Текст книги "Путешествия Шерлока Холмса"

Победа и освобождение

Я приступил к осмотру и перевязке раненых.

Прежде всего, я осмотрел Карруччи. Он был мертв. Пуля из браунинга мисс Мабель пронзила его почти насквозь, вошла с правого бока, через всю грудную полость и прошла через сердце. Смерть должна была наступить мгновенно.

Чернобородый субъект, первым вскочивший в комнату, пострадал сравнительно мало и потерял сознание, только из-за сильной потери крови. К моему удивлению я, твердо помнил, что стрелял в него два раза, нашел в нем не две, а три пулевых отверстия. Первое в мягкую часть ноги – была нанесена, безусловно, моей пулей. Вторая – в правую руку также, но третья, сквозная и наиболее кровоточивая, под правую ключицу была произведена даже не пулей, а каким-то колющим орудием и оказалась притом не свежей, а уже успевшей наполовину зарубцеваться. Я сообщил о своих наблюдениях Холмсу.

– Я нечто в этом роде предвидел, – с усмешкой заявил Холмс. – Потрудитесь, дорогой Ватсон, внимательно обследовать лицо и голову этого джентльмена.

Я наклонился над разбойником и, приподнимая нависшие космами над его лбом густые волосы, в изумлении остановился: в моих руках оказался парик.

– Вы удивлены, Ватсон? На этом маскарад не заканчивается. – Холмс нагнулся и резким жестом сорвал наклеенную черную бороду бандита. – Позвольте вам представить старого знакомого сэра Мортимера из Монте-Карло – капитана Джузеппе Пескаре. Не правда ли, недурно выполнено, Ватсон? Какова выносливость и отвага! Рискнуть с незажившей, сквозной раной пуститься в такое опасное предприятие.

Третий из бандитов, коренастый молодой брюнет, как я уже говорил, был единственным, кто из раненых не потерял сознания. Несмотря на, очевидно, испытываемую им боль от ранений, он не испускал ни единого стона, и лишь молча, сверкая глазами, прислушивался к нашему разговору. Английского языка он, по-видимому, не понимал, но я заметил, как при обнаружении личности капитана Пескаре он вздрогнул, побледнел и как-то весь осунулся и опустился.

– Этот субъект – подойдя к бандиту, начал Холмс, на этот раз по-итальянски, – мне также немного известен по слухам. Это – Витторе, помощник и правая рука атамана Джузеппе. Он также решителен, как и сам атаман, но вместе с тем более благоразумен. Он, конечно, поймет, что теперь, когда игра проиграна, ему остается единственное средство, спастись от смерти или от вечной каторги, это склонить своих товарищей к безусловной сдаче и прекращению всяких враждебных действий. Если это ему удастся, то я ручаюсь, что наказание в суде будет более мягким, по крайней мере, на две степени, то есть, вместо вечного заключения ему предстоит тюрьма, лет на восемь не более.

Холмс остановился и вопросительно посмотрел на бандита, но тот лишь потупил глаза и не произнес ни слова. Холмс с усмешкой продолжал:

– Храбрый Витторе, может быть, надеется, что к нему успеет прийти на помощь его товарищ, второй помощник атамана, Пьетро, отделившийся вчера с семью товарищами от шайки, чтобы отрезать туристам путь отступления с гор на равнину Кампаньи. Но пусть эта надежда его не утешает. Этот отряд уже теперь окружен карабинерами, за которыми я послал синьора англичанина Гарри и верного Антонио и вероятно скоро будет ими атакован.

Как бы в подтверждение слов Холмса откуда-то издали внезапно донесся звук оживленной перестрелки. Вначале раздавались, едва слышные одиночные выстрелы, а затем донеслись до нас и более громкие звуки залпов. Продолжалось это не больше минуты или двух и затем все стихло.

– Надеюсь, что теперь никаких сомнений в участии партии Пьетро уже больше не остается. Залпы винтовок карабинеров достаточно ясно доказывают, что сидевшие в засаде бандиты схвачены, или перебиты. Ну, что же, Витторе, решайтесь. Карабинеры будут здесь через час. Должен ли я вас сдать им, как захваченного во время преступного нападения на нас бандита или же, как полезного посредника, способствующего мне в освобождении мистера Морфи?

Решимость бандита была поколеблена.

