Текст книги "Девушки, согласные на все"

Девчонка сняла свитерок, и выяснилось, что ее грудь «упакована» в кружевной черный бюстгальтер. Марат раздраженно вздохнул. Неужели эта корова не могла догадаться надеть на себя поменьше тряпья? Чтобы не отнимать лишние минуты его драгоценного времени? Но нет, все они старались подольше задержаться в его кабинете. Словно количество проведенных здесь минут было прямо пропорционально шансам украсить собой журнальный разворот.

Марат отметил, что как раз у этой блондинки есть все шансы подойти. Бюстгальтер туго сидел на ее круглой аппетитной груди. Словно профессиональная стриптизерка, девушка закинула руки за спину, ловко справилась с застежкой и посмотрела на него лукаво, исподлобья.

– Блин, да покажешь ты наконец свои сиськи или нет? – не выдержал Марат. – Это тебе не конкурс «Мисс любительский стриптиз»!

Девушка обиженно засопела и отшвырнула лифчик в сторону – невесомые кружева спланировали прямо в мусорную корзину, но модель не обратила на это внимания. Она стояла перед ним голая, немного взнервленная и, затаив дыхание, ждала, когда он вынесет вердикт.

В первый момент Марат не знал, что и сказать. Левую грудь модели украшала затейливая татуировка – черный дракон с четко прорисованными ажурными крыльями и огромными когтистыми лапами. Сосок был как бы глазом чудовища. А длинный драконий хвост уходил куда-то в подмышечную область.

Кажется, девушка приняла шок редактора за восхищение. Она с самодовольной улыбкой пояснила:

– Я эту татушку в Амстердаме сделала. У лучшего мастера, семьдесят баксов отдала.

– Поэтому и место тебе – на улице Красных Фонарей, – усмехнулся Марат.

Девушка вспыхнула, а Ксения отвела глаза и закашлялась. Ей не нравилось, когда Марат начинал унижать моделек.

– Дура ты, дура! Зачем же такой красивый материал было портить? Кто же тебя теперь с этой дрянью будет снимать? На карьере модели можешь поставить крест, девочка!

– А многим нравится, – с вызовом ответила блондинка, но голос ее предательски зазвенел.

– Вот к ним и иди, – предложил Марат и, зевнув, добавил: – Можешь упаковывать своего динозавра обратно в лифчик и топать. Кастинг окончен. Для тебя.

Модель ничего не ответила. Марат видел, что она из последних сил пытается сохранять чувство собственного достоинства. Но бесполезно – ее голубые глаза наполнились влагой. Скорее всего, прямо из кабинета она помчится в ближайший женский туалет. Запрется в одной из кабинок и обильными слезами смоет весь макияж со своей прехорошенькой мордашки. Однажды по секрету кто-то из сотрудников рассказал ему, что женский туалет редакции журнала «Плейхаус» напоминает собрание профессиональных плакальщиц – особенно в те дни, когда проходят кастинги фотомоделей.

Иногда Марату казалось, что все эти модельки люто друг друга ненавидят. По крайней мере, когда они дожидались своей очереди перед входом в его шикарно обставленный кабинет, некоторые из них едва разговаривали друг с другом. Другие же, наоборот, охотно говорили конкуренткам гадости. «Ну у тебя и целлюлит!», «Интересно, как фотографам удается спрятать твой двойной подбородок?», «А правда ли, что ты переспала со всем художественным отделом, чтобы попасть сюда?» – все это были, по меркам девушек, довольно невинные фразы. Однако объединенные общей неудачей, они становились чуть ли не лучшими подружками. Рыдали друг у друга на плече, сетовали на свою печальную жизнь, жаловались на мужчин в целом и на него, Марата Логунова, в частности. Марата же это только забавляло. А вот его юная ассистентка, похоже, искренне им сочувствовала.

– И зря, – иногда говорил он ей. – Думаешь, они не понимают, на что идут?

– Может быть, они мечтают стать звездами подиума?

– Конечно! И именно поэтому соглашаются демонстрировать перед камерой свои интимные места, – веселился Марат, и девушке оставалось лишь красноречиво поджать губы. В конце концов, кем она была, чтобы спорить с самим главным редактором?

