Текст книги "Невозвратный билет"

Если мой супруг отличается удивительной деликатностью и маниакальным соблюдением норм приличий, на которые не могут повлиять ни вселенская катастрофа, ни близкое родство, то моя мать не так уж далеко ушла от собственного зятя по части странностей.

Она пребывает в образе, и ей требуется время, чтобы в него войти. К ней нельзя приехать без предупреждения, а лишь в четко оговоренное время. Если я приеду на пятнадцать минут раньше, буду стоять на лестничной площадке или сидеть на лавочке под домом. Мама раньше назначенного часа не откроет. Четыре пакета с продуктами, я насквозь мокрая, с шести утра за рулем. Умираю, хочу есть или хотя бы попить воды. Хотела ведь заехать на заправку купить несколько бутылок про запас. Последние часа три живу на таблетках – от давления, головной боли, успокоительная. Давление опять скачет, как теперь всегда происходит во время стрессов или от усталости. Я уже научилась его чувствовать без всяких тонометров. Всю жизнь – гипотоник, восемьдесят на шестьдесят, а я еще хожу и вполне прытко бегаю по школьным лестницам. И вдруг к этим своим сорока пяти стала гипертоником. Почти привыкла. Подташнивает. Сижу на лестничной клетке на лестнице, рассасываю еще одну таблетку и жду, когда мама соизволит открыть дверь. Хотя бы стакан воды вынесла, я просила через дверь. В округе ни одной кофейни так и не появилось. Просто удивительно, как здесь остановилась жизнь. Будто в прошлое попадаешь. А ты в него и попадаешь. Надо задать детям сочинение – я попал не в будущее, а в прошлое. Пусть повспоминают. Во рту – горечь от таблетки. Металлический привкус. Пить хочется до одурения. Можно, конечно, позвонить соседям, но там наверняка уже другие люди живут. Знаю, что тетя Люда, соседка справа, умерла. Соседи слева вроде бы давно квартиру сдают. Ладно, потерплю. Открыла пошире окно на лестничной клетке. Стою, делаю глубокие вдохи. Десять минут до маминого выхода на сцену.

Мама появляется на пять минут позже. Накрашенная, в кольцах, в красивом фартуке, припорошенном мукой.

– И чего ты здесь на самом сквозняке? – ахает она, явно переигрывая волнение или что она там пыталась изобразить.

Я несусь в туалет – меня рвет таблетками и желчью. Есть хочу, аж голова кружится. Умываюсь, пью воду прямо из-под крана – хуже уже не будет, снова иду на лестничную клетку, где остались пакеты с продуктами. Маме, конечно, не пришло в голову их занести. Как и спросить, как я себя чувствую. Обычно на мои жалобы она вскидывает бровь и объявляет:

– Ну что ты жалуешься? А мне тогда что, ложись и помирай? Какие могут быть жалобы в твоем возрасте?

– Мам, мне уже не так мало лет, – отвечаю я.

– Прекрати напоминать про мой возраст! – возмущается она. – Лучше скажи, как я выгляжу? Правда, хорошо?

– Да, правда, – соглашаюсь я. У мамы давно наступил период отрицания не своего, а моего возраста. Она не желает признавать себя матерью дочери, которой уже далеко за сорок. Иногда она с легкостью отказывается от родства – в аптеке или в магазине. Не дай бог мне обратиться к ней, назвав «мамой».

– Ну что ты мамкаешь! – шипит родительница. – Обязательно всем сообщать про мой возраст?

– Мам, я хотела лишь спросить, туалетную бумагу брать или нет, – отвечаю я.

– Откуда я знаю? Я вообще не собиралась сегодня в магазин! – огрызается она и обиженно уходит, оставляя меня с полной тележкой, куда я докладываю остальное по собственному усмотрению.

– А почему ты не взяла бородинский хлеб? И колбасу краковскую? Я так хотела! – возмущается мама уже дома. Холодильник забит под завязку. Но я действительно не купила ни бородинский хлеб, ни краковскую колбасу, помня, что в прошлый раз мама отказалась от мучного по соображениям талии, а от колбасы у нее сильная изжога.

– Мам, а ты сказать не могла? Словами? Я должна догадываться, чего ты хочешь или не хочешь? Или ловить сигналы Вселенной? – возмутилась я.

