Текст книги "Дегустатор"

4. Здравствуйте, товарищ майор

– Дайте я ему только раз врежу, уроду, – хрипел потерявший человеческий облик Игорь Седов, пытаясь достать ботинком на толстой подошве до Гриши, – который к этому моменту уже полусидел и явно понимал, что доигрался.

Потому что в углу две девушки из кооператива приводили в чувство Мануэлу, ее голова с прилипшими ко лбу волосами и посеревшим лицом лежала на чьем-то плече; Франц, захлебываясь, бормотал в мобильник – видимо, звонил доктору.

Седов извернулся и вновь замахнулся ногой, но над поверженным Гришей встали мы, я и Алина, как два скорбных ангела. Седов отлетел от моего плеча, рванулся обратно – и наткнулся на взгляд Алины Каменевой.

Она ничего особенного не делала (как и я), просто стояла на пути у Седова с опущенными руками и внимательно смотрела ему в глаза.

Игорь сделал шаг назад и перевел страшный взгляд на Гришу.

– У меня жена и трое детей, я еврей, – напомнил тот снизу. – Игорь, вы же тоже немножко еврей, как же вы можете. Ну, я просто хотел оживить обстановку, воссоздать картину преступления.

Проговорив все это – в ускоренном темпе, – Гриша, удостоверившись, что опасность миновала, осторожно поднялся и начал отряхиваться. И продолжил монолог:

– А то вы все о минеральных оттенках, концентрации и прочем – как будто нелюди какие-то. Знаете ли, Игорь, когда человек вдруг утрачивает чувство юмора, то это очень плохой признак, говорит о неожиданных психиатрических проблемах. А если этого чувства и не было, то дело совсем плохо.

Потом Гриша неуверенными шагами приблизился к Мануэле, та посмотрела на него и отвернулась.

Франц мужественно напомнил нам, что десерт заказан и готов, и нет лучшего способа сделать людей добрее, чем дать им чего-то сладенького.

– Аналогичный случай был в «скорой помощи», – вполголоса начал рассказывать мне Гриша, на которого все прочие старались не смотреть. – Сцена такая: едет перевязанный, но в полном сознании пациент в «скорой помощи», в которой еще врачиха, санитар и шофер. И видит такую сцену. Светофор, машина тормозит, вдруг шофер подносит руки к горлу и начинает дико хрипеть. Врачиха со всей силы лупит его сумочкой по голове, хрип немедленно проходит. Проехали еще километр – и тут санитар вываливает язык и как-то странно раскачивается. Врачиха снова берет сумочку и шарашит по голове уже санитара, и у того симптомы тоже мгновенно исчезают. «Что у вас тут творится?» – спрашивает больной, а санитар ему отвечает: «Да фигня, просто у нее недавно муж повесился, и мы теперь над ней прикалываемся». Вот. Госпожа Каменева, вы что, тоже на меня сердитесь?

Она не сердилась.

– Они поднимут нас опять в семь утра, – сказала Алина ровным голосом. – Это невозможно.

– Да нет же, завтра день отдыха, – напомнил я. – Мы ночуем во Фрайбурге, делаем что хотим, вечером торжественный ужин с местной винодельческой знатью – и все. Потом в Рейнгау. Фрайбург – отличный город, там торгуют ведьмами, я покажу.

– Ах, город, – вздохнула Алина. – Я буду спать. И весь день тоже. Но после завтрака я отдам тебе наконец куртку, потому что пойду куплю себе что-то подходящее. Ты покажешь где?

– Обязательно. Это будет просто.

И опять – когда мы расходились спать – опять этот взгляд пришедшей в себя Мануэлы.

Она смотрела на меня. Очень странно. С удивлением?

Утром пришло тепло, мы впервые за три дня вышли утром из гостиницы без вещей, никуда не спеша; вышли к кривым, горбатым улицам под матовым черным булыжником, к серым остроконечным крышам с печными трубами. И вздохнули, доставая сигареты.

Конечно, конечно к нам тут же подошел Гриша Цукерман, в полной боевой форме – в ермолке, долгополом лапсердаке, со щетиной и очками.