Уже выходя, татуированная блондинка обернулась к Марату и сквозь зубы процедила:

– Я расскажу своему приятелю, и он тебя в порошок сотрет, говно!

– Валяй, – лениво ответил он.

– Ты просто не знаешь, кто мой приятель. – В ее глазах стояли злые слезы. – Да он тебе нос набок свернет! Оторвет яйца и сварит их в кипятке!

– А ты с воображением. Иди-иди, девочка. Если не хочешь, чтобы я позвал охрану.

Когда дверь за разъяренной фотомоделью наконец закрылась, Марат обернулся к Ксении и обнаружил, что цветом лица девушка напоминает переваренного рака.

– Что не так, праведница ты наша? – поддел он ее.

– Ничего, – ассистентка опустила глаза. – Просто мне показалось, что вы незаслуженно ее обидели. Зачем надо было говорить про улицу Красных Фонарей? Можно было просто сказать, что она не подходит, и все.

– Я рад, что моя маленькая ассистентка знает, как мне надо было поступить. – Он с хрустом потянулся. Нет, он не злился на нее, он даже в некотором роде ей импонировал. Несмотря на такой юный возраст, с мозгами у девчонки было все в порядке. По крайней мере, ни один прежний ассистент не смог удержаться на этой должности больше трех недель, а эта работала в «Плейхаусе» уже почти полгода. Но бедняжка никак не могла привыкнуть к тому, что работает в эротическом журнале. Все остальные сотрудники были своего рода циниками. Моделей они фамильярно называли «щелками», казалось, ничто не может смутить этих людей. А Ксения вместо «задница» интеллигентно говорила «ягодицы». Наверное, она была просто слишком молоденькой для того, чтобы комфортно чувствовать себя в таком змеином логове.

– Там в коридоре еще девушки, – объявила ассистентка и, заглянув в свой растрепанный огромный блокнот, добавила: – Среди них известная стриптизерка из Киева Ариадна Быстрова.

Марат усмехнулся уголками губ. Каких только псевдонимов не придумывали себе девчонки, чтобы перетянуть одеяло его внимания на себя.

– Можешь передать им, чтобы расходились по домам. Все равно все одинаковые. Да, и передай Ирене, чтобы обратила особое внимание на ту азиаточку, что вчера приходила. Она мне понравилась.

Ксения азартно схватилась за обгрызенный карандаш и принялась что-то отмечать в своем распухшем от записей блокноте. Марат посмотрел на ее руки – обветренные, с неровно подстриженными и не слишком чистыми ногтями, а затем взглянул на свои – розовые, мягкие, ухоженные. Может быть, посоветовать ей, чтобы хоть раз в жизни сделала нормальный маникюр? Хотя нет, еще обидится. И так все за глаза называют его ассистентку «мамой Терезой».

– Ты была на планерке? – поинтересовался он.

– Конечно!

– Что Ирена говорила насчет календаря?

Календарь «Сладкий год» считался самым коммерчески выгодным проектом журнала. Вообще-то ничего особенного в нем не было. Календарь как календарь – обнаженные женщины, заманчиво улыбающиеся с великолепной дорогой бумаги. Но что это были за женщины! Самые знаменитые женщины России – те, чьи лица украшают обложки большинства журналов и первые полосы газет. Хозяйки жизни, баловницы судьбы. Голые. Совсем.

Разумеется, для календаря работали самые лучшие фотографы и стилисты. Сюжет каждой фотосессии обсуждался месяцами, каждый кадр был своего рода произведением искусства. И появление очередного «Сладкого года» каждый раз становилось заметным светским событием. Задолго до его выхода в свет журналисты принимались азартно сплетничать о том, кто появится на страницах «Сладкого года» на этот раз. Календарь никогда не задерживался на прилавках больше недели. Его печатали ограниченным тиражом – и в этом был определенный шик, вокруг него всегда был ажиотаж. Многие покупали «Сладкий год» просто из любопытства – хотелось посмотреть на сокровенные места знаменитых дам. Другие (особенно женщины) желали убедиться в земном происхождении моделей – они надеялись рассмотреть на звездных попах лишний жир или, если повезет, целлюлит. Правда, в большинстве случаев их ждало жесточайшее разочарование – все фотографии тщательно ретушировались. Но в основном люди платили сто долларов за какой-то календарь, для того чтобы выглядеть модными. «Сладкий год» давно считался чем-то вроде атрибута московского шика. Его можно было увидеть в офисе топ-менеджера крупной корпорации и в мастерской обласканного властью художника, в кабинете маститого режиссера и в приемной модного кутюрье…

