Текст книги "Неслучайные люди"

Его, конечно, никто не слушал. Какой этап? Те времена давно прошли. Можно писать о чем хочешь, быть кем хочешь, ездить куда захочешь. Но Колян всегда предрекал катастрофы и советовал не расслабляться. Опять все вернется. Его считали даже не бабкой-гадалкой, а сумасшедшим бездомным, причем с официальной справкой.

– Леха, наш-то опять начал конец света прогнозировать, – замечала Ирина Михайловна. – Пугает сотрудников. Может, его пора в больничку отправить?

– Отправлю, – соглашался Леха. – Но он все правильно говорит. Нострадамус, честное слово. Все, что он предсказывал, сбылось. Даже мне с ним страшно становится.

– Леха, ну ты-то здравый человек. Колян и мне второе замужество предсказал! И где я, и где мой второй муж? Ну честное слово! – рассмеялась Ирина Михайловна.

– Ой, не зарекайтесь, Ирина Михайловна. Вы же у нас о-го-го! – смеялся Леха.

– Да ну тебя! – шутливо отмахивалась Ирина Михайловна. – Разве что за Коляна и выйду замуж. А что? Сто лет знакомы. Я знаю, что он любит есть, какие книги читает. Кстати, в молодости он был красавец. Ну, чисто Тихонов. Лицо тонкое, интеллигентное. Да к нему подойти было страшно, не то что кокетничать. Если посмотрит в коридоре случайно, так сразу желание загадывай. Как купить билет на автобус со счастливыми цифрами или как увидеть три машины с одинаковыми номерами.

– Чего? – не понял Леха.

– Того. Приметы того времени, когда я была худой красоткой, – хмыкнула Ирина Михайловна. – Билет купил в автобусе или в трамвае, сложил первые и вторые две цифры. Если одинаковые числа получились, надо желание загадать и съесть билет. Тогда сбудется. Плюс тренировка памяти и математика. Мы тогда все быстро считали. Благодаря этим счастливым билетикам. Калькуляторов-то не было – в уме приходилось складывать, мозг напрягать. А если три машины с одинаковыми номерами увидишь, то самое сокровенное желание можно загадывать. Но непременно сказать про себя трижды «мое счастье». Тогда тебе и удача будет, и счастье нежданное. На голову прямо свалится.

– И вы в это верили? – рассмеялся Леха.

– По молодости во все веришь. И в суженого, и в брак на всю жизнь, – пожала плечами Ирина Михайловна. – Вон посмотри на Катюху. Она так влюблена в нашего зама, что тоже начинаешь поневоле верить в любовь – одну-единственную и до конца жизни, которую нельзя предать. Я вот думаю, наш замглавного это понимает? Что Катюха для него как не три, а сразу шесть машин с одинаковыми номерами?

– Да ладно вам. Катюха – молодая, красивая. Замглавного женат. Ну поваландаются еще пару месяцев – и все. Он не уйдет от жены или она встретит другого принца.

– Не, там другое. Там чувства настоящие. Если наш зам Катюху упустит, вся его жизнь под откос пойдет. Я много таких служебных романов повидала и тут точно тебе говорю – любовь настоящая. По судьбе.

– Ой, Ирина Михайловна, вы сейчас как наш Колян: не то пророчица, не то гадалка, – отмахнулся со смешком Леха.

– Я знаю, что говорю, – немного обиженно заметила Ирина Михайловна. – Только у нашего зама с математикой плохо – он явно не считал цифры на билетах. Поэтому и не видит счастья перед своим носом.

Но никто – даже Ирина Михайловна – не знал историю газеты лучше Коляна, никто не мог рассказать ее так ярко, никто не помнил все адюльтеры, как он, и никто не мог бы достовернее поведать, что случилось в том или ином году. Новички с Коляном не считались, а все, кто давно работал в редакции, с ним раскланивались. Спрашивали, как самочувствие.

– Его нет, – сказала запыхавшаяся Рита.

– Как это – нет? Колян всегда там, – ахнула Ирина Михайловна.

– Вещи его на месте, как всегда, в углу лежат, а его самого нет, – ответила Рита.

