Текст книги "Красная площадь"

На подъезде к проспекту Калинина машину Яака попытался обогнать итальянский автобус с высокими окнами, вычурными желтыми вензелями и двумя рядами отупевших лиц. «Ни дать ни взять средиземноморская трирема», – подумал Аркадий. Фыркнув голубым дымком, прибавили скорость и «Жигули». Яак слегка тормознул, чуть не повредив блестящий передний бампер автобуса, и помчался дальше, торжествующе смеясь.

– Опять победа за хомо советикус!

На бензозаправочной станции Аркадий и Яак встали в разные очереди – за пирожками и за лимонадом. Одетая на манер лаборантки в белый халат и белую шапочку продавщица отгоняла мух от пирожков. Аркадий вспомнил совет своего приятеля-грибника держаться подальше от грибов, вокруг которых валяются дохлые мухи, и решил посмотреть на землю, когда подойдет к тележке с пирожками.

Куда более длинная очередь, одни мужчины, протянулась от водочного магазина на углу. Пьяные, подпирая стену, клонились в разные стороны, словно сломанные колья в заборе. Красные с синевой рожи, на плечах – серое тряпье. Но они цепко держались за пустые бутылки, ибо твердо помнили: полная бутылка появится на прилавке только в обмен на пустую. Кроме того, пустая бутылка должна быть нужного размера – не больше и не меньше. К тому же нужно показать милиционеру в дверях талоны (это чтобы иногородние не вздумали купить водку, предназначенную для москвичей). За все то время, пока Яак стоял за лимонадом, из магазина вышел лишь один покупатель, бережно, словно яйцо, неся в руках бутылку, и лишь на сантиметр продвинулась очередь.

У Аркадия дела шли не лучше. Очередь двигалась медленно потому, что продажа шла на выбор: пирожки либо с мясом, либо с капустой. Но поскольку начинка представляла собой не более чем намек – еле заметная полосочка свиного фарша или тушеной капусты в тесте, которое сперва погружают в кипящий жир, а потом оставляют остывать и окоченевать, – для такого выбора требовался очень тонкий вкус. Голод не в счет.

Водочная очередь тоже застопорилась. Ее задерживал покупатель, которому при входе в магазин стало плохо, и он уронил свою пустую бутылку. Бутылка со звоном покатилась в сточную канаву.

Аркадий вдруг подумал о том, что сейчас делает Ирина. Все утро он внушал себе, что она для него больше не существует. Теперь же толчком послужил звон бутылки, сама необычность этого звука. Он представил, что Ирина обедает, нет, не на улице, а в прекрасном кафетерии – в блеске хрома, ярком сиянии зеркал, среди бесшумно двигающихся тележек с белыми фарфоровыми чашками.

– С мясом или капустой?

Понадобилось мгновение, чтобы вернуться к действительности.

– С мясом? Капустой? – повторила продавщица, подняв похожие друг на друга как две капли воды пирожки. Ее лицо было таким же бесформенно круглым, глаза заплыли жиром. – Ну давай! Не знаешь, что брать?

– С мясом, – сказал Аркадий. – И с капустой.

Она проворчала, проявив некоторую нерешительность. Затем взяла мелочь и вручила Аркадию два пирожка, украшенных бумажными салфетками, с которых капал жир. Аркадий посмотрел на землю. Дохлых мух не наблюдалось, но те, что жужжали вокруг, казались какими-то угнетенными.

– Вы что, не хотите? – удивилась продавщица. У Аркадия перед глазами все еще стояла Ирина. Он ощущал тепло ее тела, чувствовал запах чистых, хрустящих простыней, а не противного прогорклого жира. Казалось, он стремительно переживал одну стадию безумия за другой. Ирина как бы перемещалась из области сновидений в реальный мир.

Что-то изменилось вдруг в облике склонившейся над тележкой продавщицы. На ее лице появилось подобие девичьего смущения, в спрятанных между щек глазках промелькнула грусть. Она виновато пожала круглыми плечами.

– Кушайте! Бросьте думать об этом. Это все, что я могу вам посоветовать.

– Да-да, конечно.

Когда Яак принес лимонад, Аркадий вручил ему оба пирожка.

