Текст книги "Полное оZOOMление"

Мама в своем репертуаре, или Врагу не сдается наш гордый «Варяг»

Наша любимая бабушка, моя мама, самоизолировалась в квартире на другом конце Москвы. Ей семьдесят один год, так что она входит в группу риска. Когда все только начиналось и еще не было пропусков на передвижение и строгих карантинных мер, мама планировала уехать на дачу, как делала это всегда. Она переезжает на дачу, находящуюся в ста тридцати километрах от Москвы, в конце апреля и живет там до конца октября. По ее собственным словам, в московской квартире она не живет, а «выживает».

Я пыталась разработать план действий.

– Мам, я буду к тебе приезжать и оставлять продукты под дверью, – сообщила я.

– И что дальше? – удивилась мама.

– Дальше ты будешь выходить и забирать пакеты. Бесконтактная доставка называется, – ответила я.

– И что? Даже не зайдешь? И я должна на тебя в дверной глазок смотреть? Нет, я не согласна.

– Хорошо, есть вариант волонтерской помощи. Или я буду заказывать для тебя доставку из магазина.

– У меня есть другой вариант. Я уезжаю на дачу!

– Мам, там до магазина ехать тридцать минут. У тебя нет машины. Я к тебе не накатаюсь! Давай ты для моего спокойствия еще побудешь в Москве!

– Хорошо, – как-то подозрительно легко согласилась мама.

Кажется, у меня была видеоконференция, когда она позвонила.

– Что случилось? – спросила я, лихорадочно выключая звук конференции.

– Случилось то, что люди – идиоты, – ответила мама.

– А конкретно? – уточнила я.

– Конкретно они юмора не понимают! – сказала она и передала телефон какой-то женщине, от которой я узнала следующее.

Моя мама пришла не в местный магазин, который рядом с домом, а в дальний, потому что ей вдруг отчаянно захотелось шпината. А шпинат – только там. Естественно, у родительницы не было ни маски, ни перчаток. Но она замоталась шарфом и надела солнечные очки. Стоя в очереди, она то ли кашлянула, то ли чихнула. И на весь магазин сообщила, что только что вернулась из Италии. Пошутила. Мама всегда была поклонницей черного юмора. Естественно, люди решили вызвать милицию и врачей, чтобы маму забрали куда следует.

– Вы совсем без чувства юмора? – кричала мама. И предложила позвонить мне, своей дочери, чтобы я подтвердила – ни в какой Италии мама не была. Я подтвердила. Поклялась.

– А вы точно в этом уверены? – уточнила звонившая женщина.

Конечно, я твердым голосом ответила, что уверена на двести процентов. Мол, мамин загранпаспорт у меня перед глазами, прямо в руках держу. Хотя, если честно, еще каких-нибудь десять лет назад мама вполне могла внезапно уехать за границу и так же внезапно вернуться.

– Мам, пожалуйста, сейчас сложное время, все в депрессии, на нервах. Держи при себе свои шуточки. И зачем ты вообще пошла в магазин?

– За шпинатом.

– Ты шпинат не ешь! Ты его терпеть не можешь. Как и крапиву, щавель и что там еще есть…

– А вот сейчас захотелось! И щавель, кстати, тоже! Может, в лес сходить крапивы молодой нарвать?

Через день мама позвонила мне сама и объявила, что в ближайшие три часа останется без связи.

– А где ты будешь крапиву рвать? В лесу? – уточнила я.

– Пойду устрою одиночный пикет, – ответила мама.

– Против чего?

– Не важно. Просто пойду устрою пикет.

Еще минут двадцать я отговаривала ее от пикетов, голодовок, забастовок и прочей публичной активности.

– Мам, давай я приеду, пожалуйста. Продукты привезу, приготовлю, уберу, – чуть не плакала я.

– Нет, дверь тебе не открою. Чтобы ты потом моих внуков заразила? Ни за что!

– А Любе ты дверь откроешь? – спросила я, находясь уже в полном отчаянии.

