

Вдобавок между разделением на практике, которое замечают участники событий, и его первым публичным упоминанием пролегает немало времени. Название появляется, согласно разысканиям Пьера Рета́, изучившего тогдашнюю прессу, не раньше 12 сентября. «Первое четкое, хотя и единичное обозначение, – пишет Рета, – находим в бернских „Политических известиях“, где об „угле Пале-Руаяля“ говорится следующее: „так называют левую часть залы, где обыкновенно собирается эта партия“»1010
  Rétat P. Partis et factions en 1789. Émergence des désignations politiques // Mots. 1988. № 16. P. 69–88. Следует ли говорить, насколько отлично это постепенное, неуверенное становление терминов от обманчивой простоты мифа, согласно которому во время обсуждения королевского вето обозначения «правых» и «левых» родились сразу полностью готовыми? Миф этот берет свое начало в одном из исторических сочинений, написанных непосредственно по свежим следам событий; это «История Революции 1789 года и принятия конституции во Франции, сочинение двух друзей свободы» (Histoire de la Révolution de 1789 et de l’établissement d’une constitution en France, par deux amis de la liberté. Paris, 1790. T. 3. P. 51–52). Рассказ этот повторен с гораздо большей определенностью и без указания источника в «Парламентской истории» Бюше и Ру, обширном собрании документальных свидетельств, которое само приобрело статус источника. Там фигурирует версия, ставшая канонической и с тех пор повторявшаяся несчетное число раз: «Именно после этого заседания ассамблея окончательно разделилась на левую и правую сторону. Все сторонники вето уселись справа от председателя; все противники сгрудились в противоположной части залы» (Buchez P.‑J.‑B., Roux P.‑C. Histoire parlementaire de la Révolution française. Paris, 1834. T. 2. P. 349). В действительности же даже столкновения, возникшие во время этой дискуссии, хотя и были весьма ожесточенными, не сумели произвести столь четкого размежевания участников и тем более не смогли приобрести в глазах многочисленных наблюдателей статус опознавательного знака. Напротив, в то время, когда Бюше и Ру взялись за создание своего памятника, все условия для этого ретроспективного крещения были уже готовы: с одной стороны, заседания Первой реставрации приучили всех к подобному разделению, с другой – Французская революция стала восприниматься как первичная сцена политической жизни, а все последующие события – как ее продолжение.


[Закрыть]. Более распространенным это обозначение становится, уточняет Рета, только с декабря; именно тогда Камиль Демулен впервые «субстантивирует две половины залы». В своем отчете о заседании 19 декабря, когда было принято решение о выпуске ассигнатов, гарантированных имуществами Церкви, он говорит уже не о правой части, но о «правых», которые располагаются по одну сторону от председателя и которым аббат Мори предлагает покинуть заседание; а те, кто рукоплещет, «как после отставки Мунье», – это не левая сторона, а «левые». После чего, продолжает Демулен, «правые почли за лучшее не уходить, но начался адский шабаш и святоши принялись вопить как резаные»1111
  Révolutions de France et de Brabant. 26 décembre 1789. № 5. P. 194–195.


[Закрыть].

Почтение к историческим истокам вынуждает уделять этому отзыву большое внимание, однако следует сразу признать, что он еще долгое время будет относительно редким. Мы находим нечто подобное под пером некоторых авторов, например у Дюкенуа, который отмечает в начале 1791 года «удивительное поведение правых», а чуть позже констатирует, что «левые разделились на две различные и даже противоположные партии»1212
  L’Ami des patriotes. № 13. T. 1. P. 371 n. и № 21. T. 2. P. 141: «Правые, входящие в собрание, уже давно сделались так ничтожны, что их трудно брать в расчет при каких-либо политических спекуляциях; левые же разделились на две различные и даже противоположные партии…». См. также в № 26 от 21 мая 1791 (P. 285–286): Казалес просит слова, «все правые вскочили, чтобы ему в этом отказать, но все левые выступили за то, чтобы дать ему слово». В том же самом начале 1791 года, когда происходит бурное обсуждение Гражданского устройства духовенства, в «Монитёре» появляется упоминание о выступлениях «нескольких правых» (Moniteur. T. 7. P. 44). Во время заседания 14 января, сообщает та же газета, «рукоплескания левых заглушили ропот правых» (T. 7. Р. 135). 25 февраля «правые кричат нет! нет! Левые ропщут» (Ibid. P. 184). Упоминаются «голос левых» и «правые, участвующие в заседании». Впрочем, все эти случаи, повторим еще раз, остаются исключительными на фоне господствующих упоминаний «стороны» и «партии», по отношению к которым служат просто эллиптическими вариантами – неотъемлемой частью профессионального жаргона.