– Что я должен делать? – пробормотал он, наконец, сквозь зубы.

– Поручение, которое я вам дам будет очень несложное. Прежде всего, доктор Ватсон перевяжет вам раны. Затем мы спустим вас через отверстие в подземелье. Там вы разъясните вашим товарищам о настоящем положении дел.

Выход через пещеру, как вы сами понимаете, был наглухо завален. Если вы даже попытаетесь там прорываться сквозь землю, то вас встретят выстрелы в упор австрийского офицера и его солдата. Перед выходом в башню стоят четверо, при этом Холмс поклонился мисс Мабель – также хорошо вооруженных

– Не меньше чем через час к нам на помощь прибудут карабинеры, но я их прибытия ждать не буду. Если через полчаса условия мои не будут приняты, то я взорву мою последнюю, самую мощную мину и весь ваш подземный тайник будет сверху донизу засыпан. Карабинеры будут мне даже благодарны, если им придётся вырывать, ваши трупы вместо того, чтобы сражаться с вами в подземном проходе. Во всяком случае, при дальнейшем сопротивлении вам нет спасения от смерти. В случае же вашей добровольной сдачи вы понесете наказание сравнительно ничтожное. Большинство из вас не разбойники, а простые контрабандисты, увлеченные лишь обещанием атамана Джузеппе легкой, безопасной наживы. Убийств пока никто из вас не совершил, а за попытку вымогательства и выкупа с синьора Морфи можно отделаться несколькими годами тюрьмы не более. Если вы все это, Витторе, разъясните вашим товарищам, то полагаю, что они тотчас же выдадут нам синьора Морфи здравым и невредимым, затем выбросят через отверстие в полу все свое оружие и, наконец, вылезая поодиночке, позволят себя связать и передать карабинерам в качестве добровольно сдавшихся пленников.

После некоторого раздумья бандит заявил, наконец, о своем согласии. Я перевязал его раны, и мы с Холмсом подвели его и спустили в отверстие. Убедить товарищей удалось ему по-видимому без большого труда, так как не прошло и десяти минут, как мистер Морфи уже вылезал из подземного хода.

Вслед затем бандиты стали выбрасывать свое оружие: ножи, карабины и наконец стали вылезать по одиночке сами. Холмс собственноручно крепко связывал их веревками, а я с револьвером в руках выводил их на двор, где и сдавал также вооруженному лакею американцу. Захватили мы таким образом пятнадцать человек, когда в отверстии показался, наконец, снова опущенный нами Витторе. Он был последним.

– Теперь, – сказал Холмс, – можно снять ваш охранительный пост у заваленного входа в пещеру.

Он трижды громко и пронзительно свистнул. В ответ ему раздался издали такой же свист и через несколько минут граф Макс уже входил с веселой улыбкой, за ограду башни. За ним следом шел бравый хорват, подгоняя прикладом винтовки двух связанных проводников-ветурино.

Мисс Мабель уже успела рассказать отцу все подробности последних трагических событий, и раскрыть ему личность мнимого Беппо, мою и Гарри. Американец в свою очередь рассказал подробности своего похищения. Оказалось, что ночью, когда он крепко спал, ему на голову накинули толстый плащ, мигом связали и полузадушенного, быстро спустили в подземелье. Он едва не задохнулся, потерял сознание и очнулся только в подземной пещере, где чернобородый атаман разбойников и предложил ему тотчас же выдать чек на сто тысяч франков и обещая за это освободить его и всех других путешественников, которых он намеревался захватить в тот же день не позднее полудня. Мистер Морфи, не желая подвергать ни себя, ни других излишней опасности, решил выполнить требования бандита и тут же при свете факела написал и выдал чек. Разбойники обращались с ним хорошо и даже не связывали, но только приставили к нему караульного. Дальше, после взрыва и последовавшего вслед затем захвата их начальников – атамана и его помощника, остальные совершенно растерялись и даже были готовы самостоятельно вступить в переговоры с победителями, когда появился с предложением об условиях сдачи раненый Витторе.

Внезапно звук военной трубы прервал рассказ американца и вслед за тем шестнадцать конных карабинеров въехали в ворота ограды. Они вели с собой шестерых связанных бандитов из партии Пьетро. Труп убитого Пьетро был ими оставлен в придорожной остерии, около которой и была устроена засада.

