Текст книги "Рассеянная жизнь"

И ещё она знала, как одиноко бывает с любящим. Когда влюблён сам, жизнь наполнена, ты отдаёшь её каждую минуту и совершенно счастлив. Но если ты – холодный реципиент, невозможно забыть, что у тебя на руках уязвимый обескровленный донор, которого легко задеть случайным словом. Он в зоне твоей ответственности, со всем своим пылом и безмозглой щедростью, с ним нельзя говорить о множестве вещей, например, о прошлом, где остались более любимые люди, и о будущем, в котором нет места для него. Только законченный эгоист может купаться в чужой любви, не угрызаясь совестью.

От всего этого Поль берегла его прежде, но сейчас разрешила себе.

И потому перед отъездом, когда Нико снова спросил: «Так зачем всё же ты приезжала?», она ответила:

– Чтобы каждую ночь перед сном говорить: «Я тебя люблю». Вечно у меня не получается жить с любимым мужчиной, и некому сказать этого по-честному. Хотела узнать, как оно бывает.

Это, как водится, было частью правды. Если у человека хватит духа принять твою безответную любовь, ничем её не подкрепляя, ни обещаниями, ни сексом, но просто позволить её проявлять, то любовь постепенно начнёт убывать, и есть шанс освободиться. Она тогда не портится, не ранит, а просто впитывается в сухой песок или горелую землю и никак не восполняется.

Другое дело, это почти невозможно: принимающий редко когда не эгоистичен настолько, чтобы не подпитывать дающего хотя бы намёком; а донор обычно не столь светел, чтобы всё отдать и уйти без гнева и надежды. Ведь проявлять нужно не обиды – их-то можно слить куда угодно, – а именно любовь, которая есть у тебя для этого конкретного человека, сделанная по его мерке, её потом никому другому не передаришь, она будет только гнить и отравлять. Пожалуй, именно напоследок она совершенно бескорыстна – потому что безнадежна. В идеале, гранатовый браслет следует вручать без горечи, а принимать без чувства вины, будто привозишь человека к морю, в последний раз. А точнее, море к человеку.

И они каждый вечер выходили к морю её любви и каждый вечер Поль замечала, как оно убывает. Вот только они стояли у великой несбыточной воды, захлёстывающей Поль с головой, а его всего лишь по грудь, и у неё по лицу солёные капли градом. А вот она говорит ему своё: «Я люблю тебя» как хорошему любовнику – страстно и с лёгкой насмешкой над собой, эко меня угораздило. А следующей ночью – как мужу, которому предана и каторжно привязана общим прошлым и благодарностью. Потом как брату, с которым что бы ни было, а кровь одна. А дальше – чувак, я всегда на твоей стороне, мы же друзья, люблю тебя, ну ты чо? После, как пишут в комментариях фейсбучным френдам: «Люблю вас нежно, вы прекрасны». А в последнюю ночь она его обманула, потому что уже не любила. Сердце выжато до капли, песок остался сухим, да, миленький, ты был прав – я всё тебе наврала.

А потом умерла мама.

Она помнила то утро поминутно: когда позвонила пожилая соседка и сказала, что Светка уж полчаса не открывает, и Поль досадливо сморщилась. Ну спит, не слышит, а то и не хочет, надоела ей, может, старуха со своей болтовнёй. Подумаешь, на рынок собирались, а теперь нет настроения, и отказать по своей виктимной привычке не может, вот и слилась. Поль набрала мамин номер, долго слушала длинные гудки, зажав трубку плечом, и думала «опять, наверное, звонок отключила», а сама тем временем лезла в шкаф, доставала одежду, натягивала штаны, прятала в сумку планшет, собираясь по дороге дописать колонку, искала ключи. Отложила телефон только для того, чтобы надеть куртку, а потом снова звонила и звонила до самого метро, и дальше, на вокзале, в электричке, в автобусе, возле дома. Казалось, пока длятся эти бесконечные гудки, мама удерживается за них, не сваливается в тёмную бездонную яму, откуда её уже не достать.