– Почему я вообще должна о таком говорить? Я же не прошу кольцо с бриллиантом или поездку на море! Хлеб и колбаса! Все! Мне больше ничего не надо! – Мама начинает плакать. Ей вообще легко заплакать. Удивительная способность. У меня такая ученица была, Наташа Смирнова. Чуть что – сразу в слезы.

– Что ты плачешь? – спрашивала я.

– Не знаю, – отвечала честно Наташа. – Просто поплакать захотелось.

К слезам Наташи я привыкла и выдавала таблетку валерьянки. А вот к слезам собственной матери так и не смогла. Как не научилась различать, когда она плачет искренне, а когда на публику. То есть для меня. Я для нее тоже публика.

Раскладываю продукты в холодильнике. Захожу на кухню и понимаю, что все – не сделаю больше ни шагу. Кухня засыпана мукой до потолка. Раковина завалена грязной посудой. На столе – что-то невообразимое.

– Я тебе беляши решила испечь. – Мама красиво стоит в дверях. – Только убрать не успела. Помоешь? Тут всего две тарелки.

– Можно мне кофе? – прошу я.

– Конечно! Ты же дома! Знаешь, где что стоит. – Мама делает красивый жест, мол, все в твоем распоряжении, и удаляется.

Следующие два часа я отмываю кухню, забыв про кофе, который не знаю где стоит. Мама давно все переставила по своему вкусу. Я не в силах открывать ящики и искать банку с кофе, поскольку перемываю посуду, отмываю холодильник, плиту и долепливаю беляши. Точнее, просто леплю – мама оставила заготовки, фарш и кружочки теста. Уговариваю себя, что лучше промолчать.

Нахожу в холодильнике полпакета кефира и выпиваю с наслаждением. Заедаю куском хлеба, найденным в недрах хлебницы. Мою полы. Мама выходит на кухню, садится на стул и поднимает ноги, чтобы я могла помыть под ее стулом. Смотрит, как я мою.

Меняю постельное белье, протираю пыль.

– Мам, откуда здесь шерсть? – спрашиваю.

– Я хожу в шали, – отвечает она.

– Надо ее выбросить.

– Тебе лишь бы выбросить. Тебе ничего не нужно. И я не нужна. Моя дача не нужна, моя квартира не нужна.

Мама плачет. Как всегда. Я присаживаюсь на край табуретки – ноги не держат, руки дрожат. Устала не как собака и даже не как сто чертей. Подумала, что дам задание своим одиннадцатиклассникам – пусть вспомнят смешные фразеологические обороты и свои придумают. Заставляю себя встать и домыть полы. Ванную еще надо оттереть, отдраить. Не сейчас. Совсем нет сил. Домой бы доехать по пробкам. Начинаю собираться.

– Ты неблагодарная, – говорит мама, поджав губы.

– Почему?

– Мои беляши так и не попробовала. Я все утро с ними провозилась!

Мама звонко захлопывает дверь за моей спиной. Ладно. Не в первый раз. Интересно, для кого она затевала беляши и для кого наряжалась? Слишком быстро захлопнула дверь. Если спрошу – все равно не ответит. Или будет отрицать. Почему? Не знаю, если честно.

Заезжаю на заправку. Нет ни бензина, ни аппетита. Ем какой-то бутерброд, запиваю каким-то кофе. Потом несусь в туалет – опять рвота. Нервы. Отсроченная реакция. Видимо, на Госуслуги. Умываясь над грязной раковиной, вспоминаю, что так и не попросила у мамы найти мое свидетельство о рождении. А это означает, что придется звонить. Нет, не сегодня, пожалуйста. Сегодня не выдержу. Звоню Насте, зная, что это единственный человек, который меня накормит и напоит в любое время суток. Мне отчаянно нужно прийти в себя. Домой ехать не хочу.

– Можно я к тебе заеду? Через полчаса, – прошусь я.

– Так, дети, помолчите минуту! Я себя не слышу! – орет Настя. – И быстро убрали комнату! Сейчас тетя Аня приедет.

На заправке покупаю маффины, шоколадки, конфеты.

В доме у Насти всегда бедлам, ор, крики и при этом удивительно тепло и спокойно. Я еще не успела помыть руки, а она уже ставит на стол тарелку с супом.

– Сметанки дать? Или хлеба? – суетится подруга. – Дети, умоляю, подарите нам пять минут тишины!