– Можно я просто постою три минутки рядом с вами, чтобы вы поняли, как я признательно к вам отношусь? – спросил он у нас с Алиной. – А потом, с вами приятно. Вы такие колоритные. Две белокурые бестии, как будто сошли с того страшного собора, который мы вечером проезжали. Дать вам по щиту и двуручному мечу – и картина будет полной. Вы такие… как бы средневеково изогнутые. Вот посмотрите, госпожа Каменева, как он стоит, этот Сергей Рокотов, отставив длинную ногу. Этот его прямой нос и белокурый хвостик сзади… или это косичка… я никого еще не обидел? Сергей, вы с этим хвостиком были бы похожи на православного священника, но вы не похожи. Скорее на гардемарина или на какого-то гвардейца времен матушки Екатерины. Повязать вам черную шелковую ленту на хвостик, вложить кружевной платочек за широкий обшлаг, шпагу – вот так вы надо мной вчера и стояли. А вы, госпожа Каменева, у вас такое неземное лицо. Удлиненное, как у господина Рокотова, тонкое и без сомнения средневековое. А вы знаете, что вы похожи – может быть, у вас общие предки, какие-нибудь крестоносцы или тамплиеры?

Отвечать Грише было бесполезно, да мы бы и не успели, потому что его начал осторожно дергать за рукав подошедший к нам юноша весьма яркой внешности. То есть, собственно, за рукав Гришу дергал один такой юноша, но всего их было трое, и все в каком-то смысле одинаковые.

Один черный и густо заросший чем-то средним между щетиной и бородой. Другой бледно-беленький (и сливочно-пухлый), третий рыжий. Все с колечками волос, длинными полами, а беленький и вообще весь в черном и в хасидской шляпе.

– Шолом, – сказал им Гриша и добавил, обращаясь к нам: – Вот видите, везде наши люди. Не только в Испании. А черный – он и вовсе герр Цукерман, о чем мы с ним еще поговорим. Не отдавайте Сергею куртку, госпожа Каменева, она так вам идет, вы в ней такая беззащитная и трогательная.

Гриша ушел, а магазины, к сожалению, были рядом, начинались сразу за углом. Фрайбург – маленький город, у него только две магазинных улицы, включая вот эту – с трамвайными путями, современными стеклянными витринами и канавками прямо вдоль рельсов, неглубокими, по ним бежит местная гордость – чистая и веселая вода.

Алина обещала сделать все быстро и показала класс. Мерила очень странные, на мой взгляд, изделия, и уже минут через десять оказалась передо мной в чем-то расходящемся колоколом, с большим дутым стоячим воротником и рукавами в сборку.

– А вот это как? – спросила она.

– Интересно, – неуверенно сказал я. – И цвет такой… Как бы костюм баклажана с детского утренника.

– Сейчас ты все поймешь. А, вот…

У нее в руках оказался странный, не то мятый, не то состоящий из воланов (или как это называется) очень длинный шарф.

Баклажан приобрел окантовку – лимонного оттенка, я забыл сказать, – и вдруг все стало на свои места. Улыбаться мы начали одновременно.

На ценник она не смотрела, а просто достала золотой квадратик пластика. Я вежливо отвел глаза.

А потом Алина, в своем баклажане, и вправду пошла спать, оставив мне – вопреки советам Гриши – мою куртку.

Я вышел из магазина.

Надел куртку.

Это было очень странное чувство: куртка стала другой. Я сделал то же, что и Алина два дня назад, – медленно повернул нос к воротнику. И постоял так некоторое время.

Вокруг, как мне подумалось, стало очень тихо.

Какой задумчивый момент, редкий в моей жизни момент – вдруг получается, что делать как бы и нечего.

За два евро я приобрел у турка пакетик из толстой бумаги, на которой проступали масляные пятна: каштаны с крестообразно растрескавшимися верхушками. Безошибочно вышел на старую площадь – вот кровавый ужас собора, здесь мы тогда и стояли, а Мануэла бежала к нам и кричала о войне.

Это очень странная площадь – здесь какая-то нулевая точка, центр всех дорог. Отсюда, например, на север отправляется «Винная дорога» южной Германии, тяжелые гроздья плюща от крыш до земли, кружевные занавески окон, булыжник, серые церкви, в каждой из которых проходят вечерами концерты. И не только неизбежный Бах, а еще Пахельбель, Букстехуде, а если повезет и кто-то из местных любит флейты и гобои, то и Телеманн.