– Ирена составила список на этот год. – Ксения протянула замусоленный листок. Марат в очередной раз удивился. Может быть, она и не самая шикарная женщина, но ассистент она великолепный.

Он пробежал глазами строчки. Как обычно, Ирена постаралась проявить изобретательность, включить в список самых разных женщин – и актрис, и спортсменок, и известных на всю страну интеллектуалок.

С каждым годом все сложнее было подбирать героинь для календаря. В какой-то момент Марату показалось, что все более-менее раскрученные лица они уже использовали. И он позволил себе задействовать в проекте нескольких никому не известных, но чертовски сексапильных фотомоделей. И рейтинг продаж календаря заметно упал! Людям было неинтересно смотреть на роскошные обнаженные тела, они хотели видеть именно знаменитые обнаженные тела!

Несколько имен сразу бросилось в глаза. Екатерина Лаврова. Екатерина была примой одного из небольших, но модных московских театров. В прессе ее называли «столичной леди Ди». Марат пару раз встречал ее на презентациях, она показалась ему до безобразия элегантной, скучноватой и довольно предсказуемой. У Лавровой был вкус чопорной великосветской леди. В конце девяностых, когда богема единогласно отдала предпочтение массивной бижутерии в стиле хай-тек, Екатерина Павловна невозмутимо носила жемчуг и умудрялась при этом не выглядеть посмешищем. В общем, над Лавровой посмеивались стильные богемные дамы, ее обожали интеллигентные старушки.

«Хм, неплохо было бы заполучить подобный экземплярчик!» – решил для себя Марат, а вслух, криво усмехнувшись, сказал:

– Да она ни за что не согласится! Это все равно что предложить то же самое жене президента. Стоило ей столько времени бороться за титул «Девственница года», чтобы на старости лет продемонстрировать увядающие прелести на страницах календаря.

Ассистентка прыснула в ладошку.

– Ирена Вагизовна сказала, что Лаврова на мели. Ее коронный спектакль скоро закрывается, а новых ролей нет. На пятки наступают молодые.

– Ладно. А кто такая Марьяна Вахновская? – он ткнул пальцем в листок. Сумасшедшая Ирена поставила эту никому не известную Вахновскую почти в самое начало списка, между именами известной певицы и олимпийской чемпионки.

– Ну как же… Георгий Вахновский, – напомнила Ксения имя одного из спонсоров проекта.

Марат сделал такое страдальческое лицо, словно у него вдруг заболели все зубы сразу.

– Жена? – обреченно поинтересовался он.

– Похоже на то.

– Актрисулька? Моделька? Певичка?

– Последнее. И говорят, неплохо поет, – добавила девчонка, которой, видимо, хотелось хоть как-то утешить начальника. – Она окончила джазовую академию. Золотой голос.

– Главное, что за ней стоит золотой кошелек, – ухмыльнулся Марат.

У него мгновенно испортилось настроение: печатать в календаре спонсорскую девчонку казалось ему дурным вкусом, но, похоже, без этого не обойтись. Георгий Вахновский, председатель правления одного из известных банков, собирался вложить в проект около пятисот тысяч долларов.

– Ну а что насчет фотографов?

– Влад Локтев. Филипп Меднов… – старательно перечисляла Ксения.

– Меднов – это хорошо, – кивнул Марат. – В последнее время он входит в моду.

