Текст книги "Мертвые из Верхнего Лога"

Глава 5

В электричке Савелий купил кока-колу, пакетик орешков кешью и свежий номер «Слухов и сплетен», который делали уже без него. С первой же страницы аршинными красными буквами кричало название: «Людоед арестован в Мытищах». Под фотографией безобидного старичка, поблескивающего дешевыми очками, располагалась статья о каком-то сумасшедшем ученом, который считает, что у африканских и южноамериканских племен, увлекающихся каннибализмом, крепче иммунитет, и не исключено, что наши предки были каннибалами, а этические и культурные нормы в конце концов приведут к вымиранию вида homo sapiens. На той же странице находились «сенсационные» материалы о том, как пьяный пластический хирург увеличил грудь горилле, и о том, как сатанисты-стритрейсеры нарочно врезались в ларек с церковной литературой.

Савелий брезгливо поморщился, его даже затошнило от отвращения, и только переслащенная кока-кола немного угомонила желудок. Коллег по желтой прессе он ненавидел. И это была не истовая неприязнь фанатика, а скорее снисходительное презрение настоящего профессионала к дилетантам, которые почему-то всегда срывают куш. Увольнение до сих пор не укладывалось в его голове. Он-то чувствовал себя победителем, почти докопавшимся до настоящей тайны, до великого скандала, который рано или поздно приведет его минимум к Пулитцеровской премии. А Жанна Колос не поняла, не приняла, не оценила – ей были ближе дутые сенсации о сатанистах, онанистах, фашистах и тому подобные «горячие» темы. Скандалы, которые не стоили и пяти копеек, потому что были придуманы предприимчивыми бездарностями, насмотревшимися голливудских боевиков.

Все началось ранним летом, в июне. Ему позвонила бывшая однокурсница, которую Савелий помнил смутно. Она была из тех бледных тихих гуманитарных девушек, которые все пять университетских лет смиренно шелестят книжными страницами в библиотеке, всегда занимают центральные места в первом ряду в лекционных залах, зачеты и экзамены сдают досрочно и на «отлично», а к другим студентам относятся отстраненно-снисходительно.

– Это та Аня, которая на втором курсе написала реферат о Солженицыне, – шелестел в телефонной трубке тихий голос.

Савелий неловко молчал, потому что на втором курсе интересовался не темами чужих рефератов, а размером груди и длиной ног первой красавицы потока.

– Ну, та Аня, которая на третьем курсе носила длинную юбку и платок. Я ведь собиралась уйти в монастырь. – Собеседница кокетливо хихикнула, а он все не мог вспомнить. По ее дрожащему голосу чувствовалось, что звонившей неловко еще больше, чем Савелию.

– Та Аня, которая приезжала в универ на велосипеде.

И он наконец вспомнил. Действительно, была у них на курсе тихая сумасшедшая, которая почти ни с кем не общалась, всегда задумчиво улыбалась собственным мыслям, одевалась как старушка, носила длинную жиденькую косу, а по городу передвигалась на черном антикварном велосипеде с рамой. За все пять лет учебы Савелий не то чтобы не перемолвился с Аней парой слов – они даже не здоровались.

– Хорошо, что ты вспомнил, – облегченно вздохнула бывшая сокурсница. И вдруг заявила: – Мне надо с тобой посоветоваться!

Савелий только устроился в редакцию «Слухов и сплетен», и ему было не до пустой болтовни с похожими на лабораторных белых мышей однокурсницами. Он писал материал о клубе больных анорексией девушек, которые не только не собираются лечиться, а еще и романтизируют свою худобу.

– Только пятнадцать минут! – уговаривала Аня. – Я приеду, куда ты скажешь!