Я киваю, соглашаясь и на сметану, и на хлеб.

– Спасибо! – говорю с набитым ртом.

– Ну что случилось? – Настя уже сварила мне кофе и собралась подогревать три котлеты с горой жареной картошки.

– Сорок пять случилось. Тебе это тоже предстоит.

Настя младше меня на восемь месяцев.

– И что? – не поняла она. У нее удивительно наплевательское отношение к возрасту – никаких комплексов, никаких кризисов, принятий и осознаний. Да и некогда рефлексировать, когда трое детей.

– Паспорт надо менять. А Госуслуги требуют свидетельство о рождении. Я к маме ездила и забыла попросить найти.

– И как мама? Чудит? – хмыкнула Настя. Она прекрасно знала мою мать.

– Как всегда, – кивнула я.

– Ладно, свидетельство, а в чем проблема? – все еще не понимала подруга.

– Я не знаю отчество и дату рождения своего отца. Вообще ничего не знаю. Может, я не Ивановна вовсе. И не Иванова. Я не знаю, меняла мама фамилию или нет.

– Тогда все меняли. Но, правда, твоя мать могла и с девичьей остаться.

– Вот и я о том же. То есть, если мама записала меня на свою фамилию, получается, что я даже фамилии отца не знаю.

– Подожди, но ты же помнишь, что записано в твоем свидетельстве о рождении?

– Нет, вообще не помню. Мне кажется, я его видела в последний раз в шестнадцать лет, когда первый паспорт получала. Но, веришь, честно не помню, что там значилось, – призналась я. – Да и у мамы месяц рождения в паспорте другой записан. Кошмар какой-то. Все не как у людей.

– Так, хорошо. И в чем проблема-то? – Настя села и приготовилась составлять план действий.

– На Госуслугах требуют данные родителей, которые я не знаю и поэтому не могу заполнить заявление, – устало ответила я.

– Ладно. Не думаю, что ты первая такая в истории Госуслуг. Сделай запрос. Ты же в Москве родилась. Свидетельство можно восстановить через загс. – Настя все еще не понимала, из-за чего я страдаю.

– Мне паспорт срочно нужен. Конференция. Билеты надо покупать. Пока я отправлю запрос, пока мне ответят… – промямлила я в свое оправдание.

– Хорошо, ну возьми у них временную справку, – пожала плечами Настя.

– Сейчас не дают вроде бы…

– То есть ты не знаешь наверняка. И ни у кого не спрашивала. Не ходила в МФЦ и не пыталась решить вопрос вручную? – Настя смотрела на меня как на полоумную. Ей, матери троих детей, было не привыкать общаться и с Госуслугами, и с прочими госорганизациями, оформляя свидетельство многодетной матери, получая материнский капитал и прописывая детей в квартиру. Настя брала младшего Кирюшу с собой. Кирюша терпеть не мог сидеть на руках у матери, а любил ездить в машине, поэтому немедленно начинал рыдать. Да так громко, что Настю везде пропускали без очереди. Кирюша с младенчества обладал звонким, хорошо поставленным баритоном. Если его не хватало для быстрого решения проблемы, Настя шла сражаться с бюрократией, вооружившись еще и Кирочкой. А та умела одним взглядом растопить любое чиновничье сердце. Если взгляда не хватало, Кирочка начинала рисовать на стенах, полу, столах и стульях. При этом Настя заранее выдавала ей черный маркер. Если кто-то, включая мать, пытался отобрать в тот момент у Кирочки маркер, она начинала тихонько плакать. А плакала она очень горько и выразительно. Тут сдавались самые черствые и бессердечные чинуши.

– Так, и что ты хочешь сделать, раз не собираешься подавать запрос? – строго спросила Настя.

– Надо звонить маме и просить ее найти мое свидетельство. А она опять обидится, решив, что я намекаю на ее возраст. И она точно скажет, что свидетельство в глаза не видела, а свой месяц рождения не помнит. Я сегодня опять на лестничной клетке сидела с пакетами. Потом ее квартиру отмывала. Полпакета кефира выпила. Она мне даже воды не вынесла, хотя я ее просила. Рвало уже два раза, – ответила я.

– Так, доедай суп, котлету обязательно съешь, потом выпьешь таблетку. – Настя умела быстро принимать решения. – Вот успокоительное и желудочное.

