Текст книги "Крик потревоженной тишины. Книга 2"

Глава 9. Обмен новостями

– И тебе привет, – сказал один из совета.

Купцы не знали их имён, как, впрочем, и селяне знали по имени только Эника, главу новой гильдии. Гильдии из трёх человек. После этого Эник пожал руки членам совета. Лекарю, стоявшему чуть в стороне, он руки не пожал.

– Только в следующий раз говорите «здравствуйте, члены совета». Такие у нас правила. Мы теперь серьёзная организация, как-никак.

Эник едва улыбнулся и заранее посмотрел в сторону Хрока, чтобы тот не сказал лишнего.

– Что же изменилось с моего последнего приезда? – спросил глава гильдии.

– Теперь… Кстати, теперь я председатель совета! – заявил один селянин. – Меня зовут Лифел. С ударением на второй слог. Будем знакомы.

– Очень приятно, – соврал Эник. – Но ведь вы были все равны, разве нет?

– Это приводило к долгим спорам. Теперь их должно стать меньше.

– И давно ты глава совета? – поинтересовался Делж.

– Достаточно, – ответил Лифел. – Только я не глава, а председатель. Это разные вещи. Ведь мы всё ещё равны, хоть и с оговорками. И у нас есть свой гимн. Мы его сочинили буквально за десять минут. Похвально, не так ли?

– Позвольте, я послушаю его как-нибудь потом, при случае. А сейчас займёмся делами.

– Это неуважение! – запротестовали члены совета, произнося эту фразу вразнобой и каждый на свой лад.

– Ну хорошо, давайте, – смирился Эник.

Лекарь, словно извиняясь за всех, стыдливо потупил взгляд. Остальные вытянулись по струнке и нескладно продекламировали – не пропели, а именно продекламировали:

 
Мы лучшее селенье, а значит, наш совет
Также самый лучший. И несогласных нет.
Мы лучшие советники, и есть у нас один,
Кто нами председательствовать будет. Не хотим,
Чтобы порядки наши нарушил хоть бы кто,
А если кто нарушит, то мы устроим что?
Наказанье, наказанье, наказанье, наказанье,
Наказанье, наказанье, наказанье, наказанье.
Кто не враг –    нам подпевай и с начала запевай:
Мы лучшее селенье, а значит, наш совет
Хорош без повторений, и смысла петь сначала нет. Ох!
 

И на этом месте все ударили себя кулаками в грудь, а двое закашлялись.

– Это лучшая песня в моей жизни, – сказал Хрок театральным тоном.

– Куда же меня занесло, – тихонько прошептал Шэлев. – Лучше бы сразу пристрелили, честное слово!

– Это всё? – измученно спросил Эник.

Ему кивнули и раскланялись. Лекарь закрыл лицо руками, но на него никто и не смотрел.

– Тогда я приступлю к важным новостям. Их две. Во-первых, вот – ваш новый земляк. – Он показал рукой на Шэлева, и тот слегка склонил голову. Этот жест обрадовал членов совета.

– Но позвольте, вы разве не сказали ему, что наше селение сейчас… как бы это мягче сказать… в любопытном положении. Лучше бы сюда не ехать. Да, об этом не стоит распространяться, но неужто нельзя было его отговорить? – спросил Лифел.

Хрок усмехнулся и сказал:

– Как это так, что я слышу? Ваше селение не принимает новых жителей? Но не здесь ли – «лучшее селенье»?

Эник сильно ударил Хрока в живот. Тот согнулся пополам.

– Мы знаем об этом, – серьёзно продолжил Эник, – однако мы не могли отказать. Этот человек попал сюда по распределению крестьян. А спорить с распределением не в наших силах.

– Что?! – выдохнул Лифел, и его лицо налилось кровью, вытянувшись в гримасе крайнего удивления и даже страха. – Распределение крестьян существует до сих пор? Серьёзно?