А дальше Рейн, крутые, гребенкой причесанные склоны виноградников, сейчас – цвета императорского пурпура.

За Рейном – Франция.

И весь мир.

Жаль, что она ушла и что я один бреду теперь наискосок через площадь к угловому домику, где ведьмы, крупные, чуть не метровой длины, свисают с потолка гроздьями. Конечно, я не собирался покупать ведьму несуразного размера за сто евро минимум, я просто вспоминал о них вчера, хотел подойти к ним еще раз, показать их…

А за ведьмарием у нас выход с площади – мостик над крошечной речкой, два ресторанчика над водой, дальше бывшая мельница – романтический домик, оседлавший ту же речку, она как бы протекает через его подвал, и…

– Здравствуйте, товарищ майор.

Я замер, потом медленно повернул голову.

Есть люди, которым не хочется меняться. Это Иван, человек с тяжелой головой, большим, но тонким носом и очень неприятными, близко посаженными серыми глазами. Вот он. А второй – Шура Лямин, конечно, темненький, с безнадежно сломанным носом: вдавленная переносица, потом что-то короткое, уточкой. Он изменился. У него ранняя седина в короткостриженой щетине.

Это что – они шли за мной через площадь, потом, возле ведьм, обогнали и присели на лавочку над речкой, поджидая? А иначе никак.

– Товарищ майор, – сказал Иван сиплым голосом, – дай закурить, а то так жрать хочется, что непонятно, что выпить.

Шура без особых церемоний отобрал у меня каштаны.

– Бывают же такие встречи, – сказал я, присаживаясь к ним и вытягивая ноги, – как бы случайные. Значит, что мы имеем: надо было знать, что я в Германии, что у нашей команды свободный день, что в этот день мы будем во Фрайбурге, что утром я выйду из гостиницы… Это как? А еще мы имеем терпение – пока девушка уйдет, и я останусь один, но тут уже дело техники… И кто у нас все это мог знать – включая название гостиницы, которое мне самому и всем прочим нашим было до вчерашнего позднего вечера неведомо? Кто мог это знать? Получается – Мануэла. А то-то же она смотрела на меня такими дикими глазами вчера, когда ей позвонили. И сегодня. Значит, Мануэла…

– Ты был прав, – сказал Шура Ивану. – Он вырос.

– Просто отдохнул. – Иван не сводил с меня глаз.

– Ребята, это как же получается: вы что, все бросили и поехали в Германию, чтобы посидеть со мной на лавочке?

– Хороший вопрос. Правда, Иван? Ну, чтобы никто не зазнавался, отвечу: нет, мы уже были в Германии. И тут мы поняли, что имеем проблему. И ни хрена не можем в ней разобраться.

– Угу… И тут, чисто случайно, узнаем, что по Рейну гуляет еще одна группа дегустаторов…

– Еще одна группа? Значит…

– …в которой есть наши люди. «Вот оно!» – говорит мне Шура. Просим у замученных немецких коллег списочек. И кто бы мог подумать, чье имя там видим. А дальше коллеги делают новый звонок во Франкфурт, в этот их винный институт, получают телефон – чей? Правильно, герой, Мануэлы. Молодец, возьми каштанчик. А то Шура точно пожрет.

– Вывод, – сказал я, наслаждаясь. – Очень простой. Если немецкие коллеги вам помогают – то вы тут на задании. И вам вдруг понадобились – кто? Дегустаторы? Да еще «вторая группа». А первая была – где? Это что, славная разведка российской армии занимается – да еще с коллегами из БНД, не иначе – тем самым делом об отравленном вине? Дожили.

– А кто сказал, что мы еще в «Аквариуме» работаем? Нету нас там, – сообщил Иван небу с облаками.

– Ну, мы же ему все скажем? – спросил Ивана Шурик. – Майор, ты когда-нибудь слышал о Федеральной службе расследований?

Долгая пауза.

Я, конечно, слышал.

Она, без сомнений, была и остается федеральной, но ничего общего с американским ФБР – то есть всеамериканской полицией, в отличие от полиции, – тут не было и нет.

