Электронная библиотека » Маруся Светлова » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 31 мая 2018, 12:41


Автор книги: Маруся Светлова


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Когда пришли они к храму, вся площадь перед ним оказалась заполнена людьми – только головы людские были видны. И Таня, вмиг став еще более погруженной в себя, отстраненно посмотрела на Веру и сказала:

– Просто будь… Молись…

И словно окунулась в то состояние благости, о котором и говорила, посветлев лицом – отдалась слушанию службы, которую и не видно было отсюда, только звуки и голоса раздавались над головами людей из громкоговорителя.

Тогда Вера действительно была так чужда всему происходящему, что даже не могла долго там оставаться, не понимая смысла того, что происходит. И, как турист, забредший в какое-то чудное место, выходя из ворот храма, привстав на каменное ограждение, с высоты, чтобы охватить этот заполненный головами церковный двор, сделала снимок на память, как и делают туристы. А вечером, с нетерпением дождавшись Таню, стала расспрашивать – что да как?

И не получила ответа. Смотрела на нее Таня таким светлым, казалось, прозрачным взором, словно действительно пребывая в какой-то неведомой благости, в духе святом, в которого Вера до сегодняшнего дня и не верила.

Больше они особо и не разговаривали. На следующий день Таня опять пошла на службу. Потом – ездила в разные храмы, возвращаясь одинаково спокойной, благостной и такой тихой, что и говорить с ней было не о чем. Да и о чем тут было говорить?

И тогда Вера впервые столкнулась с тем, что есть в жизни такое, о чем даже говорить не надо. Не передаваемое словами. Это – состояние самого бытия такой глубины или такой высоты, что вся остальная жизнь рядом с ней кажется зряшной, пустой, бестолковой и бессмысленной. Именно такие чувства испытала она, когда Таня уехала, кротко, со светлым лицом проговорив:

– Спасибо за все. Спаси бог! – и ушла, словно ее и не было.

Только она была. И была она таким посланником света, веры – только сейчас это стало понятно. Потому что после знакомства с Таней, после встречи с этими ее состояниями – такой внутренней тишины и какой-то удивительной правды, ради которой и в которой она жила, неминуемо стали приходить вопросы – о вере, о боге, о том, что же такое происходит с людьми в этой вере, когда благодать входит в их души. После этого и начался Верин поиск бога и своей веры, которую с таким-то именем точно нужно было иметь.

И опять только сейчас, оглядываясь на тот период жизни издалека, из сегодняшнего дня, увидела Вера то, что тогда ей было незаметно. Как после знакомства с Таней, которое словно в ней что-то тронуло, – («Душу мою тронуло!», – пришло осознание) – начался ее путь к богу.

Она действительно искала его. Будучи по природе умной и рациональной, все понять хотела: чем один бог, один образ бога, людьми созданный, от другого отличается. Чем христианство лучше магометанства или чем баптисты отличаются от классических христиан.

Она ходила в храмы, пытаясь понять, ощутить их атмосферу, пытаясь осознать смысл вековых ритуалов. Она шла к богу сначала через ум, через желание понять концепции, которые несли учителя божьи. Но начало было положено. Начало, которое привело ее к Богу. К переживаниям моментов этой благодати, просветления, к открытому сердцу, с которым она и жила сейчас.

Это начало было положено Таней, оказавшейся однажды перед дверью ее квартиры.

«Благословен тот день, когда она появилась в моей жизни», – подумала Вера.

И сказала фотографии, на которой среди моря людских голов была Танина голова, сказала искренне, от всей души:

– Благодарю, благодарю…

А дальше, перебирая фотографии, вспоминала уже коротко.

Это – сотрудники из педучилища… Вот и она – Наталья Игоревна, вредная и противная старушенция, из-за которой уволилась Вера, не желая подчиняться распоряжениям спесивой и сварливой женщины. Но благодаря этому вышла она в мир, в поиск себя. И на пути этом встретила Машу, которая стала ее – наставницей? старшей сестрой? С Машиной легкой руки начала обучаться новой специальности, в которой сейчас – профессионал.