– Любе? Конечно! И приготовлю для нее! Кажется, она мой борщ хвалила. Сейчас сбегаю за свеклой! – радостно воскликнула мама и нажала на отбой.

Я не знала, как реагировать – то ли плакать, то ли смеяться. Ради меня мама не собиралась бежать за свеклой, и я точно знала, что она не откроет мне дверь. А приезда Любы будет ждать.

Люба была маминой сиделкой после того, как моя родительница попала в тяжелую аварию. Тогда она категорически отказалась ехать к нам и потребовала доставить ее в собственную квартиру. Мне она не разрешала ни помыть ее, ни покормить. Каждый мой приезд заканчивался скандалом – я плакала, мама кричала. И тогда я нашла Любу, которая умела справляться с мамой и ее настроением.

– Люба, дорогая, привет, это Маша. Можешь говорить?

– О, Машуль, приветик! Что, Олечка Ивановна опять чудит? Слушай, я как чувствовала! Вчера про вас вспоминала! А тут ты звонишь! И что наша мамуля?

– Мамуля в своем репертуаре. Отказывается категорически от моей помощи. Волонтеров не признает. Доставку из магазина тоже. Собирается выйти в одиночный пикет. Заявила в магазине, что вернулась из Италии, – ее чуть в милицию не забрали, а оттуда в Коммунарку. На тебя согласилась. Побежала в магазин покупать свеклу, потому что ты вроде бы однажды похвалила ее борщ.

– Ой, умираю, не могу. Узнаю Олечку Ивановну! Скучала по ней. Прям не хватало. Все такие приличные, вежливые, никакого стресса. А с вами – каждый раз как в сумасшедший дом. Приеду, не волнуйся!

– Спасибо тебе огромное, я уже с ума сошла. Не знаю, чего от нее ждать.

– Ха, так никто не знает! Завтра буду! Ну вот бывает же так! Только вчера вас всех вспоминала, а тут ты звонишь!

Любу мама встретила с распростертыми объятиями. С борщом и котлетами. К счастью, Люба поступила как всегда – сама решила, по каким дням она станет приезжать, какие продукты привозить, и поставила маму перед фактом. У меня отлегло от сердца. Я знала, что холодильник будет забит всеми продуктами, включая шпинат с щавелем и свежесорванной молодой крапивой.

Я звоню маме каждый день – иногда утром, иногда вечером. Видимо, на мне отразилась всеобщая паника. Тут я позвонила в девять утра, она не ответила. Не ответила ни через час, ни через два. В двенадцать я позвонила Любе – узнать, когда та связывалась с мамой в последний раз. Люба присылала маме какие-то картинки, цветочки, зайчиков, поздравления со всеми праздниками – от религиозных до светских, включая День железнодорожника. Если бы я прислала маме подобную открытку, она бы решила, что ее дочь сошла с ума. А Любины послания ей нравились.

– Позавчера, с Днем то ли строителя, то ли монтажника поздравляла, а что?

– Не могу до нее дозвониться, – призналась я. – У меня сердце что-то не на месте. Неспокойно. Она всегда отвечает, пусть не сразу, но перезванивает.

– Ой, да я тут за одной бабулей приглядываю. Ровесница твоей мамули. Из ванной выходила и упала. Три часа одна лежала. Слава богу, ничего не сломала, только гематома на все бедро. Но я теперь при ней, – ахнула Люба.

– Люб, вот умеешь ты поддержать.

Я тут же представила себе, как мама вылезает из ванны, падает и непременно головой или шеей об ванну. И лежит три часа.

– Соседям позвонить нельзя? – спросила Люба.

– А то ты не знаешь, что нельзя! Она со всеми соседями переругалась!

– Это да.

– Люба, давай ты ей тоже будешь звонить. Вдруг она тебе ответит? Мама мои звонки иногда игнорирует.

Маме звонили все – я, Люба, внуки, любимый зять. Она никому не отвечала.

