Текст книги "Бродячая женщина (сборник)"

Два брата 2

«Возмутительный случай вандализма: сегодня ночью неизвестные проникли в здание Чердаковского краеведческого музея и похитили ряд экспонатов, в частности, знамя 28-го отдельного мотострелкового батальона, которое находилось в музее на вечном хранении. Именно под этим знаменем летом 42-го года произошёл легендарный бой на Чердаковской высотке, в котором погибла большая часть личного состава. Ведётся расследование».

Газета «Родные просторы»,

19 июля 2002 года

* * *

Витька с Федькой походили друг на друга мало, хотя отцы их были близнецами, одинаковыми, как половинки яблока. Но материнские крови разбавили густой филипповский замес, и Виктор Антоныч уродился высоким и светловолосым, а Фёдор Василич – мелким да смуглым. И по характеру они сильно разнились: Витька всегда был тяжеловесным книжником, который медленно раскачивается, да сильно бьёт, а Федька отличался весёлым и суетливым нравом. Смех один был, когда они по улице шли: Большой выступает неспешно и по слову в час бросает, а Малой успевает вокруг три круга нарезать, вперёд забежать и вернуться, рта притом не закрывая ни на минуту. И в детстве они такие были, и в старости, весь городок их знал, потому что жили они тут с рождения, отлучившись только в эвакуацию, потом в армию и на учёбу.

Умом их Бог тоже разным наградил: Витька в инженеры выбился, а Федька так и остался простым слесарем, хотя поначалу рванул за братцем в институт поступать. Но на экзамене его быстро обломали, сказали, тебе бы на актёрский надо, паря, а так вон в шарагу иди, осваивай честную рабочую профессию.

Женились они в один год, а девок таких выбрали, что опять весь город насмешили: вам бы поменяться, ребята. Витька взял маленькую быстроногую Шурочку, а Федька – степенную Антонину, на полголовы его выше. На том их дорожки и стали расходиться: женились-то чуть ни на спор, Большой – по сильной любви, а Малой – за компанию, взял первую, на какую взгляд упал, – тогда любая была согласная, женихов-то война выкосила. Но по подлому закону Витькино счастье через пять лет закончилось, убежала Шурочка на маленьких своих ножках с заезжим артистом оригинального жанра и годовалую дочку с собой прихватила, а Тоня так и прожила жизнь с блудливым своим муженьком, и померла на седьмом десятке то ли от сердца, то ли от накопившейся женской обиды. Сын их единственный, приехавший из столицы на похороны, после поминок плюнул отцу под ноги и зарёкся впредь ездить к нему, козлу старому, который изменами мать в могилу свёл.

И снова сравнялись братья, оба остались одиночками, Витька-то и не женился потом, после Шурочки, а Федька хоть без бабьего внимания не остался, но от ЗАГСа бегал, как от чумы. Когда стало им за семьдесят, съехались в двухкомнатную Федькину квартирку, в которой поддерживали какой-никакой порядок приходящие женщины, а холостяцкую Витькину однушку на первом этаже, зато на главной улице, сдали под офис торгашам каким-то. Да пенсии у обоих, да надбавки. Так и жили. Бодрые, дружные и почти всегда трезвые.

И никто не знал, что у занятных стариканов есть тайна, которая десятилетиями глодала их сердца: оба они были дезертирами.

* * *

Когда началась война, им было по пятнадцать. Федька весенний, Витька по осени родился, и оба они знали, что в сорок четвёртом предстоит им пойти вслед за отцами, которых призвали в первые же военные дни. Конечно, тогда все верили, что победа совсем скоро, и пацаны всерьёз переживали, что на их долю славы не достанется. Но потом поняли, что всем хватит и наград, и пуль: фронт стал подступать к Чердаковску уже в начале сорок второго, и гражданское население эвакуировали в Ташкент. Туда и пришла весть, что отцы их, Антон и Василий Филипповы, пали смертью храбрых на той самой Чердаковской высотке, на которой всё детство строили схороны, выкурили свою первую папироску, а в юности впервые поцеловались с девками. Фашисты заняли холм и с удобством обстреливали город, пока бойцы 28-го батальона не выбили их оттуда ценою собственных жизней.