Разъяснения Холмса

На этот раз, впрочем, Холмс недолго томил окружающих его любопытных участников, разыгравшейся драмы и тотчас после формальной сдачи всех арестованных бандитов карабинерам, объяснил все подробности своих действий. Прежде всего, он рассказал о разбойничьем заговоре итальянцев, обнаруженном им в Монте-Карло. Умолчал он лишь об одном – о просьбе матери Ротенфельда, очевидно, щадя самолюбие молодого графа.

Он объяснил свое вмешательство собственным желанием разрушить преступные планы злодеев.

– Кстати, граф, советую вам вглядеться в арестованную мной старуху, жену Франческо, – прервал вдруг свой рассказ Холмс, обращаясь к молодому человеку. – Я полагаю, что она окажется вам небезызвестна.

Молодой человек тотчас подбежал к лежащей под навесом на соломе, связанной старухе и признал в ней, ту самую цыганку, которая нанесла ему рану ножом на морском берегу близ Ниццы.

– Я так и думал, – хладнокровно заявил Холмс. – Ну, а что касается до задуманного мной плана борьбы с бандитами, то он был очень прост и вследствие именно своей простоты и великолепно удался. Я уговорил моего друга, доктора Ватсона, случайно прибывшего в это время в Монте-Карло, предпринять экспедицию в южные Апеннины и, благодаря его любезному согласию, мы явились авангардом, охраняющим группу доверчивых туристов и готовящим гибель бандитам. По дороге в Рим, я появился у начальника полиции и, заручившись его содействием, получил в свое распоряжение взвод карабинеров. Вахмистр Антонио по моему требованию, спрятал своих людей в одном из горных ущелий, сам лично стал нашим проводником вплоть до самой башни, уже давно находящейся на подозрении у местных властей, как главный притон контрабандистов. Обследовав в первую же ночь, еще до приезда туристов, окрестности башни, я обнаружил пещеру, скрытую под нависшим над ней утесом и подслушал разговор оберегавших вход в нее бандитов. Тогда я вернулся в башню, вынул из вьюка, несколько сильных динамитных патронов и заминировал прежде всего утес, а затем, отступив от него, еще небольшую площадь земли, почвы больше рыхлой. От обеих мин я провел электрические проводы к дубу, стоящему в двухстах шагах от утеса и спрятал их концы в кустарнике.

Судя по расположению пещеры на крутом склоне той же горы, на котором расположена и башня и по средневековому стилю постройки, я был убежден, что между пещерой и башней должен существовать подземный ход. Но где был его выход в башне, – это было мне неизвестно. Да, признаюсь, и не особенно интересовало, так как бандиты должны были сами указать мне его, похитив именно через этот подземный ход Морфи, как это и предполагалось.

Я боялся только одного – изменения в их плане и открытого нападения на башню ночью, но против этого поворота мной были приняты предосторожности, Гарри, граф Ротенфельд, доктор Ватсон и сам мистер Морфи могли в любое время охранять проход от разбойников, где бы они ни оказались на нижнем этаже башни. Тем более, что Карруччи в своей комнате был заперт, а я, Антонио и лакей мигом бы справились с Франческо и двумя погонщиками, постоянно находившимися под нашим надзором. Взрыв сильного динамитного патрона, который я приготовил на всякий случай близ ограды башни, должен был в то же время известить карабинеров о нападении и не более как через час они бы прибыли к нам на помощь.

Но к счастью вступать к открытую схватку, не входило в расчёты разбойников. Они в этом случае слишком рисковали поплатиться при нашей обороне и предпочли действовать по первоначальному плану, парализуя нашу защиту захватом мистера Морфи. Прождав нападения всю ночь, я к утру совершенно успокоился и приготовился к дальнейшим действиям.

План, предложенный мной Карруччи, совершенно успокоил подозрительность коварного злодея. Он убедился, что итальянский проводник Беппо, выбранный неопытными англичанами из римских подонков, просто струсил, дрожит за свою шкуру и готов при первом случае перейти на сторону бандитов. Он мне даже намекал, чтобы я во время вылазки графа Макса, во всем следовал бы примеру его ветурино, причем подмигивал мне и хитро улыбался.