К трем часам дня я ходила по потолку. Снова позвонила Любе.

– Да если бы что-то случилось, тебя бы нашли! Ты не волнуйся, мы тут Нину Ивановну хоронили, связи есть на этом… как его… не помню, как называется кладбище. Там Витек работает. Нормальный мужик. Телефон конторы ритуальной я тебе скину – для Нины Ивановны все в лучшем виде сделали. Мне скидку обещали. Щас, вот, нашла, у меня телефон прямой есть – Сашка симферопольский.

– Звучит как лагерная кличка.

– Да нет, он из Симферополя! Земляк!

– Люба, ты не из Симферополя, какой земляк?

– Да какая разница?

– Так, подожди, не своди меня с ума. Какой Витек, какой Сашка симферопольский? Я поеду к маме сейчас. Просто хотела спросить, ты сможешь мне помочь?

– А куда ж я от вас денусь? Только ты не можешь поехать.

– Почему?

– Потому что ключи запасные от ее квартиры у меня! А для тебя еще один комплект она делать запретила. Чтобы ты ей на голову не упала случайно, когда она не ждет. Домофон у нее не работает. Давно отключила его. Консьержки в подъезде нет. У подъезда стоять будешь и ждать, кто выйдет?

– Господи… я и забыла. Ну постою у подъезда.

– А потом? В квартиру как попадешь? Она дверной звонок тоже отключила, если что. Вскрывать? Слушай, что-то я тоже начала волноваться. Прям как с Ниной Ивановной.

– Люба, умоляю, прекрати про Нину Ивановну! Я и так вся на нервах! – закричала я.

– Что, Андрей Владимирович постарался?

Мой муж обладает особым талантом – умудряется навести панику на ровном месте. У него просто дар убеждения – любого человека заставит поверить в то, что все плохо. А если пока не очень плохо, то скоро обязательно будет, и даже очень. Однажды он всех поднял по тревоге лишь из-за того, что я на полчаса задержалась в салоне красоты. Даже сын знает – если не выйти на связь, жди вертолетов МЧС над головой.

– Люб, а ты сможешь съездить к Ольге Ивановне? Такси я тебе оплачу.

– Да, у меня смена через два часа заканчивается, к семи точно попаду к Олечке Ивановне, – ответила Люба.

– А ты где вообще?

– Так в Красногорске! А ключи дома на Бауманской. Тогда я на Бауманскую, а оттуда сразу к Олечке Ивановне.

– Хорошо. Я буду ей дозваниваться. Господи, ты же понимаешь, что это в ее стиле! Умереть во время карантина, когда ничего не работает и мне нужно пропуск на машину за пять часов делать! Только моя мама так может! И не от коронавируса, а я не знаю отчего. Вот идеальное время выбрала! – закричала я. – Кстати, у тебя пропуск есть?

– Конечно! Сашка симферопольский сделал рабочий. Если тебе надо, тоже сделает.

Ни через час, ни через два мама на связь не вышла. Я писала во все мессенджеры. Люба звонила каждые пятнадцать минут и отчитывалась, что мама не среагировала ни на одну ее открытку, особенно дурацкую. А всегда реагирует.

– Все, теперь я совсем волнуюсь, – объявила Люба. – А вдруг она и вправду вышла в пикет? А в телефоне ты не указана как дочь. Да и не позвонит она тебе ни за что. Так, я выезжаю, сменщицу свою пораньше вызвала. Олечка Ивановна такая. Даже умереть нормально не может. Вот обязательно сумасшедший дом всем устроит. Все сходится. Ты это, таблетку выпей. Я как около подъезда окажусь, сразу тебе позвоню.

– Так, я готов, – вошел в комнату муж. Мне поплохело. Он успел одеться – официальный костюм черного цвета, который он обычно надевает на панихиды, похороны. И никуда больше.