– Ну, я тоже был удивлён, – согласился Эник. – Конечно, не так сильно, как ты, но по документам распределение существовало всегда.

– Это я знаю, – сказал Лифел. – Но на моей памяти уже лет двадцать никто никого не распределяет. Этот указ существует только на бумаге. Неужто король решил заняться крестьянством?

– Король ли что-то решил или кто-то ещё, я не знаю, – пожал плечами Эник. – Я знаю не больше твоего. Действительно, раньше крестьян, оставшихся без земли, распределяли по селениям на официальном уровне. Но когда кризис кончился, этим перестали заниматься, потому что крестьян с землёй и так было достаточно. А несколько дней назад нам в гильдию пришла бумага отправить этого парня сюда. Я пошёл в местный отдел управления. Там тоже были удивлены, но проверили документ, куда-то позвонили и сказали, что всё правильно. Видимо, это дело скоро возродят.

– Что же будет с нашим селением! – выдохнул Лифел. – Оно либо сгинет, либо расцветёт. Наверно, всё же второе. Я в это верю. Так что я рад, что наш король заботится о простых подданных. Но, парень… Как тебя, кстати?

– Шэлев, – уныло ответил приезжий. – Можно просто Шэл.

– Так вот, Шэлев, – продолжил Лифел, – разве тебе не предоставили на выбор несколько селений? Раньше предлагали три-четыре селения, и каждый выбирал из них лучшее. Или ты не знал, что жизнь у нас сейчас не самая благодатная? Вернее, она лучшая, но… с некоторыми оговорками. Тебе что, об этом не говорили?

– Я лично говорил, – отрезал Эник. – Но он настаивал на своём, невзирая ни на что. Я сказал, что народа тут мало, что погодные условия шалят и попадаются хищные звери. Я же правильно обрисовал картину, Лифел?

– Верно, верно. Для общего ознакомления вполне сойдёт, – важно кивнул Лифел. – Ну а ты что же, Шэл? Почему не изменил решения?

– Видите ли, – замялся Шэлев, взяв короткую паузу, – меня по умолчанию записали сюда. Я мог поменять место распределения, но на это требовалось бы несколько недель. Знаете, столько бумаг надо отнести, столько очередей отстоять. Такая бюрократия – ужас, да и только. А меня угораздило испортить отношения с местными бандитами. Да и с жильём были проблемы. И с едой. В общем, ждать две-три недели я не мог. Просто не выдержал бы.

– Почему же ты сразу не сказал? – удивился Делж. – Я бы тебе помог. Уж на две недели я бы тебе организовал работёнку. Разнорабочим в одной гильдии. Там бы тебя и бандиты не нашли. Купцы их к себе не допускают, так исторически повелось. Правда, среди купцов есть другие бандиты. Но они не вступают на территорию друг друга. Никогда!

– Я этого не знал, – натянуто ответил Шэлев. – А если бы и знал – не стал бы тебя обременять. Спасибо, конечно, за заботу, но я бы чувствовал себя слишком неловко.

– Эх, как я тебя понимаю, – кивнул Лифел.

– А я нет, – проговорил Эник. – Но это не моё дело. Назад я тебя в любом случае не повезу. Еды у нас не так много.

– Я и не поеду назад, – без сожаления сказал Шэлев. – Мне ведь будет тут неплохо? – Он с надеждой посмотрел на Лифела.

– Клянусь советом! – воскликнул Лифел. – Я сделаю всё, чтобы ты стал единым целым с нашей командой и чувствовал себя в ней уютно.

– Вот и прекрасно, – сказал Делж.

– Я сейчас радугой заплáчу от счастья, – прибавил Хрок и вновь получил удар в живот от Эника.

– И второй момент, – сказал Эник. – На имя Эстула пришло письмо. Я понимаю, что он бесследно пропал, но это письмо официальное. Посмотрите, вдруг там что-то, что касается вас всех.