– Хорошо, – покорно согласилась я.

– А теперь ответь мне на вопрос. Дело только в паспорте или еще в чем-то?

Настя меня слишком хорошо знала. Командировка, пусть и срочная, не могла настолько выбить меня из колеи. В силу профессии я все-таки отличалась крепкими нервами и достаточной стрессоустойчивостью.

– Не знаю. Мне вдруг захотелось найти своего отца. Ты считаешь, я сошла с ума, раз такое пришло в голову? – спросила я.

– Почему? Нормальное желание. Слегка запоздалое, но имеешь полное право. Только ты же готова к тому, что твой отец уже сильно в возрасте или умер? Ему сколько было лет, когда ты родилась? – Настя, как всегда, рассуждала здраво и исключительно по делу.

– Понятия не имею! Я не знаю год его рождения! Может, он был моложе моей матери? Госуслуги требуют еще и дату, день и месяц! Может, не стоит начинать? Нажать кнопку «данные неизвестны» и надеяться, что так оно и есть.

Вот тогда Настя и произнесла фразу, которая стала решающей:

– Пока ты с этим не разберешься, так и будешь ходить с этой мыслью в голове. Надо сделать и успокоиться.

– Может, я его и не найду.

– Может, и не найдешь, – пожала плечами Настя. – Так, звони матери. Сейчас. Пусть начнет искать твое свидетельство и заглянет в свой паспорт, – велела она таким тоном, каким засаживала Марусю за домашку.

– Не могу, Насть, правда. Завтра позвоню. Я сейчас ничего не соображаю, – взмолилась я.

– Нет, не завтра. Ты будешь тянуть до последнего, я тебя знаю. А твою мать нужно вывести из образа, то есть создать ей невыносимые условия. А где ты их найдешь, как не у меня? Сейчас я выключу мультики, и ты получишь идеальный фон для разговора – дети будут вопить полчаса точно. Хочешь, они еще в трубку станут что-нибудь орать? Они это любят. В последний раз моей свекрови орали, что она какашка. Мне потом пришлось долго объяснять, что это не я их научила обзывать бабушку, а просто Кирочка научилась выговаривать шипящие и логопед велела дома закрепить успех. А звук «ш» в «какашке» ей особенно удавался.

– Могу представить себе лицо Людмилы Андреевны, – рассмеялась я.

– Ой, не надо! Она в воскресенье приедет, – закатила глаза Настя.

– Насть, скажи мне, почему у меня в семье так? Вот ты знаешь, как зовут твоих родителей, бабушек и дедушек, даже прабабушек и прадедушек. Почему я не знаю? И никогда не хотела узнать? Разве это нормально? Ты ведь знаешь, как для девочки важен отец. Почему мне это было не нужно?

– Ох, ну ты всегда была не такая, как все. Не знаю. Мне казалось, что тебе вообще никто не нужен – самодостаточная, сильная. Помнишь, как ты за свою маму ходила на родительские собрания в школу?

– Да, помню, – улыбнулась я.

К счастью, тогда классной руководительницей была Алиса Артуровна, которую мало чем можно было удивить. Так что, когда я сообщила, что моя мать категорически отказалась посещать родительские собрания, а других родственников у меня нет, поэтому я вроде как и за них, и за себя, та даже бровью не повела. Про то, что я с седьмого класса жила одна, знала только Настя. Возможно, Алиса Артуровна догадывалась, но ни разу меня ни о чем не спросила. Оставляла после урока, чтобы быстро объяснить, когда нужно сдать деньги на питание, когда на экскурсии.

– Ты сможешь? – уточняла она.

– Да, конечно, – отвечала я.

Деньги у меня всегда были, даже больше, чем я могла потратить. Да и тратить я не умела и не хотела. Мама тогда переехала к своему новому мужу и приезжала ко мне раз в месяц. Иногда мы и не виделись. Я понимала, что она появлялась, по конверту, оставленному на столе. На нем всегда было написано: «На Аню». Не «для Ани», а именно с предлогом «на». Когда я увидела это «на» на конверте впервые, меня не просто покоробило – я онемела и покрылась холодным потом. Утром в школе мне было нехорошо. Алиса Артуровна отвела меня в медкабинет. Медсестра с ней шепталась. Я услышала про давление: «Семьдесят на сорок. Как она вообще ходит? Ее в больницу надо, немедленно. Гипотонический криз! Кто будет отвечать? Родителям позвонили?»