– Нет уж, спасибо, – отпрянул Яак. – Я их любил до тех пор, пока не стал работать с тобой. Теперь они для меня больше не существуют.

5

На Бутырской улице за длинной витриной магазина женского белья и галантереи начинается здание с зарешеченными окнами. Подъездная дорога нырнула вниз мимо караульного помещения к ступеням входа. В помещении офицер выдал Аркадию и Яаку алюминиевые номерки. Решетка с узором в форме сердец отодвинулась в сторону, они проследовали за надзирателем по паркетному полу и спустились по лестнице с покрытыми резиной ступенями в оштукатуренный коридор, освещенный лампочками, забранными в проволочные сетки.

Только одному человеку удалось бежать из Бутырской тюрьмы, и этим человеком был Дзержинский, создатель КГБ [1]1
  Автор не точен: орган, созданный в декабре 1917 года (во главе с Дзержинским), носил название ВЧК – Всероссийская чрезвычайная комиссия.


[Закрыть]. Он подкупил надзирателя. В те дни рубль еще что-то значил.

– Фамилия? – спросил надзиратель.

Голос за дверью камеры отозвался: «Орбелян».

– Статья?

– Спекуляция, сопротивление при аресте, отказ сотрудничать с соответствующими органами, в чем – понятия не имею.

Дверь отворилась. Гарри стоял голый по пояс: рубашкой, как тюрбаном, была обмотана голова. Со своим шикарным носом и разукрашенным татуировкой торсом он больше походил на пирата, высаженного на пустынный остров, чем на узника, проведшего в тюрьме одну ночь.

– Спекуляция, сопротивление и отказ. Хорош свидетель, – сказал Яак.

Комната для допросов отличалась монастырской простотой: деревянные стулья, металлический письменный стол, портрет (икона) Ленина. Аркадий заполнил бланк протокола: дата, город, фамилия (его собственная после титула: «Следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР»). Затем: «…допросил Орбеляна Гарри Семеновича, родившегося 03.02.1960 г. в Москве, паспорт PC № АОБ 425807, армянина…»

– Разумеется, – заметил Яак.

Аркадий продолжал:

– Образование и специальность.

– Трудовое. В области медицины.

– Нейрохирург, – добавил Яак.

Не женат; занимаемая должность – санитар в больнице; не член партии; преступления в прошлом – хулиганское нападение и владение наркотиками с целью продажи.

– Правительственные награды? – спросил Аркадий.

Яак и Гарри расхохотались.

– Это очередной вопрос протокола, – сказал Аркадий. – Может быть, с прицелом на будущее.

Проставив точное время, он начал допрос, останавливаясь на тех же вопросах, которые задавал Яак на месте преступления. Гарри шел от машины Руди, когда вдруг увидел, что она взорвалась. Потом Ким бросил вторую бомбу.

– Ты что, пятился задом от машины Руди? – спросил Яак.

– Я остановился подумать.

– Ты остановился подумать? – переспросил Яак. – О чем же?

Когда Гарри замолчал, Аркадий спросил:

– Поменял вам Руди форинты и злотые?

– Нет, – лицо Гарри стало мрачнее тучи.

– И вы здорово рассердились.

– Я бы свернул ему жирную шею.

– Если бы не Ким?

– Ага. Но потом Ким сделал это за меня, – лицо Гарри просветлело.

Аркадий пометил крестом середину листа и передал ручку Гарри.

– Вот машина Руди. Пометьте, где вы стояли, а потом пометьте, что еще вы видели.

С испуганным видом Гарри дрожащими пальцами начертил фигуру из палочек. Добавил квадрат с колесами – грузовик с электроникой. Нарисовал закрашенную черным фигуру между собой и Руди – Ким. Изобразил квадрат с крестом – санитарная машина. Еще один квадрат – наверное, фургон. Черточки с головами означали цыган. Маленькие квадраты с колесами – чеченские машины.

– Я помню, был «Мерседес», – сказал Яак.

– Они тогда уже уехали.

– Они? – переспросил Аркадий. – Кто они?

– Водитель и… Знаю, что была еще женщина.

– Сможете ли ее изобразить?

Гарри нарисовал фигурку – палочку с огромным бюстом, пририсовал высокие каблуки и курчавые волосы.