– Я тоже готов. – В комнату зашел сын, успевший помыть голову и сбрить недельную щетину. И именно Васино бритье стало для меня последней каплей. Я расплакалась, точнее, впала в истерику.

Люба позвонила, когда я уже два раза впала в истерику, дважды из нее вышла и снова собралась впасть. Муж сидел в похоронном костюме. Бритый сын ушел к сестре в комнату и чем-то ее отвлек, чтобы она не видела моих истерик.

Зазвонил телефон. Дальше я слышала отборный мат, который показался мне самым красивым набором слов на свете. Потом я что-то прохрюкала, прохрипела в трубку и отключилась – сказалось действие лекарств.

Мама, как потом рассказали мне муж, сын, Люба и сама мама, мирно лежала и читала детектив. Она была против доставки из продуктового магазина, но освоила онлайн-доставку из промтоварного, так сказать. Ей привезли книги, набор для вышивания, который она хотела подарить внучке, кремы, шампунь и новую сковородку. Мама наслаждалась чтением. Телефон лежал рядом. Она успела подумать, что сегодня ей никто не звонит, но не придала этому особого значения. Не звонят, значит, заняты. Когда в дверь кто-то принялся бить ногами со всей силы, мама решила, что мир точно сошел с ума. За дверью кто-то кричал и требовал немедленно открыть. Мама решила не открывать. Мало ли? Сколько случаев, когда в квартиры вламывались грабители под маской волонтеров, доставки и для якобы санобработки! Но в конце концов она решила, что голос ей вроде бы знаком, и открыла дверь.

– Жива! Олечка Ивановна, я вас сейчас убью! – кричала Люба мне в трубку.

Люба была не одна, а с таксистом, которому живописно рассказала про Олечку Ивановну и попросила помочь в случае чего. Таксист даже денег с Любы не взял. Всю дорогу в машине Люба прикидывала, во что обрядить покойницу, о чем ей с порога и сообщила.

– Вы же мне никаких инструкций не оставили! Вот Нина Ивановна оставила! Все оставляют, а вы нет! – кричала Люба, считая этот момент собственным промахом.

Уже в такси, как рассказывала Люба, она вспомнила, что Олечка Ивановна что-то говорила про кремацию, или я говорила, или кто-то еще, но решила, что мама должна быть голой, о чем опять же на пороге рассказала маме.

– Ты совсем с ума сошла? Я что, голая должна в гробу лежать? – заорала мама.

– Так все равно сжигать же, – удивилась Люба. – А что, в гробу сжигают?

За свою большую практику похорон она ни разу не сталкивалась с процедурой кремации. Вот про отпевания все знала. А про кремацию – ничего.

– То есть вы меня уже похоронили? – продолжала кричать мама. – Я вам так надоела? Целый день лежу, жду звонка хоть от кого-нибудь. А вы от меня, оказывается, уже избавились!

– Где ваш телефон? – наконец догадалась спросить Люба.

– Откуда я знаю? Я лежала спокойно, никого не трогала, детектив новый читала. А тут ты врываешься! И хоронить меня собралась голой! Ну вы вообще! – возмущалась мама.

Телефон нашелся под двумя подушками. С выключенным звуком. Люба показала – девяносто семь пропущенных звонков, тридцать сообщений.

– И это вы никому не нужны? – Люба заставила маму надеть очки и убедиться в том, что девяносто семь звонков от дочери, зятя, внуков все-таки свидетельствуют о некотором беспокойстве со стороны родственников.

– Ну я же не виновата, что что-то там нажала! – возмущалась мама.

– Конечно, не виноваты. Телефон сам себя выключил и положил под две подушки! – кричала Люба. – А я таких кругалей сегодня дала, что бешеная собака бы сдохла. У Машки истерика настоящая. А Васек, ваш внук, побрился! Из-за вас, между прочим.

– А почему они не приехали? Почему тебя отправили? – Мама решила, что она жертва, и отыгрывала эту роль до конца.

– Потому что вы запретили делать дубликат ключей! И Машку отправили подальше в прямом смысле слова! Вы что, открыли бы ей?