…Тридцатидвухлетний фотограф Филипп Меднов вполне мог считаться баловнем судьбы. Казалось, фортуна была влюблена в него, как пылкая школьница. Выходец из староарбатской коммуналки, подрабатывающий дворником, чтобы хоть как-то свести концы с концами, он вдруг самостоятельно, с первой попытки поступил в безнадежно блатной ВГИК. Учился на отлично, снял дипломный фильм, который несколько раз даже показали по центральному телевидению. В то же время он увлекся художественной фотосъемкой – и его работы не остались незамеченными, в один прекрасный день Филиппа пригласили поучаствовать в коллективной выставке в ЦДХ. С этой выставки все и началось – Филиппу предложили работу в небезызвестном еженедельнике. Как-то с самого начала сложилось, что он фотографировал показы мод и разные светские мероприятия. И вскоре в узких кругах он стал узнаваемым лицом и нередко получал именные приглашения на престижные рауты, где появлялся в обществе своего неизменного спутника – профессиональной фотокамеры. Иногда ему удавалось сделать удивительные случайные снимки – многие называли это не профессионализмом даже, а везением.

Немолодая ведущая политических вечерних новостей, томно покусывающая коктейльную соломинку, – от шампанского ее щеки разрумянились, весело заблестели глаза, и лицо обычно строгой теледивы приобрело игривое, сексуальное выражение. Эта фотография появилась почти во всех более-менее известных изданиях, а сама звезда раздобыла где-то домашний телефон Меднова и заказала ему серию своих портретов.

Фотомодель с ангельской внешностью, кудрявая, белокурая, голубоглазая, не морщась, пьет из небольшой стопочки водку, одновременно хватая со стола новую порцию. После того как этот снимок увидел свет, Филиппу долго звонил любовник опозоренной девицы, который по закону жанра оказался членом крупной криминальной группировки, – он грозил расправой наглому фотографу, и струсившему Филиппу пришлось даже переехать на другую квартиру, что вряд ли могло считаться решением проблемы. Если бы ему не повезло еще раз – ангельская фотомодель изменила своему грозному приятелю, и тот навсегда отстал от ославившего его бывшую пассию ловкого фотографа.

Известный оперный певец, украдкой подкрашивающий перед карманным зеркальцем губы.

За все эти фотографии лучшие глянцевые журналы платили ему фантастические гонорары. Но слава папарацци никогда не прельщала Филиппа Меднова. Он всегда считал себя художником, творцом. В один прекрасный день он решил, что модная съемка – то, что ему нужно. Художественно выполненная реклама нарядов, красивые модели на фоне умопомрачительных пейзажей или стильно оформленных интерьеров. Обычно подобными съемками руководит стилист – он как бы является режиссером фотосессии. Но не в том случае, когда за объективом находился Филипп Меднов. В нем проснулся настоящий талант, он был одновременно стилистом, постановщиком, иногда даже визажистом, он изводил уйму пленки на одну фотосессию – и в результате получал не просто красивые снимки, а настоящие шедевры. Следующая его выставка в ЦДХ была уже авторской, она называлась «Мода и я», и на ее открытии собрался весь бомонд.

Наверное, именно поэтому Марат Логунов и решил пригласить именно Филиппа Меднова на роль главного фотографа очередной версии календаря «Сладкий год». Об этом он и сообщил ему в официальном письме, составленном на золотистом бланке журнала. Вообще-то, Филипп был давно знаком с Маратом – когда-то они учились на одном курсе. Марат мог обставить приглашение менее официально – позвонить, пригласить на ужин, повспоминать студенческие сумасшествия, а потом обмолвиться и о календаре. Но в этом был весь Логунов – он обожал произвести впечатление, не мог обойтись без красивых жестов.

Филипп его всегда немного недолюбливал. Логунов был красив, как исполнитель роли Джеймса Бонда, – высокий, фигуристый, с волевым, что называется, подбородком и прищуренными в полунасмешке зелеными глазами. Женщины любого возраста и социального положения млели от одного его вида. Но за внешностью супермена таился не слишком уверенный в себе человек, обремененный целым возом беспричинных комплексов.

Поэтому Филипп не слишком-то обрадовался, услышав в телефонной трубке голос бывшего однокурсника.

– Здорово, приятель! – У Марата был такой тон, словно они расстались только вчера. А ведь они не виделись несколько лет, да и в институте особо не дружили.