Это как в кино было, замедленно и страшно. Федькина мать увидела, что почтальонша подъехала к воротам, бросила в ящик два квадратных конверта и умчалась на своём ржавом велике так, будто сама смерть за ней гналась. И Витька потом до конца дней помнил, как тёть Катя медленно, будто на верёвке её тянут, идёт к калитке, забирает конверты и несёт в дом. И как начинает кричать мама, всхлипывает Федька, по-детски плачет сердобольная квартирная хозяйка, и как бабка молчит. Она долго молчала, железная их бабка Настасья, а потом встала и пошла в комнату. Позвала их всех с порога, а на хозяйку цыкнула. Закрыла дверь, достала из угла жестяную коробку в красных маках, где хранились их семейные документы. Сложила туда похоронки, но не убрала, а вынула со дна метрики – Федькину и Витькину. Поглядела внимательно и спросила ручку. Три штуки расписала на бумажке, выбрала одну и твёрдой рукой исправила цифры – две шестёрки на две восьмёрки и бритовкой подчистила.

– Чего ты, бабенька, – испугался Витька.

– А ничего, – ответила она, – не отдам я ей вас.

– Кому? – не понял он.

– Ей. Не спрашивай.

И никто не посмел ослушаться. Так и стали они четырнадцатилетними, и когда на учёт пошли становиться в местный военкомат, никто подлога не заметил, железная рука была у бабки Настасьи. Выдать их некому, эвакуированных чердаковцев разметало по стране, а по возвращении выживший народ и не помнил, кому там сколько лет. В армию пацаны пошли уже в мирном сорок шестом, отслужили с честью, и никто, кроме них, не знал, что никакие они не отличники воинской подготовки, а уклонисты, дезертиры и крысы позорные.

И стыд их глодал, и зависть. Потому что их поколение разделил огненный рубеж: по одну сторону остались они, малолетки, не нюхнувшие пороха, а по другую были точно такие же парни, но с наградами, с боевым опытом и с такой тяжестью в глазах, будто они на целую жизнь старше. Только мало их вернулось, до невозможности мало. Им и почёт был, и льготы, и зелёный свет везде, но не тому завидовали братья, а что совесть у них чистая, ночами спать не мешает. Солдатам мешало спать другое – кошмары, от которых они просыпались в поту, нескончаемые взрывы в голове, лица мёртвых товарищей и мёртвых врагов, но об этом кто же знал из тех, которые в тылу отсиделись. Федька с Витькой только их славу видели и свой позор. И когда перед ними закрывались двери, когда обходили с новым назначением или квартирой в пользу фронтовиков, они только кивали покорно. Оттого их считали честными бессребрениками, уважали и тоже продвигали потихоньку, только не было им радости на веки вечные, зачеркнула им бабка жизни, когда двадцать шестой на двадцать восьмой исправила.

Перед смертью она позвала их, глянула и говорит:

– Ничего. Ничего. Зато живые. Хватило с неё Антохи с Васенкой, – и глаза закрыла.

В июле две тысячи второго Чердаковск изготовился праздновать шестьдесят лет с той великой битвы, где полегло столько народу, в том числе и двое жителей города, братья Филипповы, чьи фотографии висели в музее. Школа носила их имена, а их сыновей приглашали на Девятое мая выступать перед детьми. Они отбивались каждый раз – да не ветераны мы, по возрасту не прошли, но директриса всегда уговаривала, напирая мягкой грудью на податливого Федьку:

– Ах, Фёдор Василич, расскажите про отца вашего героического, детки ждут, – и всё время они соглашались «в последний раз». Приходили на линейку, блестя юбилейными медалями тружеников тыла, рассказывали о бое то, что удалось узнать краеведам, получали свои цветы и продуктовые наборы, а вечером сильно и страшно напивались вдвоём.

На июльский праздничный митинг их тоже звали в обязательном порядке, секретарша из горисполкома настойчиво обзванивала всех уцелевших «ветеранчиков», а их в первую голову, как же – дети героев. Братья упирались, и однажды к ним притащилась целая делегация во главе с мэром.

– Христом богом прошу, Фёд Васлич, Виктор Антоныч! Без вас какой же праздник!