Между тем в этой вылазке и заключался главный гвоздь моей программы. Тотчас после выхода из башни я стал мурлыкать себе под нос сатирическую песенку, сочиненную некогда венецианским простонародьем в насмешку над ненавистными австрийцами.

В этой песне, сохраняя итальянский текст, который по содержанию очень нравился обоим ветурино, я примешивал изредка немецкие слова, которых они не понимали, но к которым стал прислушиваться граф Макс, сообразивший таким образом дальнейший план действий. Когда мы подошли к дубу, то по моему сигналу граф и его денщик внезапно набросились на погонщиков, оглушили их ударами прикладов по головам, мигом обезоружили и связали. В это самое время я соединил провод первой мины. Раздался взрыв, утес покачнулся, упал и прикрыл собой отверстие пещеры. Я тотчас затем подорвал и вторую мину. Взорванная с ее помощью площадка рыхлой земли засыпала отверстия, неплотно прикрытые утесом. Тогда, предложив графу и его солдату не трогаться с места и стрелять по любому бандиту, кто попытается выбраться из-под земли, я сам стремительно бросился бежать обратно в башню. Я уже перелезал через стену, когда раздались выстрелы Ватсона, и Карруччи. Остальное, я полагаю, всем хорошо известно и о чем не стоит распространяться.

***

Через неделю после описанных событий я, Холмс и Гарри, сидели в Риме за завтраком в отеле, расположенном близ площади собора Петра и Павла. Отец и дочь Морфи, в сопровождении графа Макса, после выяснения итальянским властям всех обстоятельств столкновения с бандитами, уже уехали четыре дня тому назад в Ниццу. Холмс, только что посетивший в это утро Колизей, с одушевлением развивал перед нами свою мысль о всевозможных преимуществах древнеримской культуры, когда вошедший почтальон отеля передал нам три объёмистых конверта, помеченные почтовым штемпелем Ниццы. В конвертах этих заключались три пригласительные билета от лица мистера Морфи на свадьбу его дочери Мабель с графом Максом фон Ротенфельдом.

В конверте, адресованном Холмсу, была вложена кроме билета и еще какая-то небольшая бумажка. Она оказалась тем самым чеком на сто тысяч франков, который выдал американец разбойникам и который Холмс вернул ему.

Знаменитый мой друг улыбнулся.

– Со свойственной американцам практичностью, почтенный мистер Морфи не допускает мысли, чтобы, любая услуга должна быть оплачена. Перевоспитать его, конечно, невозможно, но маленький урок деликатности я полагаю все-таки не будет для него лишним. Милейший Гарри, я видел у королевского ювелира выставленное в витрине жемчужное колье, стоимостью как раз в сто тысяч франков. Будьте любезны, купите его по этому чеку и перешлите от моего имени к мистеру Морфи с просьбой передать его дочери, как воспоминание о совместной интересной нашей экскурсии в южных Апеннинах.

Трагедия в Авиньоне

Парижский ученик Холмса

Еще зимой 189… -го года, занимаясь в Париже, в институте Пастера экспериментальной химией и исследованиями по бактериологии, Холмс близко сошелся с одним молодым французским студентом, неким графом Раулем де Кресси и остался в восторге от его таланта. Из молодого человека, по мнению Холмса, мог бы получиться идеальный криминалист: он был прекрасный наблюдатель и обладал выдающейся способностью к дедукции. Ему не хватало лишь необходимых знаний и опыта, а потому в этих-то областях Холмс и взял на себя обязанность быть его добровольным руководителем.

Молодой граф души не чаял в Холмсе. С жадностью впитывая его теории, он вместе с этим во многом способствовал и известности своего гениального наставника во Франции.

Так, например, он перевел на французский язык брошюры Холмса: «О пепле от различных табаков» и «О влиянии на форму рук различных профессий», благосклонно встреченные критикой и сразу принятые к руководству в полицейских и судебных учреждениях Франции.

Той же весной, однако, наставник и ученик вынуждены были расстаться. Рауль, окончив курс, отправился домой на родину в Авиньон, Холмс же вернулся в Лондон и поселился вновь в нашей общей квартире на Бейкер-стрит.

С той поры прошло больше года, когда вдруг однажды Холмс, получив какую-то телеграмму, быстро собрался и уехал из Лондона. Мне он объяснил перед отъездом, что ему телеграфировал Рауль де Кресси по исключительно личному делу и касающемуся его лично, что он едет в Марсель, где и должен встретиться со своим приятелем и что пробудет в отсутствии, вероятно, около недели.