Звонила и у двери, и когда открывала замок, молясь, чтобы он не был заперт на предохранитель. И он не был, Поль вошла, сразу увидела маму и наконец-то выпустила телефон. Надо же, успела один сапог застегнуть, прежде чем упала. И тут же запричитала соседка, дом наполнился какими-то пожилыми женщинами, которые точно знали, что нужно делать, и в ближайшие два дня Поль осталось только кивать, подписывать бумаги, отдавать деньги и ехать туда, куда везли. Мама давно всем распорядилась, оставила внятные указания, и подружки её лучше Поль знали, где лежит «смертное» и конвертик с похоронными, где на кладбище Светкино место и в каком кафе делать поминки: понятно, в «Огоньке», там всех бабок из нашего дома провожают, недорого и можно водку свою.

Наступил момент, когда Поль осталась в пустом доме одна, села на незнакомую облезлую табуретку, почему-то стоящую посреди комнаты, и закрыла глаза. Пока сидишь тут, понимала Поль, не накроет. Она на острове, до которого волны горя почти не долетают, так, брызги. А сойди, тут же окатит с головой, и тогда уж придётся чувствовать всё. Вдруг пришло сообщение. «Как ты?» – спрашивал Нико. «Мама умерла», – ответила она. После паузы он спросил, когда. «Позавчера», – ответила она. «А чего не позвонила?» – спросил он. «Ты же не хотел знакомиться», – глупо ответила она. «Опять я подлец, да что ж такое…» – сказал он, и только после этого Поль отключила телефон, и горькая тёмная вода захлестнула её, хотя она и не вставала с табуретки.

Зато утром её разбудил долгий настырный звонок в дверь, и когда она всё-таки открыла, на пороге стоял Нико с пакетом из «Пятёрочки». Он коротко обнял её и сразу прошёл на кухню, захлопал дверцами холодильника и шкафчиков, зажёг плиту и принялся готовить завтрак так, будто и раньше здесь сто раз бывал. «Он хоть и тупой временами, а друг хороший», – подумала Поль и пошла чистить зубы. Умыла опухшее лицо холодной водой, приняла горячий душ и пописала в ванну, вытерлась маминым полотенцем и намазала лицо каким-то из её жирных кремов, совершено неподходящих для Поль. У мамы была тонкая сухая кожа, очень светлая и легко краснеющая, а у Поль бледная и толстая, зато мелкие морщины появятся нескоро, раньше обвиснет. Но крем неожиданно легко впитался, лицо посвежело и Поль подумала: вдруг теперь придётся пользоваться её вещами, носить её одежду и пить из её чашки, кто-то же должен, раз мамы нет. Но на кухне Поль увидела, что из маминой чашки с ангелом пьёт чай Нико, а ей налил кофе в маленькую голубую кружку с белыми горошками.

Из-за этого их отношения продлились ещё на несколько месяцев, Поль не могла бросить человека, который был с ней в то утро. Они снова начали спать, примерно раз месяц, но всякая романтика для неё закончилась ещё осенью, Поль считала, что ей удалось соскочить с крючка, она освободилась и закрыла для себя этот роман красиво и без обиды. Если и дальше всё правильно сделать, есть шанс по-честному остаться друзьями.

Она теперь много времени проводила в маминой квартире, разбирая вещи. От хлопот с наследством мама её избавила давным-давно, переписав на неё всю недвижимость (громко сказано – двушку эту и дачу-развалюху), но Поль здесь давно не жила, и понятия не имела, что и где хранится. Осталось немного, мама выбрасывала всё, чем не пользовалась постоянно, всякие там флай-леди и мари кондо ей бы аплодировали. Раньше Поль радовалась, что маму миновало стариковское мшелоимство, но сейчас осознала, что у неё совсем нет семейного прошлого. Ни девичьих платьев из шестидесятых, ни любовных писем, ни бижутерии, даже фотографий толком нет, одно свадебное фото с купированным женихом. Очень счастливая взрослая мама, лишь чуть моложе, чем нынешняя Поль, прижимается к мужскому силуэту, криво вырезанному маникюрными ножницами. Эта дыра в карточке говорила больше, чем просто отсутствие следов отца в жизни Поль – не забыла, не простила, хотела бы вычеркнуть, да куда там.