Потом я долго пила горячий крепкий и сладкий чай, который приготовила медсестра. Ела шоколадку, принесенную Алисой Артуровной. Настя отвела меня домой, заверив классную, что обязательно за мной присмотрит.

Еще дня три я валялась дома, не в силах встать. Думаю, это была реакция на мамин отъезд, опять же запоздалая. Голова сильно кружилась. Прибегала Настя, приносила домашний суп и котлеты. Когда я появилась в школе, Алиса Артуровна сделала вид, что ничего не произошло. Даже справки от меня не потребовала.

Я жила одна почти год. Как потом говорила мама – год ее самого ужасного брака. Целый год ее, а не моей жизни. Ее самого сильного разочарования и моего одиночества.

– Ох, сирота при живой матери, – тихонько причитала Настина мама Светлана Петровна. Если бы не они с Настей, не знаю, что бы со мной было.

– Я не сирота, – отвечала я. – У сирот никого нет, а у меня есть вы. – Светлана Петровна уходила плакать.

Впрочем, с возвращением матери ничего не изменилось. Я как ходила на родительские собрания, так и продолжала ходить. Как готовила сама себе еду, так и готовила.

– Насть, а вдруг я кому-нибудь наврежу? Вдруг своими поисками принесу кому-нибудь горе? Наверняка у отца помимо меня были дети. Жена или жены. А если они не будут рады появлению новой родственницы? Ты же знаешь, сколько сейчас таких историй. У меня ведь нет никаких доказательств. Не анализ же ДНК делать. Я-то взрослый человек, а вдруг там внуки… Ну зачем я буду вторгаться в чужую жизнь? Ну представь, к тебе на порог заявится дамочка и объявит, что она твоя родственница. А что будет со Светланой Петровной, то есть женщиной, которая знать не знала, что у мужа есть еще какие-то дети. Нет, я не могу… это как-то неправильно, неэтично.

– Ты еще ничего не начала делать, а уже ищешь пути к отступлению. Реши для себя, нужно тебе это или нет. И отвечай только за себя. Хотя за себя сложнее всего отвечать и что-то решать, – ответила Настя.

– Ты же можешь. Каждый день несешь ответственность не только за себя, но и за детей.

– Нет, я просто делаю вид, – рассмеялась Настя. – На самом деле я в постоянной панике. И когда кто-то кричит «мама», мне хочется обернуться и поискать маму за своей спиной. А мама, оказывается, это я.

– Теть Ань, поможете мне написать сочинение? – На кухню зашла старшая Настина дочь Маруся.

– Какая тема? – спросила я.

– Что-то про Россию и культуру, – промямлила обреченно Маруся.

– Боже, ну как можно давать пятиклашкам такие темы? – ахнула я.

– Даже не начинай. – Настя закатила глаза. – Заодно объясни ей про приставки. Никак не может понять. И про суффиксы заодно.

– Марусь, давай я тебе сама быстро напишу сочинение, а ты потом перепишешь, – предложила я.

– А что, так можно? – ахнула от восторга Маруся.

– Нет, так нельзя! – рявкнула Настя. – Но тетя Аня сегодня не в себе, поэтому в виде исключения можно.

– Спасибо! – дружно крикнули мы с Марусей.

– Но сначала тетя Аня позвонит своей маме! – объявила угрожающе Настя.

– Нет, Насть, можно я пойду сочинение писать? – попросила я жалостливо и сбежала с Марусей в детскую.

Да, Настя рассуждала правильно. Если бы я озаботилась поисками родного отца лет в шестнадцать, было бы больше шансов найти его в добром здравии. Сейчас же… Ему должно быть за семьдесят. Может, больше. А может, и меньше. У мамы в разные годы были мужчины и младше ее намного и столь же намного старше. Впрочем, ровесники тоже попадались. Мама в отличие от меня могла похвастаться насыщенной событиями личной жизнью. Она находилась в постоянном поиске и именно этим моментом, как мне казалось, наслаждалась больше всего. Стабильные отношения ее не устраивали. Семейная жизнь с одним мужчиной тут же оборачивалась скукой и тоской. У мамы было коронное выражение: «Я не грущу, я тоскую. От грусти невозможно умереть, а от тоски сердце остановится в любой момент». Мама начинала тосковать, едва добившись своего – мужчины, новой жизни, совместных планов и новой кровати. Кто-то меняет постельное белье, занавески, полотенца, посуду и сковородки, а моя мама с началом нового жизненного этапа меняла диваны, кровати, кушетки. В нашей квартире и в чужих. Ей непременно нужно было начать новую жизнь не с чистого листа, а с новой кровати. Вернувшись домой, она могла поставить вместо удобного дивана на кухне корявый уголок, а вместо своей кровати раскладной диван. Свою кровать я отвоевывала как могла – мама и на нее покушалась, решив, что мне нужна большая, а не узкая односпальная.