– Я и знать этого Эстула не хочу! – заявил один из совета.

– Это письмо не личное, – повторил Эник. – Оно просто написано на его имя. Я полагаю, пишет кто-то, кто тут жил и уехал ещё при Эстуле. Либо кто-то из купцов, кто не в курсе дела. Прочтите. Может, и выгоду получите. – Он протянул Лифелу плотный конверт с письмом. – И ещё. Где Гарп?

– Мы не пустили его сюда, как и Линву. Они не члены совета, и нечего им делать на приёме.

Лекарь кашлянул, чтобы обратить на себя внимание.

– Ты – другое дело, – поправился Лифел.

– Он купил у нас еды и уже отдал деньги. Мы должны передать ему эту еду, – слукавил Эник, чтобы долго не пересказывать всю историю. – Это купеческое дело чести.

– Я передам, – сказал один из совета.

– Дело чести, – повторил Эник, – это передать обе порции, а не только одну.

– У него и денег-то нет на эту еду, – возмутился тот. – А если есть, то краденые.

– Если украл – это на его совести, – отрезал Эник. – А свою честь я марать не хочу. Это то немногое, что у меня ещё осталось. Так что я хочу отдать еду лично. Всё равно он сейчас нужен – рыбу таскать. Много поймали? Мы рассчитываем на семьсот кило здоровой свежей рыбы. Или у вас снова река протухла?

– Нет, вода свежая, – заступился Лифел. – Со времени пропажи Эстула ничего не происходило. Мы живём полной жизнью!

– Хочу верить, – отозвался купец. – А если рыба будет отравленная, то – ты помнишь – всё на твоей совести. Ты сам сокрыл от меня факт её порчи, а я ничего не знал ни про реку, ни про слизь, ни про что. И тогда я буду брать у тебя только мясо и пушнину.

– Да, конечно, – робко кивнул Лифел. – Я всё понимаю. Но что, если покупатели заболеют чем-то очень тяжёлым.

– Ты знаешь, кто за это ответит, – бесстрастно сказал Эник, аккуратно показывая пальцем на председателя. – И никто другой. Купцы имеют власть второго ранга. А я, может, скоро и третий ранг получу – как глава гильдии. Так что… Смотри в оба, мой друг, смотри в оба. Король не терпит врунов в своём королевстве.

Часть одиннадцатая
Селение не оставлено

Глава 1. Мысли: дозволенные и не очень

Говорят, служители Закона не отдыхают никогда. Они либо всегда перемещаются с места на место, чтобы провести служение, либо совершенствуют свой Зал. На самом деле это не так. Выходных в привычном понимании у них и правда нет, и отдыхают они от случая к случаю. Но если уж такой случай выпадает – они пользуются им без укора совести, потому что сильно устают.

Илдани, сам того не желая, стал живым исключением из этого правила. У него выдались условные выходные. Тальми, его учитель и Первослужитель Закона, был занят на службах, с особым торжеством проводившихся по случаю приезда к королю послов. Конечно, они хотели посетить Зал Явлений как как средоточие Закона. На эти дни Тальми освободил Илдани от занятий, потому что у него не хватало времени на их ведение. Домашних заданий Илдани также не досталось: его курс обучения подходил к концу, и теперь они с учителем занимались лишь повторением, да и то больше формально, ведь Илдани уже знал основу, необходимую для дальнейшей работы. А знать всё, что связано с Законом, невозможно – сколько ни учись. Это Илдани тоже усвоил, что было немаловажно.

Всё, что от него требовалось, – это при необходимости помогать служителям чистить Зал между службами и выполнять мелкие поручения. Ещё иногда ему было нужно крутиться перед глазами послов, чтобы они видели, что преемник Первослужителю уже имеется.