– Кажется, блондинка. Пышная бабенка.

– Неплохо разглядел, – вставил Яак.

– Значит, вы видели, как она выходила из машины? – спросил Аркадий.

– Ага. Из Рудиной.

Аркадий несколько раз повернул листок.

– Хороший рисунок.

Гарри кивнул.

Несмотря на синюю от татуировки фигуру и изуродованное лицо, он стал чем-то напоминать нарисованную на листке фигурку – стал больше похож на человека.

Рынок автомашин в Южном порту находился между Пролетарским проспектом и излучиной Москвы-реки. Заказы на новые машины оформлялись в зале, отделанном белым мрамором. Там никого не было, потому что не было новых машин. Снаружи карточные мошенники разложили на земле листы картона, приглашая сыграть в «три листика». Заборы стройплощадки были сплошь обклеены объявлениями о продаже («Есть шины в удовлетворительном состоянии к „Жигулям“ 1985 года») и купле («Ищу приводной ремень вентилятора к „Пежо“). Яак записал номер телефона продавца шин. Так, на всякий случай.

В конце забора, в грязи, – два ряда подержанных «Жигулей» и «Запорожцев», двухцилиндровых немецких «Трабантов» и итальянских «Фиатов», заржавевших, как древние мечи. Покупатели переходили от машины к машине, критически разглядывая рисунок протекторов, проверяя показания счетчика, обивку, вставая на одно колено, чтобы с фонарем разглядеть, не подтекает ли масло. Каждый здесь был знатоком. Даже Аркадий знал, что «Москвич», сделанный в далеком Ижевске, лучше «Москвича», изготовленного в Москве, и что единственным ключом является эмблема на решетке. Вокруг машин стояли чеченцы в спортивных костюмах. Это были загорелые, узколобые, неуклюжие на вид парни, пристально глядящие вслед прохожим.

Все занимались надувательством. Продавцы автомашин заходили в деревянную хибару к комиссионному агенту, чтобы узнать, какую цену, в зависимости от марки, года выпуска и состояния машины, они могут запросить (цену, с которой они будут платить налог). Цена эта не имела никакого отношения к сумме, которая переходила от покупателя к продавцу. Все – продавец, покупатель и комиссионный агент – понимали, что настоящая цена будет в три раза выше.

Коварнее всего обманывали чеченцы. Как только на руках у чеченца оказывались документы на машину, он платил лишь официально установленную сумму, и получить с него сполна было все равно, что вырвать кость из волчьей пасти. Разумеется, чеченец позднее возвращался и продавал машину за гораздо большую цену. Этот клан скопил на рынке в Южном порту огромные богатства. Они практиковали это не всегда – иначе подорвали бы поступление машин на рынок. Чеченцы выбирали автомобили на рынке, словно овец из своего стада.

Не доходя до конца ряда, Яак и Аркадий вышли из толпы, эстонец кивнул в сторону стоявшей на отшибе машины. Это была черная, старая, когда-то официально используемая «Чайка» с начищенной до зеркального блеска зубчатой хромированной решеткой. Задние и боковые окна были задернуты шторами.

– Долбаные арабы, – сказал Яак.

– Они такие же арабы, как ты, – отрезал Аркадий. – Я думал, что ты без предрассудков. Махмуд – старый человек.

– Надеюсь, ему хватит сил показать тебе свою коллекцию черепов.

Дальше Аркадий пошел один. Последними в ряду стояли «Жигули», искореженные так, словно по пути на рынок они несколько раз перевернулись. Два молодых чеченца с теннисными сумками остановили его и спросили, куда он направляется. Когда Аркадий упомянул имя Махмуда, они отвели его к «Жигулям», втолкнули на заднее сиденье, ощупали с головы до ног: нет ли пистолета или проволоки, и сказали, чтобы ждал. Один направился к «Чайке», другой сел впереди, открыл сумку, повернулся и просунул между передними сиденьями ствол, уперев его в живот Аркадию.