На следующий день я все же ей позвонила. Для начала решив узнать месяц рождения, записанный в ее паспорте.

– Мам, можешь посмотреть свой паспорт? Какой там месяц рождения указан? – спросила я, перед разговором приняв две таблетки пустырника.

– Зачем тебе? – удивилась мама.

– Понимаешь, Госуслуги требуют официальные данные…

– Кому они вообще нужны? Кто будет проверять? Ну июль, – ответила мама.

– Или июнь? – уточнила я.

– Может, и июнь, – мама начала раздражаться.

– Пожалуйста, посмотри. Мне нужно знать точно, – попросила я.

– Мне нужно вставать и идти в коридор, а я не хочу.

– Хорошо. Когда ты захочешь встать, поищи заодно, пожалуйста, мое свидетельство о рождении.

– Даже не собираюсь. Оно у тебя.

– У меня нет, это точно.

– Значит, и у меня нет. А что такое СНИЛС? Пошла в поликлинику, а они это требуют! Откуда я знаю, что это такое?

– Такая зеленая карточка. Мы с тобой вместе ее оформляли. Поищи, наверняка где-то лежит. Может, и мое свидетельство заодно найдешь. – Я, как могла, старалась сдерживаться.

– Как я не люблю все эти бумажки… – Мама перешла на тон, который гарантировал скандал, причем в ближайшие минуты.

– Я тоже их не люблю, но иногда они жизненно необходимы. Без СНИЛСа и медицинского полиса я тебя даже в больницу не смогу положить. – Я говорила настолько вежливо и ласково, насколько могла.

– А с чего ты меня в больницу собралась отправлять? – Мама все же закипела.

– Не собралась. Исключительно для примера. СНИЛС нужно найти. А ты, случайно, не помнишь данные моего отца? Его отчество, фамилию, дату и год рождения? – Я все еще надеялась, что будет хоть какой-то толк от моего звонка.

– Кого? – Мама по-прежнему пребывала в настроении «скандал».

– Отца. Моего. У меня же был отец. – Я держала телефон плечом и капала себе дополнительную порцию пустырника.

– Откуда? Не было у тебя отца! – объявила мама.

Я подумала и смешала пустырник с валерьянкой.

– Ты же меня не от святого духа родила! – Я пыталась пошутить, но мама юмор не оценила.

– Почему ты мне звонишь и говоришь гадости? – родительница все же завелась. – Почему нельзя просто позвонить и спросить, как мои дела, как я себя чувствую? Тебе обязательно что-то от меня нужно!

– Мам, это не так. Я звоню тебе каждый день, если ты забыла. И спрашиваю, как дела и как ты себя чувствуешь. Но сейчас мне действительно нужны официальные данные и документы. Мне нужен паспорт. И, поверь, это не прихоть – вдруг потребовать свидетельство о рождении.

– В свидетельстве не указан ни год, ни месяц, ни дата рождения родителей, – рявкнула мама.

– Откуда ты знаешь? Ты нашла свидетельство? – уточнила я с надеждой. Мама говорила слишком уверенно, будто в тот самый момент смотрела в документ.

– Нет! Я сказала, что у меня нет твоего свидетельства и никогда не было! – Она начала кричать. Еще полминуты – и заплачет. Я могла засекать время.

– Можешь мне хотя бы отчество и фамилию отца сказать? – попросила я, пока она не бросила трубку.

– Иванов, Иванович, – ответила мама и все же нажала на отбой.

«Ну да, могла бы и сама догадаться», – сказала я сама себе.

Получалось, что мой отец был Ивановым Иваном Ивановичем. Ну, практически мистер Джон Смит. То есть шансы его найти стремились к нулю. Проще было поверить в непорочное зачатие.