И странно было, что вредная эта «старушенция» такую хорошую роль сыграла в ее жизни.

А это молодая женщина, с которой познакомились в санатории. Жили они в одной комнате, часами говорили о любимых книгах, о переживаниях своих душевных. Вечерами приходили они в конец парка, на высокий холм над Волгой, и подолгу сидели на холме и смотрели на реку и молча – в глаза друг другу. И было в их взглядах такое единение, что поняла она в одно мгновение, что такое родственные души. И потом столько раз встречала это в людях, даже угадывала родственную душу среди множества людей. Словно бы только по глазам…

Глядя на улыбающееся лицо свое, вспоминала, что это муж фотографировал в вагоне поезда, когда уезжала она в отпуск к морю.

– Сниму тебя перед отъездом, – говорил он, – потом сравним, какая ты вернешься – загорелая, отдохнувшая…

И хотела уже было снимок отложить, но, увидев попавшую на заднем плане в кадр женщину, привычно всмотрелась в лицо, чтобы вспомнить, узнать, кто это, и обрадованно охнула, словно встретилась со знакомым человеком.

Да это же та женщина, имени которой она не знает, с кем она даже не познакомилась, находясь в одном купе, – которая показала Вере ее саму со стороны.

Женщина эта, толстушка, существо с двойным подбородком и рыхлым телом, как только заняла свое место в купе, так тут же достала пачку чипсов и начала их жевать, пока поезд еще не тронулся. А когда чипсы закончились, достала семечки, после них – пила чай с вафлями, потом – бесконечно жевала, читая потрепанный женский роман.

И Вера, сначала с улыбкой, иронично наблюдая за постоянно жующей этой соседкой, в какое-то мгновение вдруг с ужасом узнала в ней себя: сама любила вот так с книжкой, за чаем чего-нибудь пожевать. И своя привычка эта не казалась ужасной. Но, наблюдая со стороны, как бесконечно жует эта женщина, видя ее бесформенные телеса, поросячьи глазки, Вера подумала с ужасом: «Я такая же! Господи, это же я так делаю! Господи милостивый, это же я скоро в такую разжиревшую тетку превращусь!»

И отвращение так ее пробрало, что в одно мгновение излечилась она от этой привычки и остаток пути до моря ничего не жевала, и потом, валяясь на пляже, читая роман, ничем его не «закусывала», не покупала больше никаких сухариков, пирожков, чипсов, семечек – ничего!

«Во дела, – подумала она сейчас, – получается, что даже незнакомый и неприглядный человек меня чему-то хорошему научил!..»

И подумала с удивлением: почему раньше, просматривая фотографии, толстушку эту не замечала? И ответила легко: потому что после того отпуска на другие фотографии смотрела, где была она загорелая, постройневшая и помолодевшая – оказывается, благодаря этой незнакомой женщине! А после, наслаждаясь красотой своего тела, уже не мыслила себя в другом теле. И, чтобы поддержать эту стройность и красоту, перешла на здоровое питание. Потом пошла заниматься танцами, просто для движения. Потом – плавно перешла на занятия йогой, которые стали не только физической практикой, но и духовным путем.

«Вот это толстуха! – подумала Вера. И уже привычно добавила: – Вот это люди!»

Глядя на стопки своих альбомов, в которых лежали сотни фотографий, на которых присутствовали люди, поняла, осознала впервые: они составляли, наполняли ее жизнь, делая ее жизнью. Каждый из них был кем-то важным для нее. Что-то сделал для нее. Чему-то ее научил. Что-то ей дал. От чего-то спас. К чему-то подтолкнул…

И впервые поняла она их количество и масштаб их участия в своей жизни.

Люди, люди, люди – окружали ее всю жизнь.

Они вели ее по жизни.

Они обижали ее и радовали.

Они давали веру и одиночество, дарили радость и горе, делая ее сильнее, выше, спокойнее, умнее.

Они разрушали. Они возрождали – после разрушения. Они закаляли ее.

