Текст книги "Дом"

Юэль

Его будит телефон. Он растерянно смотрит по сторонам и не сразу понимает, что уснул на диване перед телевизором в гостиной. Свет не горит. Здесь внутри тот же синеватый сумеречный свет, что и за окном. Не день, не ночь, не светло и не темно. Кажется, будто он сам постепенно расплывается по краям, растворяется в пустоте.

Юэль берет телефон с журнального столика. Видит на экране лицо брата. Фотография сделана в этом доме в мамин день рождения, когда ей исполнилось шестьдесят пять. Бьёрн тогда похудел, и он без остановки рассказывал о диете, о которой в тот год писали все вечерние газеты.

Юэль колеблется так долго, что включается автоответчик. Теперь он видит на экране список пропущенных звонков. Брат звонил много раз, а он даже не проснулся. Звонили и из ресторана, в котором Юэль работает нелегально, но у него нет сил даже подумать о том, чтобы с ними связаться. Он все равно не знает, когда сможет вернуться.

На кухне тихо гудит холодильник. В остальном вокруг все спокойно. Юэль ловит себя на мысли, что прислушивается, как там мама.

Но ее здесь нет.

Из «Сосен» не звонили. Значит, все в порядке. Иначе они бы позвонили, так ведь?

Юэль трет руками лицо. Спина полностью онемела, Юэль даже не чувствует под собой диванных подушек.

Он садится и смотрит в окно. Хочет увидеть проезжающую мимо машину. Соседа на прогулке. Хоть бы даже чертову косулю. Но все неподвижно, словно нарисованные декорации. Юэль шарит между подушками, находит пульт от телевизора. Включает телик. Комнату заполняют голоса участников дебатов. Юэль встает, включает люстру, идет на кухню и там тоже включает свет. Моет гроздь томатов черри и съедает их стоя, один за одним. Ощущение гладкой кожицы на языке, хруст, когда Юэль впивается в помидор зубами, взрыв мякоти возвращают его к действительности.

Мама.

Совершенно непостижимо, что она здесь больше не живет. Что здесь никто не живет. Это больше не дом, а всего лишь здание.

Юэль мог бы разобрать кладовки прямо сегодня вечером. Решить, что продать, выкинуть, пожертвовать, сохранить. Мог бы выбросить все старые продукты. В шкафах на кухне завелись мукоеды. Морозилка в подвале забита мясом, которое надо было съесть еще несколько лет назад.

Он мог бы написать то чертово письмо о маме.

Снова звонит телефон, и на этот раз Юэль снимает трубку.

– Здорóво, – говорит Бьёрн. – С тобой нелегко связаться.

Он немного запыхался, кажется, он идет по улице.

– Я был в душе.

– Несколько часов?

– Чего тебе? – устало спрашивает Юэль.

– Как сегодня все прошло с мамой? – интересуется брат.

– Нормально прошло. Она расстроилась, когда я уходил.

– Она привыкнет.

– Да, выбора у нее особо нет.

Пауза. Бьёрн опять пыхтит. На заднем фоне звук машин, громкое тиканье светофора.

Жизнь и движение. Существование Бьёрна продолжается как обычно.

– Ты приедешь на выходные? – спрашивает Юэль.

– Как раз поэтому я и звоню, – сообщает брат.

Юэль тянется за пачкой сигарет. Пытается сохранить спокойствие. Даже Бьёрну не удастся отвертеться. Но если они сейчас начнут ругаться, возможно, он это сделает.

– У меня не получится. Столько всего надо успеть до отъезда в Испанию.

Юэль закуривает. Глубоко затягивается.

– Ты куришь в доме?

– Да. Но тебе-то что за дело, раз ты все равно сюда не приедешь?

– Слушай. Я очень хочу приехать. Просто сейчас не получается, ведь…

– Конечно, – обрывает его Юэль. – Значит, ты бросаешь меня?

– Что я, по-твоему, должен делать? Отменить поездку? Ты же понимаешь, что я не могу так поступить с детьми!

– Но меня ты можешь оставить один на один с этим дерьмом?

– Я же не мог знать, что маме предложат место именно на этой неделе, – оправдывается Бьёрн.