Мелких поручений, в общем, и не было – служители всё подготовили накануне приезда послов: почистили Пластину Явлений, наделали свечей, обновили струны инструментов, постирали занавески, повесили золотую табличку на стену в том месте, где был вмурован Гонг, отмерявший дни мира, заменили деревянный стол для подношений медным. Также они подготовили к работе все динамики и приладили к ним пластины граммофонов с функцией записи. Отыскали громоздкие фотоаппараты. Подготовили парадные одежды, заказали подарочные экземпляры «Книги Явлений» – и так далее в этом духе. Этот день был авральный, но после него для Илдани наступил отдых. Он с восторгом созерцал то великолепие, в которое теперь облачился Зал Явлений. Хотя роскошь и не является свойством Закона, он понимал, как Закон ощущается в изысканном убранстве Зала.

Красный с золотыми узорами Зал стал ещё красивее. В углу, напротив входа, стоял старинный медный стол, на котором ажурным узором были выбиты слова Формулы Закона. На этом столе стояло большое железное блюдо, куда послы и служители должны были положить благовония и поджечь в качестве подношения Закону. Раньше в жертву приносили зверей, но уже Пятое Собрание осудило эти действия как необоснованно жестокие. С тех пор приносили благовония. Впрочем, раньше не было и самого Зала Явлений. В Формуле о нём нет ни слова. Зато там чётко сказано:

«8. Нужно собираться в едином месте поклонения – на Поляне Явлений и в Домах Явлений,

9. А часть людей должна работать в этих Домах и на Поляне».

Поляна Явлений была главным местом поклонения. Только потом таким местом сделался Зал. Много чернил и крови было пролито из-за этого незначительного изменения, но зато была отдана дань современности. Менять Формулу не стали: это привело бы к ещё большим спорам. Однако на торжественных службах об этом правиле вспоминали, и Зал становился «поляной». Пол застилали большим ковром с вышитыми на нём цветами и луговой травой, по углам Зала ставили серебряные и латунные украшения в виде деревьев и кустарников, возвышение для Первослужителя заменяли медным пнём, а граммофоны, незаметно встроенные в стены, передавали пение птиц.

Сохранились и другие признаки открытого пространства. Раньше никому бы и в голову не пришло устраивать костёр в здании. Сейчас для этих целей над котлом была установлена мощная вытяжка. Раньше руки мыли в ручье, считавшемся священным. Сейчас этот ручей тёк по трубам, и его водой можно было помыть руки, открыв краники около медного стола. Ручки краников были сделаны в виде шишек.

А искусственные растения были выполнены с большим старанием. На их стволах можно было различить кору, а на листках – каждую жилку. Учёные сотворили просто чудо: они использовали не латунь и серебро в чистом виде, а некий сплав. Просто жёлтый цвет латуни и лунный цвет серебра считались самыми эстетичными, и от них нельзя было отказаться. Этот сплав был и прочным, и лёгким, и немного гибким. Благодаря этому тоненькие листочки, прикреплённые к тоненьким веточкам, колыхались при дуновении ветра. Благо это могли заметить все, ведь система вентиляции была расположена так, чтобы порывы приходились как раз на пышные кроны. А в ветвях сидели механические птицы. Их голосом были звуки граммофонов, а сами они вертели головками и даже чистили пёрышки. Это вызывало огромное умиление у прихожан, но видели такую картину далеко не все. Использовать эти украшения каждый раз было бы очень дорого (деревья обильно сжигали топливо в баках, размещённых в их стволах и пополняемых за счёт труб под полом), и к тому же птиц могли украсть. Такие прискорбные случаи уже бывали.

Простой смертный мог увидеть это лишь раз в десять лет, на юбилее дня принятия Формулы Закона. Знатные гости могли видеть это каждый раз, как приезжали. Впрочем, для этого надо было быть либо очень знатным человеком, либо послом правителя страны.

Особое место в Зале в такие дни занимало Древо Света: искусственное дерево, на которое закрепляли множество фонариков. Разумеется, они не гасли, потому что по стволу в них поступал газ, а фонари были горелками. Другого освещения в Зале не должно было быть.