Это был обрез, переделанный из карабина «Медведь». Солнцезащитные козырьки в машине были увешаны четками, приборная доска украшена снимками виноградников, мечетей и переводными картинками с изображениями ансамблей «Эй-си/Ди-си» и «Пинк Флойд». С левой стороны впереди сел чеченец постарше и, не обращая внимания на Аркадия, открыл Коран и начал, подвывая, читать вслух. На каждом мизинце у него было по массивному золотому перстню. Другой уселся рядом с Аркадием с обернутым бумагой шампуром шашлыка и стал раздавать куски мяса всем, включая Аркадия; правда, не в знак дружбы, а, скорее, как нежеланному гостю, которого приходится терпеть. «Не хватало только грозных усов и газырей», – подумал Аркадий. «Жигули» стояли багажником к рынку, но в зеркале заднего вида он время от времени находил фигуру Яака, осматривавшего то одну, то другую машину.

Чеченцы не имели никакого отношения к арабам. Они были татарами, западной волной Золотой Орды, осевшими под защитой Кавказских гор. Аркадий разглядывал открытки на щитке. Город с мечетью был их горной столицей. Уже одно его название – Грозный, – напоминавшее об Иване Грозном, говорило о многом. Не сказалось ли это в какой-то мере на воинственном духе чеченцев, выросших под таким именем?

Наконец вернулся первый чеченец, сопровождаемый парнишкой небольшого роста. Широколобое испитое лицо с узким подбородком. В глазах – честолюбивый блеск. Он сунул руку в карман Аркадия, достал удостоверение, внимательно изучил и положил обратно. При этом сказал чеченцу с обрезом: «Он убил прокурора». Так что, когда Аркадий выбирался из машины, на него поглядывали с известным уважением.

Аркадий вслед за пареньком направился к «Чайке». Когда они подошли, перед Аркадием открылась задняя дверца. Оттуда высунулась рука и втащила его за воротник внутрь. Старомодные «Чайки» отличались особой роскошью: обитый тканью потолок, искусно вделанные пепельницы, откидные сиденья, кондиционер… Паренек сел с шофером; Аркадия усадили на заднее сиденье, рядом с Махмудом. Аркадий не сомневался, что стекла в машине пуленепробиваемые.

Ему доводилось видеть изображения мумифицированных фигур, извлеченных из-под пепла Помпеев. Махмуд был похож на них: скрюченный и сухой, ни ресниц, ни бровей, кожа, как серый пергамент. Даже голос казался истлевшим. Он с трудом повернулся, держась от посетителя на расстоянии вытянутой руки, и пристально поглядел на него черными, как угли, глазами.

– Прошу прощения, – сказал Махмуд. – Мне сделали ту самую операцию – чудо советской науки. Тебе чинят глаза, да так, что и очки-то больше носить не нужно. Подобного «чуда» не делают больше нигде в мире. Но тебе не говорят, что после этого ты будешь видеть только на определенном расстоянии. На другом – весь остальной мир расплывается.

– И как вы отреагировали на это?

– Я мог бы убить доктора. Честное слово, я бы убил его. Но потом я подумал: «Почему я согласился на эту операцию?» Из тщеславия. Мне ведь уже восемьдесят лет. Операция стала для меня хорошим уроком. Слава Богу, что хоть импотентом не стал, – он крепко держал Аркадия за пиджак. – Ну вот, теперь я вижу тебя. Неважный вид.

– Нужно посоветоваться.

– Думаю, не только посоветоваться. Я заставил их подержать тебя там, чтобы выяснить о тебе кое-что. Мне нравится узнавать что-то новое. В жизни так много разного. Я служил в Красной Армии, у белых, в немецкой армии. Ничего нельзя предсказать заранее. Я слышал, ты был следователем, заключенным, снова следователем. Ты запутался больше, чем я.

– Вполне возможно.

– Редкая фамилия. Ты родственник того бешеного Ренко, что был на войне?

– Да.

– У тебя разные глаза. В одном глазу я вижу мечтателя, а в другом глупца. Видишь ли, я настолько стар, что пошел по второму кругу и ценю то, что есть. Иначе можно сойти с ума. Два года назад из-за болезни легких я бросил курить. Для этого нужна была твердость. Ты куришь?

– Да.

– Русские – скучный народ. То ли дело чеченцы.

– Говорят.

Махмуд улыбнулся, обнажив непомерно крупные зубы.

– Русские тлеют, чеченцы горят.

– Сгорел Руди Розен.