– Какой кошмар, что это не вписывается в твое расписание.

– Я понимаю, что это тяжело… – начинает Бьёрн.

– Нет, не понимаешь! – Юэль кричит. Теперь уже все равно. – Тебя здесь не было, тебе не нужно было волноваться каждую гребаную секунду, что она упадет или опять уйдет посреди ночи, и ты не заставлял ее есть и принимать лекарства и не вытирал пятна мочи…

Он делает паузу, чтобы затянуться сигаретой.

– Но там же были эти… как их… ассистенты? – удается вставить Бьёрну, но Юэль делает вид, что не слышит.

– …и тебе не нужно было силой заталкивать ее в «Сосны», хотя она умоляла, чтобы ее забрали оттуда, и у тебя нет эгоцентричного чертового братца, которому насрать и на нее, и на тебя!

В трубке становится совершенно тихо.

– И соцработники не оставались здесь круглосуточно, – добавляет Юэль.

Следующая затяжка такая резкая, что сигарета потрескивает.

– Алло? – говорит он.

– Я просто ждал, пока ты успокоишься, – отвечает Бьёрн. – С тобой совершенно невозможно разговаривать, когда ты впадаешь в истерику.

– Ты должен приехать, разве ты не понимаешь? Я не справлюсь в одиночку.

– Вообще-то мне тоже нужна эта поездка. Мне тоже было нелегко.

Юэль смеется. Смех звучит фальшиво и резко. Истерично.

– Бедняжка!

– Ты бы понял, будь у тебя своя семья. Перед ними у меня тоже есть обязательства.

Юэль бросает окурок в раковину. Замечает, что от злости его потряхивает.

– Если у меня нет семьи, это еще не означает, что у меня нет собственной жизни.

Бьёрн не отвечает, но между ними эхом отзывается: Да что ты говоришь?

– У меня нет денег ставить все на паузу, потому что ты должен ехать в Испанию! – продолжает Юэль. – Мне нужно работать, чтобы не лишиться квартиры.

– Какая-нибудь заначка у тебя наверняка есть, – заявляет Бьёрн.

Господи, как же он ненавидит брата. Бьёрн забыл, что значит не иметь денег. Он думает, что любой может заработать, достаточно только принять это решение. Как сделал он сам.

– Ты должен приехать, – говорит Юэль. – Прошу тебя. Мне нужна твоя помощь.

Умолять противно. Но от этого его слова не перестают быть правдой.

– Ты нужен маме, – добавляет он.

– Мама даже не заметит, там я или нет. – Бьёрн замолкает. Кажется, он собирается с силами. – Возможно, это правильно, что тебе придется этим заниматься, если учесть, как часто ей приходилось за тебя волноваться. Пора и тебе повзрослеть и взять на себя ответственность.

Юэль опускает телефон. Смотрит на улыбающегося Бьёрна на экране. Вешает трубку.

Он хотел бы заплакать. Может, это помогло бы избавиться от ощущения нереальности, чувства, что все происходящее лишь жалкая имитация жизни.

Отлично, Юэль. Я тебе почти поверил. Ты поэтому жрешь мамины таблетки и пьешь все, что попадается под руку? Чтобы приблизиться к реальности?

Признай факты. Ты никогда этого не хотел.

Возможно, Бьёрн прав. Возможно, Юэль так и не повзрослел. Он видел, как это происходит с другими, кто слишком долго принимал наркотики. Они останавливаются в развитии. Ему самому не было и шестнадцати, когда он начал.

Он думает о парнях-подростках на площади в Скредсбю. Неужели он тоже был так молод? Его запугивали пропагандой восьмидесятых и девяностых годов. Репортажами. Информационными кампаниями. Фильмами. Молодежными сериалами с правильными главными героями, которые превращались в алкоголиков, единожды напившись, или отчаявшихся наркоманов, как только они выкурили первый джойнт, занюхали дорожку, приняли таблетку. Эту ложь раскусить было так легко, что он думал, что все было ложью. А если нет, его это все равно не касалось. Он думал, что уникален, непобедим. Он ошибался.

Но ты хотя бы бросил наркотики. Шесть лет и два месяца назад.