Одним из вечеров – тихих и молчаливых, как сложилось в нашей семье, я все же решила оторвать Степана от прочтения мемуаров Генри Киссинджера. Впрочем, мой супруг находился в начале первого тома, а их, томов, было столько, что я искренне позавидовала Киссинджеру, его богатой событиями жизни. Мои мемуары не потянули бы даже на тонкую брошюрку.

– Ты знаешь, я решила найти своего отца. Думаешь, это хорошая идея? – спросила я.

– Кого? – Степан от книги не оторвался. Я точно проигрывала Киссинджеру.

– Отца. Своего. Родного. Биологического, как сейчас принято говорить.

– Зачем? – спросил Степан. Киссинджер явно был увлекательней моей семейной истории.

– Затем, – буркнула я. – Захотела найти свои корни, узнать предков. Многих посещает такое странное желание.

– Ладно, – ответил Степан.

– Прохладно, – не задержалась с ответной репликой я. Мои ученики так говорят, ну и я от них набралась. Мои любимые одиннадцатиклассники, с которыми я могу шутить, смеяться, дурачиться. Которым могу преподать тот русский язык, который люблю сама. Без тестов ЕГЭ, без нескончаемых галочек и табличек. Я честно у них спросила, что они хотят от меня получить на уроках. И они ответили – чего угодно, только не егэшные тесты. Для этого у них есть репетиторы. Я обожала своих выпускников. Ради этих уроков, наверное, и работала в школе. Эти дети, уже совсем взрослые – умные, серьезные, талантливые, – разрешали мне творить, размышлять, получать настоящее удовольствие от профессии. Ученики щедро делились со мной современным сленгом и аббревиатурами, которые были в ходу у молодежи. Мне с профессиональной точки зрения было невероятно интересно, и они чувствовали мою искренность. Впрочем, многое я не принимала, о чем сразу же предупреждала – звуковые сообщения, игнорирование знаков препинания в переписке в мессенджерах. Особенно в обращениях. Но, например, прилагательное «ламповый» мне нравилось. «Ламповая встреча». Да, уютная, тихая, интимная, под лампой.

– Может, не стоит? – спросила я у Степана.

– Может, не стоит, – пробубнил он.

Прекрасный муж. Очень тактичный и вежливый.

Пока я думала, почему все еще живу со Степаном, позвонила Маруся. Если бы она мне не звонила в момент тяжких раздумий… Настя и ее дети возвращали меня к реальности. Ради них хотелось жить дальше.

– Тетя Аня! – завопила в трубку Маруся, перекрикивая среднюю сестру и младшего брата. – Опять сочинение на завтра задали! Срочно!

– И что? Тебе тема не понятна? – уточнила я.

– Тема понятна! Как писать непонятно! – орала Маруся.

– Почему ты еще не спишь? Уже половина одиннадцатого, – спросила строго я.

– Заснешь тут с ними! Можно потише? Мне еще географию делать! – Маруся горько расплакалась.

– Так, географию сделаешь на перемене. Спиши у одноклассников, в конце концов. Сочинение я тебе напишу. Утром встанешь и перепишешь. Сейчас спать. Немедленно. Я тебе дарила маску для сна и затычки в уши. Самое время ими воспользоваться. Поняла?

– Спасибо, теть Ань.

Маруся меня любила, я это знала и чувствовала. Я была ей нужна. Только она могла позвонить просто так и спросить, ловила ли я сегодня снежинки ртом. Или валялась ли в опавших листьях, которые собрал дворник. Маруся была романтичной мечтательницей. Она чувствовала язык, красоту выражений. Ей нравилось фантазировать. Она не боялась спрашивать.

– Теть Ань, а почему рассвет румяный? И почему тогда на пироге румяная корочка? Или пирог подрумянился, то есть почти сгорел? Рассвет ведь как румяна розовый, а не как сгоревший пирог, – спрашивала Маруся. – А почему утро прозрачное? А почему…

Я выходила на улицу и ловила снежинки ртом, чтобы потом описать Марусе ощущения. Ложилась на опавшие листья или в сугроб. Делала то, что и Маруся. Мне было важно передать ей краски, эмоции, полутона прилагательных…

– Ну что, звонила? – Настя забрала телефон у дочери.

– Звонила.

– И что? Узнала?

– Ага. Моего отца звали Иванов Иван Иванович.