[Закрыть]. Однако все это исключения, а правилом остается топографическая привязка к «стороне» или «партии», даже тогда – и это весьма примечательно, – когда выражение превращается в синекдоху, обозначающую определенных людей. Так, Шабо заявляет якобинцам в сентябре 1792 года, что «все правые стороны Национального собрания ему, можно сказать, низко льстили»1313
  Aulard A. La Société des Jacobins. Recueil de documents. Paris, 1889. T. 4. Р. 276 (заседание 10 сентября 1792 года).


[Закрыть]. Географическая составляющая ощущается даже тогда, когда правая часть удостаивается чуть более абстрактного именования «правой партией»1414
  Roland Mme. Lettres. Paris, 1902. T. 2. P. 252 (письмо от 29 марта 1791 года); цит. по: Brunot F. Histoire de la langue française. T. 9. La Révolution et l’Empire. Paris, 1967. P. 769. Случай исключительный; обычно г-жа Ролан именует правых «черными». См. также: Frey M. Les transformations du vocabulaire français à l’époque de la Révolution. Paris, 1925 (там приведены другие примеры).


[Закрыть]. Составляющая эта продолжает чувствоваться и в 1791 году, в последние напряженные месяцы работы Учредительного собрания, когда возникает понятие «левый край» – вначале как «левый край левой партии», который сокращается до «края левой партии», а затем становится еще проще1515
  Реальная траектория, впрочем, была сложнее. В действительности простые и сложные наименования накладывались одно на другое и сменяли друг друга до тех пор, пока «левый край» не вошел в обиход окончательно. В том же «Монитёре» в отчете о заседании 20 февраля 1791 года (T. 7. P. 439) фигурирует «край левой стороны», тогда как 24 марта газета сообщает о том, что «с левого края раздались громкие крики» (T. 7. P. 732). Но 7 мая речь снова заходит о «левом крае левой партии» (Т. 7. Р. 343). «Край правой партии» упоминается рядом с «правым краем» в отчете о заседании 26 марта 1791 года (Т. 7. Р. 726). 14 февраля на странице газеты появляются даже «крайне правые», но исключительно ради того, чтобы отметить проворство депутата, прервавшего затянувшееся молчание: «Г-н Фуко, из крайне правых, поспешно устремляется к трибуне» (Ibid. P. 390).


[Закрыть]. Как видим, в основном все эти обозначения ограничиваются сферой парламентских отчетов.