ФСР – это очень небольшая организация, расследования она, наверное, тоже ведет. Но очень специфические. Они касаются угроз безопасности первых лиц государства.

– Завидно тебе, Серега Рокотов, – проговорил Шурик, крутя бумажный шарик и ища глазами урну – каштаны он и вправду уничтожил быстро. – Ведь завидно. Остался бы тогда в рядах – да ты сегодня полковником был бы, с твоей-то биографией, вот обкакаться мне и не встать. Сейчас ты сидел бы и нами руководил. А ты решил, что выхода нет, – и рванул.

Мы помолчали.

– А у Демидова был выход? – услышал я собственный голос. – Может, он тоже был бы сегодня полковником?

Они переглянулись.

– Он был неправ, – мрачно сказал наконец Иван, и лицо его стало еще более неприятным. – Позвонил бы нам, что ли. Может, придумали бы что.

– Мне он накануне звонил, – сказал я. – До того заходил. Правда, знал бы я, что это за звонок… То… А что бы я мог придумать? Сидел тогда в том же месте, где и он. Так же по уши. И вы знаете это место. Так что вот.

Краем глаза я видел ведьм в удавках на шее, они плавно покачивались на ветерке.

– А у них тут речки текут, – сказал наконец Шурик. И поерзал на скамейке. – Слушай, Сергей, ты бы помог, что ли. А то сидим как идиоты. Без тебя – никуда.

Если бы они подстерегли меня несколько лет назад, то я, возможно, принял бы их за гостей из иного мира, долго бы щурился, пытаясь узнать. А сейчас я просто сказал:

– Что это за бред? Это что – отравленный Тим Скотт был не Тим Скотт?

– А черт его знает… Не в нем дело. Ну что, Иван, мы же точно решили ему все рассказать?

– А что… Расскажем. Ну, ты давай этак, издалека…

– Если издалека, – начал Шурик, – то ты, майор, газеты внимательно читаешь? Ящик смотришь?

– Завязал, – сказал я. – Хватит с меня. Нет у меня в доме этого ящика. Газеты – другое дело.

– Ну, понятно. Что в Ираке творится, представляешь?

– Еще не хватало. Да там все творится.

Тут я посмотрел на их лица – седой Шурик был явно счастлив, Иван улыбался, показывая подозрительно белые и ровные зубы.

– Ну, пиндосы спеклись, – наконец сказал Иван. – И пусть не говорят, что мы их не предупреждали. Мы все им сдали, что имели, или почти все – информацию, оценки. Честно сказали: влезете в войну – конец вам, шнурки. Ну а они, если уж мы им такое говорим, еще быстрее полезли. И всё. Бушаня сидит сейчас поумневший и очень грустный. С такими победами никаких поражений не надо, а уйти страшно.

– Так, – сказал я. – Спрашивается, при чем здесь Лужков. Однако… однако Бушаня там сидит, в Ираке, а мы сидим тут, в Европе…

– Да, – обрадовался Шурик, вообще более веселый из двоих. – А в Европе все интересно. Когда Бушаня был еще в силе, он нам много гадостей устроил. Ну, насчет того, что Украина через год обещает вступить в НАТО, ты знаешь? Это тебе как? А что на юге мы имеем этого клоуна Сааку? И это не говоря о Киргизии, где, к счастью… Общая картина тебе понятна? Они же просто так не слезут с нас, лишь оттого, что страна Пиндосия завязла в двух войнах. Нам бы еще годик продержаться – и геополитика будет просто чудненькой.

– И вот тут возникла такая идея, – мрачно вступил Иван, – провести одну небольшую встречу. Тройку, как обычно. Москва – Париж – Берлин.

– Стойте, – сказал я. – Они же только летом были в Калининграде. Гуляли по песку и обсуждали глобальное потепление.

– Нет, ты послушай его – а говорит, ящик не смотрит, – восхитился Шурик. – А где в данный момент находится наш президент, знаешь?

– Ну, так… он же недели две назад был здесь, подписывал что-то насчет газопровода. А сейчас… Да как бы не в ООН?

Шурик и Иван были попросту в восторге.