Для своих лет Махмуд среагировал довольно быстро:

– Слыхал. Вместе с деньгами.

– Вы были там, – сказал Аркадий.

Водитель обернулся. Хотя и крупного телосложения, он был примерно одного возраста с сидящим рядом пареньком. Угреватая кожа в уголках мясистых губ, волосы, длинные сзади, но коротко подстриженные с боков, челка выкрашена аэрозольной оранжевой краской. Тот самый спортсмен из бара в «Интуристе».

Махмуд сказал:

– Это мой внук Али. А другой – его брат Бено.

– Приятное семейство.

– Али меня очень любит, поэтому ему не нравятся такие обвинения.

– Вас не обвиняют, – сказал Аркадий. – Я тоже там был. Может быть, мы оба невиновны.

– Я был дома. Спал. Врач велел.

– Что, по-вашему, могло случиться с Руди?

– С лекарствами, которые мне прописали, и с кислородными трубками я похож на космонавта и сплю как младенец.

– Что случилось с Руди?

– Мое мнение? Руди был еврей, а еврей считает, что может отобедать с самим чертом и ему не откусят нос. Наверное, среди знакомых Руди было много чертей.

Шесть дней в неделю Руди с Махмудом вместе распивали турецкий кофе, торгуясь вокруг валютных курсов. Аркадий вспомнил, как, глядя на упитанного Руди, сидящего за одним столом с костлявым Махмудом, гадал, кто кого съест.

– Он боялся только вас.

Махмуд отверг этот комплимент.

– У нас с Руди не было проблем. Это другие в Москве считают, что чеченцам нужно возвращаться в Грозный, в Казань, в Баку.

– Руди говорил, что вы собирались разделаться с ним.

– Вранье, – Махмуд отмахнулся от этих слов, как человек, который привык, чтобы ему верили.

– С покойником трудно спорить, – как можно тактичнее заметил Аркадий.

– Ким у вас?

– Телохранитель Руди? Нет. Наверное, ищет вас.

Махмуд сказал пареньку:

– Бено, дай-ка нам кофейку.

Бено передал назад термос, маленькие чашечки и блюдца, ложки и пакет с сахаром. Кофе в термосе был черный и густой. У Махмуда были большие руки с крючковатыми пальцами и крепкими ногтями. С возрастом все в нем усохло, все, кроме рук.

– Отменный кофе, – похвалил Аркадий.

– Раньше у мафий были настоящие главари. «Антибиотик» был театралом, и, если ему нравилось представление, он закупал весь зал. Семейству Брежневых он был как родной. Та еще фигура, шантажист, но слово держал. А помнишь Отарика?

– Помню, что он был членом Союза писателей, хотя в заявлении сделал двадцать две грамматические ошибки, – сказал Аркадий.

– Ну, скажем, писательство не было его главным занятием. Во всяком случае, теперь их сменили бизнесмены вроде Бори Губенко. Раньше война между бандами оставалась войной между ними. А теперь мне приходится прикрывать спину с двух сторон – от наемных убийц и от милиции.

– Что случилось с Руди? Он оказался замешанным в войне между бандами?

– Ты думаешь о войне между московскими бизнесменами и кровожадными чеченцами? Мол, если чеченцы, то всегда бешеные псы; если русские, то всегда жертвы. Я не говорю лично о тебе, но как нация вы все ставите с ног на голову. Можно маленький пример из моей жизни?

– Пожалуйста.

– Знал ли ты, что была Чеченская республика? Наша, собственная. Если скучно, останови меня. Самое большое преступление стариков – это то, что они наводят скуку на молодых, – говоря это, Махмуд снова схватил Аркадия за пиджак.

– Давайте дальше.

– Часть чеченцев сотрудничала с немцами, и вот в феврале 1944-го во всех селах людей согнали на собрания. Там были солдаты и духовые оркестры. Люди думали, что будет военный праздник, и пришли все. Знаешь, что такое сельская площадь? На всех углах громкоговорители, играет музыка и читают объявления. Так вот, на этот раз объявили, что дается один час на то, чтобы собрать семьи и пожитки. Никаких объяснений. Один час. Представляешь картину? Сначала мольбы. Бесполезно. В панике бросились искать ребятишек, стариков, одевать их и вытаскивать из домов, чтобы спасти им жизнь. Решали, что взять, что можно увезти с собой. Кровать, комод, козу? Солдаты погрузили всех на грузовики. «Студебеккеры»… Люди подумали, что за этим стоят американцы и что Сталин их выручит…

Махмуд судорожно вздохнул.