И вот в этой темноте, с плотными шторами на окнах, с освещением лишь от Древа, стены являли скрытые механизмы: то тут, то там из них показывались зеркала. Они меняли угол, двигались и изменялись в количестве. Свет фонарей начинал играть в них, и казалось, что вокруг – целый лес из световых деревьев. Ни одна шестерня не скрипела, будучи заботливо смазанной маслом. Для пущей сакральности обстановки по периметру потолка включали машины, вырабатывающие пар, и клубы пара медленно опускались на собравшихся.

* * *

В общем, Илдани оставалось только созерцать это произведение искусства и отдыхать. Можно было даже пойти выспаться – огромная редкость для служителей. А уж когда послы уехали и Зал Явлений с большими усилиями привели в первоначальный вид, отдыхать пошёл не только Илдани, но и все остальные. Служители страшно устали, хотя и были счастливы – такие красоты они и сами видели не часто. Послы короля приезжали, как правило, очень ненадолго и только для решения конкретных вопросов. Сами же короли предпочитали встречаться на нейтральных территориях. Но эти послы были послами тех стран, которые только недавно решили установить добрососедские отношения. Поэтому им был оказан достойнейший приём.

После приёма все служители хотели одного: выспаться. Слишком много они работали, и почти всё время – стоя в тяжёлой парадной одежде, весившей с учётом металлических вставок около пятнадцати килограммов. Теперь все они уединились в своих келейных комнатах позади Зала Явлений и отдыхали в самом прямом смысле этого слова. Они лежали, иногда вставая немного перекусить или попить воды, и радовались, что ноги всё ещё при них, а поясница не разваливается на части.

Илдани не положено было иметь свою комнату позади Зала, и он жил в другом корпусе дворца. Ему также предоставили отдых, хоть он и устал меньше других. Любой на месте Илдани просто спал бы и временами воздавал Закону должные почести. Но Илдани чувствовал, что его разум находится в конфликте с телом: тело требовало отдыха, а разум ему возражал. Из головы Илдани всё не выходил тот юноша из школы, в которой он пытался произносить речь о Законе. Мысли несчастного Илдани мучили его безо всяких пауз. Он вспомнил труд Аларма Новийского «Смутные видения». Учение о Законе давно устарело, не соответствовало реалиям, но все закрывали на это глаза. Аларм бы не прижился и не стал великим, если бы уродился в одно с Илдани время, а не веками раньше. Его видения – единственное, что могло сдвинуть учение с мёртвой точки. Предположить что-либо принципиально новое едва ли кто мог, а Дополнения к «Книге Явлений» не давали возможности развить мысли. Только «Видения» были исключением, но их нельзя было толковать.

Попытка толкования воспринималась как распространение ереси. За это заживо сжигали в отстроенной на старинный манер деревянной избе. Однако никто не толковал этот труд уже несколько веков. Соответственно, никого и не жгли. А теперь, когда общество стало демократичнее и цивилизованнее, когда уже и казнь через простой расстрел считают пережитком прошлого, – теперь-то этот закон явно не станут применять. Так ведь? Он до сих пор действовал, но не использовался больше двухсот лет – ведь не было прецедентов.

– Им не воспользуются, – проговорил Илдани. – Не посмеют. Мы живём уже в новую эпоху.

Илдани откинулся на спинку стула в своей тесной комнатке, где было всё самое необходимое, и испытал зависть – чувство, осуждаемое Законом. Он завидовал тому автору, который написал свою скандальную книгу о новых мирах. Об этой книге ему рассказал мальчик из школы, в которую Илдани ездил читать лекцию.