Следы, впрочем, нашлись на даче, да такие, что разом изменили судьбу Поль.

Она поехала туда по весне, чтобы расконсервировать дом и поискать – не осталось ли где немного прошлого? И ей повезло, на чердаке в чемодане пряталась коробка с несколькими бумагами: свидетельством о рождении Ильи Исааковича Грейфана, еврея, сына Сары; свидетельства о браке и разводе и ещё одно, о рождении Поль, где она ещё значилась Грейфан. После его ухода мама поменяла дочери фамилию, о чём тоже имелся документ.

Поль уселась на пыльный пол и попыталась осознать, что у неё, оказывается, есть отец. Ещё раз перебрала бумажки – ух, старенький, он её, выходит, уже под полтинник заделал. А туда же: всё равно скозлил и пропал. Правда, зная мамину ревнивую и непреклонную натуру, Поль подозревала, что она его выгнала самолично и по первому подозрению, но ведь не вернулся же, с дочкой больше не общался и алиментов не платил.

И всё же она захотела его найти, хоть издали поглядеть, если получится – оставаться круглой сиротой при живом отце обидно. Мама бы, конечно, не одобрила, но что делать, Поль вот не выбирала ничего не знать о папаше, так что один-один.

Данные нашлись в городском ЗАГСе и были печальны – всё-таки придётся быть сиротой. Грейфан И.И. умер через год после развода. Не по своей воле пропал, значит, но мама не смогла простить его и мёртвого, а, может, именно из-за этого злилась больше всего – теперь не высказать ему, паразиту, не оттолкнуть, когда приползёт обратно.

А когда Поль получала выписку, тётка в окошке ехидно спросила:

– Что, в ИзраИль собрались?

– С какой стати? – удивилась Поль.

– Так вот же, еврей. Вы не смущайтесь, сейчас многие справки берут, дело житейское, рыба, где глубже, человек, где лучше…

Она что-то ещё бормотала, а Поль вдруг подумала: «А и правда».

И с этой минуты её небесный призрачный роман с Тель-Авивом стал обретать пугающую осязаемость. На приём в израильское консульство она записалась, имея в виду «только спросить», а вышла оттуда с визой категории «А».

Самое первое и сильное впечатление – длинная стена, возле которой к десяти утра собирается очередь жаждущих израильского гражданства. Поль представила, каково было стоять здесь в прежние времена, когда желание уехать приравнивалось к измене Родине – стена высокая, людишки маленькие, жмутся к холодным камням, ждут, а мимо проходят честные граждане, смотрят с осуждением. Теперь же это просто переезд.

За капитальным забором их проводили в небольшой барак, временную лёгкую конструкцию, которая выглядела уже сильно потрёпанной, пережившей свои сроки службы в разы. Поль взяла толстую анкету и принялась заполнять её за общим столом, в компании двух десятков настороженных бедолаг, которые негромко советовались с друг другом: «”Вероисповедание” – атеист пишите, крещёных не берут, а если скажете “иудей”, спрашивать будут про ихнее». «Про ихнее» Поль не знала, веры никакой не имела, так что заполнила анкету быстро и честно, отдала её в окошко вместе со всеми своими документами и принялась ждать.

Не надеялась на удачу, говорят, израильские консулы настолько суровы, что требуют множество доказательств, вплоть до писем на идиш от покойной бабушки. И поначалу полная строгая дама не обманула ожиданий:

– Еврейской жизнью живёте? – спросила она тоном, который остро напомнил о первом визите к гинекологу на школьном медосмотре: «Половой жизнью живёшь?»

– Нет, – как и в тот раз истово и честно ответила Поль, и голос у неё, как и тогда, звучал абсолютно лживо. А чего врать, если о своём еврействе она узнала месяц назад.

– А зачем вам туда? – с искренним любопытством спросила дама. – Страна тяжёлая, дорогая, а вы тут, я смотрю, устроены. Там такой работы не найти. Или так, за паспортом?