– А ужин? Главный ему лично ужин относил. Еда была? – уточнила Ирина Михайловна.

– Не знаю, не посмотрела, – призналась Рита.

– Молодежь, ну вы вообще. Даже этому вас надо учить! – возмутилась Ирина Михайловна и побежала на улицу.

Позже она сидела с Лехой в кабинете главного редактора и пила кофе. Леха ел сразу два бутерброда, сложенные один на другой. Они столкнулись на улице. Колян исчез, будто след простыл. Как и Серега. Трупа не было, тела тоже. Если он и вышел в окно, то точно дошел до другой улицы или переулка.

– И что нам делать? – спросил главный, которого пришлось разбудить. – Полицию вызываем?

– И кого ищем? Серегу или Коляна? Коляна точно искать никто не будет, Серегу – да, он же наша звезда, известный журналист. Шумиха поднимется, – ответила Ирина Михайловна.

– Шумихи нам точно сейчас не нужно, – сказал главный редактор. – Ирина Михайловна, можно с вами поговорить? Наедине? Так сказать, личный вопрос.

Главный бухгалтер подошла к главному.

– Я не знаю, что делать. Честно, – признался главный. – Что вы посоветуете?

– А можно я плов доем? – спросил Леха, дожевав бутерброд.

– Да, конечно, Алексей, – ответил главный. – Там еще в контейнере, кажется, салат.

Жена главного редактора готовила ему еду и складывала в контейнеры. К ним прилагались приборы – вилка, нож. Не десертные, а чуть большего размера. И когда главный однажды вместе с остатками еды выбросил вилку, такую же искали по всем магазинам, чтобы его жена не расстраивалась. Она готовила прекрасно, невозможно вкусно. Но главный отчаянно пытался похудеть, о чем не сообщал жене, чтобы та не заподозрила ничего плохого, то есть наличие любовницы, ради которой муж вдруг решил вернуть былую форму. Он приглашал корреспондентов, обозревателей и предлагал обед. Это вроде как считалось высшим проявлением симпатии. Корреспонденты подъедали контейнеры подчистую. Главный смотрел, как они едят, и радовался. Жена главного тоже радовалась. Пока однажды на какой-то встрече один сотрудник не сделал ей комплимент – мол, так вкусно, с ума сойти. И если бы не ее обеды, точно бы ноги протянул. Так жена главного поняла, что кормит редакцию, а не собственного мужа. А кто кормит его – неизвестно. Точнее, многим было известно – кормит, то есть не едой, а духовной пищей – Дарья, тогда еще корреспондент отдела культуры, быстро ставшая обозревателем. Ее не волновал гастрит главного и другие заболевания. Ее волновало собственное будущее. Она же доложила о связи жене, надеясь, что та сама начнет действовать – сообщит, куда следует, подаст на развод, подорвет репутацию мужа. Но та молчала, будто воды в рот набрала. Муж по-прежнему отправлялся домой, где ему были вроде как рады.

Дарья не понимала, что происходит. И тогда пошла дальше. Обратилась в высшие инстанции, написала донос, что жена потворствует разложению нравов, распутному образу жизни своего супруга. Дальше следовало перечисление служебных романов, на которые главный редактор закрывал глаза, то есть разрешал, даже содействовал, если разобраться. Не увольнял, не устраивал собраний с повесткой о моральном облике того или иного сотрудника. Да что говорить – заместитель главного редактора имеет связь со стажеркой. Открытую. О чем знают все в редакции, но тоже покрывают. Кто конкретно покрывает? Пожалуйста – список сотрудников. Разберитесь. Первый в списке, конечно, главный редактор и Михаил Александрович. Да, безусловно, заслуженный журналист, можно сказать, классик, но тоже наверняка не без греха. Так что стоит разобраться, взять на карандаш. Где свидетели? Будут, не сомневайтесь.

Да, никогда не знаешь, когда все вдруг взорвется. Или вдруг вселенная решит все выяснить за один день, чтобы уже избавиться от проблемы. И насылает на людей сразу все. Так, чтобы поняли, какого спокойствия лишились и молили о его возвращении.