В конце концов он назначил ей встречу в кафе напротив редакции, о чем в ту же секунду пожалел. Во время ланча в кафе собирались все сотрудники медиахолдинга, в том числе и секретарша Алла, тридцатилетняя брюнетка с формами Моники Белуччи и голосом Эдит Пиаф, в присутствии которой его обычно бледное лицо атаковал вулканический жар пятнистого румянца. Что, если ненормальная Аня в своем монашеском платке приедет на велосипеде и Алла в то время окажется в кафе? Правда, всегда можно сказать, что городская сумасшедшая – героиня его будущей статьи…

Но, к его удивлению, Аня оказалась миловидной блондинкой в черной футболке и джинсах-галифе, ее шею украшали массивные серебряные цепочки в мексиканском стиле, а тонкие пальцы были унизаны этническими перстнями. Стоило ей отрезать косу, осветлить волосы, выщипать брови и подкрасить глаза, как длинношеий прекрасный лебедь выглянул из-под привычной ей когда-то маски гадкого утенка.

– Как ты изменилась! – восхищенно воскликнул Савелий, целуя бывшую однокашницу в щеку.

Аня лучезарно улыбнулась, хоть и выглядела немного уставшей. К тому же ее светлые, красиво подведенные глаза смотрели с тревогой.

Несколько минут они поболтали о том, как у кого из их сокурсников сложилась жизнь, и о том, что сама Аня пять лет проработала ассистентом режиссера на телевидении, а затем вышла замуж и родила двойняшек. А потом она схватилась за стакан с безалкогольным мохито, как за спасательный круг, так, что даже костяшки ее пальцев побелели, и сказала:

– Наверное, пора поговорить о деле. Ты же очень занят…

– Ну что ты! – Он хотел поймать ее взгляд, но Аня уставилась в стол, кусая губы и явно нервничая. – У меня столько времени, сколько тебе понадобится. Рассказывай!

– Понимаешь… Ой, я даже не знаю, с чего начать! Все считают меня сумасшедшей. Все, с кем я пробовала поговорить на эту тему, посоветовали обратиться к психиатру. Я случайно вспомнила о тебе. Купила номер «Слухов и сплетен» и увидела, что один из материалов подписан твоим именем. И тогда подумала, что раз ты устроился в такую газету, значит, у тебя есть талант рассматривать ситуацию не только с позиции обывателя.

– Вот как? – рассмеялся Савелий. – Обычно наши однокурсники, когда узнают, что я делаю «желтуху», думают, что у меня не все дома. Это ведь не так престижно, как вести новости на телевидении или снимать документальные фильмы.

Аня слабо улыбнулась.

– А я сразу поняла, что твои статьи не просто ради сенсации написаны. Тебя и правда интересуют необычные вещи. Ты ничего не придумываешь, пишешь правду, хоть, может быть, другим и кажется, что это фантастика низкого пошиба.

– Так что у тебя случилось?

– Понимаешь, я… В общем, я видела мертвых, – прошептала Аня, с тревогой глядя на него поверх бокала с зеленоватым коктейлем. В тот момент у нее было совершенно детское выражение лица, и Савский поймал себя на желании протянуть руку и погладить девушку по волосам.

– Мертвых? – сглотнул он. – В морге?

– Нет, нет, – помотала головой Аня, – ты не понял. Я видела мертвых, которые ходили. И не надо на меня так смотреть, я сама понимаю, как это звучит! – Последнюю фразу она выкрикнула так громко, что люди за соседним столиком с любопытством на нее уставились.

– Постой, постой… – Савелий примирительно поднял вверх ладони. – Что значит – «мертвых, которые ходили»? Вампиров, что ли? Зомби?

– За идиотку меня держишь? Откуда я знаю, они не представились! Господи, какой ужас… – Аня сжала ладонями виски и закрыла глаза. – Иногда мне и самой кажется, что я схожу с ума. Уже почти полгода прошло, а я все никак не могу опомниться. Сева, я не сумасшедшая! Можешь поехать туда и у других поспрашивать.

– Туда – это куда?

– В одну деревню. В феврале мы сняли там домик, на неделю. Хотели покататься на лыжах всей семьей, в тех краях очень красиво. Но на второй же день… Знаешь, я никогда не думала, что такое может и правда произойти, тем более со мной. Я в такие штуки не верила.

– А не решил ли кто-то тебя разыграть? – несмело предположил Савелий. – Шутки порой бывают очень злыми.