И Поль неожиданно для себя рассказала ей о Тель-Авиве, о своих планах жить фрилансом и учить язык; о том, что об отце узнала вот только что, а страну полюбила гораздо раньше.

Консул выслушала сбивчивый монолог и пожала плечами: «Что ж, попробуйте».

Поль даже не поняла, что это значит, но через час её вызвали к окошку и выдали загран со свеженькой визой. Не позже, чем в конце ноября, ей следовало отбыть в Израиль на ПМЖ или распроститься с этой идеей навсегда. Визы такие продлевали неохотно, только в исключительных случаях, так что решать следовало прямо сейчас.

Поль не собиралась никого ставить в известность, хотя вечером по скайпу позвонил Нико, и она было подумала рассказать. Но он пребывал в желчном настроении и опять вывалил на неё список упрёков, а потом привычно добавил, что она сама всё испортила, не срослось и «той единственной» для него не стала.

Поль поймала себя на том, что рассматривает его с холодным любопытством: как всё-таки глупо, нашёл болевую точку и лупит в неё раз за разом. А то, что там не только боли, но и самой Поль уже нет, не замечает. Но ведь ещё полгода назад она бы горевала и может даже плакала. Разлюбила, а он и не заметил, бедняга. «Надо будет сделать ему что-нибудь хорошее напоследок, – подумала Поль. – Работу, может, какую подогнать, пригодится».

И в самом деле, очень скоро знакомая редакторша спросила, нет ли под рукой конструктора сайтов на фрилансе. Поль дала контакт и предупредила Нико, что ему позвонят.

При следующей встрече редакторша начала осторожно о нём выспрашивать.

– Что, понравился?

– Нет, но… Он вроде как со мной флиртует, а у тебя с ним…

– Ничего особенного, – с чистой совестью ответила Поль. – Пользуйся, если надо.

– Ох, нет, не мой тип. Но если сделает хорошо, будем с ним работать, он недорогой и выглядит толковым.

После этого Поль сочла, что свою миссию в жизни Нико исполнила, а он окончательно возгордился, рассказывая, как востребован на новом проекте, особенно, среди красивых женщин.

Поль тем временем погрузилась в сборы.

Она, конечно, предполагала, что «просто переезд» обернётся для неё множеством хлопот. Полностью перевести все свои работы на удалёнку, успокоив нанимателей, что не исчезнет навсегда. Взять как можно больше заказов, чтобы отложить денег – повезло ей, однако, с Нико, удержал от лишних трат на путешествия. Сам он дальше Крыма не выезжал и её одну не отпускал, Поль тогда огорчалась, а зато в кубышке теперь на пять косарей грина больше. И ещё мамин сберегательный сертификат на имя Поль, неведомо как накопленные двести тысяч рублей, тающие с каждым днём при нынешнем-то курсе. Обналичила, конечно, обменяла. Освободить съёмную квартиру, перевезти вещи к маме. Всё лишнее на даче и дома собрать, запереть в кладовки. Найти хорошее агентство, которое займётся сдачей внаём и решением всех текущих вопросов так, чтобы ей только деньги на счёт падали. В общем, утомительно, скучно, несмертельно. С основными пунктами она должна справиться, а остальное – детали, мелочи, камни на дне, которые не меняют направление течения, разве что влияют на его характер. О любой из них можно разбить голову, но ведь можно и не разбить, достаточно хорошо владеть собой и быть быстрой.

Но Поль не ожидала, что будет так тяжело.

Она начала плакать в середине лета. Была ночь после её дня рождения, утром приходил Нико, принёс в подарок шампунь от выпадения волос, но вечером она осталась одна, уселась перед компьютером, стала отвечать на поздравления в фейсбуке и получила комментарий от своей великой любви. Разумеется, Той Единственной, что задрала планку и обесценила будущие любови на много лет вперёд, разные, но всегда не те. Умом вроде понятно про одну реку, которая в следующий раз обязательно будет другая, с иной температурой воды и рельефом, но с той поры Поль ждала ту, что вся была пронизана солнцем. Иногда она думала, что на самом деле тогда утонула и давно лежит на дне, смотрит сквозь толщу голубой прохладной воды и пытается что-нибудь чувствовать к проплывающим мимо рыбам. А ещё хуже, если давно выплыла, но отказалась считать жизнь жизнью, людей людьми, любовь любовью.