– Дарья твоя не уймется, – твердила главбух главному редактору, пользуясь тем, что знала того еще корреспондентом, хотя при людях всегда обращалась к нему на «вы» и по имени-отчеству, как и он к ней. – Ну почему вы, мужики, выбираете себе таких любовниц? Мозг вообще отказывает? Где эта доносчица и где твоя жена? Ты, вообще, чем думал? Хотя не надо, не отвечай. Ну ты ее как-то припугни, что ли. Чтобы она перестала всем кровь пить. Хочет тебе мстить, так я ж не против, что ты таким идиотом оказался. При чем здесь остальные? На всех в редакции доносы строчит или ты не в курсе? Зачем тебе эта хабалка понадобилась? Ни образования, ни воспитания, один гонор. Корону на голову нацепила и ходит.

– Ирочка, я не знаю, как ее унять, – признался главный. – Она мне угрожает. Говорит, что все жене сообщит.

– Жена твоя и так все давно знает, но все еще тебя терпит.

– И детям. Она говорит, что детям все расскажет. Как я с ней и до нее их матери изменял, – признался главный.

– Ну, совсем идиот. Ты ей и о своих прошлых связях сообщил? Решил козырнуть на старости лет? – ахнула Ирина Михайловна.

– Да, случайно получилось, – кивнул обреченно главный. – Понимаешь, я обещал жене, что всё. Поклялся. Детьми поклялся. Их здоровьем. У Артема сейчас госэкзамены в институте. Он и так переживает. Говорит, я его заставил учиться, а он не хочет. У Машки переходный возраст. Им никак нельзя про меня узнать.

– Раньше ты не мог об этом подумать? Или нашел бы себе нормальную любовницу, а не эту… прости господи… Да она всех сдаст ради собственной выгоды, плевать ей на твоих детей, а на твою жену тем более. И на тебя тоже.

– Она говорила, что любит меня, восхищается, – признался главный.

– Господи, ну что за детский сад? Вас жизнь ничему вообще не учит? Вспомни, как мы еле разрулили конфликт с твоей бывшей любовницей, которая кричала, что беременна, а потом вроде как само рассосалось. После того как ты ей денег дал. Сколько она тебя потом шантажировала? Отправь ты эту Дашу туда, откуда она вылезла. У тебя есть связи, влияние. Давай Леху подключим, она в двадцать четыре часа из Москвы уедет. Зачем ты ее терпишь, не понимаю? – закричала Ирина Михайловна.

– Ирочка, не кричи, мне и так плохо. – Главный сел в кресло и поник плечами, сидел сгорбившись, как старик.

– Прекрати немедленно. Скажи, что мне делать. Отдай распоряжение. Ты – главный редактор. Ты решаешь, – продолжала настаивать Ирина Михайловна.

– Ирочка, я устал, ужасно устал. От всего. Больше не могу. А кто у нас в библиотеке работает сейчас?

– Что? При чем здесь библиотека? Семен работает, как и всегда. А что? Имей в виду, он очень зол после того, как ты решил устроить ревизию и половину книг выбросил.

– Я не выбросил. Я же попросил отдать в другие библиотеки, фонды, раздать близким, – пытался оправдаться главный.

– Для Семена, считай, что выбросил и сжег, – отрезала Ирина Михайловна.

– Я всегда мечтал работать в библиотеке. Разбирать фонды, архивы или работать в книжном магазине в букинистическом отделе. Не могу больше. Сейчас придется опять разбираться с выбитым окном, а у меня нет сил. Не хочу. Иришечка, давай ты, а? Скажи, что я заболел, грипп, температура сорок. Я не смогу сейчас врать.

– То есть ты хочешь попросту сбежать, да? И пусть Иришечка решает? – с новой силой заорала Ирина Михайловна. – Нет, дорогой. Или ты сейчас все разрулишь, пошлешь на хрен свою любовницу, вытащишь Серегу из любой жопы, в которой бы он ни оказался, или больше сюда не приходи и не называй меня Иришечкой. Подумай наконец не только о себе и своих косяках, но и о Сереге, Саныче, Лехе. О Катюхе, в конце концов. Ты хоть понимаешь, что твоя мерзотная Даша может испортить ей всю жизнь, если делу дать ход? По всему выходит, что твой зам – святоша, а Катюха разрушительница крепкого брака. Ты отмажешь зама, а Катюха что?

– Я не знаю, что делать, правда. Ириш, я устал ужасно.

– Все мужики тряпки, когда дело доходит до дела. Давай подумай о детях и уже померяйся членами, как вы с мужиками любите. Надо найти Серегу и Коляна. Это первое. Милицию мы пока не вызывали. Леху я уже отправила на поиски. Потом разберись со своей Дашей – объясни ей, что никакая из ее писулек не пойдет дальше, как бы она ни старалась. Потом скажи своему заму, чтобы разобрался в личной жизни. И переведи Катюху на ставку корреспондента. Она верная, честная, потом сполна отработает. Может, тогда и клятву свою отмолишь. Здоровьем детей он поклялся… Лучше бы своей жизнью, честное слово. Ты совсем идиот? Как так можно было?

– Хорошо, Ириш, я все сделаю, – кивнул главный редактор.

– Конечно, сделаешь, иначе я тебя сама степлером прибью, – заявила Ирина Михайловна.

– Спасибо тебе, – улыбнулся главный.

– За что? То есть я понимаю, что за все, но ты что имеешь в виду?

– За то, что никогда никому про нас не рассказывала, – признался главный и попытался ее обнять.

– Ты уж меня прости, но было бы, о чем рассказывать. Я бы не про твою дурость рассказывала, а про свою. Зачем мне это нужно? И потом, я тебя любила, правда. Очень. А тех, кого любишь, не предаешь.

– Выходит, меня никто не любил, кроме тебя.

– Так, не начинай, пожалуйста. Тебя любит твоя жена, раз все это терпит столько лет. Любят твои дети. У тебя есть семья. Не гневи Бога. Просто поступи сейчас правильно. Сделай так, как нужно.

Риту нашел Леха в ближайшем кафе-подворотне. Девушка была пьяна в хлам. Она рассказала, что увидела вроде бы кровавое пятно на асфальте и решила, что это Серега. То есть его кровь, и он, получается, умер. Кажется, Рита впервые осознала, что человек, которого она видела буквально утром, уже покойник. Смерть никогда не ходила с ней рядом. Она никого не хоронила из близких. Бабушка умерла, но она была старенькой, так что все было ожидаемо, и Рита на похоронах не присутствовала. Счастливая жизнь, можно сказать. Леха посочувствовал, загрузил ее в машину и отвез домой, потом вернулся в редакцию. Там все еще вяло отмечали – остались только самые крепкие сотрудники. Но в кабинете с выбитым окном никого не было. Там стало совсем холодно. Леха спустился в подъезд – место Коляна пустовало, только неубранные книги и газеты шевелили страницами на ветру. Леха пошел в подъезд редакции, но вернулся и собрал самодельный стеллаж, на котором Колян выставлял книги. Нехорошо, если украдут. Колян расстроится. Он никогда не говорил про книги «товар», он не продавал их, а отдавал за символическую плату в добрые руки. Мог и не отдать, если не нравился потенциальный владелец.

Леха вспомнил, как однажды видел Коляна плачущим – горько, отчаянно, как плачут над покойником. Рядом с ним на полу сидел, держась за голову, Семен. Он раскачивался, как иудей во время молитвы. В длинном коридоре все подоконники были завалены книгами, списанными из библиотеки. Семен, чью жизнь составляла эта библиотека, не знал, что делать. Он так и спрашивал сам себя: «Что мне их, сжечь?» Библиотеки не берут, куда их отдать? Колян осторожно брал книгу с подоконника, листал страницы. Он тоже будто пребывал в трансе.

– Помочь чем? – подошел тогда к ним Леха.

Оба посмотрели на него одинаковыми обезумевшими взглядами, в которых не было жизни. Только катастрофа.

– Смотри, еще один. – Колян показал Семену книгу. Тот посмотрел, кивнул. Леха смотрел, не понимая, о чем речь.

– Книга с автографом. Бывший главный редактор написал книгу и подписал своему преемнику. Тот, видимо, книгу выбросил, Семен подобрал и хранил в библиотеке. А теперь она вот здесь, никому не нужная, – объяснил Колян.

– Может, позвонить друзьям, родственникам… Пусть заберут, – предложил Леха.

– Никому не надо, я звонил, – ответил Семен.

Леха развел руками.

Он был рад помочь, но слез одного и раскачиваний другого так и не забыл. Это было страшное зрелище. Поэтому аккуратно сложил газеты, книги выровнял стопкой. Занес в подъезд самодельный стеллаж.

Где носит Коляна? Он никогда бы не оставил книги под дождем и снегом. Ни за что. Значит, точно что-то случилось. Леха стоял в подъезде и не знал, что делать дальше. Где искать Коляна, что случилось с Серегой? Если выпал из окна, то куда подевалось тело? Если была кровь, то, значит, пострадал. Или это не кровь, а просто Рите так показалось от страха? И главный, и Ирина Михайловна верили, что Леха может из-под земли достать кого угодно, разрулить любую проблему, но сейчас он ничего не мог. Не понимал как. Если бы было тело, было бы дело, как говорили его бывшие сослуживцы. А тела не было. Исчезновение бомжа, каковым считался Колян, вообще никого не волновало. Ну, переполз в другую подворотню. Или упился и валяется в канаве. Кому Леха мог бы рассказать про книги и журналы, которые для Коляна святое, его душа? Кто бы без веских причин отрекся от души? Вот и что теперь делать? Леха закурил, чего не позволял себе в помещении. Была у него такая этика – на работе не курить. Всегда выходил на улицу. Само здание вызывало у него уважение. Каждый раз, поднимаясь по лестницам, он испытывал трепет, который с годами не проходил. По этим же лестницам ходили великие люди. Когда он впервые попал в кабинет главного редактора, ему стало плохо. По-настоящему. Он, прошедший Афган, ветеран, даже там не испытывал подобного страха. Каждый коридор был не просто коридором, а намоленным местом. Стены, двери – Леха понимал, что вокруг сама история, и удивлялся, почему остальные этого не чувствуют. В библиотеку к Семену он вообще боялся заходить – там было другое царство, книжное.

– Вы все эти книги читали? – спросил как-то он у Семена.

– Не все, конечно, – ответил тот, будто извиняясь, – еще три или четыре непрочитанными остались.

Леха восхищался образованностью, преклонялся перед чужим талантом, восторгался знанием языков. Он сам пытался учить английский с самоучителем, но никак не получалось. Не мог запомнить даже элементарные слова. Люди, говорившие на других языках как на родном, его завораживали. Как тот же Илья, владевший английским. Или Катюша, которая знала болгарский – снимала жилье с болгаркой, от нее и научилась.

– Алексей, не переносите достоинства, которыми вы восхищаетесь, на всю личность, – сказал ему однажды Семен.

– Это как? – не понял Леха.

– Ну, вот вы, допустим, сломали ногу в двух местах и попали в руки к хирургу, – начал рассуждать Семен.

– Да, только не в ногу, а в руку попали. Две пули. Хирург вытащил, хотя говорили, что я без руки останусь, – кивнул с пониманием Леха.

– Так вот. Врач, которым вы восхищаетесь… – продолжил Семен.

– Он гений. Столько ребят наших спас, – горячо заверил его Леха.

– Да. Не сомневаюсь. Он герой. Настоящий профессионал. Хирург высокого уровня.

– Так и есть.

– Но, допустим, он не читал Шекспира или Чехова. Возможно, он пишет с ошибками или делает неправильные ударения в словах. Тогда что? Он перестанет быть замечательным хирургом?

– Нет, конечно, нет. Но он не может неправильно писать, – сказал Леха.

– Допустим, нет. Тогда что? – мягко спросил Семен.

– Не знаю…

– Об этом я вам и говорю. Если человек гений в одном деле, в своей профессии, это вовсе не означает, что он специалист по всем остальным вопросам. Или что вообще может быть честным и порядочным. Разделяйте эти сферы.

И Леха научился разделять. Даша, любовница главного, писала тексты, которые ему нравились, но в остальном по большому счету оказалась мелкой стукачкой, дешевой шантажисткой. Серега был невероятно талантлив, но делал больно многим близким. Главный редактор – мэтр, классик – позволил развалить библиотеку и заставил страдать двух человек. Нет, трех, включая Ирину Михайловну, которую тоже предал, заставив провести это списание официально, и та не могла не подчиниться. Нет, главный предал всех, связавшись с Дашей, – и себя, и всех подчиненных, на которых она строчила доносы. Выходит, талант действительно не определяет порядочность, как всегда казалось Лехе.

– Хорошо, что вы здесь. Пойдемте. – В вестибюле появился замглавного.

Леха очнулся от собственных мыслей и последовал за ним.

– Куда мы идем? – спросил он.

– Туда, где может быть Колян, – ответил замглавного.

– Как Катя? – спросил Леха.

– Все хорошо. Уснула. Спасибо за помощь.

– Вы от нее? – уточнил Леха.

– А от кого еще? – улыбнулся замглавного.

– Надеюсь, вы примете правильное решение.

– Уже, – рассмеялся замглавного. – Сейчас найдем Серегу, потом я оторву ему голову, а потом мы пойдем выпить.

Это здание, как оказалось, хранило много тайн. Леха думал, что узнал все, но оказалось, что нет. Это был лабиринт из подземных коридоров, ведущих в соседние постройки и дворы. Архитектор, который это придумал, явно чего-то боялся – обысков, задержаний, арестов. От главного здания вели такие ходы, о которых ходили такие же слухи, как о засекреченных линиях метро и тайных бункерах.

– Мы идем в типографию, – сказал замглавного. – Можно снаружи, через двор, а можно и так. Колян предпочитал так.

– Почему вы думаете, что он там? – спросил Леха.

– Это было наше место. Еще со студенческих времен, с практики, – ответил замглавного. – Там есть буфет. Про него в редакции мало кто знает. Но мы ходили туда, в типографский. Там было дешевле, и оттуда никогда не выгоняли. Если было негде переночевать, там и оставались.

– Я об этом не знал, – признался Леха.

– Конечно, не знали, потому что буфета там больше нет. Сделали из той части ресторан. Но каморку с душевой и кроватью оставили. Полноценное жилье. Раньше там повар жил, ну и решили сохранить на всякий случай. Коляна туда пускают по старой памяти – отогреться, помыться, отоспаться.

– А где Серега? – спросил Леха.

– Не знаю. Найдем Коляна – спросим.

Они еще долго шли темными коридорами, поднимались по лестницам. Леха не мог поверить, что здание имело продолжение – тайные комнаты, о которых знали лишь избранные.

– Почему вы думаете, что Колян там? – спросил Леха. – Вы учились с ним? – удивился Леха.

– Не совсем. Колян был на два курса старше, но о нем уже тогда ходили легенды. Он считался гением, невероятно талантливым. Там была своя компания. Они читали стихи, ходили на концерты – у них был доступ куда угодно. Я мечтал попасть в их круг – детей высокопоставленных чиновников, которым родители доставали контрамарки. Некоторые были из семей сотрудников торгпредства, те приносили пластинки, коньяк, виски, привезенные из-за границы. А были такие как Коля, – считавшиеся талантливыми, почти гениями. Коля их развлекал – читал стихи, рассказы. Как шут при императоре или клоун. Но сам он так не считал. Просто давал всем шанс – рассказывал, объяснял – образовывал, что ли. Благодаря ему я попадал на лучшие спектакли, на концерты в консерваторию. Да, Коля пользовался своим положением, беря у тех, кто мог, и раздавая тем, кто не мог себе этого позволить. Робин Гуд от искусства, – горько усмехнулся замглавного. – Коля твердил, что нужно быть насмотренным и наслушанным. Он блестяще разбирался в музыке, играл на гитаре. Я и не знал, что он окончил музыкальное училище. Благодаря ему я тоже попал в ту компанию, но не смог там задержаться. Не умел развлекать… Коля был лучше всех нас вместе взятых, но в какой-то момент не справился. Сорвался. Нет, он не пил, то есть пил, но в меру. Никаких наркотиков. Однако от него все без конца ждали каких-то достижений в профессии. Не давали выдохнуть. Он все время должен был прыгать выше головы, удивлять, заставлять собой восхищаться. Мне кажется, он просто устал соответствовать той планке, которую сам себе каждый раз устанавливал, поэтому и сорвался. Мы его тогда потеряли, нигде не могли найти. А он был здесь, в этой каморке, сидел на кровати и смотрел в стену. Ничего не говорил. Меня не узнал, когда я пришел. Взгляд у него был пустым, он ни на что не реагировал. Не понимал, что происходит, где он, кто с ним говорит. Потом полгода отлежал в психушке на улице Восьмого Марта. Хорошее место – туда в основном попадали физтехи, те, кто не смог справиться с высшим разумом и собственной одаренностью. Тамошние врачи умели работать с гениями. Настоящими, без придури. Физтехи сходили с ума от формул, Коля не смог справиться с текстами. По сути, одно и то же. Коля тогда увлекся математикой и физикой. Я навещал его – он все время решал бесконечные задачи, доказывал теоремы. Пытался и мне объяснить, но я ничего не понимал вообще. Математика совсем от меня далеко, а Коля, казалось, был талантлив во всем. Во мне он тогда разочаровался. Твердил, что я просто не хочу напрягать мозг, развиваться, учиться. Наверное, он был прав. Однажды я принес его гитару, думал отвлечь, но он разбил ее о стену – гитару, с которой никогда не расставался, подарок любимого преподавателя. И он ее раздолбал безжалостно. Сказал, что это не то, больше не его. И снова сел за формулы, записанные в ученическую тетрадь. Попросил меня в следующий раз принести ему стопку тетрадей в клетку и ручек побольше. После этого случая его задержали в больнице еще на полгода, хотя собирались выпустить, считали, что он пошел на поправку. Я пытался объяснить, но мне не поверили. Так что я до сих пор виноват перед ним. За еще полгода в психушке.

– Почему? – не понял Леха.

– Потому что этой гитарой он чуть не разбил мне голову. Я тогда сотрясение мозга получил. На самом деле он не гитару бил, а меня. Гитара была лишь орудием. Я твердил врачам, что Коля не специально, но его сочли опасным для окружающих, как объяснил замглавного. После этого он не хотел меня видеть, хотя я приходил. Правда, забирал тетради и ручки, которые я ему передавал. Гении – они другие. Мы с вами работаем, а они создают, понимаете разницу? Мы при них всего лишь технический персонал, который тоже необходим, но идеи… это всегда они. Только гении никому не нужны, всем нужны муравьи, как мы с вами. Поэтому Коля отлежал в психушке без шанса получить новую, чистую биографию, а я стал замглавного. Да и высшего образования у него нет. Не смог окончить институт. А поди куда устройся без диплома хоть заборостроительного института. Объясни работодателю, что перед тобой талант, гений. Нет. Всем нужна бумажка, корочка. А у Коли была только справка из психушки об успешном прохождении лечения. Все. А сами понимаете, если есть такая справка, считайте, это приговор. Я и в подметки ему не годился, говоря начистоту. Бездарь по сравнению с ним. Просто делал все как положено, а Коля нет. Он не мог с собой справиться. Сорвался. Кто-то может жить, каждый день обманывая и себя, и других. Как я. Жить сразу несколькими жизнями – дома один, на работе другой, с друзьями третий. А Коля не смог.

– Почему? – спросил Леха.

– Почему не смог получить высшее образование? Или почему его жизнь так сложилась? Не знаю. Его отчислили на пятом курсе. Никогда никого не отчисляли на последнем. Уже заказаны дипломы, вся эта мишура, понимаете? Колю отчислили после летней сессии, не допустив до защиты диплома. Что там на самом деле произошло, я до сих пор знаю только по слухам и рассказам, но думаю, он оказался умнее преподавателя. Если бы Коля просто прикинулся троечником или списал, ничего бы не произошло, но он сцепился, вступил в спор, начал доказывать собственную правоту. А какому профессору понравится быть униженным прилюдно – в аудитории сидели студенты, аспиранты. Коля стал показательным примером – не высовывайся, не старайся показаться умнее. Декан сделал все, чтобы Колю не взяли ни в одну газету, никуда. К нам в редакцию он только мог заходить иногда, по-дружески. Мы, как могли, его поддерживали – подбрасывали заказы на статьи, которые он писал под псевдонимами. Чтобы было на что жить. Мелочь, но хотя бы с голоду не умрет. Лучше всех оказалась наша староста курса – Наташка Смирнова. Честная до одури – мы ее готовы были придушить. Не пришел на лекцию – ни за что не поставит явку. Когда Колю отчислили, она сразу сняла его со стипендии. Был способ выплатить ему хотя бы из студенческого фонда факультета – мы сдавали, если вдруг кто-то решил жениться или на рождение ребенка. Иногородним тоже оплачивали жилье из этого же фонда. Но Наташка отказалась. Мы ее тогда все возненавидели. Она могла продлить общагу Коле или выплатить еще одну стипендию. Но потом… Она стала редактором одного женского журнала, и Коля несколько лет писал для этого журнала, колонки под женским псевдонимом. Наташка его придумала – Николь… Наташка всем говорила, что автор – колумнист зарубежный, француженка, и выписывала повышенный гонорар. Считай, она содержала Колю. Потом уже я подключился – Коля писал блестящие аналитические тексты. Я подписывал своей фамилией – он сам об этом попросил. Но гонорар всегда ему отдавал. На эти деньги он и покупал книги, газеты… Моя аналитика… Я учился у Коли, подражал ему. Вот, выходит, научился. Но это не я, это он в моих текстах. Я лишь исполнитель, он – гений. Не знаю. Я никогда бы не смог так, как он. Писать, редактировать. Я каждый свой текст относил ему, чтобы он хотя бы бросил взгляд, отредактировал. Он был бы блестящим редактором.

– Вы ему предлагали официальную работу? Ведь могли устроить. Рассказать всем, что это он, а не вы?

– Миллион раз. Уже и с главным договорился – он был не против. Под мою ответственность. Но Коля твердил, что не хочет редактировать очевидную дурь. Не терпел безграмотности. Писал «если увижу еще одну ошибку в первом абзаце, дальше читать не стану», или «текст не поддается редактированию». Он не умел работать с обычными людьми, с посредственными текстами. Сразу же, после первого абзаца, ставил диагнозы – бездарен, нет шансов, неграмотен. И, к сожалению, всегда оказывался прав.

– Тогда почему редактировал ваши тексты? – спросил Леха.

– Мы были связаны прошлым, и он не считал меня совсем бездарным. Слабеньким, но не безнадежным. Поверьте, из его уст – это настоящий комплимент. Я чуть ли не в облаках летал, когда Коля говорил, что мой текст – говно, но не полное, – улыбнулся замглавного.

– Смешно, – кивнул Леха, ухмыльнувшись.

– Да. И я все еще чувствую свою вину перед ним.

– Почему он оказался на улице? Разве не было другого выхода?

– Был, конечно. Но Наташка тоже не железная. Она терпела сколько могла, – ответил замглавного.

– Наташка? – не понял Леха.

– Да, та самая Наташка Смирнова – староста курса. Они поженились. Наташка родила сына. Но Коля продолжал жить в своем измерении, а она оказалась не готова к роли жены гения. Они развелись. Квартира была Наташкина, доставшаяся от бабушки. Она хотела разделить, но там и делить было нечего – крошечная однушка. Так что Коля просто ушел. Он бы не посмел судиться за три квадратных метра. Был по-настоящему честным, правильным, что ли. Но и категоричным – или черное, или белое. Трудно жить, когда не умеешь идти на компромиссы. А жизнь – это сплошные компромиссы.

– И куда он ушел? На улицу? – удивился Леха.

– Не сразу. Жил в комнатке, куда мы сейчас идем.

– А его ребенок? – удивленно спросил Леха. Он впервые слышал о том, что у Коляна, оказывается, были и жена, и сын.

– Мы списываемся с Наташей. Коля забывает поздравить сына с днем рождения. Он вообще про него, кажется, не вспоминает, – пожал плечами замглавного. – Она на него все еще обижена. Не понимает, почему он не смог жить обычной жизнью, заботиться о сыне, работать. А я не знаю, что ей на это ответить. Все, пришли.