– Кто? Муж, что ли? Нет, он бы не стал. И потом, он устает как не знаю кто, ему не до шуток. Дети еще слишком маленькие, чтобы додуматься до подобного. А в деревне той почти никто и не живет, одни старики.

– И что же конкретно ты увидела?

– Был вечер… – Аня прикрыла глаза и нахмурилась. – Очень красивый, ясный, безветренный. Перед сном я надела шубу прямо на ночную рубашку, сунула ноги в валенки и вышла на крыльцо полюбоваться звездами. Знаешь, там сколько звезд! Я раньше и подумать не могла, что небо может быть таким! Я дошла до калитки и вдруг услышала, что чуть поодаль скрипит снег. Как будто бы кто-то идет. Я повернула голову и увидела маленького мальчика. Его вела за руку женщина не первой молодости. Оба были слишком легко одеты для зимы. На женщине – летнее хлопчатобумажное платье с пояском и оборками. Помню, волосы ее были заплетены в косу, которая уложена вокруг головы, по моде сороковых. А на мальчике – как будто бы льняная ночная рубашка. Женщина шла босиком по снегу, на мальчике были лапти. Я не думала, что кто-то еще носит лапти, даже в деревнях.

Аня поежилась, хотя в кафе было жарко, кондиционер не работал.

– И как ты поняла, что они… мертвые? – выдавил Савелий. Он не верил сокурснице, но почему-то ее рассказ завораживал.

– Сначала я так не подумала. Сначала я просто удивилась, что они так странно выглядят. У них еще была очень странная походка – движения какие-то ломаные, как у танцоров брейка. А женщина подволакивала ногу. И они шли ко мне… Тогда я их окликнула. Спросила, могу ли чем-то помочь. Но они ничего не ответили. А мальчик поднял голову и улыбнулся. И тогда я увидела… – Голос аж задрожал. – У него была длинная челка, но когда он поднял голову, его лицо осветила луна, и я увидела, что у него нет глаз. А на щеках – запекшаяся кровь. Понимаешь, ему не было больно, он улыбался. А женщина просто на меня смотрела. Парочка подошла чуть ближе, и я увидела, что она вся синяя. Оба были мертвые, мертвые!

Аня схватила Савелия за руку и больно сжала. Ее расширившиеся зрачки, остановившийся взгляд, внезапная бледность и неровное дыхание рассказчицы пугали.

– И что ты сделала? – тихо спросил Савелий.

– А? – словно очнулась Аня. – Я убежала. Почему-то это было трудно. Знаешь, такое чувство бывает в страшном сне, когда понимаешь, что чудовище близко и надо бежать, но тело почему-то не слушается. Я вбежала в дом, разбудила детей, мужа и закричала, что мы должны немедленно уехать. Муж начал меня отговаривать, убеждать, что мне почудилось. Но я орала, что, если мы немедленно не уедем, я не знаю что сделаю. Дети перепугались, начали плакать. Мы похватали вещи, сели в машину и действительно уехали, даже не одевшись как следует. Я всю дорогу дрожала.

Аня угрюмо замолчала.

– Но… ты и правда уверена, что тебе не померещилось? – осторожно спросил Савелий.

– За последние месяцы десятки людей пытались меня в этом убедить. Я консультировалась у психиатров, гипнотизеров, гадалок. Мне сделали томографию мозга и не нашли никаких отклонений. Я чуть не сошла с ума! Сначала я боялась засыпать, но потом поняла, что больше их не увижу. И уже готова была забыть тот ужас… Но пару недель назад мне попалась на глаза газета, какая-то малотиражка, нам иногда бросают ее в почтовый ящик. И там была крошечная заметка о жестоком убийстве, которое произошло в той самой деревне, где мы были, в Верхнем Логе. Какой-то алкоголик убил жену топором, но клялся, что этого не делал. Твердил, что вошел в комнату, когда та уже была убита, и видел там странных людей, в том числе и улыбающегося мальчика в льняной рубашке. Тогда мне стало ясно, что я не сумасшедшая, они и правда были… И вот я нашла тебя.