Странно и одновременно хорошо было осознавать: когда один человек разрушал ее – находились другие, которые протягивали руку помощи, помогали подняться, спасали, давали веру.

Когда одни обижали – другие были рядом в беде, слушали ее, или вытирали слезы, или выпивали с ней рюмку, чтобы снять напряжение, или пили с ней чай. Они обнимали ее, веселили, успокаивали, утешали.

И каждый человек слово направлял, передавал ее другому, который тоже поправлял, помогал осознавать себя.

Каждый человек был частью цепочки – ее Пути жизни. И Вера шла по ней – от человека к человеку, от ситуации к ситуации, от опыта к опыту – к себе, к пониманию себя и своей жизни.

И они, люди, были, продолжают быть и будут с ней всегда, проводя дальше – по пути ее жизни.

И уже лежа в постели после долгого этого вечера она все думала о них. Думала просто:

– Люди… Люди… Люди… Хорошие мои, дорогие мои люди…

И лежала, повторяя искренне, от всей души:

– Всех благодарю – за все!

– Всех благодарю – за все…

– Всех – благодарю…

Девочка из фильма

– Ну что, сорок пять – баба ягодка опять?! – прокричала Наташка, как только Светлана открыла дверь, и, войдя, чмокнув подругу в щеку, продолжила все так же громко, как всегда разговаривала: – Ну что, подруга, поздравляю! Дожила, сподобилась…

Снимая сапоги, вешая шубу, она продолжала не говорить, кричать:

– Да, сорок пять – это не шутки! Не каждая баба доживет до такого возраста при такой проклятой бабьей жизни!

Маша, Светина дочь, выглянув из комнаты, сказала сдержанно: «Здрасьте, теть Наташ…» и дверь закрыла. И Света, слыша это тихое приветствие и тихий стук двери, подумала: «Их величеству это не понравилось! Дал же бог дочь – прям из института благородных девиц, сама воспитанность и смирение! Нет, чтобы выйти, нормально с человеком поздороваться, посмеяться… Нет, ей не до гостей, тем более не до Натальи, с ее простотой. Конечно, она ведь у нас особенная, не как все. У нее все не как у людей. Это мать у нее – обычная, простая женщина, и подруга у матери такая же. Хотя, между прочим, у них обеих университетское образование!..»

В последнее время она каждый раз, когда думала о дочери, чувствовала настоящее раздражение – тоже мне, небесное создание, от земли оторванное!.. От мужа ушла – видите ли, разлюбила, ошиблась, не тем он оказался человеком. Другого, нормального мужика, которого Светлана ей предлагала, отвергла. Все ждет любви какой-то неземной, нереальной… Харчами перебирает, сама не знает, чего хочет…

И, пока накрывали они с Наташкой стол, пока доставала она приготовленные к этому дню салатики, нарезки – все в маленьких салатницах, на маленьких тарелках – куда им, двоим, много? – Света продолжала с раздражением думать о дочери. Могла бы выйти, с ними, двумя тетками, посидеть по-человечески, поболтать, мужиков пообсуждать. Винца бы рюмку выпила, глядишь – и настроение поднялось бы, а там – и в жизни бы что-то изменилось.

Но Машка никогда – с самого детства – не принимала участия в их с Наташкой посиделках. Даже когда была она маленькой и Наташка приходила в гости, не хотела она с ними за столом сидеть, в свою комнату уходила. Когда стала подростком – с нескрываемым осуждением смотрела на стандартный этот накрытый стол: несколько салатиков, несколько тарелочек с сыром-колбасой, неизменная бутылочка-другая вина, тортик. Все, как всегда, при их привычных встречах. И по взгляду Машкиному было видно, что не одобряет она ни встреч этих, ни дружбы, ни бабьих посиделок, которые всегда были похожи одна на другую: выпили, побазарили, мужиков пообсуждали, переживаниями своими, обидами поделились, чаю с тортиком выпили, сетуя, что килограммы набирают от тортиков этих вредных. Все как всегда. Не могла Машка понять по молодости своей, что во встречах этих – пусть обычных, понятных – получали они, две одинокие женщины, друг от друга что-то важное, нужное. То ли поддержку. То ли участие. То ли просто возможность выплеснуть недовольство своей женской судьбой…


Подруги закончили приготовления, уселись за стол, Наташка, подняв бокал, произнесла громогласно:

– Ну, подруга, как говорится, чтобы ты и дальше цвела и пахла!