– Нет, конечно. Чтобы она здоровьем моих внуков рисковала? Да ни за что!

– Воооот! Так, Олечка Ивановна, я вас люблю не могу, но больше так не делайте. Отвечайте на звонки. И дубликат ключей сделаю. Понятно?

– Сейчас никто не работает. Ни химчистки, ни услуги быта.

– Я найду, где сделать! Машуля и так из последних сил держится, а еще вы!

– Нет, я не пойму, в чем я сейчас виновата? Вот вообще ничего не сделала плохого!

– У вас, Олечка Ивановна, репутация. Только вы можете вот взять и устроить всем дурдом.

– Это да, я могу, – согласилась мама.

После этого случая мама торжественно поклялась, что пока никуда не уедет. Никакими тайными тропами. И будет честно и ответственно сидеть дома.

Она держала обещание ровно неделю, нет, дней пять. Я проснулась утром от эсэмэс-сообщения: «Я на даче. Только не сердись. Задыхалась. Больше не могла. Целую, мама! Врагу не сдается наш гордый «Варяг»!»

Я закрыла глаза и решила, что это сон, дурной сон. Потом встала, постояла под холодным душем, приготовила завтрак на всю семью – испекла вафли, пожарила яичницу, омлет, сварила каши, манную и овсянку, заставила стол в три ряда тарелками по вертикали. Накрасила ресницы. Надела парадное домашнее платье.

– Что случилось? – спросил муж, проснувшийся на запах выпечки.

– Мама уехала на дачу, – ответила я.

– Как? – удивился муж.

– Видимо, на собачьих упряжках, которым не требуется кьюар-код на передвижение. Или на воздушном шаре. Не знаю и знать не хочу. Наша бабушка в своем репертуаре. Прислала сообщение, что «Варяг» не собирается сдаваться.

Бедная Молли, или Собака – друг человека

Я возвращалась из магазина и столкнулась около подъезда с соседкой. Мы сохраняли дистанцию, обе были в масках и перчатках.

– Гуляли? – спросила я соседку.

– Да, пытались, – ответила она, показывая на собаку, которая лежала в идеальном шпагате мордой вниз, раскинув лапы.

– А что с Молли? – рассмеялась я.

– Три тренировки в день. Иногда четыре. А что делать? Я не виновата, нас всех жизнь заставила! – тоже рассмеялась соседка сквозь маску с изображением щенков.

– Маска у вас красивая, модная.

– В зоомагазинах продаются. Там еще с котятами есть.

Соседку звали Наташа. Всегда приветливая, милая женщина. Дочь – подросток Катюша.

Мы стояли у подъезда. Наташа начала рассказывать, пока Молли лежала пластом под лавочкой после тренировки.

Все началось незадолго до введения карантина и режима самоизоляции. Катюша написала маме записку и прикрепила не к холодильнику, как обычно, а к собачьей миске. Катюша, согласно школьной программе, проходила анаграммы и неожиданно увлеклась процессом. Она оставляла маме зашифрованные послания, прежде чем уйти на рисование, или просто так, ради развлечения, даже если мама находилась в соседней комнате. Иногда в анаграммах Катюша сообщала маме то, что не решалась произнести вслух: про «трояк», полученный за контрольную по биологии, или про то, что разбила чашку.

Наташа не была сильна в анаграммах, но терпела. Никакое другое занятие не вызывало у дочери столь явного и длительного интереса. Расшифровка занимала у мамы школьницы достаточно времени и лишила нескольких нервных клеток, потому что Наташа не знала, что случилось – хорошее или плохое? К тому же дочь сильно поднаторела в шифровках и выдавала не самые типичные сочетания букв.