Савелий залпом допил горячий чай и вдруг поймал себя на мысли, что зря оставил свитер в редакции – в Анин рассказ не очень верилось, но почему-то он заставлял зябко ежиться. А она сидела напротив – такая красивая, бледная, нервная.

– Мне так стыдно, – помолчав, призналась она. – Ты вот смотришь на меня и наверняка думаешь, что я сошла с ума. Но я не знала, кому еще это рассказать. Так хотелось, чтобы хоть кто-нибудь мне поверил! Надеялась, что ты… Муж мне не верит, у нас с ним с тех пор разладились отношения. Психолог посоветовал морской воздух и солнечные ванны. А я…

С беспомощной улыбкой Аня развела руками. Она была в тот момент такой трогательной, такой беззащитной, что ему хотелось как-то ее приободрить. И тогда Савелий сказал, что хоть история и сомнительная, но он обязательно поедет в Верхний Лог и поговорит с местными. Аня обрадовалась, будто Сева ей жизнь спас. Все переспрашивала: правда? правда? И потом, когда прощались у порога кафе, пытливо заглядывала в глаза, сжимая его руку: не обманет ли? Они договорились созвониться после его поездки в Верхний Лог.

На следующий день утром Савелий отправился на Ярославский вокзал. Ну не мог он обмануть Аню, ему бы снились ее умоляющие глаза… Он был уверен, что страшная история о живых мертвецах – не более чем галлюцинация измотанного офисными стрессами человека. С другой стороны, Аня все-таки не просто банальная московская обывательница, у нее ведь университетское образование…

Жители деревни Верхний Лог как-то странно отреагировали на вопросы журналиста. Кто-то, скептически хмыкнув, крутил пальцем у виска, но некоторые смотрели на него так испуганно и с таким отчаянием, что ему становилось не по себе. Никаких конкретных фактов, помимо истории страшного убийства некой Татьяны Губкиной, ему узнать не удалось. Но одна женщина, ее звали Ниной, бывшая учительница, затащила приезжего в свой дом, напоила травяным чаем и срывающимся голосом рассказала такое, что Савелий наконец понял смысл идиомы «от страха зашевелились волосы».

Местная жительница говорила о том, что в деревне уже давно творится что-то нечистое, и много раз из здешних лесов не возвращались люди, но все предпочитают это скрывать. Что и она сама, и другие в разное время видели поблизости мертвых. Вот и муж Нины, Борис, год назад потерялся в лесу и не вернулся… Вернее, вернулся, но весь черный, перепачканный землей, с неестественно ввалившимися щеками и без одной руки – пустой рукав развевался на ветру, а ему хоть бы что. «Он стоял перед окном, – горячо шептала Нина, – и смотрел прямо на меня. В доме не горел свет, и если бы Борис был человеком, то не смог бы меня увидеть. Но он видел. И я знала, что муж меня видит. А он знал, что я это знаю. Я тогда упала на колени и начала молиться, а когда открыла глаза, за окном никого не было…»

Все это случилось в самом начале лета.

И вот сейчас бывший сотрудник «Слухов и сплетен» сидел у окна, а пыльная электричка уносила его все дальше от Москвы. Савелий твердо решил во всем разобраться. В прошлый раз он провел в Верхнем Логе не больше двух часов, но теперь его уволили, спешить некуда, и вполне можно себе позволить посвятить расследованию несколько дней. На его груди висел громоздкий профессиональный «Кэнон» в специальном чехле.

Савелий настолько глубоко погрузился в невеселые воспоминания, что не заметил пожилую женщину в темном платье и черном траурном платке, которая пристально наблюдала за ним с соседней скамьи. На грязном полу перед ней стояла драная матерчатая сумка, из которой выглядывал батон белого хлеба, на ее коленях лежали какие-то замусоленные бумаги, в которых при ближайшем рассмотрении можно было узнать медицинскую карту психоневрологического диспансера № 2.