Они выпили, закусили салатиком, обсуждая, правда ли, что майонез – «легкий», которым Светка салаты заправляла, – на самом деле легкий и не такой вредный, как обычный? И, сойдясь на том, что все одно – вредный это продукт, жирный, калорийный и для них неподходящий, продолжили с аппетитом есть салат.

И только чуть насытившись, Наташка сказала:

– Ну что ж, теперь перейдем к подаркам.

После этих слов она, как фокусник, со словами «алле-ап!» достала из сумки конверт, положила на стол и с загадочным видом произнесла:

– Вручаю тебе, подруга, редкий подарок. Думаю, тебе понравится…

И видно было, что самой Наташке скорее хочется подарок этот Светке показать, но она конвертом этим перед ее лицом помахала, потом – руку с ним за спину завела и сказала таинственно:

– Веришь, подруга, я, когда это обнаружила, сама щенячий восторг испытала… Думаю, ты меня поймешь!

И Светлане конверт этот торжественно вручила.

А та на мгновение даже помедлила, перед тем как открыть его. Действительно какое-то волнение испытала она: что там? Уж если Наташку так пробрало, это о многом говорит…

Света конверт открыла, заглянула в него и увидела там фотографию какую-то, старую, это было видно по ее выцветшим краям с мелкими заломами. И она осторожно достала ее двумя пальцами и посмотрела, в первый миг даже не поняв, ни кто, ни что на ней изображено.

Наташка молчала – видно, ждала реакции. А Света, испытывая волнение, вглядывалась, узнавала и не узнавала – фонтан какой-то, группу женщин в рабочих костюмах, косынках…

Фонтан показался ей каким-то ненастоящим, старым, давно не видела она таких фонтанов, разве что в кино, в какие-то стародавние времена. И тут ее осенило, как вспышка в сознании блеснула – да это же киностудия! Это же они в павильоне на киностудии!

И почему-то даже жаром ее обдало, такое мощное и неожиданное это было воспоминание, и, волнуясь, со слезами на глазах смотрела она на фотографию, разглядывая людей, ища среди них себя, и сразу не нашла, как будто тут ее и не было, но раз Наташка фотографию эту так значительно подарила, значит – должна она там быть, тем более что Наташку, которая с ней на киностудии практику проходила, она на фотографии узнала – была она там тоненькой, глазастой, совсем не такой как сейчас. Подруга давно располнела, лицо ее округлилось, щеки налились, казалось, даже глаза уменьшились. Только волосы остались прежними – черными, волнами спадающими на плечи.

И тут она увидела себя – на заднем плане, самой крайней, совсем неузнаваемой – с нежным детским лицом, с густой челкой до бровей, тоже глазастую, с каким-то не ее, не Светиным взглядом: открытым и словно вопрошающим, как будто что-то хотела спросить или чего-то ждала…

И ощущение от девочки этой – открытой, ожидающей чего-то, было таким пронзительным, таким глубоко чистым, что Света заплакала. Заплакала тоже по-детски, открыто. И Наташка, увидев такую – ожидаемую, наверное, реакцию, – тоже всплакнула и сказала как-то горько:

– Нет, мать, ты глянь – какие девочки были! Какие молоденькие, совсем дети… О таких и говорят – молоко на губах не обсохло!.. И куда только все делось?! – спросила она и, привычно уже, как всегда после каких-то печальных вопросов – к бутылке потянулась, по рюмке налила и сказала громко, с отчаянием: – Давай, подруга, выпьем, за тех нас, которых больше нет! За молодость нашу, которая, блин – прошла! А какая была молодость!..

И выпила смачно, и рюмку громко на стол поставила. Светлана тоже выпила, только тихо, как будто боялась потревожить что-то в себе. Выпила, и, не закусывая, продолжила фотографию рассматривать, узнавая теперь и других женщин, когда поняла – где это и кто это.