Наташа уже шарахалась от холодильника, на который Катюша магнитом прикрепляла очередное послание. В тот раз мать сначала выдохнула, не увидев на холодильнике нового донесения под грифом «секретно», а потом вдохнула, потому что записка переместилась на новое место – собачью миску. Катюша воспользовалась скотчем и прикрепила намертво. Наташа еле отодрала, не переставая думать о том, что сейчас вот вообще не вовремя – сил нет, устала, как та самая собака, на работе цейтнот и полная неопределенность.

Дольше всего Наташа билась над словом «лимол», которое никак не складывалось в «лимон». Дальше следовало, что некто «лимол» выскочил из комнаты и наелся шерсти с ковра. Наташа решила, что у дочери прекрасное чувство юмора, раз она решила рассказать ей о том, что уронила лимон на ковер. А возможно, разлила чай с лимоном.

Наташа вдруг решила, что очень хочет винегрета, просто нестерпимо, и не поленилась сбегать в магазин за горошком и солеными огурцами. Катюша в это время находилась на занятии в студии рисования.

Винегрет удался на славу. Наташа даже сама себя похвалила. Но на душе все равно было неспокойно: почему Катюша приклеила записку с анаграммой к собачьей миске? Может, это что-то значило?

Домашнего питомца породы карликовый мопс завела дочь. Она умоляла маму, извела ее совершенно. Собаку, которая была похожа на что угодно, только не на одушевленный предмет, Наташа терпеть не могла. Игрушка, которая отчего-то вдруг лаяла и у нее не было кнопки, чтобы выключить звук. Боявшаяся собственной тени, дрожавшая и нервная. Молли – так ее назвала Катюша – обладала хрупким здоровьем. Заводчики предупреждали: нужно особенно следить за нервной системой, сердцем, легкими и дыхательными путями «вашей девочки».

– Какая она мне «ваша девочка»? А кто за моим здоровьем будет следить? – пыталась пошутить Наташа, но заводчики шутки не оценили. И еще раз рассказали про слабые легкие и дыхательные пути. Наташа хотела сказать, что больше волнуется не за дыхание собаки, а за то, чтобы ее ненароком не сдуло ветром на прогулке.

– Первое время не гулять, – предупредили заводчики, будто услышали Наташины мысли. – Приучите к пеленочке.

– Байковой или батистовой? – снова пошутила Наташа.

Но заводчики оказались вообще без юмора.

– Обычной, детской, одноразовой. Разве вы не мать? У вас же есть дочь. Разве вы не знаете про пеленки? Только если у вас паркет и пеленка скользит, прикрепите скотчем, чтобы девочке было удобно и она не пугалась.

Наташа закатила глаза. Заводчики нахмурились – можно ли отдавать щенка в столь безответственные руки? Катюша смотрела на мать и на заводчиков взглядом, в котором было все – мольба, подступившие слезы, отчаяние, надежда.

Молли оказалась на редкость брехливой и психически нестабильной. За свое детство она умудрилась переболеть всеми возможными болезнями. Наташа ходила в ветклинику так часто, как с ребенком, то есть с Катюшей, не ходила. То у Молли дыхание слишком шумное, то она во сне вздрагивает, то лежит пластом целыми днями и всем видом показывает, что жизнь ей не в радость.

Молличка, как называла ее ласково Катюша, требовала особого питания, особого отношения и прочего «особого» – от собачьих игрушек, не травмирующих психику, до гардероба – собака мерзла и отказывалась закаляться. На свежем воздухе начинала чихать и изображать бронхит, кашляя как сенбернар-спасатель на ответственном задании или овчарка-пограничник после тяжелой смены. Никакого толку от собаки не было, как Наташа ни искала. Ни ласки, ни нежности, никаких милых облизываний, забавных ситуаций. Молли все время страдала и истерила на пустом месте.

Катюша попыталась с ней потискаться, но безуспешно: она не нашла от питомца душевного отклика, к тому же Молли в результате этих попыток стала подволакивать лапу. С подозрением на вывих Наташа отвезла собаку в ветеринарку, где вывих не подтвердился, а депрессия от пережитого стресса – да.