Юэль вытаскивает внутренний пакет из коробки, которая все еще стоит на мойке, выжимает остатки вина в бокал и делает глоток. Заходит в мамину спальню и включает свет. Смотрит на кровать, в которой мама уже никогда не будет лежать. Раму смастерил дед Юэля, в изголовье сделал простенькую инкрустацию с цветами. Должно быть, потратил много времени. И кому теперь это нужно?

Юэль садится у изголовья. Смотрит на жирное пятно на стене. К нему приклеились пылинки и мамина волосинка. Первое время он думал, что мама трется головой о стену во сне, но это невозможно. Пятно слишком жирное и слишком быстро возвращается.

Оно хотя бы не увеличилось с сегодняшнего утра.

Юэль наклоняется к пятну. Принюхивается, но оно ничем не пахнет.

Может, внутри стены что-то течет?

Он приносит кухонную губку, находит под раковиной бутылку с чистящим средством. Вернувшись, брызгает на пятно, пока оно не покрывается пенящимися сугробами. Усердно трет зеленой стороной губки. Останавливается, только когда исчезает и пятно, и рисунок на обоях.

Юэль возвращается на кухню и выбрасывает губку. Два раза моет руки, чтобы избавиться от ощущения, что жир прилип к кончикам пальцев. Потом смотрит на телефон. Слишком поздно звонить на мамин прямой номер, он не хочет будить и снова волновать ее, но можно позвонить в отделение.

Странно звонить так поздно? Но еще более странно не позвонить вообще?

Он набирает номер. Идут гудки.

– «Сосны», отделение Г.

Женщина, которая сняла трубку, говорит на таком же ярко выраженном диалекте, на котором говорил и Юэль, когда здесь жил. Интересно, она уже слышала о сыне под кайфом, который привез несчастную Монику?

А что, если они позвонят Бьёрну и расскажут ему?

– Здравствуйте. Меня зовут Юэль, сегодня к вам положили мою мать Монику, вернее, она переехала к вам, я просто хотел проверить, как она.

На другом конце провода секундное молчание.

– Насколько я знаю, все хорошо. Сейчас она спит, наверное, лучше ее не будить.

– Да, конечно.

Где-то на заднем фоне слышится звук сигнализации. – Мне надо идти, – говорит женщина.

Что-то в ее голосе кажется знакомым.

– Конечно, – соглашается Юэль. – Спасибо.

Но женщина уже повесила трубку.

Нина

Нина открывает дверь в Г1, тянется к кнопке в прихожей и отключает сигнализацию. Из квартиры слышится инфернальный храп, и Нина заходит внутрь. Лампа у кровати включена. Нина видит свое отражение в окне, призрачно-бледное на фоне опущенных жалюзи. Виборг спит с широко открытым ртом. Подбородок касается груди. Худая шея в складках гармошкой.

Игрушечная кошка Виборг упала на пол, и из-за нее сработал датчик движения. Нина поднимает игрушку, гладит шерсть из огнеупорного материала. Кладет кошку между старушкой и стеной. Тихо выходит из квартиры и осторожно закрывает за собой дверь.

По ночам в «Соснах» совсем другая атмосфера. Через пару часов Нина разбудит стариков, чтобы сменить подгузники и раздать питательные напитки. Они не ели после ужина в пять вечера, и лучше им не голодать до утра. Некоторые из них разозлятся, другие будут волноваться. Всегда одно и то же. Виборг захочет позвонить по номеру, которым никто не пользуется, чтобы поговорить с людьми, которых давно нет на свете. Петрус попытается затащить ее в постель, называя ее сукой и шлюхой. Эдит заведет вечную шарманку о том, что она секретарь директора Пальма. И этой ночью Нине придется разговаривать с Моникой.

Но она предпочла бы всему этому общение с Юэлем, чей голос эхом отдается в голове. Как могло случиться, что она забыла его? Хриплый. Глубокий. Раньше он звучал гораздо старше своих лет. Теперь, наоборот, гораздо моложе. Этот голос перебросил Нину в прошлое. Словно не было последних двадцати лет. Пойдем со мной сегодня вечером. Без тебя весело не будет.

Нина идет в кладовку, где хранятся швабры и ведра, берет тряпки и вытирает роллаторы и инвалидные коляски, чтобы чем-то занять время.