– Привет, – сдержанно ответил Филипп.

– Привет – и это все? Ты что, не получил наше письмо?

Только в тот момент Филипп вспомнил, что и правда несколько дней назад обнаружил в своем почтовом ящике золотистый конверт с надписью «Плейхаус». Почему-то он решил, что это очередное приглашение на тусовку, и не вскрыл конверт.

– Извини, не успел еще прочитать.

– Ну ты даешь, – мягко пожурил его Марат. – Карьеристом тебя не назовешь. Если бы я так разбрасывался работой, то еще был бы, наверное, простым курьером.

Марат гордился тем, что карьеру в журналистике он начал обыкновенным курьером в не слишком крупной газетенке и уже через четыре года стал главным редактором одного из самых известных российских журналов. На самом же деле – об этом все знали, но предпочитали благоразумно помалкивать – здесь не обошлось без влиятельной любовницы. Одна богатая дама, в обществе которой был неоднократно замечен молодой Логунов, посодействовала, чтобы этого красавца приняли на работу старшим редактором.

– «Плейхаус» хочет предложить мне съемку? – догадался Филипп, листая органайзер. – На этой неделе и в начале следующей я катастрофически несвободен.

– Съемку? – переспросил Марат. – Да еще какую! Знаешь, я бы на твоем месте все дела отменил. Слышал что-нибудь о календаре «Сладкий год»?

Конечно, это была игра. Еще бы не слышать о таком календаре! Филипп все-таки был известным светским фотографом…

– О «Сладком годе»? – У него екнуло сердце, и синяя жилка запульсировала на виске. Неужели…

– В этом году мы хотим пригласить фотографом тебя. Двадцать тысяч долларов – гонорар.

В погоне за собственным дыханием Филипп забыл хоть как-то отреагировать на такое неожиданное предложение.

– Список героинь уже утвержден. Остальное – в твоих руках. Я хочу, чтобы в этом году «Сладкий год» был необычным.

– В смысле?

– Авторским. Твоим. Календарь обслуживает минимальный штат. Никаких постановщиков, они все только испортят.

Филипп не мог поверить своим ушам. Такое только в сказке бывает.

– Так что скажешь?

– Я… Конечно, я согласен!

Глава 2

Лучшая подруга Евы Широковой Майка была живым воплощением оптимизма. Некрасивая, тощая, задиристая, смешливая – она отчего-то пребывала в полной уверенности, что в один прекрасный день станет звездой. Чуть ли не мировой знаменитостью. При этом голоса и слуха у нее не было, танцевала она посредственно, рисовать и вовсе не умела и на музыкальных инструментах не играла, так что Еве было непонятно, в какой именно сфере подруга желает достичь вселенской славы. Но разве возможно спорить с безапелляционной Майкой?

Майкино лицо было подвижным, как у мультипликационной обезьянки. Бровки выщипаны в ниточку – Ева бы так себе ни за что не сделала. Подрисованная крупная родинка на щеке. Ярко накрашенные губы. Майка была суетливой – сто движений в минуту. Она кокетливо поправляла челку, одновременно стреляя густо подведенными глазками по сторонам, а в следующую секунду уже одергивала короткую юбчонку – она такие просто обожала, хотя и была в них похожа на цаплю-переростка. Голосок у Майки был тоненький, жеманный. И говорила она быстро-быстро, как бы сама себя перебивая. Она любила употреблять в разговоре разные словечки, которые ей самой казались очаровательными, вроде «душечка», «милочка», «солнышко». Многие знакомые считали, что Майка – просто поверхностная дура. Но Ева знала, что это не так.

Стоило Еве увидеть встревоженную подругу, как она, сама от себя того не ожидая, горько расплакалась.

– Евка! Ну хорош рыдать-то! – неловко утешала ее Майя, усаживая за стол и наливая в треснувшую чашку кофе.

Этот кофе, Майкой сваренный, имел одно-единственное достоинство – он был горячим. Майка сидела на диете, поэтому в ее доме сроду не водилось сахару. К тому же она считала, что кофеин вреден для цвета лица, а потому бодрящий напиток в ее исполнении выходил одновременно жидким и горьким.