– За двадцать четыре часа в Чеченской республике не осталось ни одного чеченца. Полмиллиона людей как не бывало. Из грузовиков всех перегрузили в поезда, в нетопленые товарные вагоны, которые в самый разгар зимы шли неделями: Люди умирали тысячами. Моя первая жена, первые три сына… Кто знает, на каком запасном пути охранники выбросили их тела? Когда оставшимся в живых в конце концов позволили выбраться из вагонов, они обнаружили, что находятся в Казахстане. А Чеченская республика была ликвидирована. Нашим городам дали русские названия. Нас стерли с карты, вычеркнули из учебников истории, энциклопедий. Нас больше не существовало.

Прошло двадцать, тридцать лет, прежде чем нам удалось вернуться в Грозный, даже в Москву. Как призраки, мы держим путь домой и видим русских в наших домах, русских детей в наших дворах. Они смотрят на нас и говорят: «Звери!». Теперь ты мне скажи, кто же был зверем? Они указывают на нас пальцем и кричат: «Воры!». Скажи мне, кто же вор? Если кто-нибудь погибает, находят чеченца и говорят: «Убийца!». Поверь мне, я бы хотел найти убийцу. Думаешь, я бы пожалел их сегодня? Они заслуживают всего, что с ними происходит сегодня. Они заслуживают и нас.

Гнев Махмуда достиг высшего своего проявления, глаза-угли вспыхнули огнем, потом погасли. Пальцы разжались и отпустили пиджак Аркадия. Лицо сморщилось в усталой улыбке.

– Прошу прощения. Помял тебе пиджак.

– Он и был мятый.

– Все равно. Не удержался, – Махмуд разгладил борт пиджака и добавил: – Больше всего я хочу разыскать Кима. Хочешь винограда?

Бено передал назад деревянную чашу, доверху наполненную янтарными гроздьями. Теперь Аркадий мог разглядеть если не семейное сходство между Бено, Али и Махмудом, то признаки принадлежности, так сказать, к одному виду. Аркадий взял одну гроздь, Махмуд открыл нож с коротким кривым лезвием и бережно отрезал веточку. Принявшись за виноград, опустил стекло и стал выплевывать косточки на землю.

– Дивертикулит. Говорят, что нельзя их глотать. Ужасная вещь старость.

6

Когда Аркадий приехал с рынка, Полина брала отпечатки в спальне Руди. Он еще ни разу не видел ее без плаща. Из-за жары она была в шортах, в рубашке, завязанной узлом на животе, волосы были повязаны косынкой. Руки в резиновых перчатках, в руках – кисточка из верблюжьей шерсти. Словно девочка, играющая в дочки-матери.

– Мы уже искали отпечатки, – Аркадий бросил пиджак на кровать. – Кроме отпечатков Руди, эксперты ничего не нашли.

– Тогда вам нечего терять, – весело ответила Полина. – Крот роется в гараже, простукивает дверцы в подвал.

Аркадий открыл окно, выходящее во двор, и увидел в дверях гаража Минина в пальто и шляпе.

– Не надо так его называть.

– Он вас ненавидит.

– Почему?

Полина промолчала. Затем она взобралась на стул и стала опылять зеркало на комоде.

– Где Яак?

– Нам обещали еще одну машину. Если он ее достанет, то поедет в колхоз «Ленинский путь».

– Как раз время убирать картошку. Яак поможет.

В самых различных местах – на щетке для волос и в изголовье кровати, изнутри дверцы аптечки и на поднятой крышке унитаза – виднелись овалы опыленных отпечатков. Другие уже были сняты на пленку и перенесены на слайды, лежащие на ночном столике.

Аркадий натянул резиновые перчатки.

– Это не ваша работа, – сказал он.

– И не ваша. Следователи должны давать возможность сыщикам заниматься тем, чем следует. Меня этому учили, у меня это получается лучше, чем у других. Так почему мне этим не заняться? Знаете, почему никто не хочет принимать новорожденных?