И этот самый чувак ей написал, а она ответила: «Дурацкая получилась жизнь без тебя». Ответила запредельной банальностью, но из русской классики мы знаем, что пошлость иногда заходит так далеко, что возвращается с другой стороны и становится чистой правдой. Поль сосчитала годы, легла на спину и заплакала. Понадеялась, что так меньше отекает лицо, но напрасно. За следующие пять месяцев выяснилось, что в какой позе ни рыдай, если делаешь это часами, эффект разрушительный.

До того Поль плакала только после похорон, а потом взяла себя в руки. Когда-нибудь наступит спокойное время, и она сможет осознать, что мамы нет, а пока некогда, нужно быть сосредоточенной и вменяемой. И теперь, в самый неподходящий момент слёзы вернулись и всё не прекращались. Она умудрилась оплакать не только маму, но и всех живых и неживых, будущие утраты, разбитую коленку, жертв теракта, потерянные деньги, чужого кота, умершего от старости, всех, кого не любила, бездомного из жалостного ролика и много чего по мелочи. Самые разные поводы возникали ежедневно, и Поль не могла понять, почему плотина открылась и отказывается закрываться. С отъездом это никак не связывала, просто все отложенные до лёгких времён слёзы первой половины жизни не смогли больше ждать.

Разбирая шкафы, Поль оказалась лицом к лицу с прошлым, воплощённым в груде вещей. Изношенная одежда, в которой она любила и её любили, и что такое невозможность дважды войти в одну реку по сравнению с невозможностью влезть в штаны, прежде болтавшиеся на худых бёдрах. Не жир, а весь прошлый опыт не даст вернуться туда, где безденежье, свобода и страсть, более сильная, чем голод. Хотя, если честно, и жир тоже.

Множество сувениров, не магнитиков и кружек с надписями, но маленьких предметов, сохраняемых для памяти. Одних билетов на электрички, что отвозили Поль к любви, набралась целая стопка, а те, что возвращали в нелюбовь, она не хранила, но их был бы чемодан. И через годы так сразу и не скажешь, которые важней, потому что от любви осталось несколько вспышек чистого цвета, а от нелюбви вся остальная жизнь.

Укладывая чемоданы, Поль поняла, что рассматривать и оценивать каждую вещь – путь тупиковый, нужно понять, что именно необходимо, выбрать это из кучи барахла и упаковать, а с остальным возиться, только если останутся силы. С таким подходом одежда уместилась в десять кило и ещё осталось место для попытки вывезти концентрированную среду обитания, чтобы мир вокруг не казался совсем чужим. Например, несколько винтажных ёлочных игрушек и пару небольших валяных зайцев она взяла, а кухонный комбайн оставила. Техника нынче одинаковая в любой точке земного шара, а зайца поди найди такого.

Поль знала, что её ждут большие физические усилия, моральное напряжение, жёсткий график, неизбежные накладки. Но непредсказуемым оказалось другое – её начали подводить люди. Это началось незадолго до отъезда и продолжилось после.

Есть теория, что каждый человек порождает небольшую специфическую вибрацию, которая вливается в общую вибрацию группы – семьи, коллектива. И когда он по каким-то причинам меняет сигнал, выпадая из среды, это нарушает общий ритм, и система начинает реагировать нервно. Его либо пытаются энергично вернуть, либо, наоборот, выпихнуть, изолировать, чтобы не повредил целое. Такая реакция бывает и позитивной, и негативной. Например, человек тяжело и длительно заболевает, и все вокруг сосредотачиваются, чтобы ему помочь. А иногда кто-то привычно-несчастливо делает рывок, чтобы изменить свою жизнь, и встречает сопротивление от самых близких – сиди, не рыпайся, создавай привычную вибрацию.