– А вот именно там. И полетит скоро обратно. А сегодня у нас какое число? Девятнадцатое сентября. И сегодня утром немецкому народу должны были сообщить, что новым канцлером у него будет эта баба. Звать Ангела. А поэтому была задумана вот эта самая большая тройка плюс один, то есть одна, быстро-быстро. Шредер их как бы знакомит с подругой Ангелой.

– Что, – поинтересовался я, – будем дальше втроем топить Бушаню?

– Не будем, – с явным сожалением сказал Иван. – Не надо его уже топить. Он нам такой – в самый раз. Задумчивый. Утонет – а тогда ваххабиты полезут из всех щелей. Не говоря о китайцах. Нам это надо? И Ангела уже сказала даже, что теперь «большая тройка» не имеет прежнего значения. Теперь надо как-то поддержать Бушаню под ослабевшие руки. Вот об этом примерно и поговорят, а заодно о том, нужны ли нам тут эти украинцы и грызуны. Ну, это я к примеру. Может, они еще о чем-то будут совещаться. Не наша задача. Дело-то совсем не в этом.

Они выдержали длинную, задумчивую паузу.

– А дело в том, – сообщил, наконец, Иван шепотом проходившей мимо немецкой семье (у мальчика на шляпе было фазанье перышко), – дело в том, что «большая тройка» плюс Ангела должны встретиться через четыре дня.

Он подмигнул мальчику.

– И место встречи – догадайся – замок Зоргенштайн.

– Отлично, – сказал я. – А кто об этом знал?

– Ну ты прямо в точку, – порадовался Иван. – Да парня там отравили на второй день после того, как протокол наш с немцами согласовал в Берлине именно этот замок, а не какой-то другой. Ведь были и прочие варианты. Ну и скорость. Просто загадка.

– Иван, тормози, – сказал ему Шурик, и я понял наконец, кто из них сейчас старший.

И повернул ко мне лицо с изуродованным носом.

– Серег, это не твое дело – выяснять всю картину. Закопаешься, а времени нет. Пусть этим наши друзья фашисты занимаются.

– Он на самом деле этого слова не говорил, – расстроенно поведал Иван мельнице, речке и быстрым облакам на холодном небе.

– Конечно, не говорил. Нам вот что нужно: понять, что это за ботва насчет вина. Что это было. Это они вино так делают? Или кто-то что-то туда добавил? А то ходят местные виноделы, говорят нам шепотом: не может быть. А мы сидим как идиоты: ведь было же. А те слова всякие произносят. Холодное брожение. Выдержка в бутылках. Ну и что все это значит? Мало ли что фашисты говорят. Чего нам бояться – их виноделия или еще чего-то? Откуда у них в Зоргенштайне никотин – из кухни? Или кто-то принес? Вот такие вещи. И нам нужен был человек, который может поговорить с виноделами на их языке. И очень быстро. Наше дело – что подопечный будет у нас пить. Или не будет.

– Все-таки никотин, – сказал я. – Я думал…

– А что ты думал… Да, никотин – а ты куришь что?

Я полез в карман.

– Вот, – удовлетворенно сказал после долгой паузы Шурик, выпуская дым через ноздри. – Ты не сомневайся – это ведь точно яд. Мы теперь всё про него знаем. И все говорят, что им садики опрыскивают. А виноградники? Надо знать. Тебе, может, и скажут, и ты хоть поймешь, лапша это ушная или правда. А потом, с другими твоими нынешними… – он хрюкнул, – коллегами мы не могли бы ни о чем говорить. А тут – ты. Сам понимаешь. Ну, вкратце так. Да, а мы не очень тебя этим обеспокоим? Может, у тебя важные дела сегодня?

Ну, к его шуткам я привык давно.

Иван достал новенький бумажник.

– Одна штука европейских рублей, – сказал он, шурша купюрами.

– Много. Под расписку? – автоматически ответил я.

– Обойдешься… И совсем не много. Сколько машина в день стоит, знаешь? Надо будет, еще дадим.

– А меня в замок впустят?

Дальше несколько минут ушло на детали. Имена тех, кто впускает сейчас в Зоргенштайн, кишащий офицерами каких угодно служб. Телефоны – мой, Ивана и Шурика. Прочее. Повисла тишина.