«Этот автор, – думал Илдани, – ведь наверняка читал Аларма. Знал о его труде. Но его не сожгли: он не просто так изъяснялся мутно. Он специально писал общие фразы, чтобы заинтриговать читателей, но при этом не нарваться на проблемы с нарушением законов. Хитрый, зараза! И славу обрёл, и деньжат заработал, и в суд не угодил. И ничего нового не сказал. Люди любят загадки; они обожают тайны, которые манят и приглашают их разгадать. Поэтому в моде детективы, поэтому учёные не устают трудиться. Только вот и простые люди тоже не дураки. Они прекрасно знают, что разгадка тайны зачастую оказывается очень блёклой, простой и неинтересной. Зная разгадку, мы часто разочаровываемся. Прелесть же тайны пропадает бесследно. А вот если загадка ещё не решена – она привлекает к себе внимание. Это и заставляет людей читать подобные книги: они знают, что автор будет лить словесную воду, так ничего и не объяснив. Но зато он сделает главное: подбросит загадку без ответа, которая пленит воображение. Разгадывать же загадки люди тоже не любят. Точнее, любят, но не многие. Большинству нравится смаковать загадки, не ища их решений. Напротив, они ждут, пока их разгадает кто-нибудь другой, и тогда с интересом прочитают ответ. Хотел бы и я написать такую книгу: бессмысленную, но манящую! Но нет, моя цель в этой жизни другая. Я всё-таки учёный. Моя книга должна давать конкретные ответы, ясно описывать ситуацию и ничего не таить. Я не смогу ходить вокруг да около проблемы, произнося общие фразы. Таковы правила серьёзной литературы. Только вот не поплачусь ли я за их соблюдение? Деревянная печь, о Закон, эта печь меня ждёт!»

Илдани устало лёг на кровать. В голове пульсировало. Он часто испытывал моральную боль от неспособности решить что-либо, даже прикладывая старания. Но боль физическая была ему почти незнакома. Конечно, он знал, что это такое, но его знания были ограниченны. Он не болел ничем серьёзным. Иногда он прищемлял себе пальцы дверью, иногда у него болело горло от простуды, щипало глаза от усталости, ныли пальцы от долгого письма; он обжигался о горячие чашки, прикусывал язык, случайно резал подушечки пальцев о края бумажных листов. Он испытывал много видов боли, но всё это были мелочи. Настоящей боли он не испытывал, и он знал об этом. Как же представить её? Илдани знал, что моральная боль куда сильнее физической, но это был лишь его скудный опыт, ведь тело и не доставляло ему особых хлопот. Но что, если настоящая физическая боль сильнее моральной? Тогда её не перенести. А какая телесная боль сильнее всех остальных? Ожог? Удар током? Глубокий порез? Перелом? Что из этого больнее? Илдани прикусил губу. Он боялся, что его могут сжечь. Пока ещё можно было повернуть назад, забыть про книгу Аларма и жить как прежде. Никто бы ничего не узнал. Преступление ещё не было совершено. Однако Илдани чувствовал себя предателем. Может, он был рождён, чтобы совершить прорыв в изучении Закона, – и не сделает его, предаст своё предназначение! А может, он и правда лишь жалкий еретик и не больше?

– Еретики опасны, – сказал он про себя. – Если бы все еретики осознавали зло, которое они несут в мир, мир был бы лучше. Но если бы все великие авторы считали себя еретиками и ничего не написали бы, то последствия этого… были бы гораздо хуже! У меня есть мысль. Значит, я должен её развить, осмыслить, попытаться понять, верна она или нет. Если мне покажется, что она верна, надо явить её общественности. А собрания пусть уже судят, верна она или нет. Только много человек смогут вынести вердикт, а не я один. Нельзя, чтобы мысли бесследно исчезали в голове. Не для того они приходят, а я чувствую, как Закон проявляется во мне. Он говорит: «Давай, скажи всем!» Ох! – Илдани заплакал, протирая глаза и хватаясь ладонями за голову. – Почему я? Почему я не могу быть таким же, как и все? Без великих мыслей. Вдруг я к тому же ошибаюсь и правда хочу написать что-то, противное Закону. Но как это проверить…