– Почему? – спросил он и тут же пожалел.

– Врачи не хотят принимать младенцев потому, что боятся спида и не доверяют советским резиновым перчаткам. Надевают по три-четыре пары сразу. Представляете, каково принимать новорожденного, когда у тебя на руках четыре пары перчаток? По той же причине они не делают абортов. Советские врачи скорее отойдут от женщины на сотню метров и станут ждать, когда ее разорвет. Конечно, у нас не было бы столько детей, если бы советские презервативы не рвались, как резиновые перчатки.

– Верно, – Аркадий сел на кровать и поглядел вокруг. Он знал о Руди очень мало, хотя много недель наблюдал за ним.

– Женщин он сюда не водил, – сказала Полина. – Здесь нет печенья, вина, даже презервативов. Женщины оставляют после себя шпильки, пудреницы, пудру на подушке. Здесь же слишком опрятно…

Сколько она еще собирается стоять на стуле? Ее ноги оказались белее и мускулистее, чем он себе это представлял. Может быть, когда-то она мечтала стать балериной. Из-под косынки, курчавясь на затылке, непокорно выбивались волосы.

– Так и идете, комната за комнатой? – спросил Аркадий.

– Да.

– А не хочется вам побыть с друзьями, поиграть в волейбол или во что-нибудь в этом роде?

– Для волейбола поздновато.

– С видеопленок отпечатки взяли?

– Да, – она сердито взглянула на него в зеркало.

– Я договорился в морге, чтобы вам дали больше времени, – сказал Аркадий, чтобы умиротворить ее. «Интересно, – подумал он, – ублажаешь женщину, обещая ей больше времени в морге». – Почему вам хочется покопаться поглубже во внутренностях Руди?

– Там было слишком много крови. Я получила анализ крови из машины. По крайней мере, его группа.

– Хорошо, – если она довольна, он тоже доволен. Он включил телевизор и магнитофон, вставил одну из пленок Руди, нажал на «пуск» и «перемотку вперед». Под аккомпанемент набора звуков на экране замелькали изображения: золотой город Иерусалим, Стена плача, средиземноморский пляж, синагога, апельсиновая роща, многоэтажные гостиницы, казино, самолет авиакомпании Эль-Аль. Он уменьшил скорость, чтобы разобрать текст, но речь была не русская, гортанная.

– Вы знаете иврит? – спросил Аркадий Полину.

– Не хватало мне еще иврита.

На второй пленке, сменяя друг друга, быстро промелькнули белый город Каир, пирамиды и верблюды, средиземноморский пляж, лодки под парусами на Ниле, муэдзин на минарете, финиковая роща, многоэтажные гостиницы, самолет авиакомпании Иджиптер.

– А арабский?

– Нет.

Третий видовой фильм начинался с пивной на открытом воздухе, пробегал по гравюрам с видами средневекового Мюнхена, потом следовали восстановленный Мюнхен с высоты птичьего полета, покупатели на Мариенплатц, погребок, оркестранты в коротких кожаных штанах, олимпийский стадион, праздник урожая, театр рококо, позолоченный Ангел мира, автобан, еще одна пивная на открытом воздухе, Альпы крупным планом, инверсионный след самолета Люфтганзы. Он перемотал пленку назад до Альп, чтобы послушать тяжеловесный и многословный текст.

– Вы знаете немецкий? – спросила Полина. Опыленное зеркало становилось похожим на коллекцию украшенных завитками овальных крыльев бабочек.

– Немного, – в армии Аркадий служил в Берлине, прослушивал разговоры американцев, и выучил немецкий, испытывая к языку Бисмарка, Маркса и Гитлера чувства, какие, видимо, испытывает всякий русский. Не только потому, что немцы были извечными врагами, но еще и потому, что цари веками ввозили немцев в качестве надсмотрщиков, не говоря уже о том, что нацисты не считали славян за людей. Все это в известной мере усиливало национальное недоброжелательство.

– Auf Wiedersehen! [2]2
  До свидания! (нем.)


[Закрыть] – раздалось в телевизоре.

– Auf Wiedersehen! – Аркадий выключил аппарат. – Полина, заканчивайте. Ступайте домой, сходите на свидание или в кино.