– Вот эта же была старшей у нас, как ее звали? Как-то просто…

– Петровна, – подсказала Наташка, и Светлана головой согласно закивала и добавила:

– Она была не старшей, старшей был мужик, помнишь, большой, высокий такой, над ним все эти женщины тогда постоянно смеялись, что он, мужик, целым цехом баб-драпировщиц командует. А Петровна эта была его замом, она всеми нами больше и управляла. А он только приходил, задание давал, в каком павильоне какие декорации надо тканью обтянуть, с Петровной обсуждал, какие полотна делать надо, кого в какой павильон направлять на работу.

И стали вспоминать они с Наташкой, горячась, радуясь этим воспоминаниям, как попали они, студентки университета, на киностудию на практику. Повезло тогда их группе, что именно их отправили не в колхоз какой-то, не к озеленителям, которые в городе остались и каждый день ездили куда-то цветы высаживать, а на самую настоящую киностудию.

Известие, что они целый месяц будут работать на киностудии, казалось сначала каким-то нереальным. Ну чего они, студенты, могут там делать? Оказалось, нужны там были просто разнорабочие. И всю их группу распределили по разным цехам: кого к декораторам отправили, помогать декорации делать, их с Наташкой, неразлучных подруг, отправили к драпировщицам, которые ткани в полотна сшивали, потом обтягивали этими полотнами деревянные остовы декораций. На полотнах этих художники рисовали окна или книжные полки, превращая их в стены комнаты, или дома, деревья, создавая несуществующие улицы. Это было настоящее превращение, происходившее на их глазах. И они, особенно в первые дни своей такой странной, неожиданной практики, наглядеться не могли на эти удивительные ненастоящие улицы, заходили в несуществующие квартиры, в которых половина предметов была просто нарисована на стенах.

И как только появлялась возможность – бежали они к какому-то павильону, где стояли декорации к съемке, с волнением заходили внутрь – в огромные павильоны-ангары, в которых умещались улицы и переулки, стояли корабли или колонны барской усадьбы. Это был какой-то удивительный, нереальный – и реальный мир. Мир игрушечных, ненастоящих предметов, квартир, улиц, городов. Мир разных времен и событий…

А как они любили смотреть на съемки! Какое это было волнующее зрелище – оживающий мир, в котором люди из массовки в костюмах, атрибутах определенного времени занимали свои позиции, двигались, взаимодействовали – и на фоне этой ненастоящей жизни на первом плане – главные герои начинали свое действо, говорили какие-то слова, звучало: «Мотор! Съемка!» – снимался фильм…

Сколько эмоций получали они, две девочки-провинциалки, живущие в студенческом общежитии, всего лишь год обучавшиеся в университете, все еще шальные от самого ощущения, что они живут в таком огромном городе, учатся в университете. В первые дни своей практики они поверить не могли, что оказались в центре такой потрясающей, удивительной жизни, в центре съемок кино, настоящего кино, в возможностях видеть, как снимается кино, как строятся декорации, как оживают улицы и площади искусственных городов, как наполняются они людьми из массовки, делая эту нереальность реальностью.

Каждую свободную минуту, почти все время перерыва, наскоро перекусив, они мчались в какой-то павильон, чтобы увидеть кусок этой – каждый раз разной, другой, нереальной – жизни.

Здесь снимали Островского, и дамы, одетые в платья с затянутыми корсетами, готовились перейти дощатый тротуар несуществующего города.

Здесь разыгрывалась драма: мужчина уходил от женщины, уходил навсегда, и она лежала ничком, устав от слез, – и тишина стояла на съемочной площадке…

Здесь иностранный шпион сидел в роскошной «иностранной» квартире, а на столе перед ним лежали пачки иностранных сигарет (пустые пачки сигарет – они с Наташкой после съемки смотрели) и стояла бутылка виски, (в бутылке была обычная вода, Наташка потом даже попробовала!).