Вернулся он из поездки, однако, с некоторым опозданием, дней через десять, и не один. Вместе с ним прибыл и его ученик, граф Рауль, с которым я тогда и смог познакомиться.

Молодой человек показался мне очень симпатичным, но словно убитым каким-то большим несчастьем, – печальным и задумчивым. Он прожил в Лондоне довольно долго в скромном отеле, ни с кем кроме Холмса и меня не встречаясь и, что меня очень удивляло, под чужим именем.

Причину такого поведения молодого графа Холмс мне не объяснял, я же, не желая вторгаться в чужие тайны, с своей стороны никаких объяснений не требовал.

Однажды, правда, напомнил Холмсу о его обещании рассказать подробности его внезапной поездки на континент, но он ответил мне, что это тайна чужая, что время ее открыть еще не пришло и что я узнаю все подробно о ней впоследствии.

У Холмса Рауль бывал очень часто, обсуждал иногда вместе со мной различные подробности его расследований, но еще чаще запирался с ним наедине, совещаясь, по-видимому, о каком-то деле, мне не известном.

Так прошло месяца четыре, после чего Холмс вдруг снова собрался на континент и вместе с графом Раулем выехал из города. Перед самым отъездом, передавая мне связку французских газет, сказал:

– Я виноват перед вами, Ватсон, что не посвятил вас до сих пор в тайну графа де Кресси, но вы, конечно понимаете, что я поступал так не из недоверия к вам – старому, проверенному другу, но исключительно потому, что не имел на это его разрешения. Теперь Рауль сам, чувствуя себя перед вами виноватым, просил меня сообщить вам все подробности. Прочтите пока в этих газетах все статьи, отмеченные мной красным карандашом. В них вы найдете начало и суть дела, а после возвращения из поездки, дня через четыре, я вас познакомлю и с его окончанием.

Тотчас же после отъезда Холмса я принялся за чтение газет, переданных мне моим знаменитым другом. Это были прошлогодние, преимущественно провинциальные листки с юга Франции, но попадались между ними газеты и столичные, парижские. Во всех их описывалось одно и тоже происшествие, случившиеся в Авиньоне осенью прошлого года, достаточно таинственное и до сих пор не разъяснённое.

Я сделал на всякий случай краткое резюме из всех этих статей и заметок и приложил его как материал к своим запискам. С этим резюме я и намерен теперь познакомить моих читателей.

Загадочные события

Целый ряд самых сенсационных происшествий взволновал осенью 189..-го года мирное население французского города Авиньона, широко раскинувшегося на берегах красавицы Роны.

Неожиданная смерть местной аристократки, графини Байяр де Кресси и её служанки, Жанны Ланьер явилась как бы прелюдией к загадочным событиям.

Непредвиденный приезд из Африки сына графини, молодого графа Рауля, объяснение его с домашним доктором Куртене и последовавшее вслед за этим самоотравление последнего послужило темой для бесконечных предположений и сплетен и повлекло за собой вмешательство в это дело властей. Наконец, внезапный, быстрый отъезд из города ближайшего друга и молочного брата Рауля, Жака Лапьер совпавший с исчезновением красивой наездницы местного цирка Камиллы к которой, как всем было известно уже давно был неравнодушен Рауль, а вслед за этим и – самоубийство самого молодого графа, довели любопытство в провинциальном обществе до крайних пределов и породили бесконечные слухи и толки.

Все эти события следовали друг за другом с ужасающей быстротой. Связь между ними была очевидна, но в чем, именно она заключалась, никто не мог выяснить. Пролить свет на эту темную цепь трагических событий бессильны оказались и власти. Все преступники если таковые и были, а также – главные свидетели и потерпевшие или погибли, не успев дать никаких показаний, или бесследно скрылись.

Властям и любителям сенсационных слухов приходилось довольствоваться лишь опросом лиц второстепенных, неспособных прояснить суть дела. Приходилось ограничиваться общей картиной, поверхностной, упуская многие загадочные подробности и добираться до истины лишь путем догадок и предположений.