– Хватит. Устали мы в свадебных генералах ходить, – сумрачно ответил Большой.

– Последний раз, клянусь-обещаю. Областное начальство приедет, концерт закатим. Самого Газманова ждём и группу «Комбинация».

– И Апина будет? – внезапно оживился Малой.

– Нет, на Апину бюджета не хватило. Но там и других красавелл хватит. Апина-то не та нынче.

– Самое оно, – заверил Малой, – баба в соку. Уж сколько мечтал её того-этого. Познакомиться.

Большой протянул через стол длинную руку и невозмутимо отвесил брату подзатыльник. Секретутка мэрская фыркнула чаем.

– Уважьте город, – снова попросил мэр напоследок, вставая из-за стола, – чего хотите потом требуйте, но уважьте.

Вечером накануне торжества братья сидели в городском парке и неспешно разговаривали. Густо пахли липы, горько тянуло Федькиной «Явой», дневная жара наконец-то отпустила, оставив по себе сердечную тяжесть. Или от другого болело в груди, кто же знает.

– Что, Витя, сходим, опозоримся? – с фальшивой лихостью спросил Малой.

– Сил моих уже нет, Федя. Столько раз я про тот бой рассказывал, будто сам тогда с отцами нашими под пули бежал. Хоть бы раз, один только раз взойти на ту высотку под огнём, мы бы грех наш навсегда искупили.

Малой задумался и вдруг сказал:

– А и взойдём, отчего ж не взойти. Огня не обещаю, но давай хоть сейчас поднимемся, землю понюхаем. Атака на рассвете началась, и мы под утро пойдём.

– Спектакль всё это, Федя, ложь и глупость.

– Что ж делать, Витя, нет у нас другой жизни, только такая, с лажею и дурью нашей. И знаешь, чего? – он вдруг рассмеялся. – Давай-ка мы по серьёзке пойдём, с оружием и знаменем.

– Да ты рехнулся, братик? Я давно за тобой странности замечал, но чего ж ты и до девяноста не дотерпишь, прям щас сбрендишь?

– Натурально тебе говорю, в музее сторожихой Олимпияда-80 служит, а я к ней ещё с каких годов подход имею. Пошли-пошли, – Малой сорвался со скамейки, потянул брата за руку.

Большой со вздохом поднялся.

– Преступная ты рожа, Федя, и бабник притом, – но обречённо поплёлся следом.

Поздней ночью в музейное окно постучали. В комнатке сторожихи ещё горел свет, дородная Липа распахнула створки и зычно крикнула в темноту:

– Кто тут, окаянные! А ну милицию щас вызову!

– Тихо, тихо, красавица, – зашелестела темнота, – я это, Феденька твой, затосковал малость, пришёл сердце об тебя погреть.

– Старый ты чёрт, – изумилась Липа, – где твоя совесть? Сколько я из-за тебя слёз пролила, из-за блудника, да и на погост тебе скоро, а ты всё стыда не нажил. А ну пшёл отседова!

– Липушка моя сладкая, цвет медовый, прости меня, дурака. Я ведь счастья своего не знал никогда, а сегодня сидел-сидел, да и понял. Повиниться мне надо перед тобой, радость моя.

– Ладно. Винись, – голос сторожихи отчётливо смягчился.

– Да что ж я, как трубадурень какой, под окном разливаться должен. Уж ты пусти меня, милушка.

– Не могу я, сигнализация тут на двери, Феденька.

– А я в окно, в окно, – забормотал Малой и ухватился за подоконник.

Большой молча подсадил его и полез следом.

– Батюшки, а это ещё что, – взвизгнула Липа, – так мы не договаривались!

– Тихо-тихо, – заворковал Малой, – братец это мой. Я его позвал, чтоб увидел он, какая женщина мне сердце надломила и жизнь покорёжила.

– Врёшь поди, козёл вонючий, – нежно вздохнула сторожиха.

– Ни боже мой!

Большой тихо звякнул в темноте авоськой.

– За знакомство, королевишна! – предложил Малой.

– Ой, уволят меня, – запричитала Липа, доставая из ящика три гранёных стакана, – загубишь ты меня, отрава старая.