И это постоянное ощущение волшебства, возможности увидеть такое, чего не могли увидеть обычные люди, на мгновение пожить возможной – другой и незнакомой – жизнью волновало, будоражило. И они, наполняясь этими эмоциями, переживаниями в течение дня, продолжали обсуждать их и по дороге домой, и вечером в комнате общежития.

Сейчас, погрузившись в воспоминания, забыв о Светланином дне рождения, подруги вспоминали киностудию, себя – тех, какие они тогда были…

– А помнишь, как мы в перерыве на лавочке сидели, а к нам Евгений Леонов подсел?

– Да, мы с тобой тогда прямо обалдели – живой Леонов к нам садится, да еще с нами разговаривает!

– А он же нам тогда что-то сказал… – вспоминала Светлана, и глаза ее блестели, словно, только что, недавно все это происходило, и было так в ней живо. – Он сказал что-то типа: «Ну что, девчонки, неохота работать?»

– Да, да! – горячо поддержала ее Наташка. – Он так и спросил, и сам сказал: «И мне неохота…»

– Да, это было круто, как сейчас говорят. Такой человек – рядом на лавочке сидит и с нами разговаривает!..

Подруги помолчали, погрузившись в воспоминания, и на лицах их было что-то такое – мягкое, светлое, видно было – в хорошие воспоминания они погрузились…

– А помнишь, фестиваль тогда был, делегация актеров по киностудии ходила, помнишь? Мы все хотели кого-то узнать, лицо какое-нибудь знакомое увидеть…

– Да, точно, был какой-то кинофестиваль, нам тогда дядька этот, начальник наш, билеты приносил, мы же с тобой ходили на просмотры…

– Ну да, ходили, правда, не помню, чего смотрели, но здорово было: просмотр, актеры, режиссеры, как сейчас говорят – тусовка их…

– А помнишь, мы комнату обтягивали, из нее потом декораторы настоящий будуар сделали, а мы с тобой там чай пили после работы…

– Ага, прикольно было… Нас тогда кто-то оттуда прогнал…

– Да, ассистент режиссера, помнишь, девчонка такая важная ходила…

– А помнишь, как Петровна тебя за рукавицы ругала, что ты правых рукавиц нашила, а левой – ни одной?

– Ага, это ведь она сама мне заготовок выдала на правую руку, а на левую – не дала, и я, дурочка молодая, старалась, шила, а мне вместо доброго слова – мат-перемат…

– Да, ругаться они могли, еще те тетки были… А ты тогда, тихоня, хвост поджала, только мяукала чего-то в ответ: «Вы же сами…» Ты тогда такой тихой, молчаливой была – помнишь? Не то что сейчас… Сейчас бы глотку свою луженую открыла… Нет, как все же люди меняются, – сказала Светлана, словно только сейчас осознав, как изменилась за годы их дружбы Наталья. И подумала: как из такой молчуньи и скромницы получилась такая громогласная норовистая тетка?! А сама она, Света, какой стала? Разве скажешь, что была она когда-то этой девочкой – славной, милой, мечтательной?..

И на фотографию посмотрела – как на подтверждение своих мыслей, где эти две девочки славные запечатлены были…


Наташа ушла. На кухне был порядок – Наташка всегда в конце их посиделок мыла посуду, вытирала стол.

– Как будто так и было! – говорила она, довольная собой. – А то что это за гости – придут, насвинячат и уйдут…

Машка затихла в комнате. Пора было спать, но спать Светлане не хотелось. Так взбудоражили ее эта встреча со своей молодостью, с киностудией, что было не до сна.

И она, стоя у окна, глядя на ночной город, ощутила, как будто было это сейчас, совсем недавно – удивительное это, радостное чувство, с которым просыпалась она в своей комнате в общежитии. Было это чувство постоянным, как фон, в котором она тогда жила: радость и удивление, что живет она в таком огромном городе, что она – студентка университета. И радость тогда, летом, что, накинув на себя легкие платья, наскоро умывшись, они с Наташкой, подругой ее, поедут на киностудию, в удивительный, нереальный – сказочный мир.