– Ну, рассказывай. Неужели все так серьезно? – Майка уселась напротив.

– Серьезнее некуда. Меня отчислили из института.

– Что-о? – встрепенулась Майя.

– Именно, – горестно улыбнулась Ева, которая, видимо, успела с этой мыслью смириться. – Меня отчислили. Позавчера я увидела свою фамилию в списке. Понимаю, что по-хорошему надо было сдать сессию раньше… Я сразу собрала вещички и отправилась домой, но оттуда меня тоже благополучно изгнали. Мать сказала, что у нее и так дармоедов полно…

Майя задумчиво помолчала, потом решительно сорвалась с места, распахнула дверцу дешевого пластикового кухонного шкафчика и извлекла оттуда початую бутылку «Клюковки».

– По этому поводу надо выпить, – прокомментировала она свои действия, разливая сиропообразную жидкость по маленьким, не слишком чистым рюмочкам.

– Только напиться мне не хватало, – вздохнула Ева, однако рюмку из Майкиных рук приняла.

– Что же теперь делать? – Майка одним махом опустошила свою рюмочку и налила еще.

Ева пожала плечами и отвернулась к окну. Майка жила на последнем, семнадцатом этаже – высота Еву всегда завораживала.

– Эй, ты уснула? Я спрашиваю, делать-то будешь что?

– Да вот… – Ева неопределенно махнула рукой.

– Да ты не переживай, где-нибудь перекантуешься пока, а в институте восстановишься.

– Бесполезно, – усмехнулась Ева. – Меня не восстановят.

– Почему это? – оптимистично воскликнула Майка. – Что за глупости! Всех восстанавливают, а тебя нет! Да меня саму два раза выгоняли. Может быть, и уезжать тебе никуда не придется. Придешь к Порфирию Петровичу, поплачешь, он, говорят, этого не выносит…

– Да была я уже, – еле слышно прошептала Ева, – поплакала.

– И что?

– Даже вспоминать не хочется. – Ева наполнила свою рюмочку противной, вязкой «Клюковкой».

Девчонки учились в одной из новоявленных академий на факультете экономики и статистики. Ни экономика, ни статистика обеих не интересовала – и Майка, и Ева подали документы именно в этот институт из-за невероятно низкого проходного балла.

– Что же он такого сделал? – Майкины глаза заблестели, хотя она и сама уже знала ответ на свой вопрос. – Приставал, да?

Ева промолчала. Несмотря на то что декану их факультета Порфирию Петровичу давно перевалило за шестьдесят, он все еще считал себя сердцеедом. Прятал пивной животик в балахонообразные свитера, носил выцветшие джинсы, ровными дужками выщипывал брови и подкрашивал седину на висках темно-каштановой краской (при этом он напоминал скорее не сердцееда, а престарелого гомосексуалиста). В толпе молоденьких студенточек Порфирий Петрович чувствовал себя как рыба в воде. Особенно привлекательными казались ему отстающие или даже те, кто был «приговорен» к отчислению. Эти, в отличие от остальных, не стряхивали его ищущую руку со своего плеча, позволяли нежно приобнимать себя за талию и по-отечески хлопать по обтянутым капроновыми колготками коленкам.

– Он предложил мне… Прямо на его рабочем месте, – спокойно улыбнулась Ева.

Майкины темные глаза стали похожи на две большие пуговицы.

– Да ты что?!

– Он уже и папки с бумагами со стола стряхнул, шторы задернул. Занервничал старикашка.

– А ты?

– А я… Я подумала, что мне терять? Расстегнула кофточку, заулыбалась. Ничего страшного, десять минут потерпеть, а потом он сессию закроет…

– Ты с ним… – Майка даже задохнулась. – Да?

Ева грустно усмехнулась:

– Он аж вспотел. Ширинку расстегнул, свитер стаскивать принялся. И… знаешь…

– Что?

– Его волосы! У него, оказывается, парик!

– Как это?

– Вот так. Лысый наш Порфирий Петрович, а мы и не догадывались. Он, когда свитер стягивал, парик задел, и тот на пол свалился. Видела бы ты его лицо!