– Не к добру, – прошептала старушка и мелко, будто бы воровато, перекрестилась. – Не надо было тебе приезжать. Ох, не к добру…

* * *

1979 год. Москва

Воскресный утренний Арбат был залит солнцем, как блин топленым маслом. Солнечные зайчики скакали по домам, деревьям и лицам редких прохожих. Половина девятого утра, слишком раннее время для толп. Стоял поздний апрель, блаженное хрупкое время, когда грудную клетку словно распирает от желания чувствовать себя живым.

Какая-то русоволосая девушка, одетая в сарафан и изрядно мятую, несвежую рубаху, вдруг сняла туфли и пошла, пританцовывая, босиком по еще не прогретым булыжникам. Девушка была молода и прекрасна – нежная белизна лица, глаза редкого кошачьего цвета, мутно-зеленые с желтоватыми прожилками. Ее ярко-розовые губы кривила бессмысленная улыбка, зрачки были слегка расширены. Девушка что-то напевала себе под нос и, казалось, находилась в другой реальности.

Она была не одна. Трое молодых людей, ее сопровождавших, выглядели не менее отрешенными и странными. У всех длинные волосы, все будто бы нетрезвы, но алкоголем от них не пахло. За плечами одного болтались старая гитара и весьма потрепанный полупустой туристический рюкзак. Другой зачем-то обвязал лоб замызганным обувным шнурком. Третий шел, пританцовывая, и все время посмеивался в густо разросшиеся пшеничные усы.

Никто из странных молодых людей не заметил, что за ними уже некоторое время внимательно наблюдают. Мужчина – высокий, темноволосый, в черном спортивном костюме и черной же ветровке – прятался в тени одного из домов. То есть вряд ли его можно было назвать прячущимся в полном смысле этого слова, потому что стоял он прямо, подбородок вздернут с живописной кинематографической надменностью, руки спокойно сложены на груди. Мужчина не пытался казаться незаметным, скорее просто не желал обозначать свое присутствие.

Сейчас Хунсагу было уже за семьдесят, но внешне он не тянул и на половину прожитых лет. Ни одного седого волоска, гладкая смуглая кожа, свежий взгляд, легкая походка. В юности, будучи еще Митенькой, он не считал себя привлекательным. Самым красивым юношей в его окружении слыл некий Володя Яновский, которого отличали по-девичьи белая кожа, длинные оленьи ресницы, деликатный пастельный румянец и кудри, как у боттичеллевского ангела. Володей хотелось любоваться, Митенькины же черты казались резковатыми. Он был словно статуя, высеченная из камня, – не руками талантливого скульптора, но сухим степным ветром. Не то чтобы он придавал собственной наружности хоть какое-то значение, однако время шло, и Хунсагу не раз приходилось наблюдать, как некрасиво старятся боттичеллевские ангелы, как по-бабьи оплывают их некогда нежные лица, как редеют золотые кудри, а фарфоровая кожа становится пористой и грубой. Ему же возраст был к лицу. Время стало его огранщиком – не портя кожу глубокими морщинами, не комкая черты, не плавя четкие линии, оно углубило его взгляд, ужесточило линию рта, придало общее выражение мудрости, силы и покоя.

За несколько недель до сегодняшнего солнечного апрельского утра Хунсаг обрел первый в своей жизни дом.

Однажды в самом конце февраля он, как обычно, поднялся в половине пятого утра на первую медитацию, и словно что-то в спину его толкнуло: настало время пустить корни. Ему, Хунсагу, нужен дом. В тот же вечер он отправился на Ярославский вокзал и купил билет на первую попавшуюся электричку. У него всегда была интуиция зверя. Он не рассматривал пейзаж за окном – знал, что, когда надо, ноги сами вынесут его из вагона. Они и вынесли. Хунсаг даже название станции намеренно не прочитал. Это был его личный шик – не обращать внимание на мир людей.