Настя выругалась.

– Пожалуйста, не выражайся при детях, – попросила я в стомиллионный раз.

– Ну подбери мне синонимы, – хохотнула Настя.

– Блин, ужас, кошмар, жесть, зашибись, – ответила Маруся на заднем фоне.

– Нет, Марусь, иногда ненормативная лексика может быть как никогда уместной, и тетя Аня тебе это подтвердит, – заявила Настя.

– Да, подтверждаю, – ответила я, – но не стоит это повторять в стенах школы.

– Ты сказала Степану? – спросила Настя.

– Сказала. Но эта информация не заставила его отвлечься от мемуаров Киссинджера, – призналась я.

Настя снова выругалась.

Это может показаться странным, но меня действительно никогда не заботило собственное происхождение. Я не искала предков, не пыталась выстроить генеалогическое древо. В детстве я вполне попадала под норму – у многих детей не было отцов. Или они напоминали о себе только алиментами. Скорее, полные семьи, а уж тем более многодетные, считались чем-то удивительным. Даже рождение второго ребенка имело веские причины. Или появление у мамы нового мужа, которого требовалось «удержать общим ребенком». Или если муж рассчитывал на появление наследника, а рождалась девочка. Тогда да, женщины предпринимали вторую попытку. Была, конечно, еще одна распространенная причина – если муж решил уйти из семьи и его опять нужно было «удержать всеми способами». Самый простой – забеременеть. По закону мужчина не мог развестись с женой до того времени, пока ребенку не исполнится год. А за это время многое могло измениться. Не каждая любовница согласится ждать. Настя, например, как раз была вторым ребенком, который выполнил свою миссию – отец не ушел из семьи. Светлана Петровна, Настина мать, нежная, хлопотливая, заботливая с внуками, идеальная бабушка, так и не смогла простить мужу измену – спустя годы и десятилетия пилила его каждый божий день, припоминая, упрекая, проклиная. Настин отец стоически терпел. Однажды признался, что не зря – ради счастья видеть внуков. Он стал замечательным дедушкой – часами гулял с коляской, играл, читал, пел песни, носил на руках, укачивая.

Словом, ничего необычного в том, что я в детстве не искала своего отца, не было. У меня часто менялись отчимы, и я росла с четким осознанием, что только мама может быть постоянной величиной, а мужчины в семьях обычно не задерживаются, и на них рассчитывать точно не стоит. Они уйдут, исчезнут так же неожиданно, как и появились, а мать останется. И мне с ней жить дальше. Один эпизод лишь подтвердил этот факт.

Дядя Миша мне очень нравился. Можно сказать, я его любила. Он меня смешил, покупал мороженое, иногда варил кашу утром. Был очень добрым и никогда ни в чем не отказывал. Помогал делать математику и рисовать контурные карты. Если я плакала, старался насмешить и успокоить. У него всегда находилось на меня время. Если что-то требовалось – деньги на карманные расходы, разрешение поехать с классом на экскурсию или ходить после уроков на хор, – я шла не к маме, а к дяде Мише. И уже он объяснял маме ситуацию, и я получала разрешение от родительницы. Не знаю, почему мама решила расстаться с дядей Мишей. Я уже надеялась, что он останется с нами если не навсегда, то надолго. Для меня наступило счастливое время – я перестала ходить на продленку и вечером к нам не приходила мамина лучшая подруга тетя Наташа со своим сыном Димкой. Он был младше на четыре года, и мне его хотелось придушить. Димка старательно доводил меня до того, чтобы я схватила его за руку и сделала «крапивку» – когда держишь руку обидчика и крутишь ладонями в разные стороны. Димка немедленно начинал вопить на весь дом. На крики прибегала тетя Наташа и долго рассказывала, какой отвратительной девочкой я расту. Димка за спиной матери хихикал и корчил рожи. Тетя Наташа жарила на ужин отвратительную картошку с мясом и заставляла меня ее есть. Димку она кормила отдельно – макаронами с котлетой, которые приносила из дома. Мне казалось, что тетя Наташа специально, от ненависти ко мне, пересаливает картошку, а мясо зажаривает до черных корочек. Как-то она пожарила на ужин грибы с картошкой и заставила их съесть. Очнулась я в больнице – острое отравление. Я говорила маме, что тетя Наташа хотела меня отравить, но мама отмахнулась.