Ей вспомнилось сейчас, как будто она почувствовала это наяву, – ощущение свежего летнего утра, запах свежеполитого асфальта, доносящийся в окно троллейбуса, легкий ветерок и их с Наташкой радостные лица: они едут на практику на самую настоящую киностудию, где снимается кино!

И подумала она с нежностью, со слезами на глазах: «И вправду, какие девочки были – молодые, радостные, жизни открытые!.. Какая жизнь тогда была – ежедневная радость, волнение, ожидание чуда. Не то что теперь…» – оборвала она себя горько и пошла спать, словно устав от этих воспоминаний.

Но заснуть не могла. Так и блуждала ее память по коридорам киностудии, когда ходили они с Наташкой оформляться на практику, все еще не веря в свое счастье, разглядывая каждого встречного, ожидая увидеть известного актера или режиссера.

Вспоминала она комнату их большую в драпировочном цехе, в котором стояли столы со швейными машинками, лежали рулоны тканей, стопки рукавиц, которые сами драпировщицы и шили, без которых нельзя было обойтись в их обойном деле.

Вспомнила, как в обеденный перерыв выходили они с Наташкой в небольшую зеленую аллейку, садились прямо на траву под березой и наспех съедали нехитрый свой обед: пару бутербродов, приготовленных дома, и яблоко или бутылку молока с булкой – не больно-то разгуляешься на студенческую стипендию, а в столовую или кафе ходить было накладно.

И тут – словно подумала о чем-то важном, таком, что обязательно надо вспомнить, – она встрепенулась, и сонное, расслабленное состояние как рукой сняло. Что-то такое было в воспоминаниях этих, что ее разбудило, даже встревожило. Это кафе! Конечно же, кафе, в которое они с Наташкой пару раз заходили, но которое им было не по карману.

Зайдя в него в первый раз, они поразились, увидев очередь, в которой стояли люди из массовки в костюмах разных эпох, ролей, характеров. Стояли буднично, словно в обычной очереди – рыцарь и старушка в розовом воздушном платье, похожая на добрую фею. Стояли в ярких туалетах танцовщицы из водевиля и «нищие», одетые в рванье.

Они с Наташкой еще пару раз заходили в это кафе, чтобы поглазеть на удивительное зрелище. Брали стаканчик с чаем или кофе, садились за столик и просто смотрели на публику, наслаждаясь атмосферой массовки, съемочных разговоров. И пару раз среди этих людей, которые специально приходили сюда, чтобы, хоть на заднем плане, хоть на мгновение оказаться на экране, встречали они настоящих, известных актеров.

И после этой мысли сразу понятно стало Светлане, отчего так взволновало ее воспоминание о кафе…


…Она глазам своим сначала не поверила, когда увидела его. Его – любимого своего актера, в которого еще девчонкой была влюблена. Был он настоящим красавцем, был он знаменит после главных ролей в нескольких фильмах. В таких и влюбляются обычно все девчонки. И он – самый настоящий, живой ОН – встал за Светланой в очередь, когда решила купить кофе с пирожным (родители денег прислали, и можно было немного себя побаловать).

– Вы крайняя? – прозвучал глубокий, бархатный мужской голос, и она, обернувшись, чтобы ответить, увидела его, ЕГО. И не сказала ничего – просто не могла говорить, так пару мгновений и стояла, глядя на него во все глаза. Потом только головой кивнула и отвернулась, чувствуя, как внутри ее словно жаром обдало. Вот это да! Жаль, Наташки рядом нет – приболела она и два дня практики пропустила. И Светлана уже представлять начала, как вечером будет рассказывать подруге, как подошел к ней САМ и спросил…

И не успела представить, потому что рука ЕГО провела по ее волосам, и она встрепенулась и даже испугалась от неожиданности. И почти у самого уха услышала вкрадчивое:

– Какие волосы…

И он опять рукой провел по ее волосам – действительно красивым, густым, с медным отливом, волнистым, спускающимся ниже плеч.