«Мысли не должны исчезать. Ты можешь быть прав, можешь ошибаться, но, если тебе кажется, что ты прав, – говори. Пусть общество судит эту мысль, – эти слова донеслись из самой сердцевины души Илдани. Он уже произносил их в своей голове раньше. – Да, мы ещё слишком мало знаем о Законе; Он пока далёк от нас. Он нам ещё не друг и не отец, а кто-то далёкий, кого только предстоит узнать. Но если мы будем искать Его и не опускать руки, то ведь Он когда-нибудь ответит нам любовью и дружбой? Конечно, Он неизмеримо выше нас, и мы ничего не можем предложить Ему, потому что у Него уже всё есть, но раз Он любит нас, то Ему будет приятно видеть в ответ нашу любовь. Получить в ответ любовь – это единственное, чего Он не может сделать сам, потому что никто не может любить за двоих: любовь должна быть взаимна. Иначе это будет уже несчастная любовь. Поэтому, возможно, когда мы не отвечаем любовью на деяния Закона, мы делаем Его несчастным? Кто знает?.. Надо лишь не опускать руки и надеяться, что когда-нибудь, в своё время, Закон сделает шаг нам навстречу и уже не будет для нас загадкой, а станет нам отцом и другом. Надо ждать и надеяться. И мне самому, в сущности, только это сейчас и остаётся: только ждать хорошего исхода и только надеяться, что меня не убьют. О Закон, молю Тебя, стань нам другом и отцом как можно скорее. Пока Ты для нас загадка, жить очень тяжело!»

– Что ж, – разминая руки, сказал он и встал с постели, – решено. Пусть судит общество. Может, их суд и будет строгим, не знаю. А если я не напишу ничего дельного, то и судить будет нечего!

Эта мысль его успокоила: и правда, что, если он ничего не сможет написать? Тогда и переживать нет смысла. Мысли, прекрасные в хаосе мозговых импульсов, могут оказаться глупыми в строгом логическом обрамлении – на бумаге.

Илдани почистил железное перо для письма, взял плотный лист белоснежной бумаги, налил немного воды в засохшие чернила, размешал их и принялся писать. До того как наступил этот день, Илдани уже успел прочитать все толкования «Видений», какие смог найти. Найти их было трудно. Читать он мог только в дворцовой библиотеке. Она была огромная, но хранить там еретические тексты никто не собирался. Однако, поскольку Илдани имел доступ даже в неразобранную часть архивов, он смог найти там несколько толкований. Отрывки из других текстов были и в общем зале библиотеки: они фрагментами печатались в антологиях, а ещё чаще – в критике ересей. Служители Закона любили раскритиковать какой-нибудь не соответствующий принятой доктрине текст и опубликовать своё мнение. При этом они обильно цитировали поносимые ими строки, и зачастую их критика оказывалась единственным источником, где можно было узнать содержание утраченных текстов еретиков. Например, известный служитель Закона, живший четыре века назад, Илнст из Фирона, любил делать разборы таких книг. За свою жизнь он успел написать восьмитомник «Осуждения». Его разборы выглядели примерно так:

…и этот человек дерзнул написать:

«Люди неверно понимают Формулу Закона. Там сказано, что Закон неизменяем. Но это лишь сейчас. Раньше Закон менялся, потому что был вынужден бороться с хаосом. Значит, изначально Закон был слаб, а хаос силён, а потом Закон стал сильнее».