– Обижаешь, Липушка. Я, может, свататься пришёл, новую жизнь хочу начать!

– Да иди ты!

Разлили первую. Малой забалтывал сторожиху так, что брат его потихоньку начал ёжится – неужто и правда жениться надумал. Федька меж тем взял свой стакан, чокнулся с Липой и пригубил, глядя ей в глаза.

– За нас!

Липа разом проглотила сто грамм и похлопала ресницами.

– Горчит, проклятая, как вся моя жизнь. А вы что ж не пьёте, Виктор Антоныч? Пропускаете.

– Я, уважаемая, – сказал Большой, – всё спросить хотел. Отчего вас Олимпиадой-80 прозывают?

Сторожиха всплеснула руками от возмущения, но Малой властно обнял её и сказал:

– Молчи, женщина, я отвечу. Дурной ты, Витя, такие вопросы даме задавать, но я объясню, стыда в этом нету. За дородность Олимпиаду нашу так прозвали, восемьдесят – это вес в килограммах.

Липа гулко расхохоталась:

– Теперь-то я все сто двадцать Олимпиада, чего уж.

– Красота меры не знает! По второй, за красоту! – и вылил в стакан сторожихи остаток бутылки.

– Только уж и вы не пропускайте! – она подождала, пока они допьют, и бодро залила в горло водку.

– Пианисточка ты моя, – Фёдор поцеловал её в откинутую шею, а сторожиха внезапно захрапела.

– Что с ней? – изумился Большой.

– Клофелин. А ты думал – мы этакую махину вдвоём перепьём? Давай, быстро кладём её на диван и работаем.

Пристроив Липу, Малой протёр стаканы и бутылки, убрал лишнюю посуду, а Большой тем временем колдовал над сигнализацией. Через несколько минут всё было готово, и братья тихо вошли в первый зал музея.

Стараясь ничего не задеть, быстро прокрались мимо рушников и черепков позапрошлого века, миновали экспозицию народных чердаковских промыслов и вошли в зал боевой славы. Со стены прямо на них смотрела сильно увеличенная фотография отцов. Братья стояли в обнимку, в новенькой форме и улыбались в камеру. Через несколько минут им предстояла отправка на фронт, на смерть. Но сначала – на подвиг.

Витька вгляделся в их лица, залитые лунным светом, и подумал, что впервые они смотрят на него без упрёка и презрения. Затея сыновей явно им нравилась. Тем временем Малой подошёл к витрине, в которой лежал ППШ, найденный на месте боя, осторожно поднял стекло и мотнул головой. Большой забрал автомат, а брат опустил стекло на место и снова протёр полотенцем.

– Нечего им отпечатки оставлять.

Тем временем Большой подошёл к знамени, стоящему в углу, ухватился за древко и вытянул его из подставки. Ветхая пыльная ткань легко коснулась его лица.

– Всё, идём?

– Погоди, давай уж и обмундирование.

В шкафу висели два комплекта солдатской формы. Большой глянул с сомнением, но брат уже открыл дверцу.

Через несколько минут они вернулись в комнату сторожихи.

– Спит, как дитя, красотуля моя. Утром не вспомнит ничего, – удовлетворённо заметил Малой.

– А ну как вспомнит?

– Да брось, кто поверит, что два старикана… – Он сложил добычу в авоську.

Большой первым вылез из окна, принял сумку, знамя и братца.

– Всё, уходим.

Они трусцой побежали в сторону окраины, стараясь не выходить из тени домов и деревьев, – луна в ту ночь была яркой.

К концу улицы Федька начал задыхаться:

– Помедленней, не гони так, сердце не казённое. Отрастил ножищи и рад.

– Курить меньше надо, – буркнул Большой, но скорость сбавил.

У подножия холма они остановились передохнуть.

– Ладно, переодеваемся, – скомандовал Малой и первым начал скидывать одежду.

Большой вздохнул, подобрал его скомканные тряпки и стал тщательно складывать. Потом разоблачился сам и неспешно принялся одеваться. Форма была примерно одного размера, поэтому Малой подвернул рукава и штанины, а Большому, наоборот, оказалось коротко. Сапоги же пришлись впору обоим, Федька с детства был гусь лапчатый, носил, как и Витька, сорок четвёртый.