Как она решилась показать свои стихи Юэлю в первый раз? Она понятия не имеет, но это было в тот день, когда они начали мечтать вместе. Он учил ее играть на гитаре, хотел, чтобы она писала тексты на его музыку. Юэль заставлял Нину быть смелее, идти дальше, копать глубже. Тексты стали ее отдушиной. В них она могла злиться, грустить, требовать. Доносить свои мысли хотя бы до самой себя. Выражать то, что происходило в душе, хотя потом ее слова произносил Юэль. Они были хороши. Очень хороши. И как раз тогда жизнь Юэля пошла под откос.

Нина делает уборку и поливает цветы в комнате отдыха. Заходит в комнату для персонала и вынимает посуду из посудомойки. Закрывает дверцу шкафа и слышит чей-то смех, громкий и радостный.

Она выходит в коридор. Снова слышит тот же смех. Старый и одновременно девичий. Он доносится из Г4. Дверь в квартиру Будиль закрыта, но в тишине все равно слышно хорошо. Нина стучится. Слышит, как Будиль хихикает.

– Уродец мой, – воркует она. – Ты же настоящее чудовище.

Дыхание отчетливо слышится в темноте.

Нина заходит в комнату и включает свет. Будиль сидит в постели. Ночная рубашка из выцветшей фланели обтягивает тяжелую грудь.

– Вы не спите в такой час? – спрашивает Нина.

Но Будиль не отвечает. Она напряженно всматривается в окно. И только когда Нина кладет руку ей на плечо, старушка вздрагивает и встречается с ней глазами.

– Там снаружи какой-то извращенец, – сияя от радости, сообщает Будиль.

– Ой, надо же! – Нина смотрит на опущенные жалюзи.

– Он, поди, надеется увидеть меня голой, но ничего не выйдет. – И Будиль снова оборачивается к окну: – Пошел отсюда, мерзкий мужик!

Восторг старушки так заразителен, что Нина невольно улыбается. Здесь нет фотографий Будиль в молодости, но Нине кажется, что она была красавицей. Интересно, всегда ли Будиль одинаково сильно любила мужчин? Много ли их у нее было или лишь несколько избранных? Как бы там ни было, Нина понимает, что сейчас Будиль взволнована. «Сосны» – женское царство. Большинство сотрудников – женщины. Большинство жильцов – женщины, пережившие своих мужей, и навещают их в основном дочери, подруги, сестры.

– Будет лучше, если мы шторы тоже задернем, – предлагает Нина.

Будиль косится на нее:

– Да оставь! Наверняка он скоро прекратит.

– Ладно, – соглашается Нина. – Скоро я принесу вам питательный напиток.

– Да-да, будет очень кстати. – Будиль нетерпеливо машет рукой.

Очевидно, она хочет, чтобы ее оставили наедине с обожателем. Нина выходит в коридор, и не успевает она закрыть дверь, как снова срабатывает сигнализация.

Лампочка горит над Г6. Это квартира Моники.

Нина не хочет туда идти и все же испытывает облегчение. Теперь ей не придется гадать, когда же…

Они встретятся сейчас.

Юэль

Мама выросла на ферме в Люкке. В двадцать лет она вышла замуж за папу и переехала в Люккеред по другую сторону сельской дороги. Это было самое большое приключение в ее жизни.

Юэль смотрит на мигающий курсор в вордовском файле. Удаляет последнее предложение. Кубики льда в бокале звенят, когда он делает глоток. В шкафу на кухне он нашел бутылку крепкого глёга и теперь делает вид, что это всего лишь сладкий коктейль.

Юэль открыл окна, чтобы впустить в кухню свежий воздух, но этой ночью ветра нет совсем. Ночные бабочки ударяются о москитные сетки, пытаясь попасть внутрь, где светло. Юэль потеет. Завтра надо купить вентилятор.

Мама была замужем за папой Нильсом чуть больше пятнадцати лет, пока он не умер от рака. Насколько я знаю, после него у нее никого не было.

Юэль делает еще глоток. Удаляет последнее предложение. Мама всегда следила за тем, чтобы ее личная жизнь оставалась личной. Ей бы не понравилось, узнай она, что Юэль пишет это письмо и что его будут читать чужие люди. Она бы многое в своей жизни возненавидела, если бы поняла это.