– Я почти кончила.

Пока что Полина, по-видимому, придавала квартире больше значения, чем Аркадий. Он чувствовал, что ему не то что не хватает улик, а скорее он не может ухватить главного. Испытывая маниакальный страх перед физическим контактом с нечистотами, Руди создал стерильно чистую квартиру. Ни одной пепельницы, ни одного окурка. Аркадию страшно хотелось курить, но он не решался нарушить идеальную чистоту квартиры.

Единственной человеческой слабостью Руди было, пожалуй, чревоугодие. Аркадий открыл холодильник. Ветчина, рыба и голландский сыр лежали на месте, все еще охлажденные, и перед ними было трудно устоять даже мужчине, только что полакомившемуся виноградом у Махмуда. Продукты, видимо, были из «Стокманна» – хельсинкского универмага, который за твердую валюту поставлял иностранной общине в Москве полный «шведский стол», а также конторскую мебель и японские автомашины: упаси Боже жить так, как живут русские. Восковая корочка сыра светилась, словно шляпка гриба.

Полина вошла в спальню, одной рукой уже в плаще.

– Вы изучаете улики или поглощаете их?

– Говоря по правде, восхищаюсь. Вот сыр из молока животных, которые пасутся за тысячу миль отсюда, и он не такая редкость, как российский сыр. На воске хорошо сохраняются отпечатки, не так ли?

– Влажность – не самая лучшая среда.

– По-вашему, слишком влажно?

– Я этого не сказала, я не сказала также, что не смогу; не хотела вас слишком обнадеживать.

– Неужели я похож на человека, который на многое надеется?

– Не знаю, но сегодня вы какой-то другой, – куда девалась ее обычная категоричность! – Вы…

Аркадий приложил палец к губам. До него донесся едва слышный шум, как от работающего холодильника, если бы сейчас он не стоял с ним рядом.

– В туалете, – сказала Полина. – Кто-то облегчается каждый час.

Аркадий пошел в туалет и потрогал трубы. Обычно трубы издают звенящий звук. А этот звук был слабее, скорее механический, нежели звук текущей жидкости, и раздавался он в квартире Розена, а не за стеной. Звук прекратился.

– Каждый час? – переспросил Аркадий.

– Минута в минуту. Я смотрела, но ничего не нашла.

Аркадий прошел в кабинет Руди. На столе все оставалось нетронутым, телефон и факс молчали. Он постучал пальцем по факсу, и тут мигнул огонек кнопки готовности к работе. Постучал сильнее – кнопка замигала, как маяк. Звуковой сигнал стоял на минимуме. Он пододвинул тумбочку и обнаружил между тумбочкой и стеной свернутую ленту светочувствительной бумаги.

– Первое правило расследования: подбирай вещественные доказательства, – сказал он.

– Я здесь еще не опыляла.

Бумага была еще теплая. Сверху обозначена дата и время передачи – минуту назад. Напечатанный по-русски текст гласил: «Где Красная площадь?».

Всякий, у кого есть карта, ответил бы на этот вопрос. Он прочел предыдущее послание. Время его передачи – шестьдесят одна минута назад. И снова: «Где Красная площадь?».

И карта не нужна. Спроси любого, в любом уголке мира – на Ниле, в Андах или, скажем, в парке Горького.

Было всего пять посланий с интервалом в один час, с одним и тем же настойчивым требованием: «Где Красная площадь?». В первом из них также говорилось: «Если вам известно, где Красная площадь, я могу предложить контакты с международной организацией за десять процентов от суммы вознаграждения нашедшему».

Вознаграждение нашедшему Красную площадь выглядело как легкий заработок. Машина автоматически напечатала сверху длинный номер телефона, с которого передавалось послание. Аркадий позвонил на междугородную. Там еще сообщили, что кодовый номер страны принадлежит Германии, а код города – Мюнхену.

– У вас нет такой штуки? – спросил он Полину.

– Я знаю парня, у которого есть.

Уже кое-что. Аркадий написал на бланке Руди: «Желательны подробности». Полина вставила лист, сняла трубку и набрала номер. После короткого звонка замигала кнопка «передавайте», и, когда она нажала ее, листок начал вращаться.