Одевшись, Малой повесил на грудь ППШ и цапнул знамя.

– Нет уж, – Большой решительно отвёл его руку, – я понесу. Ты и так еле дышишь.

На самом деле они оба чувствовали себя странно. Возраст и выпитая водка давали о себе знать, но влажный ночной воздух пах лесом, ночными цветами и луной, и с каждым вдохом они ощущали в венах новую сильную кровь и нарастающую радость. И даже знамя, поймав прохладный ветер, развернулось и перестало отдавать пылью.

– Пошли, братка, недолго осталось, скоро светать начнёт.

И они тихо двинулись по тропе вверх.

Они шли, прислушиваясь, прижимая к груди оружие и чутко всматриваясь в темноту. Им начало казаться, что где-то наверху сонно дышат несколько сот вражеских лёгких, а за их спиной осторожно, след в след, идут наши. Те, с кем предстояло сегодня умереть.

Деревья начали редеть, и они поняли, что восток над ними посветлел.

– Ну что, брат, – Большой остановился, не оглядываясь. Малой прислонился к его плечу.

– Ничего, брат. Пора. Давай-ка, – Малой внезапно улыбнулся, набрал воздуху и заорал: – В атаакуу! За Родину! – и кинулся вперёд.

Большой тоже закричал и побежал за ним.

Братья неслись быстро, будто им не больше тридцати пяти, будто не было позади ни долгой жизни, ни стыда, а был только город, который надо защитить, и остатки двадцать восьмого батальона.

Впереди они услышали немецкую речь и щёлканье затворов. Малой вскинул автомат и начал стрелять. Большой даже не успел удивиться, что музейный металлолом заряжен, он просто перехватил знамя поудобней. Древко чуть вибрировало в его руке, и полотнище, кажется, слегка светилось алым – или это начиналось утро.

– Ааааааа! – орал Малой и летел навстречу яркому свету.

И Большой тоже орал и летел, пока огонь не ударил его в грудь и не отбросил назад. Рядом свалился Малой, гимнастёрка его быстро намокала от крови, но над ними уже грохотали сотни ног, кто-то подхватил знамя и помчался дальше.

Большой дотянулся до плеча брата и подумал, что они победили. И успокоенно закрыл глаза насовсем.

* * *

«Происшествия: при невыясненных обстоятельствах пропали два жителя города, Филиппов Виктор Антонович и Филиппов Фёдор Васильевич, 1928 года рождения. Обстоятельства их исчезновения расследует милиция, ведутся поиски».

Газета «Родные просторы», 21 июля 2002 года

И фапотьку

Шапочки завезли на Землю студенты.

Выпускники Академии Космического Бизнеса проходили преддипломную практику на планете Цоцериа. По общепринятым условиям группу будущих Космических Маркетологов засылали на неисследованную планету земного типа – конечно, после того как учёные удостоверялись, что на ней нет разумной жизни, смертоносных инфекций и стратегических полезных ископаемых. Сразу после соответствующих исследований с цепи спускали «соль Земли», молодых и горячих первопроходцев рынка. В течение трёх месяцев студенты должны вдоль и поперёк прошерстить новую планету и выяснить, каков её коммерческий потенциал, есть ли на ней что-нибудь полезное для цивилизации. Что-нибудь, чем пресыщенные миры можно встряхнуть, удивить, развлечь – и выставить на бабки. Новая пища, интересные наркотики, места для отдыха и охоты, животные, пригодные в качестве домашних любимцев, декоративные растения, ценные породы дерева, экзотические минералы – студентам предлагалось включить интуицию и воображение, а заодно применить знания, полученные за годы обучения. В группу входили специалисты разных профилей – химики и художники, медики и модельеры, биологи и фармацевты, планетологи и дизайнеры. Но объединяли их цепкость и желание извлечь выгоду из всего на свете. Мир давно уже подчинился индустрии развлечений, наука стояла на службе у потребителя, а исследованием ради знаний в последние лет двести занимались разве что младенцы, когда рассматривали собственные пальчики, лёжа в колыбельках. Всех остальных интересовало только то, что можно продать.