Звучит завирально, но Поль понадобилось хоть какое-то объяснение тому, что люди начали её предавать. Даже стала опасаться, что подцепила половым путём паранойю Нико, сама она такими категориями не мыслила, чай не Родина-мать. Но несколько знакомых, с которыми она была связана прочными отношениями, реагировали по одной схеме: «Уезжаешь? Уверена? Ну, смотри». И дальше, как будто вычёркивали её из списка тех, с кем нужно считаться: переставали выполнять обещания и отдавать долги, врали или вовсе отказывались разговаривать.

Поль пыталась спрашивать у них, как возможно, что договорённости перестают действовать со сменой локации? Оказалось, они обижаются. Поль была их привычкой, не самой важной, но постоянной. Им всё равно, где она жила, насколько далеко от них, лишь бы на одном месте. Как если бы липа у дороги вдруг исчезла – и не злые люди срубили, а сама удалилась, шлёпая сырыми корнями. Неважно, куда пошла, факт возмутителен. Посмела нарушить установленный порядок? До свидания, чёрт с тобой, но теперь не жалуйся.

Это оказалось до странности тяжело. Мир Поль и так перетряхнуло, она едва держалась, будто перетаскивала огромный груз на собственной спине из одной страны в другую. Тут даже не помощь нужна, соблюсти бы равновесие, осторожно переступая шаг за шагом. Достаточно не мешать, оставить всё как есть, пока Поль не справится. Но нет, именно в критический момент понадобилось оттолкнуть, хлопнуть дверью, изменить правила игры. «А чего ты хотела? Сама же всех бросила».

Нико знал, что Поль думает о переезде, но в глубине души был уверен, что никуда она не денется, ни от него, ни из прежней жизни. Сам он был тяжёл на подъём и не мог бы решиться на резкую смену участи, чего уж с неё взять. И потому, когда за две недели до отъезда Поль назвала ему точную дату, пришёл в бешенство, которое постарался скрыть.

Поль же осознавала, что её московская жизнь вот-вот закончится, и потому смотрела вокруг с нежностью перелётной птицы, запоминая тёплый сентябрь и золотой октябрь, вдыхала осенний ветер, пропитанный свободой, и чувствовала, что он подхватит её совсем скоро. Иногда сомневалась, точно ли хочет уехать, но убедилась в своём желании за пару месяцев до отлёта.

Она позвонила в Сохнут, чтобы заказать бесплатные билеты, а ей ответили, что на нужные даты ничего нет, ближайшие будут после того, как у неё истечёт въездная виза. Поль тогда доподлинно узнала, что такое грогги. Хлопотала, планировала, рассчитала каждый свой шаг и вдруг на пороге получила отказ. В тот момент не подумала, что можно купить билет самой – стояла с трубкой в руке и переживала крушение. Накануне Поль сделала жестокий пилинг, который поначалу ничего, а через сутки кожа должна облезть. И вот она звонит, слушает новость и при этом смотрит в зеркало и видит, как по щеке буквально на глазах ползёт кракелюр, кожа начинает шелушиться и отслаиваться. Это самая буквальная метафора катастрофы: жизнь рухнула и у тебя осыпалось лицо. Кое-как сосредоточилась, сделала ещё несколько звонков, и всё уладилось наилучшим образом, билеты нашлись, зато окончательно пропал вопрос, точно ли она хочет уехать. Да. Точно.

…Когда ехала на такси в аэропорт, смотрела в окно на голую чёрную землю, снег обещали только завтра, и она думала, что не увидит его в этом году. В первые полгода новому репатрианту лучше не выезжать, а, значит, она сможет приехать только к лету и то, если захочет. Поль покосилась на хмурого Нико, который был так благороден, что взялся её проводить. Он дулся, но молчал: сказать «оставайся», означало взять на себе ответственность за совместное будущее, которого он не мог обещать.