– Ну, еще два вопроса, – сказал, наконец, Иван, глядя на меня немигающими серыми глазами. – Нам тут из Москвы по-быстрому на тебя роман прислали, о жизни. Ты вот что скажи: а чего это ты тогда не сгорел?

– Когда?

– Тогда. Когда домик один такой горел, со всякими людьми, а кого-то догоняли и…

– Ах, тогда, – замедленно улыбнулся я. – Почему я, собака, вместе с танком не сгорел? Меня в тот день в Москве не было. Послали в другой город. Может, случайно. Повезло.

– Да, – сказал, поднимаясь с места, Иван и начал мерить соборную площадь тяжелыми шагами. – Везучий – это хорошо. Это полезно. Ты, это. Больше в такие места не ходи.

– И не сомневайтесь. Хватило. А второе дело?

Мы ускорили шаг.

– А ты еще и внимательный. Второе дело очень серьезное. Мы тебе что при встрече сказали? Дай закурить, а то так жрать хочется, что непонятно, что пить. Примерно такой был текст. Думаешь, мы шутили? Закурить ты нам дал. Каштанчики тоже были ничего. А вот насчет пить – как?

Я начал улыбаться. Это было просто здорово.

– Мечта у вас какая? Белое, красное?

– Да знаешь ли, вот была такая странная мечта – слопать вечерком бутылочку хорошего красненького. Крепкое сейчас не надо. Колбаски купить к нему…

– А это очень серьезный вопрос, и правда… Так, нет у меня времени вас по магазинам водить… Сами знаете… Зато…

Бугры старинного камня под ногами. У кого-то одного из них звенели по булыжнику металлические подковки.

5. Никотин

Помню, с какой скоростью я собирался.

Ведь мог бы сделать это спокойно, сборы вообще были самым пустяковым из всех дел. Но Шура с Иваном сидели за кофе в соседнем заведении, и мне… если честно, мне хотелось от них уйти как можно дальше и быстрее. Почему? Да чтобы они не передумали. Хотя передумать никогда не поздно, можно позвонить мне, когда я уже буду в дороге…

Путешествовать по винным хозяйствам с небольшим рюкзаком – хорошая привычка. Вся наша компания так поступала, хотя рыжая ведьма Мойра катала маленький чемодан на колесиках, а корейцы с китайцами зачем-то притащили с того конца света по здоровенному сооружению килограммов на пятнадцать и мучились ужасно; Гришу и Юлю, которые впились в меня накануне поездки всерьез, я проинструктировал строго, и они послушались, уложили только рюкзачки. Алина, кажется, приехала вообще без вещей. Или почти без них.

Но на самом деле проблема была не в том, чтобы быстро собраться. Нужна была Мануэла, без помощи которой взять машину в аренду… но Мануэла была здесь, внизу, ее изможденное лицо вытянулось еще больше, когда она увидела меня.

– Я покину группу на какое-то время. Нужен автомобиль, – сказал я ей. На лице Мануэлы отразилась паника: немцы, в отличие от зловредных лягушей, народ совершенно не жадный, но расходы, которые не были предварительно согласованы…

Я показал ей маленькую шуршащую пачку евро. Мануэла молча и быстро пошла к гостиничной стойке.

Человеку, так сказать, с улицы тут вряд ли бы дали машину так просто, потребовалась бы проверка кредитной карточки, которой у меня вообще не было – только дебетовая, а на ней долларов шестьсот, не больше. Но Мануэла сделала все как надо, отдала мне хранившийся у нее паспорт и чуть не благословила на отъезд. Не задав, что было бы естественно в ее положении, никаких вопросов. Она знала, чем я сейчас буду заниматься. И будет молчать, не проронив и намека. Она, может, и Мануэла, но настоящая немка.

Я сначала забежал в соседнее кафе, запустил руку в рюкзак и извлек оттуда ту самую бутылку:

– От Юргена Бека, не меньше. В магазинах и не ищите, один шанс из… Дорнфельдер, очень красивая работа.

– Сколько? – спросил на всякий случай Шура, а я только дернул головой вправо, с презрительной улыбкой.

– А ведь, помнится, тогда не пил, – сказал Иван Шуре.

– Жизнь заставит – будешь пить, – наставительно сообщил ему Шура.

Они не передумали.