Известно, что первой обладательницей шапочки стала Джоконда Минг. Именно она однажды заснула под развесистым деревом, покрытым крупными пушистыми цветами нежно-зелёного оттенка. Джоконда явилась туда, чтобы понаблюдать за козосвинками, которые любили объедать молодые побеги, растущие на нижних ветках. Миленькие зверушки, но их мясо не отличалось приятным вкусом, а шкурка была слишком тонкой и линючей для выделки. Зоолог Минг решила последить за ними в естественной среде, чтобы оценить эстетическую составляющую потенциального товара, вдруг им свойственна какая-нибудь невиданная прыгучесть или экзотические брачные танцы. Или, например, восприимчивость к дрессуре и дружелюбие.

Последнее казалось наиболее вероятным – девушка проснулась оттого, что в лицо ей ткнулся тёплый бархатный пятачок. Она открыла глаза и протянула руку, чтобы почесать животное между рогами, но козосвин хрюкнул и отпрыгнул.

– Ха, чертёнок, смешной какой! Не воняй ты так, цены б не было. А сейчас разве что сатанистам продать…

Осторожно приподнявшись на локте, Джоконда осмотрелась: маленькое стадо резвилось вокруг, животные то и дело подскакивали на задних ногах, тянулись, стараясь добраться до веток, а с потревоженного дерева плавно осыпались лёгкие зелёные соцветия, цеплялись за рожки, подрагивая, будто пышные султаны на цирковых лошадях. Один цветок спланировал к Джоконде, и она украсила им свои пепельные волосы.

Впрочем, пепельными их можно назвать только из любезности – на самом деле они серые. Собственное изысканное имя девушке тоже не подходило – бледной рыхлой толстухе больше годилось краткое Джоки, приклеившееся к ней в группе.

Именно так её окликнул Йоши Пе’трофф, вредный педиковатый дизайнер, лучший на потоке. Но практика уже приближалась к завершению, а он ещё не успел отличиться и потому был особенно желчен:

– Эй, Джоки, ты добыла себе шапочку?! Успела встретить своё счастье?

Девушка не ответила, раздраженно пожав плечами, но он не успокоился и стал рассказывать парням древнейший бородатый анекдот:

– Представьте, идёт наша Джоки, вся такая прекрасная, и тут с небес опускается навороченный флаер от Бентли, прикиньте? Оттуда выглядывает крутой мужик и приглашает нашу Джоки прокатиться…

– Йоши, если ты не захлопнешь пасть, я вырву тебе яйца через глотку!

– О’кей, дорогуша. Хорошо, не тебя – просто какую-то девку приглашает. Она сначала ломается, но всё же садится, флаер взлетает, а мужик расстёгивает ширинку и приказывает: «Соси!» Джо… девка в крик, а он такой: «Дорогая, вы не поняли. Сейчас у нас будет секс, а потом я отвезу вас в шикарный ресторан, мы закажем нежнейшую центаврианскую кентаврятину, запьём её марсианским яблочным вином, я подарю вам букет настоящих ландышей и предложу руку и сердце. Если вы согласитесь, мы поженимся в юпитерианском развлекательном центре, где отдыхают только сливки общества, а потом я засыплю вас подарками: куплю диадему из чёрных алмазов Алголя, новейший iPing, шубу из синобарских шеншелей…». И тут Джо… девка приподнимает голову и, не отрываясь от его члена, говорит: «…и фапотьку!» – Йоши отвратительно зачмокал.

Парни заржали, а Джоконда в ярости хлопнула дверью своего модуля. «Постыдился бы заплесневелые байки травить, мудила. Дождётся, яйца ему я точно однажды выдеру, да ещё и сожрать заставлю!»

Хотела сорвать с головы цветок, вызвавший столь мерзкие насмешки, но взглянула в зеркало и замерла: растение в её волосах слегка изменилось, приобретя розоватый оттенок. Пушистые лепестки раскрылись, бросая на лицо неуловимый тёплый отблеск. И в этом свете серые пряди действительно казались серебристо-пепельными, кожа – фарфоровой, а глаза – тёмными и загадочными.