Предполётные формальности уладили быстро, остановились перед таможенным контролем, и Поль заплакала. Она точно знала, что расстаётся с Нико навсегда, по крайней мере, возвращаться к нему не собиралась и потому оплакивала неслучившуюся любовь, всё хорошее, что между ними было и то, чего не будет никогда, даже если она никуда не уедет. А он, конечно, растерялся и, не имея для неё других слов, настойчиво повторял одно и то же: мы обязательно встретимся ещё раз, обещаю, не знаю, как будет, но ещё раз увидимся обязательно.

Поль мельком глянула на время и, вся в слезах, миновала таможенника, Нико остался снаружи. Она оглянулась в последний раз специальным взглядом и ушла на проверку к пограничникам. И через пару минут сообразила, что рюкзак с документами остался у Нико. Повернулась и пошла обратно. Нико молча протянул ей рюкзак, а она улыбнулась – вот и вышло, как ты обещал, увиделись ещё раз. А дальше она попала в руки насторожившейся таможни, была допрошена со всей строгостью и отпущена в другую жизнь.

Затем всё пошло не легко, но по обычному сохнутовскому конвейеру, и к вечеру она въезжала в Тель-Авив гражданкой Израиля.

Вошла в съёмную квартиру, бросила вещи, переоделась и поспешила на Алленби съесть на ночь чего-нибудь вредного. Из ближайшей кафешки её по-русски окликнул продавец, и она сочла это хорошим знаком. К половинке пиццы он в качестве комплимента подал рюмку самодельного лимончелло, Поль сделала первый горько-сладкий глоток и подумала, что не так уж всё и страшно.

Поль отлично помнила первое утро на новом месте, она проснулась в квартирке, снятой через эйрбиэнби и сразу включила свет. «Студия в партере» оказалась полутёмным студёным подвалом с плохо работающим водонагревателем и шумным пыльным кондиционером. Зато у неё было пристанище на первый месяц, чтобы оформить необходимые документы и подыскать постоянное жильё. Поль бодро встала, приняла прохладный душ и, стуча зубами, надела лёгкое открытое платье – Нико написал, что хочет позвонить.

Он увидел её на экране, бледную, милую, улыбающуюся в ярком солнечном свете, и почувствовал себя обманутым. Он тут, она там, поиграла в любовь, попользовалась и улетела.

– О, погода у вас хорошая, солнце.

– Ничего так, да, – Поль не стала говорить, что это голая лампа под потолком. Тем более, и правда, обещали двадцать градусов без дождя.

Они немного поболтали и Поль побежала по своим «невинным девичьим делам» – носиться по разным организациям, стоять в очередях, испытывать ужас перед незнакомой системой и чужой речью, доверяться каким-то людям и выполнять их указания. Одно хорошо – начиналась Ханука, чудесный праздник, когда всюду продают сладкие пончики, суфганиёт, смерть для фигуры и радость для сердца. Сеть кофеен «Роладин», которую Поль знала ещё до приезда, презентовала новую коллекцию пончиков – вот так, не больше и не меньше. В первые дни Хануки тель-авивцы выстраивались в очереди, покупали коробки слишком дорогой по московским меркам выпечки, а потом серьёзно обсуждали вкус: новинка этого года – «шоколадная бьянка» – слишком приторная, «айриш кофе» – на любителя, зато фисташковые, как всегда, вне конкуренции. Поль попробовала все и только надеялась, что беготня и нервы спишут лишние калории.

Нервы и правда были на пределе, после безумных предотъездный дней она надеялась отоспаться, но теперь её подгоняла необходимость уладить бюрократические дела и найти новую квартиру. Тель-Авив, прежде тонизировавший, теперь вытягивал силы, требовал быть быстрой и продуктивной. Нико больше не появлялся в скайпе, и она радовалась, что не нужно держать лицо, зато он писал сообщения, которые раз от разу становились всё страннее. И однажды Поль всё-таки нашла минутку, чтобы дать ему то, что он хочет. Вышла на берег, опустилась на песок, достала телефон и набрала: «Что-нибудь случилось?» Неприятные разговоры лучше проводить, глядя на море.