Они долго пытались зачать ребенка, но все же жили счастливо в браке. Мой брат родился, когда маме было двадцать восемь. Я (Юэль) появился, когда ей было тридцать три. По иронии судьбы папа умер спустя пару лет после продолжительной болезни. Другими словами, им почти не удалось вместе насладиться долгожданным родительством.

Что ему на самом деле известно о браке родителей? Насколько счастливым он был? Папа – святой в созданной мамой семейной хронике. Если что-то не соответствовало этой картинке, она бы никогда об этом не рассказала. Незачем говорить о неприятном. Не стоит в таком копаться. И вообще этого касаться.

Но мама, должно быть, мужа любила. Так и не оправилась после его смерти. И никогда не было сомнений в том, что Бьёрн больше всего похож на отца. Оба светловолосые, голубоглазые. Отцы семейств, уважаемые люди. К тому же, когда умер отец, Бьёрн был уже достаточно взрослым, чтобы помнить его и сохранить общие с мамой воспоминания.

Я всегда был другим. Я был странным и слушал странную музыку. Красил волосы и носил черную одежду. Я знаю, мама надеялась, что я и моя лучшая подруга Нина будем вместе. Если бы так и случилось, я бы обрадовался больше всех. Конечно, мы с мамой никогда это не обсуждали. Мы вообще никогда ничего не обсуждали. Вообще-то она никогда не говорила, что любит меня, и я даже не знаю, как бы отреагировал, скажи она это.

Юэль смотрит на последний абзац. Чем это он занимается? Юэль удаляет его. Закуривает. Кажется, дым пеленой застилает глаза. Курсор мигает.

Бьёрн сейчас женат на Софии и живет в Йёнчёпинге. У них двое детей, Вигго и…

Пальцы Юэля зависают над потертой клавиатурой ноутбука. Он не помнит, как зовут второго сына Бьёрна. Возвращается назад, удаляет и имя Вигго. В этом письме это, скорее всего, неважно. Он понятия не имеет, что персонал «Сосен» хочет узнать о маме, что может помочь им и помочь ей.

После инфаркта, в результате которого у мамы развилась деменция, она часто говорит о том, что была на грани жизни и смерти и видела, что «на той стороне» ее ждет папа. Время от времени она утверждает, что он проводил ее назад, но общаться ему трудно. Иногда кажется, она напрочь забыла, что папа умер.

Какой-то скребущий звук заставляет Юэля оторваться от экрана. Звук слышится снова, и Юэль понимает, что это ласточки под крышей, но внутри него нарастает детский страх темноты.

А что, если мама все это время была права? А что, если папа здесь, в доме, и ищет ее?

Юэль качает головой, сетуя на самого себя. Делает глоток глёга.

Мы навещали маму в больнице, когда ее прооперировали после инфаркта. Нас удивило, как сильно она сдала, но мы думали, что ей станет лучше после реабилитации. Бьёрн был здесь, когда мама вернулась домой, и казалось, что все наладилось, ведь ей помогали соцработники. Но когда мама пропала посреди ночи и кто-то, проезжая мимо, нашел ее замерзшей до полусмерти, мы осознали, насколько все на самом деле плохо.

Я вернулся домой и быстро понял, что выход у меня только один: остаться и дождаться, пока мама получит место в каком-нибудь пансионате вроде «Сосен».

Запах описанных трусов, которые сохли на батарее… Ящики, забитые конвертами, которые мама так и не открыла…

Юэль стал ее опекуном и выбивал место в пансионате для пожилых. Телефонные разговоры и встречи со специалистами, оценивающими необходимость выплаты пособия, визиты к врачам, во время которых мама, казалось, всегда становилась бодрее и радовалась проявленному к ней вниманию. На вопрос, хочет ли она переехать, она решительно отвечала «нет». Еще бы! Она до смерти боялась перемен, поскольку даже хорошо знакомое стало непонятным и пугающим. И Юэль никогда не понимал, зачем эти люди спрашивают о чем-то маму. Она больше не могла распоряжаться собственной жизнью, в этом-то и была проблема.