«Ого, – подумала она, – кажется, я уже нашла свою бизнес-идею. Только нужно хорошенько разобраться, прежде чем болтать». Аккуратно выпутала цветок из волос – он слегка прилип к коже тоненькими корешками, но оторвался без труда. Положила в контейнер с водой и снова посмотрела в зеркало – очарование понемногу рассеивалось. Но следы его исчезли не сразу, и, когда девушка вышла к ужину, её бойфренд, химик Чарли Скрябин, заметил с некоторым удивлением:

– Джоки, отлично выглядишь.

Сам Чарли тоже красотой не блистал, вдвоём они составляли образцовую парочку лузеров – толстуха и маленький семит, похожий на обезьянку, умненький, но нестатусный. Оба считались очень хорошими специалистами, и только это помогло им пробиться в элитный круг Космических Маркетологов. Сблизились они в основном потому, что никто, более популярный, не удостаивал их вниманием.

Сейчас Джоконда решила, что Чарли подойдёт для её целей как нельзя лучше, и, едва выйдя из-за стола, шепнула:

– Через полчаса загляни ко мне, хочу кое-что показать.

Когда она отозвалась на его стук и открыла, Чарли присвистнул: девушка зачесала волосы как-то по-особенному, на левом виске розовел цветок, лицо сияло. Он шагнул в модуль, но увесистая Джоки выпихнула его за дверь:

– Пойдём-пойдём, это недалеко.

Через четверть часа они уже были у дерева. Джоконда встала на цыпочки, сорвала одно соцветие и прикрепила его к буйным кудрям Чарли.

– Как мило, Джоки, но к чему это всё?

– Узнаешь.

Они вернулись незамеченными, и девушка первым делом подвела Чарли к зеркалу. О да, он преобразился. Нет, красавцем не стал, но круги под глазами сгладились, кожа посвежела. Его цветок тоже изменил окраску, но сделался не розовым, а золотисто-охряным.

– Отлично, – сказала Джоконда, – я уж боялась, что мой крови насосался. А он просто подстраивает оттенок.

– Ты о чём, красотка? – спросил Чарли и ущипнул её за широченную задницу.

– Очнись, парень, мы на пороге больших денег. Похоже, вот эта сраная растительность у тебя на башке – и я сейчас не про патлы – гениальный симбионт. Подстраивается под биотоки организма, меняя цвет на максимально подходящий к внешности. Видит бог, с твоей-то рожей это нелёгкая задача, но он справляется. Ты почти красавчик! – и она похлопала Чарли по плечу так, что он слегка покачнулся.

– Завтра мы должны засесть в лаборатории. Ты исследуешь оба цветка и заодно ещё несколько эээ… девственных. Посмотрим, как меняется их биохимия от контакта. Потом нужно проверить нашу кровь, нет ли последствий. Параллельно изучим остальные свойства – чует моё сердце, у них много талантов.

– Завтра… – откликнулся Чарли, – завтра. А сейчас…

Он обхватил свою толстую подругу и начал подталкивать к постели. И на руках бы донёс, да силёнок маловато. Но Джоконда и не думала возражать, она ощутила необычное возбуждение и какую-то особенную нежность к этому человеку. Уж что-что, а нежность ей несвойственна, а вот поди ж ты…

Завтрак они проспали. Это была такая ночь любви, какой у них ни разу не случалось. Джоконда никогда не использовала слова «любовь» для обозначения совокуплений, но тут оно само выскочило.

Вышли из модуля, держась за руки. Правда, им хватило ума снять цветы и положить в закрытый контейнер, но и без того их счастливый вид привлёк ненужное внимание. Йоши, попавшийся навстречу, собирался бросить какую-то гадость, но всмотрелся в их лица и прикусил язык. Парочка быстро прошла к личной лаборатории Чарли и затворилась в ней на трое суток. Изредка кто-нибудь из них вылезал наружу то к дереву за образцами, то в столовую за горячей едой, но сразу же возвращался, не задерживаясь и не отвечая на вопросы.

Впрочем, их уединение не вызвало особого любопытства – на базе все были сами по себе, каждый занят свом делом, а уж странности в поведении каких-то лузеров никого не интересовали. Правда, Йоши пытался разнюхать, что происходит, крутился около модуля, но так ничего и не узнал.