Катюша стала мечтать о кролике. Или крысе. Или, на худой конец, о хомячке. Мать могла понять дочь, но решительно ответила, что грызунов в доме не потерпит ни в каком виде. Тем более в виде кролика.

Наташа выгуливала Молли по утрам, чуть ли не таща собаку волоком на поводке – та категорически отказывалась гулять. Садилась на попу, и Наташе приходилось ее тянуть. Молли упрямо сидела на попе. Наташе упрямства было не занимать, и она продолжала тянуть. Так они проделывали половину пути – хозяйка тащила за собой собаку, которая сидела, развалясь, на попе и упиралась всеми лапами.

Наташа разве что не гавкала, рассказывая собаке, как она тоже не хочет вставать в шесть утра и тащиться в парк. Им, точнее Наташе, делали замечания все встречавшиеся по пути собачники. Мол, собаку вы не чувствуете, не понимаете. Наташа даже вспомнила, как гуляла с маленькой Катюшей и ей тоже все мамочки, а также бабушки – знакомые и незнакомые – делали замечания. Мол, не понимаете ребенка, не чувствуете.

Если бы существовали органы опеки над собаками, то Наташу давно поставили бы на учет как нерадивую и безответственную хозяйку.

После прогулки у Молли случался нервный срыв, и она пряталась под диваном. На любой звук реагировала лаем. Ну не то чтобы лаем, скорее истерическим скандалом. Молли срывалась на истошное повизгивание. Вот визжать она могла очень долго, без всяких проблем с дыхательной системой. Могла цапнуть за щиколотку, если та попадалась в поле ее зрения, и тут же сбежать под диван. Обычно Молли реагировала на щиколотку Наташи. Прикусывала не больно – она и кусаться толком не умела, – но всегда неожиданно и оттого обидно.

Наташа готова была смириться со многим. Но Молли, достигнув взрослого возраста, начала храпеть. И храпела так, будто она не собака-девочка, а собака – взрослый дядечка.

– Лучше бы я еще раз замуж вышла, – причитала Наташа, проснувшись среди ночи от этого храпа.

Катюше храп нисколько не мешал, ее пушкой нельзя было разбудить.

Молли часто становилось то ли скучно, то ли тоскливо, и она начинала грызть туфли, оставленные в коридоре, коврик в ванной, утаскивала под диван тапочки.

Наташа пыталась договориться с собакой, предлагая ей выбор – или ты храпишь, или грызешь. Но Молли не понимала. Или делала вид, что не понимает. Один раз Наташа пошла на крайние меры – разбудила храпящую, как муж, которого не имелось в наличии, собаку и ткнула ей обгрызенным ботинком в морду. У Молли вместо осознания содеянного и пробуждения совести случился еще один нервный срыв. Она начала как-то странно подвывать, высовывать язык и не засовывать назад, приволакивать заднюю правую лапу.

Наташа, выругавшись не как женщина, а как муж, которого, как мы помним, у нее не было и не предвиделось, запихнула Молли в переноску. Транспортное средство для собаки размером с две ладони стоило как новое вечернее платье для корпоратива, на который Наташа не попала из-за Молли и сгрызенных ею новых туфель.

В ветеринарке их приняли как родных и с ходу поставили диагноз: «девочка», то есть Молли, опять вся на нервах, а Наташа – плохая мать, то есть хозяйка, раз довела «бедную малышечку, пупусечку, кукусечку» до такого состояния.

Услышав про «малышку и кукусечку», Наташа хотела гавкнуть на ветеринаршу и даже укусить ее за щиколотку, но сдержалась. Ожидая, когда Молли проведут полную диспансеризацию, Наташа поймала себя на мысли, что уже давно спокойно реагирует на температуру, кашель и другие жалобы собственной дочери. И пристально наблюдает за Молли – как она дышит, как гуляет, как ест.