Майка пьяно расхохоталась, представив себе лысого Порфирия Петровича.

– А ты?

– Да что я? Я рассмеялась… – Ева улыбнулась. – Он разозлился жутко. Выставил меня вон. А я все успокоиться не могла, хохотала как помешанная. А через несколько часов он приказ о моем отчислении подписал. Смешно, да?

– Да, – машинально ответила Майка, но потом, подумав, добавила: – Нет. Ну ты и дура!

– Знаю, – покладисто согласилась Ева.

– Неужели ты не могла оставить эмоции при себе? Ну, потерпела бы чуть-чуть! Может, ты бы ему понравилась, и он бы тебя постоянной любовницей сделал!

Ева скривилась, словно только что проглотила лягушку.

– Ну представь себе только – наш Порфирий, потный от возбуждения, с красной рожей, расстегнутой ширинкой и… лысый!

Майка прыснула, подавившись «Клюковкой», но тут же спохватилась:

– Ева, делать-то теперь чего?

– Ничего. Я уже все решила.

– Тебе есть куда пойти? – удивилась Майя. Она прекрасно знала, что у Евы не было в Москве ни родственников, ни близких друзей.

– Ну… В общем, да. Я уже все решила.

– Расскажи, – потребовала подруга.

– Как-нибудь в другой раз, – поморщилась Ева, вставая с неудобной расшатанной табуретки. – Знаешь, я пойду, пожалуй. Я только на минутку зашла, попрощаться.

Майя вскочила со стула и в три прыжка оказалась возле входной двери.

– То есть как это? Ты же сама сказала, что из дома тебя выгнали!

– Выгнали, – подтвердила Ева, зашнуровывая свои разношенные немодные ботинки.

– Выходит, в Москве решила остаться, – подытожила Майка. – О! Я все поняла!

– Что ты поняла?

– Ты себе мужика нашла! – каким-то обвиняющим тоном выкрикнула она. – Ну, конечно, кто бы сомневался! Наша скромная благоразумная Евочка решила подзаработать!

– Ты что, напилась? – Ева наглухо застегнула свою чересчур легкую для января месяца куртенку. – Что ты несешь?

Но раскрасневшаяся от выпитого и переживаний Майка, казалось, ее не слушала.

– И кто же этот счастливчик? Порфирию Петровичу не повезло, а кто сорвал бутончик? Или… нет, не говори мне это… – она неприятно и глухо расхохоталась. – Может быть, все-таки наш декан?!

– Дура, – буркнула Ева. – Я пойду.

– Ладно, не злись, – неожиданно миролюбиво сказала подруга. – Нашла мужика, и ладно. Молодец. Мне вот что-то все не везет. Только перестань строить из себя целку-невредимку и все… Но… мы ведь еще увидимся?

– Конечно, – улыбнулась Ева.

– Когда?

– Один бог знает, – вздохнула Ева, обернувшись от двери, – больше никто…

Закрыв дверь за подругой, Майка посмотрела на себя в зеркало и топнула ножкой. Уродина, уродина! Она бросилась в кухню, к окну, и успела как раз вовремя – Ева уже почти пересекла двор, направляясь к трамвайной остановке.

– Везет же дуракам, – вздохнула Майка, глядя сверху на зябко кутающуюся в копеечную куртенку подругу. – Мужика вот где-то нашла…

Мужчине, который ждал Филиппа в полутемной нише дорогого ресторана, уже явно подкатывало к семидесяти. Его волосы были белыми, как у Санта-Клауса с рождественской открытки, смугловатое лицо изрезали вдоль и поперек глубокие морщины. Резко контрастировали с этой картиной зубы – ослепительно-белые, словно у юной голливудской актрисы. Цена этому фарфоровому рту не меньше пятнадцати тысяч долларов, определил Филипп.