И она не ошиблась. Через пять минут узнала, что у Нико кто-то есть. Ну и отлично, пожала плечами, пожелала удачи и заблокировала контакт. Поль злилась: сейчас от людей ей нужно только, чтобы не мотали нервы, ненадолго оставили её в покое. Она бы справилась, а потом снова смогла участвовать в сложных отношениях и обслуживать чужие претензии. Но, нет.

Более того, в почту почти сразу же упало письмо, поразившее Поль тщательностью, с которой Нико постарался причинить боль. Видимо, он сочинил его заранее, подбирая слова и оттачивая формулировки. Отлично получилось, ему бы книжки писать. У него и правда были некоторые творческие амбиции, вечно попрекал Поль, что она хоть и талантливая, но пишет «мелкое», в фейсбуке лайкает бездарностей и растрачивает дар на потребу охлосу. «Охлосу, ты ж смотри, – хихикала Поль, – сам-то аристократ духа». И вот теперь Нико в полной мере реализовался, написав отличное письмо. Нет, правда.

«Слушай, а ты серьёзно думала, что за эти два года у меня никого не было кроме тебя, так и терпел без секса неделями? Взрослая женщина, опытная, сама ведь всё понимаешь.

Кстати, новая девушка на десять лет моложе меня, а свою разницу сама посчитай. На голову тебя выше (ноги сантиметров на двадцать длиннее) и худее, хотя метёт всё подряд. А ты всё на диете, я говорил сто раз, что и так нормально, но тебе же плевать на моё мнение. Сама решила, сама уехала, а теперь недовольна, что я не остался монахом сидеть.

Ты же не на голое место поехала, правда? К этому своему. Неужели думала, что я тебе верю? Да ни на грош, ты же врёшь постоянно, сколько раз было, что попрощаешься со мной у метро и идёшь вроде домой, а сама в другую сторону повернула. Я специально не уезжал сразу, смотрел вслед, а ты, курица слепая, не замечала. Помнишь, когда уходил в магазин, иногда тебя запирал, вроде в шутку, чтобы не сбежала, но я ж по правде не знаю, что ты хвостом не вильнёшь при удобном случае. Давай, напиши об этом колонку “Как я жила с психом”.

Вот что, запомни раз и навсегда, я никогда не был психом с другими девушками. А с тобой, как в болоте, никогда не знаешь, где провалишься. Ни опоры, ни ориентира, и ты хотела, чтобы я расслабился и доверял, но меня тошнило от этого, понимаешь? Вяз, как в тумане. Ты мне цитату прислала: “Тот, кто живёт с лисой-оборотнем, никогда не понимает, что с ним происходит”. Всё я понимал, не дурак. Ты засираешь, извини меня, всё, к чему прикасаешься, и слова не скажи, сразу обида. А на что? На правду? Я всегда говорю, что думаю. Хорошо нам было? Так и говорил. Не люблю, значит, не люблю, чего врать. А ты и сама врала всё время и от меня этого хотела. Извини, так дело не пойдёт.

Ты с самого начала всё испортила и портила потом до самого конца. Да если б я тебя любил, сдох бы, наверное, со всего этого. А так я жив и в полном порядке, девушки любят. Вряд ли ты страдаешь, я видел, как ты на мужиков косилась, даже когда у нас нормально было. А всё не уходила, я же спрашивал, почему ты со мной, отвечала: “Сам захотел”.

Да, хотел и даже позвал один раз жить, дурак был, ты из-за пустяка отказалась, видишь ли, к маме не поехал.

А мне надо, чтобы ты осталась сама, без гарантий, потому что любишь. Но такие, как ты, не умеют любить, один секс да нервы. Энергию из меня тянула, когда уехала – мне так спокойно стало. Столько сил появилось, я наконец-то понял, сколько ты у меня вампирила.

Ладно, дело прошлое. Не злись и разбань меня, можем же нормально общаться, мало ли кто с кем спит.

Кстати, ты храпишь».

На этом история с Нико для Поль завершилась, и потому она, конечно, никак не могла принять версию Машеньки. Много чести такое помнить и обиду копить.