В то же время ясно, что среди депутатов они пустили корни, причем глубокие; заседания Законодательного собрания доказывают это совершенно неопровержимо. Правило о запрете повторного избрания, принятое членами Учредительного собрания, приводит к полной смене персонала. Конец приходит и разнородности депутатов, унаследованной Учредительным собранием от первоначального трехсословного состава Генеральных штатов. Можно было бы подумать, что размежевание, сделавшееся привычным в прежнем собрании, исчезнет вместе с представителями той весьма необычной истории, которая их породила. А между тем происходит обратное: депутаты Законодательного собрания немедленно разделяются на правых, левых и центр. «Места, которые в Учредительном собрании занимали в левой части залы истинные защитники свободы, были захвачены, взяты приступом самыми неистовыми сторонниками нововведений, – рассказывает один из участников тех событий, фейян Матье Дюма. – Гораздо большая часть людей просвещенных и исповедующих умеренные взгляды, так называемые мудрецы, почти равнодушные наблюдатели, устремились в центр, чтобы своей массой и сплоченными рядами, весом и численностью сообщить себе в своих собственных глазах видимость огромного большинства и тем побороть свою робость. Совестливым друзьям конституции не осталось других мест, кроме тех, которые в предыдущем собрании занимали справа защитники Старого порядка». Именно среди этих «патриотов», превратившихся в глазах народа в «аристократическое меньшинство» исключительно благодаря своему месту в пространстве, поместился, как нетрудно догадаться, и наш очевидец. «Так с самых первых заседаний распределились члены Законодательного собрания, – заключает он, – и до самого его закрытия в этом местоположении депутатов ничего не изменилось»1616
  Dumas M. Souvenirs. Paris, 1839. T. 2. P. 4–5.


[Закрыть]. Как если бы на сей раз это местоположение вошло в ранг закона.

Читая эти строки, мы не можем не поразиться тому, что словно бы присутствуем при ускоренном повторении процесса, начавшегося летом 1789 года. Инициатива слева, а справа вынужденная реакция при возросшей роли центра. До сих пор у нас еще не было случая подчеркнуть это последнее обстоятельство, а между тем оно имеет первостепенное значение. Дюкенуа ведь отмечает не только поляризацию залы начиная с 23 августа 1789 года. Он пишет о знаменательной роли тех, кто «занимает середину»: «они желают всего, что происходит, но они хотели бы, чтобы все совершалось медленно и с меньшими потрясениями»1717
  Journal de Duquesnoy. T. 1. P. 312.


[Закрыть]. Беспристрастные1818
  Сторонники конституционной монархии в Учредительном собрании, бывшие члены клуба Беспристрастных, возникшего в 1789 году. – Примеч. пер.


[Закрыть] сыграют существенную роль в организации Учредительного собрания и в тех его чертах, которые смутно предвещают будущую политическую традицию. Концептуальное разделение надвое, на правых и левых, находится в тесной связи с реальным делением на три части, с центром в середине.

Сходный сценарий повторяется, по всей видимости, в начале работы Конвента, вследствие той же несбалансированности. На сей раз левые Законодательного собрания, отрезанные от своего «левого края», превращаются в «правую сторону». В течение нескольких месяцев между двумя частями Собрания нередко вспыхивают конфликты. После государственного переворота 2 июня 1793 года и ареста жирондистов возникает совершенно новая ситуация: правые исчезают. «Поскольку вожди Горы считались самыми ревностными республиканцами, – вспоминает Тибодо, – все прихлынули к ним, а правая сторона, с тех пор как из нее изъяли жирондистов, опустела; те, кто прежде были за нее, теперь, из честности или из робости не желая сделаться монтаньярами, укрылись в брюхе, где всегда охотно привечали людей, искавших спасения в его снисходительности или в его ничтожности»1919
  Thibaudeau A.‑C. Mémoires sur la Convention et le Directoire. Paris, 1824. P. 47–48.


[Закрыть]. Освободившееся после этого место предназначается исключительно «посланцам народа»: один из монтаньяров предлагает 12 августа «предоставить правую часть залы в распоряжение депутатов первичных собраний; они ее очистят, и тогда в дебатах будет принимать участие только левая сторона»2020
  Moniteur. T. 17. P. 382. Другие примеры см. в: Brasart P. Paroles de la Révolution. P. 149–150.