Весь вид мужчины кричал о его принадлежности к немногочисленной касте тех, кто мог себе позволить особняк с колоннами в Рио, конюшни на юге Франции, яхты в Портофино и шикарную двухэтажную квартиру в престижном квартале Нью-Йорка. Его светлый вельветовый костюм явно шили на заказ, остроносые туфли из кожи некоего пресмыкающегося были начищены до блеска, а в запонках поблескивали массивные бриллианты. Он пил элитный японский чай «Цветок невесты» и смаковал нежнейший шоколадный чизкейк.

Этот человек никогда раньше не видел Филиппа. И тем не менее сразу его узнал. Скорее всего потому, что Филипп был единственным среди посетителей ресторана, кто предпочел шикарному костюму демократичные линялые джинсы. А может быть, потому, что он ворвался в ресторан, по своему обыкновению, стремительно, как сквозняк в плохо прикрытую форточку. Вальяжной обычно бывает «миллионерская» походка. Те, в чьем распоряжении огромные состояния, не любят мельтешить и суетиться.

– Вы, полагаю, господин режиссер? – У мужчины был приятный, профессионально поставленный голос с легким иностранным акцентом. Филипп не знал ни настоящего имени, ни биографии своего собеседника, но почему-то сразу решил, что он, скорее всего, немец.

– Точно, – подтвердил Филипп.

– Присаживайтесь. Будете что-нибудь? Разумеется, я угощаю. Рекомендую креветочный коктейль от шеф-повара.

– Благодарю вас, не откажусь.

Они присели за столиком у затемненного окна. Филипп задумчиво смотрел на улицу и куда-то спешащих по ней прохожих. Он знал, что с другой стороны окно было зеркальным, так что случайные любопытные не могли видеть посетителей ресторана.

– Итак, давайте сразу к делу. Мне рекомендовали вас как честного, исполнительного и порядочного человека.

«Порядочного! – внутренне позабавился Филипп. – Если только к моей профессии возможно применить такое слово!»

– Надеюсь, так оно и есть, – вслух сказал он.

– Для вас лучше, если так, – сверкнул фарфоровыми зубами «немец». – Работа, которую я хотел бы вам предложить, достаточно легкая. По крайней мере, для человека с вашим опытом.

Филипп слушал, не перебивая, почтительно склонив голову.

– Вы знаете, мне семьдесят четыре года. У меня было больше двухсот баб, – мужчина хвастливо приосанился. – Первоклассных баб. Но любимая – одна… В семьдесят четвертом году я ее потерял. Моя жена Гвен упала с лошади и сломала себе шею. Лошадь я запер в конюшне и поджег. Пристрелить было бы слишком мягкой мерой.

«Зачем он мне все это рассказывает?!» – недоумевал Филипп.

– Я любил Гвенни. Никто так хорошо не делал любовь, как она. У меня на нее всегда стоял. В этом смысле она была феноменальна. Знаешь, чем она меня зацепила?

И Филиппу пришлось вежливо поинтересоваться:

– Чем?

– Я подобрал ее в баре. Красавицей она не была. Маленькая грудь и кривые ноги. Мы пришли к ней домой – она снимала какую-то вонючую конуру с протухшими обоями и протекающими потолками. Она сняла платье, и я присел от удивления. На ней были кожаные шорты и лифчик, они соединялись при помощи ремешков. Она достала откуда-то высокие ботфорты и плетку…

– Вас возбуждает садомазохизм? – догадался наконец Филипп.

– Верно. Наша первая ночь была фантастическая. Она привязала меня к кровати, она отлупила меня до красноты, она засунула свой острый каблук мне в…

– Достаточно, я понял ваш замысел, – нервно перебил Филипп.

– Итак?.. Это возможно?

– Безусловно.

– Вот фотография Гвен. Только вы должны мне ее вернуть. Актриса должна быть похожа на нее.

Филипп мельком взглянул на снимок и едва не поперхнулся. Гвен была ухудшенной копией французского комедийного актера Пьера Ришара. Белесые реснички, копна бестолковых кудряшек на яйцевидной голове, высокий лоб, небольшие голубые глазки. «Если бы я увидел это чудовище в латексе и с плеткой в руках, скончался бы от смеха!» – решил он.

– А актеру не должно быть меньше сорока лет. Я хочу, чтобы это был солидный мужчина, а не слюнявый юнец.