Наташа хотела уделять дочери больше внимания, поэтому и вспомнила про игру «Шифровальщики», когда дочь пришла за помощью по русскому – никак не могла разобраться в анаграммах. Наташа даже обрадовалась поначалу, поскольку надеялась таким образом узнать, что дочь беспокоит.

Ведь куда легче оставить послание в шифровке, чем высказать его словами.

Так и случилось – Катюша каждый день оставляла маме шифровки.

Когда Наташа задумалась о том, что надо бы Катюше рассказать про палиндромы, потому что анаграммы уже порядком надоели, Молли начало тошнить. Собака изрыгала из себя какие-то нитки. Наташа подумала про глистов. Молли выплюнула нитку красного цвета, а потом синего. Наташа решила, что глисты не бывают разноцветными, и немного успокоилась. Но потом в голову пришла мысль, что глисты могли мутировать, окраситься под воздействием пищи, особой, предназначенной именно для этой породы, стоившей столько, будто корм был присыпан сверху трюфелями или содержал в своем составе черную икру.

Наташа схватила собаку, засунула в переноску, дотащила до ближайшей ветклиники, благо та находилась в соседнем доме, и рассказала врачу, что у Молли скорее всего глисты, но разноцветные. Или инородное тело в желудке, отличающееся разноцветными то ли нитками, то ли проволокой. Молли, как назло, вдруг перестало тошнить, и врач сказал, что нужно сделать рентген – чтобы исключить наличие в желудке не пойми чего.

После полного обследования Молли вернули со словами «иди к мамочке», и Наташа оглянулась в надежде, что обращаются к другой женщине. Никак не могла привыкнуть к тому, что мамочка псины – это она.

Молли была признана абсолютно здоровой, но ей прописали витамины, минералы и что-то еще от нервов. И побольше двигательной активности – не помешает сбросить вес. Наташа, оплачивая внушительный счет, обещала придушить Молли собственными руками. Она прицепила поводок и потащила собаку домой традиционным способом – Молли ехала на попе, наотрез отказываясь от двигательной активности. Наташа же рассказывала собаке, что у нее самой тоже лишние килограммы, и морщины, и недостаток витаминов и минералов. И лекарства от нервов ей тоже нужны. И никакая она ей не «мамочка». Вот ведь мода пошла – собачники совсем с ума посходили.

Катюша, вернувшаяся домой с рисования и не застав маму и Молли, сидела в коридоре и волновалась. Девочка кинулась целовать собаку.

– А меня ты не хочешь поцеловать? – ревниво спросила Наташа у дочери.

И рассказала, что Молли тошнило, она отвела ее к врачу, но все в порядке.

– Так я же тебе написала, что Молли ела ковер! – удивилась Катюша.

– Где написала? – не поняла Наташа.

– Вот здесь! На миске! Предупредила тебя!

Катюша подошла к собачьей миске, оторвала записку и показала матери.

– Да, я видела, только не поняла, при чем тут лимон.

– Мама, я написала «лимол»! Это – Молли!

Я хохотала до слез.

– Теперь Молли в хорошей форме, как я понимаю? – спросила я соседку.

– Да, в прекрасной! Дочка гуляет с ней в семь утра. Смотреть, как она будит собаку и выволакивает ее на поводке, – это отдельное удовольствие. Потом я выгуливаю Молли в десять – мне же тоже нужна двигательная активность. И еще два выгула вечером. У Молли все нервные срывы прекратились. Похудела. Ест, что дают, не капризничает вообще. Даже храпеть перестала. Не собака, а подарок судьбы.

– Могу вместо вас выгулять Молли, – предложила я в шутку.

– Записывайтесь. У нас уже на всех собак в доме очередь. Есть отдельный чат. Могу вас туда добавить, – ответила Наташа.

– Вы серьезно? – уточнила я.

– Серьезней некуда. Что называется, не было бы счастья, да несчастье помогло. Молли, пойдем домой. Вставай. Тебе еще с Катюшей гулять.

Собака посмотрела на хозяйку так, что я решила не вставать в очередь на выгул.