И они меня жалеют.

Я сел в довольно приличную тускло-серую «Опель-Астру», старенькую, еще с ручной коробкой – ненавижу автоматику, – прикоснулся к рулю, и дрожь в руках мгновенно прошла.

Это действительно происходило.

Из города я выбирался довольно долго и с ошибками. А перед автобаном остановился и развернул карту.

Зоргенштайн – это просто. Правда, он на том берегу Рейна, но пока что надо было без затей ехать на север. Дальше через реку идут паромы. И снова на север.

Но кто сказал, что я сразу поеду в Зоргенштайн? Есть куда более интересные варианты. Ровно на полпути.

Подобраться к хозяйству Альберта Хайльброннера всегда было кошмаром – его видно простым глазом с высокого автобана, среди полосатых виноградных холмов слева от дороги, но поворот устроен по-садистски. Не тот, который тебе кажется самым очевидным, а следующий, твердил я. И со второй попытки попал – за холмами мелькнуло странное сооружение, на вид – несколько листов стекла, поставленных шалашиком.

Альберта мне нашли очень быстро, он вышел из мрака своих погребов, с изумлением щурясь.

Альберт выглядит так же ненормально, как и все его хозяйство, на вид он напоминает бесформенный мешок, в котором переносят кактусы. Но что вы хотите от человека, который года два назад весил килограммов сто девяносто, а потом, с помощью трех курсов таблеток, потерял чуть не половину этого богатства? А повисшую складками кожу, видимо, очень неприятно брить. Щетина при этом у него загадочных оттенков – рыжая с сединой.

– Сергей, – с недоверием сказал он. – Ты приехал за вином? Один?

– Догадайся, зачем я на самом деле приехал, – ответил я.

Альберт некоторое время думал, потом лицо его стало мрачным.

– Нас, видимо, всех беспокоит одно и то же, – проговорил он. – Если так, помогу чем могу. Ну что, у меня под рукой открытая бутылочка «Красного черта», подходит для разговора?

– Три капли, а там посмотрим. Я вообще-то за рулем, еду в замок, – отвечал я.

– Там кишит полиция, – с возмущением сказал он, не спрашивая даже название замка. – Это глупо, туда нестись. Просто так, без подготовки.

– Я приехал поэтому сюда, – заметил я.

Моя новая… нынешняя… в общем, моя профессия хороша тем, что лучшие ее представители – удивительные люди.

Они не выносят больших городов, они мыслят годами и десятилетиями – тот урожай, который ферментировался сейчас у Альберта в погребах, покажет себя через год, полная сила его будет понятна года через три, через десять же лет это вино, возможно, станет великолепным. А может, и не станет.

Они слушают голос своей земли, пытаются понять, какое вино она может породить. Но дальше, там, где требуется искусство, вино – это неожиданный портрет хозяина виноградника. Суровый или веселый, сдержанный или открытый, он рано или поздно создаст вино, до смешного похожее на него самого.

Альберт Хайльброннер – настоящий немецкий винный хулиган, этим и интересен. Потомственный винодел из дико консервативного Пфальца, он пошел войной на немецкую систему классификации вин.

В своем журнале я ее приводил неоднократно, честно добавляя, что списываю эту таблицу с англоязычного немецкого справочника, держать же ее в памяти нормальному человеку невозможно. Кабинетт – аусезе – трокенберенауслезе… А если вы, случись такое, не знаете немецкого?

Альберт придумал свою классификацию – разделил продукцию на три «этажа». Премьер-этаж, этаж д’амур и мастер-этаж. Извините, четыре – ведь есть еще гранд-этаж. Так это слово и значится на его этикетках, с французской загогулиной над «э», то есть «е».

А еще он, немец, решил отказаться от немецкого языка на этикетке. Он перешел на французский. Или на дикую смесь французского с немецким и латынью. Но называли его вина все равно по-своему, по этикеткам. «Красный черт» – это с большим вкусом сделанный шпетбургундер, не похожий ни на что немецкое, мягкий, перечный, изящный, с легким прикосновением французской бочки; на этикетке же пляшет веселый алый дьявол с вилами. И с толстым пузом, похожий на… ну, вы уже догадались.