Он постоял на перроне и дождался следующего поезда. Потом снова вышел на какой-то станции и пересел в другой. В последний поезд его не хотела пускать проводница, молодая, но уже оплывшая хамоватая блондинка. Хунсагу потребовалось двенадцать секунд на то, чтобы изменить ее мнение – девица оказалась трусливой и внушаемой. Она впустила его в собственное купе и все четыре часа пути пыталась то напоить сладким чаем, то накормить домашними котлетами. В конце концов пришлось вырубить ее коротким точным ударом ребром ладони по шее. Проводница рухнула на пол, как спиленная сосна. Хунсаг аккуратно переложил ее на полку, укрыл ноги ветхим казенным пледом и, прислушавшись к вялому дыханию, констатировал, что проспит она не менее двух часов.

Наконец он почувствовал, что больше никуда ехать не стоит. Выйдя из поезда и оглядевшись, Хунсаг плотнее запахнул куртку, надвинул на лицо темный капюшон и медленно, но уверенно зашагал по протоптанной в снегу узкой тропинке. Немолодая женщина в ажурном шерстяном платке, торговавшая на станции мочеными яблоками, почему-то нахмуренно перекрестилась, глядя ему вслед.

Хунсаг шел и шел. Через рощу, через поле. Миновал какую-то деревню, потом еще одну. Свернул в лес. Долго и упрямо двигался по бездорожью. Он умел воспринимать любое монотонное действо медитацией. Ни о чем не думая, просто шел, сосредоточившись на дыхании, осанке, приятной мышечной ломоте. Наконец – к тому времени уже стемнело – остановился на небольшой опушке. И почувствовал: его дом будет здесь. Хунсаг сбросил рюкзак, прижался спиной к лысому стволу сосны и с наслаждением вдохнул чистый морозный воздух. Здесь, в этой глуши, он и проведет остаток жизни. И, если все пойдет так, как задумано, будет не один.

Полтора месяца ему потребовалось на то, чтобы построить дом. Конечно, ему помогали. В Архангельске он нанял пятерых работников – выбирал из тех, кого некому искать. Купил хорошие инструменты, палатки. Пообещал заплатить помощникам втрое больше реальной стоимости подобных услуг. Семь недель, и дом был готов. Простой сруб, три спальни, кабинет, гостиная, сени, погреб. Глухой забор вокруг, колодец. Работников же, как и предполагалось, никто искать не стал, и глухие лесные топи стали их могилой.

Теперь настало время привести в лесной дом людей. Настанет день, когда дом станет деревней, а потом и городком. Главное – начать.

Хунсаг примерно представлял себе, кто ему нужен.

Первое условие – люди должны быть молодыми. Чем младше, тем лучше. Но не детьми – дети в лесу не выживут. Когда-нибудь его, пока придуманное, поселение разрастется, вот тогда и можно будет подумать о детях, которых он лично будет обучать всему, что знает сам, которые станут его собратьями по крови, сверхлюдьми, началом новой расы.

Второе условие – люди должны быть одинокими. Проблемы и скандалы ему не нужны. Хунсаг давно уже ощущал себя безнаказанным – на долгом жизненном пути не встретился еще ни один человек, способный противостоять его личности. Если что, он мог бросить вызов и милиции. И все же лишь глупцы с петушиной резвостью сами нарываются на неприятности, а Хунсаг будет мудрее. Поэтому первыми жителями его деревни станут те, кого никто и никогда не хватится.

Третье условие – люди должны быть романтиками. В идеале – начитанными гуманитариями, ищущими смысл жизни. Хорошо, если еще и депрессивными меланхоликами. Такая самая управляемая социальная группа.

Четвертое условие – люди должны быть разнополыми. Для экспериментов, сеансов гипноза и групповых медитаций ему требуются и мужчины, и женщины. Впоследствии некоторых из женщин он повысит до статуса местечковых богинь. Они будут рожать – разумеется, только от самого Хунсага. Чужое семя новой расе ни к чему.

И он отправился искать этих людей.