Это совершенные глупости! Как человек, в голове которого рождаются такие мысли, вообще смог научиться писать. Лучше бы он проткнул пером себе руку, начертавшую эти мерзкие слова! Неужто он не умеет читать. Сказано же, что Закон не только неизменяем, но ещё и вечен. А если, как говорит этот мерзкий писателишка, Закон боролся с каким-то хаосом и был изначально слаб, а потом становился сильнее, то с чего эта битва началась? По логике этого человека, Закон должен был сначала родиться, а потом лишь начать борьбу. Значит, Он и не вечен? Но эта мысль же противна! И у наглеца, которому следовало бы отрубить себе руку, чтобы более не писать таких слов; у наглеца, которому следовало бы откусить себе язык, чтобы не говорить такие глупости, – у него хватило гнусности ещё и продолжить свои размышления. Он пишет:

«В Формуле Закона написано: да будет славен Закон. Значит, сейчас Закон ещё не славен. А это значит, что Закону не нужно служить. Это потом будет нужно уважать Его, когда Закон обретёт славу. Наверно, пока Он ещё недостаточно силён и ещё продолжает борьбу с хаосом».

Сколько гнили, сколько черноты в его словах! Этот человек совсем потерял всякий стыд. Мне хочется порвать его книгу, сжечь её листы в пепел, закопать пепел в землю и присыпать эту землю солью, чтобы ни одно растение не кормилось этим прахом. А если какое растение прорастёт из этого клочка земли, то я бы выдернул его с корнем и разодрал на тысячу частей, как Закон раздерёт жалкое сердце этого писателя. Какой ещё хаос он придумал? Какую борьбу? Фраза «Да будет славен Закон» написана для умных людей, которые понимают, что тут имеется в виду. Тут имеется в виду: да будет и дальше славен Закон, то есть мы должны славить его и дальше так же хорошо, как славим сейчас.

А дальше этот ущербный пишет…

И так далее в том же духе.

К своему изумлению, Илдани понял, что мысли его предшественников-толкователей «Смутных видений» были плоскими и примитивными. Они были и правда странными, неправильными. Возможно, люди раньше в целом были глупее, возможно, им мешала развиваться дороговизна книг или низкий уровень науки. Но какие же глупости они говорили!

Здравый ум никогда не смог бы вычитать такие теории в книге Аларма. Эта книга была посвящена описанию загадочного мира, полного дивных зверей, где свет исходит от некоего свитка. Неясно, существует этот свиток на самом деле или это лишь метафора. Своей бесконечно повторяемой фразой «Я видел, я знаю» Аларм показывал, что это именно видение странного места, а не сказка-притча. К тому же притча должна чему-то учить, а это описание ничему не учило. Ох, что только горе-комментаторы не вычитали в этой книге!

Некоторые подсчитали число букв в книге и решили, что их число – это число дней до конца света. Предсказанный апокалипсис не наступил. Другие подсчитали число слов и решили, что это число лет до Конца. Но этот Конец также не пришёл.

Другие обвиняли благочестивого Аларма в злоупотреблении запрещёнными веществами, хотя доподлинно было известно, что Аларм выступал за здоровый образ жизни.

Была версия, что этот текст – метафоричная пародия на современное Аларму общество. Кто-то предположил, что Аларм завуалированно предлагает изменить законодательство, а то и свергнуть власть короля. Эту версию, разумеется, выдвигали республиканцы.

Кто-то предположил, что Аларм просто описал какое-то место в джунглях. Когда география достигла высот, эту версию тоже отмели. Другие предполагали, что Аларм просто «пошутил», и тем самым порочили его репутацию. Особо странные люди полагали, что Аларм описал мир, который наступит после гибели человечества, и доказывал это суждение сильной фразой: «Это же логично, не так ли»

Нашлись и те, кто решил, что Аларм задумал написать художественное произведение, а это был его черновик. Их не смутило, что текст «Видений» законченный и похож не на черновик, а на самостоятельное произведение и что Аларм не стал бы врать, говоря «я видел, я знаю» в художественном произведении. Жанр псевдодокументалистики тогда ещё не успел появиться.

Илдани прочитал и другие, не менее бредовые теории. Теперь он решил внести свою лепту и выдвинуть новую точку зрения. Она была всяко логичнее того, что писали его предшественники.