Альберт заказал этикетки детям из соседней школы. Что они нарисовали – сказать иногда сложно, одно из его вин я называю «свихнувшийся золотой осьминог», хотя Альберт считает, что тут изображен виноградный лист осенью. Это – из этаж д’амур, если я правильно понял.

Потом он построил вот это дикое сооружение, куда вел меня сейчас, – дегустационный зал, кафе, зал собраний, всё вместе. Ну и свой офис на задворках.

В зале и вокруг него он начал проводить винно-музыкальные фестивали для местной глобализованной молодежи. Вино ведь – не только напиток здоровья, но и часть национальной культуры и традиций; и винодельни, монастырские или маркграфские, всегда такие праздники устраивали. Хотя никогда еще фестивали в Пфальце не проходили вокруг модернистской стекляшки неясных очертаний, высотой с двухэтажный дом, где виноград вьется и снаружи, и внутри.

И Альберт, к ужасу местных традиционалистов, стал знаменит. А когда его вино стала закупать «Люфт-ганза», можно было больше ни о чем не беспокоиться.

– Что значит – бывал? – фыркнул Альберт. – Все бывали в Зоргенштайне. Все его знают. Но не все дружат с Фрицем.

– Что-что – с бароном Зоргенштайном?

– Имею честь быть знакомым с бароном, – посмеялся Альберт. – Но он там не так уж часто бывает. Фриц – это келлермейстер.

Если бы я не устал от бешеной езды и сборов, я бы сейчас протанцевал вокруг столика. Именно Фрица мне было и надо.

Келлермейстер, он же энолог, – это профессионал, это человек, который непосредственно делает вино, имеет соответствующий университетский диплом, опыт и все прочее. Это тот, кто не вылезает с виноградников и из погреба. Хозяин же – если хочет – занимается стратегией и пиаром. Хозяин, конечно, также ходит в погреб каждый день (или раз в неделю) и объясняет энологу, каких вкусов и оттенков добиваться, но без энолога, занятого делом с утра до вечера, сам ничего сделать не может.

Энологи, дети подземелья, в результате неизвестны внешнему миру, ему известны хозяева, хотя как сказать – великий старик Джакомо Такес, сделавший чуть не половину вин, прославивших в свое время Италию, все-таки энолог.

Дальше у меня хватило ума задать правильный – для коллеги и единомышленника – вопрос:

– И как этот твой Фриц держится?

– Как настоящий воин, – грустно вздохнул Альберт. – Я постоянно ему звоню. Он уже понимает, что придется менять все имена и этикетки. Годы работы – впустую. А ведь «Канцлер» был его гордостью.

– Так, начинаются открытия. Что такое «Канцлер»?

– Красное, мы все уже скоро забудем, что Германия – страна белых вин. Дорнфельдер, с добавками шпетбургундера и португизера. Потрясающие оттенки табачных листьев. Но попробуй, скажи сейчас вот именно что про табачные листья.

– Да, да, но…

– Я сейчас все объясню, Сергей. Тот англичанин сделал глоток «Канцлера» и упал. Об этом написали все газеты. Это конец. «Канцлера» больше нет. Он станет легендой. Мы будем покупать оставшиеся бутылки за большие деньги, конечно, но это будет потом.

Мы помолчали, я прикоснулся губами к «Красному черту» – вообще-то он называется «Хайльброннер ротвайн». Хорош, как всегда.

– У них были какие-то денежные проблемы, я слышал, и барон пробрался к канцлеру Шредеру, просил поддержки, – задумчиво припомнил Альберт. – На то он и хозяин. И ведь канцлер что-то придумал, какие-то приемы на высшем уровне в замке… А барон поэтому назвал новое вино в его честь. И – вот такой итог.

Так. Я только что выяснил, откуда взялась идея провести именно в этом замке тот самый ожидающийся саммит «три плюс Ангела». Ну и что с того?

– Хорошо, никотин, Альберт. Что говорит Фриц про никотин?

– Ничего такого, что не знала бы полиция. Она прочесала весь замок.

– И ничего не нашла?

– Ну, как это ничего? Никотин был. Хотя смотря в каком виде. Он там был, как и в любом хозяйстве мира, где есть сад. Но ведь Фриц и все его хозяйство – биодинамисты.