Сейчас, увидев компанию хиппи на пустынном воскресном Арбате, Хунсаг понял, что нашел тех, кто ему нужен. Можно сказать, одним выстрелом сбил все мишени. Четыре человека – три юнца и красивая девушка. Все сидят на какой-то наркоте. Ничего, Хунсаг и без наркотиков найдет способ расширить их сознание. Молодые люди поверят ему, пойдут за ним. Он увезет их в лес, в свой дом, насовсем. Немного подлечит, обратит в собственную веру. Они станут смотреть на него горящими глазами, жаждать учиться у него. Это будет культ имени его самого. До лета ребята окрепнут, наберутся сил, а летом начнут помогать ему строить деревню. Когда появится второй дом, Хунсаг приведет новых людей, и работа пойдет еще быстрее. К следующей зиме в лесу вырастет поселение за глухим забором, и у него будет уже целая «стая» преданных человеческих «псов», почитающих высшим счастьем для себя его одобряющую улыбку…

Один из парней вдруг заметил Хунсага, перехватил его изучающий взгляд. И почему-то испугался, хотя незнакомец не проявлял агрессии. Дернул товарища за рукав, и вся компания остановилась, как сломанные роботы. Ребята оказались гораздо моложе, чем показалось Хунсагу изначально, – не старше двадцати лет. Этакие бунтующие пугливые дети.

Приветливо улыбнувшись, Хунсаг приблизился.

Тот парень, что несколькими минутами раньше отрешенно бормотал в усы, поднял обе ладони в наивном жесте защиты.

– Эй, все в порядке, все в порядке! – почти прошептал он. – Мы уже уходим.

– А я вас не гоню, – заговорил мягко Хунсаг. – Наоборот, спросить хотел.

– О чем тебе нас спрашивать? – Красавица хиппушка с трудом сфокусировала на нем мутный, как беспокойное море, взгляд. Стоять ей было трудно, девушка пошатывалась. – Ты же цивильный, дяденька!

– Да предложить кое-что хотел… – Хунсаг старался выглядеть немного растерянным.

Он представил, как бы отреагировал на такую компанию обычный, среднестатистический москвич. Наверное, почувствовал бы брезгливость – эти босые ноги с желтоватыми ногтями, эти сальные волосы, да еще и муть в глазах. И ему, вероятно, стало бы немного не по себе. Правда, агрессорами молодые люди не выглядели, да и едва ли человек, находящийся в «системе», мог быть агрессивным. Но что было известно о хиппи среднестатистическому москвичу?

Увидев его смущение, компания немного расслабилась.

– Что предложить, дядя? – почти весело спросил усатый.

– Да вот… – Ему потребовалась лишь секунда на раздумье. – На работу джинсы притащили, я и купил сдуру. А потом подумал – куда мне, джинсы-то…

Все четверо недоверчиво округлили глаза. Парень, что нес за плечами гитару, искривил пухлые обветренные губы в усмешке и беззастенчиво оглядел Хунсага с ног да головы.

– Да уж, дядя, староват ты для джинсов.

– Это что же за работа у тебя такая, куда джинсы запросто носят? – Голос разума неожиданно проснулся у девушки, чего Хунсаг ожидал меньше всего. – Кто притащил-то?

Он смущенно улыбнулся (такая гримаса далась ему с трудом):

– Да есть у нас одна ненормальная. В общем, неважно! Я их и там пытался продать, и там…

– И что, не берет никто? – не поверил усатый. – Джинсы?

– Короче, ребята, берете или нет?

– И сколько же ты за них хочешь? – Девица, казалось, окончательно протрезвела.

– Ну… Я отдал чуть не всю зарплату, а с вас возьму… да хоть рублей тридцать пять. Лишь бы избавиться от ненужной вещи.

Хиппи обескураженно молчали, и Хунсаг с внутренним ликованием решил закрепить успех:

– Или даже тридцать.

Все четверо легко поверили, что живет «дядя» на подмосковной даче и джинсы у него там.

И вот они уже сидели в электричке, за пыльным окном которой проносились сломя голову залитые солнцем деревья.

Усатый парень и девушка сразу же уснули, привалившись друг к другу. Остальные двое, которых звали Шиза и Руслан, взахлеб рассказывали Хунсагу о внутренней свободе, о писателе Кене Кизи, который на полном серьезе обсуждал возможность подачи психоделиков в нью-йоркский водопровод, о том, что волосы являются космическими антеннами, и, конечно, о том, что наркотики спасут мир.