Утром четвёртого дня дверь распахнулась, и Чарли с Джокондой вышли на улицу, девушка несла контейнер, а парень – стопку бумаг. Решительным шагом они проследовали в самое главное место на базе – в Патентное Бюро. Именно там заверялись все открытия, там выдавался документ с высочайшими степенями защиты, гарантирующий права исследователей на продажу и внедрение всего найденного. Конечно, 33 % дохода уходили правительству, профинансировавшему экспедицию, но если коммерческий эффект был значительным, то и две трети оставались впечатляющей суммой.

Господа Минг и Скрябин заявили, что желают зарегистрировать патент на использование биоактивного многофункционального гаджета. Суть новшества: инопланетный организм, подстраиваясь под биотоки пользователя, меняет его энергетическое поле. Начальные исследования показали, что:

• во-первых, это красиво (на такой формулировке почему-то настоял Чарли);

• во-вторых, во внешности пользователя наблюдаются положительные изменения;

• в-третьих, возрастает энергетический потенциал, интеллектуальные и сексуальные возможности;

• в-четвёртых, между парой пользователей устанавливается эмоциональный контакт, вплоть до обмена несложными мыслями.

Побочных отрицательных эффектов пока не выявлено.

Для заверения документов потребовалась подпись двух свидетелей. Секретарь выглянул на улицу и увидел Йоши, который слонялся неподалёку со своим голубком.

– Эй, парни, зайдите, нужно зафиксировать договор века.

Йоши радостно кивнул, но потом, по мере зачитывания текста, сник: даже поверхностный коммерческий прогноз впечатлял.

– Кстати, Джоки… Джоконда, – поправился он, – как ты думаешь назвать своё детище? Удачный нейминг – половина успеха.

– Ты как всегда прав, Йоши, – ехидно усмехнулась она, – уже решено. Я назову его «шапочка».

* * *

Всего несколько месяцев понадобилось шапочкам, чтобы стать любимейшей игрушкой землян. В давние медлительные времена на лабораторное изучение уходило не меньше года, прежде чем новинку выпускали к потребителю. Сейчас о таком смешно и говорить – притормози, и всё, информация утечёт, рынок заполнят пиратские копии или контрабанда. Поэтому большинство продукции продавали со стандартной пометкой «безопасность на риске покупателя». Только кто же станет думать о последствиях, когда возникает шанс мгновенно стать красивей, сексуальней и сообразительней. Шанс, правда, поначалу не особенно доступный: как водится, первые экземпляры продавались по баснословной цене. Но на Цоцериа уже нашли бесчисленные колонии шапочек, и скорость поставок ограничивалась только бизнес-планом.

Лицом рекламной кампании стала сама Джоконда, её фотографии «до» и «после» заполонили эфир. Это гораздо эффективней, чем цеплять шапочку на обычную красотку – публика собственными глазами видела, как щекастая дурнушка превратилась в секс-символ с загадочной полуулыбкой. К тому же вчерашняя студентка стремительно ворвалась в список богатейших людей планеты. Налицо история про Золушку – обычной девчонке просто повезло, а теперь у её ног весь мир. Был даже принц – маленький Чарли. Да, не полубог с рекламной картинки, но во время шоу эти двое смотрели друг на друга с такой любовью, что домохозяйки у экранов утыкались в платочки и заливались сладостными слезами. На всех настоящих принцев не хватит, но зато с помощью шапочки собственный посвежевший муж наконец-то полюбит так, как всегда хотелось.

А мужчинам, в свою очередь, подмигивал Чарли, обещая невиданную постельную резвость: поверьте, парни, только абсолютно удовлетворённая женщина может так молчать и улыбаться…

Всё это было отличной приманкой для простых душ, а интеллектуальная и творческая элита попалась в другие сети. Группа Космических Маркетологов, ставших первыми подопытными пользователями, сработала как никогда успешно, привезя на Землю на 40 % больше хабара, чем самые удачные прошлые экспедиции. Причём многие открытия были сделаны после того, как студенты обзавелись биогаджетами – наблюдательность, интуиция и логика обострились в разы, зачастую в дело пошли исследованные ранее объекты, которые в первом приближении показались бесполезными. Теперь же изящные и остроумные решения возникали будто сами собой.