Но эти подробности будут лишними в письме. Они ведь ничего не говорят о маме.

Юэль пытается собраться с мыслями, но никак не может нащупать опору. Мысли просто роятся в голове, поскальзываясь, словно на льду. Он снова наполняет бокал. Лёд растаял, и чуть теплый глёг стал таким сладким, что щиплет в горле.

Курсор продолжает мигать. Что еще рассказать о маме? Что ей на самом деле нравилось? Какие у нее были интересы? У нее не было близких друзей. Многие исчезли, уже когда заболел папа. После выхода на пенсию она не поддерживала связь с коллегами. Соседей не стало. В этих местах не живет никто из родственников. Чем она занималась целыми днями одна в доме? Просто бродила и думала о папе? Ждала, что позвонят Юэль или Бьёрн?

Должно быть, ей было ужасно одиноко. Хоть в чем-то они похожи.

Юэль громко вздыхает. Жалость к себе – верный признак того, что он порядочно набрался.

Пепел от сигареты падает на клавиатуру. Юэль сдувает его. Тушит сигарету. Вспоминает, что Элисабет что-то спрашивала про любимую еду. Даже этого он не знает.

Надо было чаще звонить маме. А когда все же звонил, быть терпеливее. Надо было больше спрашивать и слушать ответы.

Юэль закрывает файл и тащит его в корзину. Захлопывает крышку ноутбука.

Нина

Должно быть, Моника перебралась через бортик на кровати. Она стоит посреди комнаты. Надела пальто прямо на ночную рубашку. В ужасе смотрит на Нину, когда та заходит в квартиру.

За эти годы Нина бессчетное количество раз видела взгляд человека, страдающего деменцией. В их глазах была пустота. Но это всегда были чужие люди и никогда кто-то настолько близкий, как Моника. Это совершенно другое. И это почти невыносимо.

Нина смотрит на кровать. Напоминает себе о том, что надо сообщить о произошедшем Элисабет. Перелезая через бортик, можно в нем застрять или упасть на пол с еще большей высоты, чем с кровати без бортика. – Пожалуйста, помогите мне добраться до дома, – просит Моника. – Мне нужно попасть домой.

Нина подходит на шаг ближе. Чувствует отчетливый запах мокрого подгузника. Придется его сменить. Иметь дело с голым телом, обнаженными половыми органами.

Гордая Моника, которая никогда не показывала свою слабость, никогда не просила о помощи.

– Пойдемте, – говорит Нина. – Давайте сядем и немного поговорим.

– Я не хочу садиться, – отвечает Моника. – Почему меня никто не слушает? Я просто хочу домой, неужели это так сложно понять?

Нина приобнимает ее, но Моника пятится назад:

– Кто-то должен приехать и забрать меня. Я не могу найти ключи от машины.

– Сейчас вам лучше поспать, Моника.

– Не хочу я спать! Я хочу домой!

Ее нижняя губа начинает дрожать.

– Я не должна быть здесь, – всхлипывает она.

– Завтра вам будет лучше, вот увидите.

Что-то во взгляде Моники меняется – слабый проблеск, – и Нина почти не дышит.

Она меня узнала?

Но проблеск снова гаснет.

– Вы не понимаете, – жалуется Моника. – Никто не понимает. Все вокруг такое странное, и никто меня не слушает.

– Я слушаю, – успокаивает ее Нина. – Давайте сядем, и вы мне все расскажете.

Моника глубоко вздыхает, но на этот раз не возражает и идет к кровати. Кажется, она не замечает, как Нина снимает с нее пальто и вешает его на спинку стула.

– Мой муж… его звали Нильс, – говорит Моника, дрожащим пальцем показывая на свадебную фотографию.

Нина кивает и опускает защитный бортик.

– Он не найдет меня здесь, – продолжает Моника и тяжело садится на край кровати. – И теперь я очень боюсь, что он подумает, будто я знать его больше не желаю.

Моника качает головой.

– Мне надо домой.

Нина гладит ее по спине. Только бы сдержать слезы. Не выдать эмоции. Не волновать ее.

– Все будет хорошо, – говорит она. – Я позабочусь о вас.

Как и вы заботились обо мне.