[Закрыть]. Термидор восстановит равновесие. Более того, в этот момент, когда будущее станет неопределенным, разделение собрания на партии приобретет особенно большое значение. Это станет еще более очевидным во время кризиса жерминаля и прериаля года III, который, впрочем, закончится выведением из игры самых видных представителей «левого края». По традиции, восходящей по крайней мере к первым заседаниям Конвента, разделение депутатов сопровождается соответствующим разделением публики на трибунах. Так, 12 жерминаля петиционеры, заполонившие залу собрания, «направляются под рукоплескания депутатов и трибун к левому краю»2121
  Moniteur. T. 24. P. 115. Отчет о заседании уточняет, что при входе петиционеров «члены, сидевшие с левого края, равно как и особы, находившиеся над ними на трибунах, приветствовали их громкими рукоплесканиями» (Ibid. P. 111). На многих иллюстрациях, датируемых этим периодом, левый край виден очень отчетливо; о том же свидетельствуют и различные парламентские отчеты.
  12 жерминаля III года – 1 апреля 1795 года, день народного мятежа в Париже, направленного против термидорианского Конвента. – Примеч. пер.


[Закрыть].

Тем более примечательно, что, несмотря на эту поляризацию, обозначающие ее слова по-прежнему не порождают эффекта идентификации. «Правая сторона» и «левая сторона» соответствуют вполне установившейся практике, но не служат политикам для определения собственной позиции. Дело в том, что даже внутри парламента, где оппозиция давно уже стала привычным явлением, она считается не столько неизбежным выражением глубинных тенденций, сколько патологическим плодом гибельных распрей, каких в здоровой организации быть не должно. Поэтому последним словом Конвента по этому вопросу станет запрещение оппозиции. Конституция года III будет дополнена регламентом работы будущих собраний, специально предназначенным для «роспуска групп и партий, которые принимают заседания Законодательного собрания за поле битвы, где сталкиваются несколько армий, и ожесточенно бьются за победу»2222
  La Revellière-Lepeaux // Moniteur. T. 25. P. 748.


[Закрыть]. 14 сентября 1795 года Ларевельер-Лепо пространно рассуждает о «чрезвычайно тяжелых последствиях» ситуации, при которой депутаты вынуждены высказывать не собственное мнение, а то, «какое, по мнению публики и других членов собрания, им следовало бы высказывать в соответствии с тем местом, какое они занимают»2323
  Ibid.


[Закрыть]. По этой причине он предлагает, чтобы места каждый месяц определялись по жребию и каждый депутат занимал место в соответствии с выпавшим ему номером. Благодаря этой частой ротации, объясняет он, депутаты лучше узнают друг друга, оставаясь при этом более свободны от влияний, а следовательно, мнения сделаются более индивидуальны, а оттого «легче сольются в мнение истинно всеобщее»2424
  Ibid. P. 749.


[Закрыть].

Из чего следует, что если Французская революция в самом деле обогатила политический язык понятиями «правые» и «левые», то нехотя и невольно. Правда, в тот момент раздались несколько неожиданных голосов, которые сделали из происшедшего другой вывод и убедились в неизбежности деления на партии. Сьейес, например, дошел до того, что 20 июля 1795 года признал «существование двух партий, похожих частично или полностью на те, которые известны под именами партий министерской и оппозиционной и которые неотрывны от любой представительной системы. Скажем правду, они встречаются повсюду, независимо от формы правления»2525
  Moniteur. T. 25. Р. 296. Приведем аналогичный пример из Лезе-Марнезии: он различает «конституционную, или консервативную, сторону, в просторечии именуемую правой, и противоположную ей сторону революционную, или разрушительную, известную под именем левой…». Революции, продолжает он, начинаются людьми с левой стороны, заканчиваются людьми с правой стороны, а продолжают их партии середины (Lezay-Marnesia A. de. De la faiblesse d’un gouvernement qui commence. Paris, 1796. P. 58–59).


[Закрыть]. Напрасный труд. Верх берет в этот финальный период Термидора практическое освящение фундаментальной философии единства, насаждению которого сам Сьейес в свое время как раз и способствовал. Следовательно, недостаточно сказать, что Революция создала наши привычные категории для обозначения двух партий, необходимо добавить, что она с неменьшим усердием старалась их уничтожить. В этом случае вернее говорить не о рождении, а о фальстарте.