– Дядя, есть такой чувак – Теренс Маккена. Ты, небось, и не знаешь о нем?

Хунсаг отрицательно помотал головой. Болтовня парней немного утомляла, но была необходима для того, чтобы быстрее понять, на какие клавиши нужно нажать, чтобы новые знакомые стали послушными.

– Правильные он вещи говорит. Например, что торчать это не просто эгоистическое удовольствие, но и верный путь спасения мира! – Глаза того, кого приятели называли Шизой (у него и правда был психиатрический диагноз, которым парень, будучи настоящим неформалом, гордился, как орденом), возбужденно горели. Он выглядел как фанатик, рассказывающий о божестве. – Можно торчать просто так, вхолостую, а можно сделать так, что это будет духовная работа. Понимаешь, дядя?

– Пока не вполне.

– Ну как же! Психоделики – недостающее звено между человеком и Богом. Они открывают двери восприятия. Doors of perception, как говорил Олдос Хаксли. Если все начнут хором торчать, Вселенная откроет человечеству двери. Не будет войн! Только любовь, только любовь! Эх, вот бы достать споры тех грибов, о которых говорит этот Маккена…

Мысленно воскликнув: «Бинго!», Хунсаг задумчиво сказал:

– А ты разве не знаешь, что в наших лесах тоже растут такие грибы? И растения, корешки которых можно пожевать, чтобы тебе… открылись двери, как ты говоришь.

– Да знаю, конечно… – Шиза поморщился, как от зубной боли. – Да только сила у наших корешков не та.

– Скажешь тоже! Да еще и помочь себе можно, если правильно дышать. Про чакры когда-нибудь слышал?

Молодые люди изумленно уставились на собеседника, а потом с хохотком переглянулись.

– Вот это правильный дядя! – восхитился Шиза. – Дядя, что же ты сразу не сказал, что ты такой правильный? Наш человек!

Спустя неделю все четверо были готовы коленопреклоненно ему молиться, и если бы Хунсаг приказал им облить себя бензином и закурить, они бы так и сделали, без колебаний. Они были Алисами, а Хунсаг – бездонной кроличьей норой. Он щедро открыл для них миры, на существование которых хиппи надеялись, не до конца в них веря. Готовил для них отвар, выпив который ребята всю ночь видели ярчайшие галлюцинации, общаясь с богами: рогатая Хатхор тянула к ним малахитовые руки, обнаженная же прекрасная Афродита, смеясь, говорила, что она – тоже богиня Хатхор, потому что богов гораздо меньше, чем придуманных людьми их воплощений; суровая Мафдет мурлыкала у них на коленях и позволяла почесать себя за ушком; грустный Люцифер убеждал, что тот, чье имя переводится как «несущий свет», не может быть воплощением мирового зла, потому что ни зла, ни добра не существует в чистом виде, а он – просто диссидент, такой же, как сами ребята, сатанинские же рога всегда воспринимались язычниками символами плодородия, ведь росли и на голове египетского Хнума, по легенде создавшего мир на гончарном круге, и греческого Пана, который играл на свирели прекрасным нимфам.

О дурацких джинсах никто не вспоминал. Более того – все четверо сожгли уже имевшиеся у них джинсы на разведенном Хунсагом ритуальном костре. Одежда должна быть свободной и простой, волосы – всегда чистыми, ноги – босыми. Новообращенные послушно выполняли все, что говорил Хунсаг, и, пожалуй, были самыми веселыми и преданными его учениками за все прошедшие годы. Они искренне стремились к просветлению и верили, что их миссия – стать во главе новой расы интеллектуальных, духовных и мирных людей.

Спустя полгода один из них, Шиза, не выдержал психической нагрузки и умер во сне. Его похоронили в лесу. К тому времени девушка, Евгения, уже была беременна. У нее родилась двойня.

Они были первыми людьми, жившими в поселении Хунсага, его первыми Галатеями. Но к концу века никого из них, включая родившихся близнецов, не осталось в живых.