В общих чертах ход событий рисовался в следующем виде:

Покойная графиня Аделаида Байар де Кресси была вдовой местного землевладельца Гастона де Кресси, когда-то очень богатого, но разорившегося дворянина. Умер граф еще не старым, пораженный острой болезнью мозга в одном из приютов для умалишенных.

Вдова после смерти мужа осталась почти совершенно разоренной со своим единственным, десятилетним сыном. После выплаты долгов, повлекшей за собой продажу всех земель и имений, у наследников остался лишь очень скромный капитал из наличных и небольшой особняк, расположенный на окраине города, на берегу Роны.

Графиня со своим сыном, преданная ей служанка, бывшая кормилицей Рауля. Жанна Ланьер и её сын, однолеток молодого графа, Жак, были единственными обитателями скромного домика. Жили все уединенно и тихо. Жанна Ланьер была скорее не служанка, а друг дома. Мальчики жили очень дружно: вместе учились, вместе проводили время и резвились.

Когда им стукнуло по восемнадцать лет, обоих отправили в Париж для окончания курса обучения. Вернулись по прошествии четырех лет, получив высшее образование, они выбрали разные профессии. Жак Лапьер мечтал о карьере техника и в скором времени получил небольшое место по своей специальности при авиньонском городском управлении, а молодой граф Рауль, посвятивший себя изучению, особенно любимой им науки – химии, не довольствовался пройденным курсом и стал усиленно стремиться к достижению других высших ученых степеней и знаний.

Вместе с молодыми людьми прибыл из Парижа в Авиньон еще и третий молодой человек, некий Куртене, по профессии врач, их друг и приятель, тесно сошедшийся с ними во времена совместной студенческой жизни в столице.

Благодаря стараниям своих друзей, вновь прибывший молодой доктор был принят в местном обществе весьма благосклонно. Держал он себя скромно, но с достоинством, жизнь вел деловитую и скоро стал приобретать мало-помалу практику, хотя и небольшую, но достаточную для поддержания скромного существования.

В доме графини друг её ненаглядного Рауля стал своим человеком, вполне домашним.

Так, прошло около года, когда в городе стали поговаривать, что на светлом горизонте жизни обитателей скромного домика появились тучки. Рауль имел неосторожность увлечься женщиной, причем выбор его находили не вполне удачным. Он увлекся цирковой наездницей красавицей Камиллой.

Об этой Камилле расходились самые противоречивые слухи. Некоторые называли ее бессердечной, хитрой интриганкой, для которой все средства, ведущие к цели, хороши. Другие, наоборот, считали её прекрасной, честнейшей девушкой, только в силу горьких обстоятельств, попавшую в неподходящую для неё среду – на арену провинциального, бродячего цирка.

В одном только все сходились единодушно – находя ее очень красивой и привлекательной. Держала она себя, соответственно своему положению, с большим достоинством и никаких вольностей никому не позволяла. Рауль, очарованный её красотой, считал ее, очевидно, образцом совершенства и добродетели, так как прошел путь от простого увлечения, до предложения ей руки и сердца.

Графине-матери пришлось впервые испытать огорчение за любимого сына. Несмотря на все старания и попытки уговорить Рауля отказаться от ненавистного ей брака, она добилась лишь того, что он согласился на годовую отсрочку.

Согласно договору с матерью, он должен был провести год в путешествиях и только затем, вернувшись, окончательно и бесповоротно решить этот важный вопрос для всей своей будущей жизни. Кроме того, он обещал матери, в течение всего этого условленного года не будет переписываться с Камиллой и как бы совершенно забудет на время о ее существовании.

Молодой граф уехал, выбрав целью своего путешествия южную Африку.

О том, как отнеслась Камилла к отъезду своего возлюбленного, мнения опять-таки разделились. Одни уверяли, что она в отчаянии от разлуки с любимым нареченным женихом, другие настаивали, что она только искусно играет комедию, так как ей уже успело наскучить нежное ухаживание и обожание целомудренного воздыхателя, поставившего ее на незыблемый пьедестал добродетели и невинности.

Некоторые утверждали, что даже ее брак с графом не представлялся ей особенно заманчивым. Правда, она становилась графиней, но графиней бедной и притом связанной по рукам и ногам исключительной привязанностью своего будущего супруга, избавиться из-под надзора, которого ей вряд ли удастся безнаказанно.