– Какие роскошные волосы, – повторил он уже громко, словно стремясь привлечь к себе внимание…

И она зарделась, засмущалась и похолодела внутри. То, что он, любимый ее актер, стоял тут, живой, не экранный, да еще и прикоснулся к ее волосам, да еще похвалил их, лишило ее всякой уверенности. Она растерялась, в голове стало пусто, она ничего не сказала в ответ, только посторонилась от него и отвернулась, чтобы он не видел ее лица, которое – она не сомневалась – было сейчас красным, как маков цвет.

Но он продолжил к ней приставать, словно и не заметил ее смущения.

«Заметил, заметил, подлец», – подумала Светлана теперь. Заметил, как ребенок этот чистый, каким она тогда была, растерялся, засмущался, потому и продолжил ее смущать. Впрочем, для него, видно, это было настолько привычное, естественное дело – к девочкам молоденьким клеиться, что, может, ничего он и не заметил. Такие вот красавцы – эгоисты, только о себе и думают, только своего и добиваются. Сейчас она – взрослая женщина – ой как хорошо это понимала. Но та девочка…

Та девочка, которой она тогда была, только похолодела внутри и застыла, замерла, когда он опять провел рукой по ее волосам, провел медленно, как-то значительно, как будто приручал ее, приучал к себе. А он, приблизив свое лицо к ее лицу, так, что почти касался ее щеки, сказал ей на ухо – но не тихо, а нарочито громко:

– Поехали ко мне пить шампанское и валяться голыми на ковре…

И она не знала даже, что ответить на такое предложение, как отреагировать и вообще – реагировать ли. И от непонятливости своей, от растерянности, – слышала только сердцебиение свое и почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы – от обиды? от смущения? от ужаса? – что с ней такое – ТАКОЕ! – происходит.

И опять уже эта, взрослая Светлана, подумала с грустью: «Господи, вот детка-то была чистая и наивная!» Сколько таких предложений – на порядок хуже, циничнее, непристойнее, она слышала потом в жизни. И находила, что ответить, как отшить, чтоб мало не показалось. Но тогда – казалось ей это таким… ТАКИМ!..

Сейчас, как и тогда, она даже слов не находила, чтобы то свое состояние описать. Вспомнила только, как возвращалась она в свой цех с обеда и казалось ей, что щеки до сих пор горят, что всем видно, что с ней сейчас ТАКОЕ произошло!

«Господи, вот ведь какая девочка была – нежная, ранимая, чистая…» – на мгновение даже странным ей показалось, что это она о себе так думает. Что когда-то она такой девочкой была…

Сейчас она, взрослая Светлана, долго лежала, все никак не могла заснуть, встревоженная всеми этими воспоминаниями, чувствами, мыслями. Лежала, ворочалась с боку на бок, думала о том времени, той своей юношеской жизни, вспоминала общежитие, в котором жила и в котором ой как трудно ей было жить! Была она домашним ребенком, скромной, воспитанной девочкой, и жизнь в общежитии, когда вся твоя жизнь напоказ, когда надо уметь за себя постоять и самостоятельной быть, давалась ей трудно.

Когда воспоминания эти утихли в ней и она наконец заснула, снилось ей что-то оттуда, из той жизни, и сон был беспокойный, как будто что-то тревожило ее во сне. Она проснулась, почти и не поспав толком, и лежала опять – в тишине, вспоминая, как будто что-то важное вспомнить должна была.

И вспомнила опять – себя на фото, с таким проникновенным детским лицом, с таким вниманием смотрящую в камеру, как будто ждала она чего-то – от снимка этого, от каждого мгновения жизни…

«А она и ждала», – подумала Светлана. И вспомнила опять настроение свое ежеутреннее, когда просыпалась она в узкой кровати в общежитии и впереди был целый день – неожиданный, радостный день в прекрасном городе; день, насыщенный занятиями, общением и прогулками по улицам, в метро, в толпах людей, среди которых где-то же ходит он и – как думала она, свято в это веря, – тоже ждет ее, тоже хочет скорее встретить… И там, в ожиданиях детских, была и будущая ее жизнь – удивительная, интересная, счастливая, еще неизведанная…


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации