Текст книги "Дегустатор"

3. Хороший английский

Погибший в Зоргенштайне был англичанином; а еще у нас в кадре присутствует Мойра, рыжая бестия с зелеными ирландскими глазами и мертвенно-белой кожей, и Монти, с его шапкой каштановых волос, удлиненной челюстью и веснушками. А это бесспорно британские, даже лондонские персонажи. И рано ли, поздно ли мысль эта ко мне бы пришла: ведь мы перешагнули через раму какого-то зеркала и оказались в романе Агаты Кристи.

В каком же из них тетушка Агата заметила: большая часть расследований начинается после совершения преступления, и очень редко это происходит еще до такового, на стадии его подготовки? Если бы я вспомнил тогда, на холмах Бадена, из какого это романа, дальше события пошли бы – кто знает? – по-другому.

Теперь я понимаю, что все можно было вычислить тогда же, в первые дни, наблюдая за странностями поведения каждого из нас. Я мог бы проследить за теми, кто разговаривал чересчур громко, – и за теми, кто, наоборот, держался до странности тихо.

Но единственное, что я понял в те первые дни этой истории, – что в нашей компании было как-то слишком много таких, кто нервничал без явных причин. Хотя нервы – это еще не улика, да и вообще я никогда в жизни не собирал улики и не размышлял над мотивами преступлений.

Что касается нервов, то чересчур очевиден у нас тут Монти…

Я знал о существовании Монти года два, ведь людей нашей профессии в мире не так уж много, и немалая часть их живет в закрытой для меня французской зоне Интернета, так что рано или поздно я наткнулся бы на имя такого человека, как Монти, – а потом и встретился бы с ним, где угодно, на винной выставке, на симпозиуме, в такой вот, довольно обычной поездке. Что и произошло год назад.

Монти – человек особого склада характера. И то, что он устроил в этот раз, на очередной дегустации, было для него типично – но лишь по содержанию, никак не по форме. Форма меня попросту поразила.

Скандал возник из-за бочки.

Я и раньше знал, что немецкое виноделие находится в сложных отношениях с бочкой. Начнем с того, что еще в начале девяностых бочка вообще официально не считалась немецким способом делать вино. Не то чтобы ее использовать запрещалось, но выдержанные в бочке вина не могли получить категорию Qualitatsweine, им оставалась только категория столовых.

Зато сейчас, поняв, что бочка – это хорошо, это модно, немцы начали работать с ней с нуля, так, будто до них никто в мире вино в бочке не выдерживал. Да что там работать, они попросту на нее набросились.

Бочка в виноделии, однако, не забава, а технологическая процедура, необходимая для того, чтобы красное вино вообще можно было пить. Виноградная шкурка при ферментации дает танины – то есть то, что вяжет язык. И, например, настоящее традиционное бароло из Пьемонта – настолько танинное вино, что его просто нельзя употреблять без многолетней «полировки острых углов» в большой старой бочке. (Это сейчас в Бароло появились и иные, ускоренные технологии, а раньше их не было.)

Но тон бочки в вине стал сам по себе настолько привычен и приятен людям, что многие используют дуб еще и – или исключительно – в качестве ароматизатора.

А тут, понимаете ли, на сцене появляются немцы, у которых вино с самого начала получается мягким, и тогда зачем же тут дуб. В результате во многих хозяйствах Германии к бочке подсознательно подходят исключительно как к модному способу придать вину дополнительные ароматы. Ну а в стране, где белые вина зачислены по международным рейтингам в особую, «немецкую», категорию «ароматных», поскольку сравниться с ними ничто не может… В стране, где в колбасу может быть добавлено до двадцати разных видов пряностей, особенно мускатный орех… На родине пряников, в конце концов… В общем, уж ароматы-то немцы создавать умеют как никто.

Итак, дегустация в очередном хозяйстве – у городка Эрингена, в Бадене, хозяева – опять муж с женой, только не тонкие и стройные, а как раз наоборот – по традиции пригласили нас высказаться, описать впечатления, поскольку им это полезно слышать.

– Позвольте поинтересоваться, сколько месяцев вы держите вино в бочке, чтобы получился такой замечательный вкус? – отозвался на это Монти.

Вокруг стола раздались смешки: всем – даже двум корейцам и китаянке – ясно было, о чем речь. Им, да, возможно, и нашей непосвященной троице – Алине, Грише, Юле.

Мои записи с той (и не только с той) дегустации сохранились, и по ним, в общем, нетрудно догадаться, о чем спрашивал Монти и почему яд у него, казалось, капал с языка.

Вот эти записи, в оригинале, еще не приведенные в человеческий вид:

1. Weingut A. S. Bach, Ehringen, Baden. Spatburgunder Rotwein Spatlese Barrique trocken. Ничего подобного не проб. Сандаловое вино, чистая Индия. Тяжелое, до горечи, второй план – оч. зрелые фрукты. И все? Да, все. Модн. стиль.

2. Weingut… ну, то же самое. А вино называется Wolfer Barrique trocken auslese. Нос: тот же сандал, и сирень, и еще лесные грибы и мускатный орех. Ударные танины, но легкое и ласкающее рот. Как это возм.???

3. Portugieser Rotwein trocken, 2001. Flonheimer Kotenpfas. Вот ты какой, португизер. Вчера этот сорт хвалили. Цвет темн. гранат. сока. Аромат специй, парф. оттенк. – мужские духи. Тон мяса с пряностями?? Вкус – бочка, ты жуешь бочку, восхищ., она особая, ванильная с шоколадом, и очень пряная. Послевкусие – фрукты. А ведь хорошо!

4. Spatburgunder Rotwein trocken, 2000. Ober-Ingelheimer Sonnenhang. Нос – сандаловая бочка плюс вишневая косточка. Просто, приятно. Мягко, легко. На финише – кофе и орех, поджаренная хлебная корочка, послевкусие – тоже поджар., плюс горьк. шоколад. Апофеоз ароматного дуба.

Очень странные вина, в общем, но Монти, как и все мы, очень быстро вычислил причину всех странностей.

Ах, как он произнес это – «такой замечательный вкус»!

Немцы что-то ответили на плохом английском – ну а у Монти он, естественно, был хорошим, особенно когда этот человек злился.

– Я хочу пить вино, а не дубовую настойку, – отчетливо произнес он. – Вы обугливаете бочку до безобразности, вы держите там вино минимум шесть месяцев, а в последнем образце и вовсе семь!

Видно было, что таких гостей немцы, носящие знаменитую фамилию «Бах», не ждали. Монти, очевидно, угадал сроки выдержки с пугающей точностью.

– Но мы известны тем, что работаем с германским дубом! – почти выкрикнул толстый Бах. – Это он дает экзотические оттенки сандала, сирени и грибов. Но он мелкозернистый, он требует более долгой выдержки.

– Так не работайте с германским дубом! – зарычал в ответ Монти. – Во Франции дубовые рощи еще не вывелись! Они помогут вам избавиться от деревянного вина!

Дело даже было не в том, что именно он говорил. Да, он, мальчишка, учил виноделов с многолетним стажем – и ведь попадал в точку. Но еще он почти орал и, похоже, готов был сорваться окончательно.

Что-то с ним происходило. Странное.

Алина с удивлением, наклонив голову, слушала Монти. Остальные тоже замерли, некоторые – типа Гриши – замерли с радостью: скандал!

Любой винодел – как любой художник – много чего выслушивает в жизни о своих произведениях. Но как же она смотрит на этого Монти, несчастная фрау Бах, как она вытягивает шею, оглядывая нас, всех прочих, ища поддержки… Ведь это для нее такое событие – приезд людей, от слова которых зависят продажи!

– Монти, – сказал я медленно и задумчиво, намеренно тихо, чтобы ко мне прислушались. – Вы не хотите пить дубовую настойку, но я – хочу. Я хочу из Германии получать деревянное вино с немецким дубом, из Калифорнии – сливочное шардоне с калифорнийским дубом и так далее. Что касается хозяйства Бах, то лично мне кажется: последние два вина великолепны для дичи и копченого мяса. Они очаровательны, – тут я повернул голову к фрау Бах, – а главное – уникальны.

– Отличный английский, – раздались еле слышные, но предельно отчетливые русские слова с противоположной стороны стола. То была Алина, она смотрела на меня с любопытством.

Тут я услышал другой шепот. А, это же Мануэла – она завладела мясистым ухом господина Баха и рассказывала ему что-то… глядя при этом на Монти… а Бах с громадным сочувствием смотрел на него же и кивал, кивал.

– Дорогая Мануэла, – звенящим голосом сказал Монти, – я могу представить, что вы там рассказываете. И хотел бы заметить, что это не имеет никакого отношения к делу. Побочные обстоятельства не влияют на мое мнение о вине.

– Конечно-конечно, – ласково заверил его господин Бах.

Монти воззрился на него волком. Тогда все, конечно, завершилось миром.

Но нервы были и дальше. Потому что – по дороге к автобусу – Гриша и Юля начали требовать у Мануэлы, чтобы она организовала им отдельную поездку в Зоргенштайн, на место отравления. Мануэла, по-моему, начала всерьез обдумывать самоубийство, поскольку Гриша нагло объяснял ей, что никому в Москве – то есть никому в его редакции – не интересен германский дуб, всем хочется острого материала про отравленное вино. А это было ровно то самое, чего Мануэла не хотела слышать, для ее института смысл всей поездки на ходу изменился, он, этот смысл, заключался как раз в том, чтобы все как можно быстрее забыли об отравленном вине и писали о германском дубе. Юля, однако, уверенно подпевала Грише. Это было ужасно, мы с Седовым терпеливо ждали, когда Мануэла расправится с этой парой. А потом оказалось, что всем без исключения нужно в туалет – а что вы хотите от людей, живущих в автобусе, – и я надолго замер во дворе среди багрового плюща, покрывавшего винодельню от крыши до земли.

– Страсти у вас, – неодобрительно сказала мне Юля, только что отдавшая должное туалету супругов Бах. – Объяснил бы, что это такое – какой-то Монти читает лекции людям, которые, наверное, побольше его знают.

– А вот это не так, – сказал я. – Монти – это феномен. Очень сложно стать известным винным писателем в стране, где в полной силе Хью Джонсон и Дженсис Робинсон. Но Монти все равно хочет когда-нибудь быть первым. И ведь он еще и фрилансер. То есть ему никто не платит зарплату. Поэтому каждое лето он нанимается на виноградники и винодельни, по месяцу или меньше на каждый, по всей Европе. За еду и копейки. Но уж то, что он знает про все винодельческие технологии, от Бургундии до Риохи, – это Бахам, возможно, и не снилось. А также и нам с Седовым.

Юля – человек, который из всего извлекает какую-то неожиданную информацию.

– А скажи, Сергей, это что – вы с Седовым первые винные писатели России? Вас только двое? Вот и Мануэла с вами носится… А кто из вас круче?

– Нас не двое, а трое, – скромно заметил я. – Еще есть Галя Лихачева. Тоже из моего журнала, из «Вино-писателя». Конечно, в винных компаниях работает множество экспертов. Они знают побольше нашего, но это не винные писатели. Они работают на свои компании. На их продукцию. А строго в рамках профессии – вот мы.

– Один из трех лучших – тоже не слабо. Нет, тебя о чем спросили, а? Кто из вас двоих круче?

Я с некоторым нетерпением взглянул на выход из дегустационного зала – как обычно, бывшего сарая, оштукатуренного потом с немецкой безупречностью.

– Она только зашла, – мстительно сказала Юля. – Дай женщине спокойно пописать. Так кто?

– Седов начал творческий путь в журнале «Советское вино», издавался Всесоюзным институтом виноделия. Все знает, – великодушно признал я. – Но пишет в соответствующем стиле. Заполняет технологическую карту. И тут приходит новый век, открываются новые журналы, набегает какая-то шпана, то есть я. Мне далеко до него по части знаний. Но ему далеко… меня, видишь ли, читают. Почему-то.

– А еще он сегодня главный редактор, – напомнила мне Юля. – Ладно, Сергей Рокотов. Теперь слушай. Дай мне поговорить с твоей Алиной. А то только руки помоет сейчас – и вы уже снова о чем-то шепчетесь. А у меня к ней дело.

– Да сколько угодно, – удивился я. – Какое еще дело?

– А ты, Рокотов, вообще понимаешь, кому ты куртку свою отдал? Она главный редактор самого знаменитого в эр-эф гламурного журнала. Сколько она получает, знаешь?

– Не спрашивал.

– Я понимаю, у тебя к ней свой интерес. А меня с работы завтра могут выгнать. Да и работа дрянь. Вот о чем я с ней хочу поговорить. Ты вообще прикинь, она с Рублевки не вылезает, она с какими людьми общается – голова не кружится? А ты ей куртку свою…

– Не кружится, – честно признал я. – Если у них там миллиард долларов, это еще не значит, что они дадут мне хоть десятку. Да и я не попрошу. И тебе они не дадут. Слушай, все просто – я тут задержусь на пару шагов, подсядь к ней в автобусе, как раз поговоришь. Ехать час как минимум. Я прислушиваться не буду. Успеха.

– Мгм, – сказала она. – Я знала, что ты настоящий товарищ.

Боюсь, что классическое представление о немцах у нас, как всегда, на полстолетия отстает от реальности. Сегодняшний немец во всей красе – это вот что.

Это Франц Хербстер, стоящий над обрывом, над потрясающе немецким пейзажем – черная хвойная тень Шварцвальда на горизонте, серебряная полоска узенького еще Рейна на краю мироздания. Холмы, золотящиеся осенними фруктовыми садами. Солнце среди багровеющих облаков. Черепичные крыши, робкие синеватые дымки из труб: ведь это же рай, сюда попадают те немцы, которые в жизни вели себя хорошо.

А Франц Хербстер, в коротких сапожках, в толстой куртке, привел нас на этот бугор для приветственной церемонии. На обрыве стоит беседка, ее пронизывает ветер, мы дрожим, Алину не спасает уже и моя куртка – ее тонкие, плотно сжатые губы скоро посинеют. Но уйти нельзя, в беседку заранее вынесен поднос с бокалами, здесь же коробочка игристого вина – плоды трудов винного кооператива, которым управляет Франц.

И вот он, с летящими по ветру волосами, достает из коробки первую бутылку зекта, увенчанную серебристой фольгой, и рубит ей голову настоящим самурайским мечом.

Именно им, и не иначе.

«Чпок», – говорит бутылка. Аккуратно, как алмазом, срезанное горлышко вместе с пробкой улетает вниз, к равнинам, садам, в вечность, Франц с романтической усмешкой наливает пенящийся зект в бокал и подает его – ну конечно, Алине. Мойра, которая старше Алины лет этак на двадцать – Мойре пятьдесят с лишним, это замечательная женщина редкой и странной красоты, – благосклонно не замечает, что оказалась второй.

Франц, наполнив несколько бокалов, чарующе улыбается, расставляет ноги, под косым углом приставляет сверкающее лезвие к бутылке – новое «чпок!» разносится над Рейном, Шварцвальдом, дубовыми лесами, садами и полями. «Сто писят», – шепчет Гриша.

Это – немец. Это настоящее. Типичное. Словами не объяснимое.

Зект очень мягок, пахнет яблоками и дымком осенних листьев, как хорошее «пуи-фюме».

Ужин в кооперативе (оплаченный, как и вся наша поездка, институтом Мануэлы) – это когда дегустация продолжается, но с неумеренным обжорством, в расслабленности и общей радости. Грише торжественно показывают пригодную для него еду, Мойра смотрит на Седова характерным взглядом. Я знаю, о чем она будет сейчас ему рассказывать: что она – родом из великих шестидесятых в Лондоне, ее не удивишь бешеным сексом всех со всеми, она до сих пор может поднести пятку к уху… И все это – правда.

– Тепло, – успокаивает меня Алина в ответ на немой вопрос. – У меня с собой таблетки, я уже начала их пить. Завтра – какой-то город. Ты там получишь куртку обратно.

– Что ты говорила насчет моего английского? – вспомнил я. – Ты и правда считаешь, что он у меня хороший? Спасибо, конечно…

– А, но он ведь хороший! Да просто литературный. А про акцент ты и сам знаешь. Но это и не акцент вовсе. И не этот кошмарный русский английский. Странное что-то – произносишь слова не с тем ударением, как будто ты… итальянец, что ли?

– Да нет, не итальянец, тут сложная история… Ты не поверишь, этот акцент – он…

Но – поскольку мы еще не сели на длинные скамьи за дощатым столом – Алину утаскивают датчане, она вообще как-то постепенно становится здесь популярна, и я чувствую легкое раздражение. Что бы там ни заявляла Юля, но мне все время кажется, что с Алиной мы никак не можем поговорить, просто поговорить спокойно ни о чем, мы несемся куда-то, и нас растаскивают в стороны опять и опять.

Я сел на лавку наугад – никаких маневров, пусть все произойдет само… вот Гриша ко мне подбирается и с моего позволения занимает место слева… И пока я оглядываю стол и вспоминаю сегодняшний нервный день и разговоры о том, кто первый винный писатель России, мне вдруг приходит в голову необычная мысль.

Наша компания не только нервная. Она странная. По составу.

Понятно, что здесь делают Монти и Мойра. С Монти все ясно, он на своем месте, а Мойра – она ведет винную колонку в трех изданиях Лондона, не гений, но профессионал. Тройка азиатов здесь потому, что рынки Азии для винной Европы – это цель номер два, продажи там растут, вино изучают с жадностью. Датчане… ну, видно, что не новички, а для кого пишут – это отдельный вопрос. Может, для всей Скандинавии.

Понятно и то, почему от России целых пять человек. Это – цель номер один, страна-головокружение, тридцать процентов прироста продаж вина в год. Праздник без конца.

Итак, нас пятеро. Игорь Седов – это Игорь, он был первым, кто создал в стране профессиональный винный журнал… то есть вторым, но его издание дожило до сего дня. И он – главный редактор своего «Сомелье. Ру». Я – это я, не главный редактор, но никто в России из винных аналитиков не знает немецкое вино так, как я. Тут все ясно.

Ясно и с Гришей и Юлей – представляют две, говоря без брезгливости, массовые газеты. «Сити-экспресс» и «Русский житель». В вине ни черта не понимают, но что-то пишут, старательно передирая пресс-релизы и упрашивая меня проверить, нет ли явного бреда. За ними – та самая массовая аудитория, с которой никому не хочется иметь дела, но ведь она есть.

А вот что здесь делает Алина Каменева, знаменитый главный редактор журнала La Mode – русская версия? Немцы, так же как все прочие обитатели мира, давно и тщетно пытаются залучить в такие оплаченные поездки главных редакторов, но у тех слишком много приглашений, они в лучшем случае передают их кому-то из подчиненных. А тут не просто журнал, а La Mode. Причем именно русская его версия легендарна, потому что сначала журнал, как и все его собратья, может, и кормился перепечатками из лондонской и парижской версий. А сейчас, благодаря Алине Каменевой, это Лондон и Париж берут в перевод то, что впервые было создано в России.

Та самая Алина Каменева – что она делает здесь, почему перелетела сюда собственным ходом из Милана в легкой блузке и буклетовом жакете, начав замерзать на холмах Бадена и Пфальца буквально сразу?

Я очнулся: стол, скамьи, Франц Хербстер только что произнес приветственный тост, и не просто так: он пытался погасить очередной скандал. Монти, это же опять Монти. Алина, утопающая в моей куртке, – она оказалась у меня под правым боком, все вежливо оставили ей это место, – внимательно слушала, происходившее ее забавляло.

– Три красных вина из одного кооператива в трех абсолютно разных стилях! – Монти почти тыкал пальцем в грудь Седову, демонстративно не замечая, что к ним прислушивается автор этих трех вин, Франц, пусть и без самурайского меча в зоне видимости. – Когда я вижу на полке десять вин из Бургундии, я знаю, что покупаю, – у них один стиль и миллион оттенков в рамках этого стиля, и так уже минимум пятьдесят лет, а сами они говорят, что два столетия. А что мне делать у полки со здешними винами? Пусть мне сообщат, когда закончат с их экспериментами!

Тут Монти увидел, что я смотрю на него в упор, и чуть наклонился ко мне через стол – мы сидели почти напротив:

– Сергей, при всем уважении к вашей сострадательной русской душе, которая открыта всем обиженным – я имею в виду госпожу и господина Бах, – вы можете меня процитировать: все германское красное вино – это ослиная моча.

Франц переводил взгляд с одного лица на другое. Я не хотел спорить, но вызов был брошен лично мне.

– Несколько общих замечаний, – сказал я, не сводя глаз с Монти. – Первое: спорить о вкусах – великолепное занятие, но в любых спорах, касающихся вина, не должно быть англичан. Потому что они слишком много знают о предмете, а еще для них существует либо британское мнение, либо неправильное.

Вокруг раздались счастливые смешки: мой оппонент оказался изолированным и не знал, что с этим делать.

– Второе, – продолжал я. – Я хочу пить то, что мне интересно, что вызывает удивление, а не то, что предписывают мне из столицы мировой винной сверхдержавы – Лондона. Вы уже породили в свое время стиль Бордо – и хватит, дайте теперь немцам сделать что-то свое без вас. А они уже жалуются, что ваш рынок диктует им легкие нетанинные вина для мяса на гриле. Вы убьете их живую душу, Монти. Пусть в Бордо делают великое бордо, в Испании – великую риоху. А в Бадене – все подряд, единственное в мире подобное место. Дайте мне выбрать, и пусть выбор этот будет мой. Монти, мир хорош тем, что он очень разный.

Он молчал. Невероятно – но Монти молчал. Секунды, наверное, две.

И тут над притихшим столом раздался голос Алины – низкий, тихий, такой, что люди вокруг, кажется, боялись даже звякнуть вилкой:

– Джентльмены, вы были великолепны. Ваша бескомпромиссность, Монти, против авантюризма господина Рокотова. Правы оба. Вы никогда не победите друг друга. Вам остается только уважать оппонента – и пожалеть нас.

– Дебаты в палате лордов, честное слово, – пробормотала по-русски Юля, быстро бросив взгляд на Алину.

Монти молчал – и я даже знал, в чем дело. Акцент. Страшное оружие одного англичанина против другого – это акцент. Монти, кажется, не только не был лондонцем, но даже ливерпульский акцент, поднятый на пару социальных ступеней усилиями «Битлз», был для него слишком высок.

Мойра, очевидно, подумала о том же.

– Сергей, вы спрашивали меня в прошлом году о моем произношении. Я ответила, что это не акцент высшего общества – он оскорбителен, – а то, что мы называем оксфордским. И вот я с радостью слышу его у вашей соседки. Госпожа… Кам-менева (Мойра справилась)… вы учились где-то в упомянутых мною краях?

– Ну что вы, дорогая Мойра, Московский университет. – У уголков рта Алины появилось несколько веселых складок.

Они начали общаться через стол, а получивший от соотечественницы социальный щелчок по носу Монти мрачно приступил к еде, заговорили все сразу.

– Сергей, – обратился ко мне Гриша, – я понимаю, что для вас разговор о вине – как для гинеколога сами знаете о чем, но все же. Вот вы тут ругаетесь, а что пить бедному еврею?

Вопрос был хороший, потому что Франц поставил перед каждым по три бокала с вином и предложил подумать спокойно, к какой еде каждое подходит. С этого, собственно, и начался очередной скандал – Монти не понравилось ни одно, Седов с ним не вполне согласился…

– Так, – сказал я, бросая взгляд на Гришину тарелку. – Курица с брусникой. Вот здесь – вино чуть угольное, очень деликатное, мягкое, но… То, что черно-муаровое – там изумительное послевкусие малины. Но вам лучше вот это, называется, кажется, не совсем по-немецки. «Святой Георг». Регент с пино нуар. Сладкое у корней языка, гладкое, нежное. Еще смородиновый лист в послевкусии. Яркая штука, понятная для начинающих – если это вас не обидит. Франц назвал его рыцарским вином. Хорошо, что не самурайским.

– Я, конечно, не рыцарь, – сказал задумчиво Гриша. – Хотя есть в создаваемом мною языке такое хорошее слово – жидальго. Это как бы испанский идальго еврейского происхождения.

Справа и почти сзади – поскольку я сидел, повернувшись к Грише, – я услышал тихий смех.

– А что, госпожа Каменева, – Гриша, с его носом и очками, почти лег мне на колени, – поскребите испанца – и найдете знаете кого? Там же везде наши люди. Так, Сергей, а это вино не отравлено? Вы уверены? У меня жена и трое детей.

– Мы сейчас проверим, – отозвался я, беря бокал Гриши. – Так, очень хороший фруктовый нос, сладкая ржаная корочка… Дети могут спать спокойно.

– Спасибо, – сказал Гриша и сделал глоток.

А я повернулся к Алине.

Ей было тепло, она вне всякого сомнения наслаждалась тем самым вином, с которого я начал – угольным, деликатным, мягким. И ей нравилась гордость Бадена – колбаса из какой-то дичи.

– Наконец-то я понимаю, что ваше вино и моя мода… – начала она.

Слева мне на плечо легла чья-то рука – Гришина, чья же еще. Сжала плечо очень сильно, начала давить меня вниз. Гриша встал и стоял какое-то время, явно собираясь произнести тост.

Потом молча повернулся, перешагнул через скамейку. Сделал несколько шагов вдоль стены и аккуратно опустился на пол, лег на бок. Его ноги мелко дергались.