Текст книги "Дело №306"

– Хорошо, товарищ Мозарин. А если вы не окажетесь на месте, тогда как поступить?

– Запишите фамилию и адрес того, кто будет спрашивать о женщине, и позвоните мне еще раз.

– Все будет сделано, товарищ! Можете не беспокоиться.

Застегнув плащ, лейтенант взглянул на часы. Прошло два часа восемь минут с тех пор, как он приехал на место происшествия.

Корнева и врач уже сидели в автомобиле. Надя встретила Мозарина язвительным вопросом:

– Вы, конечно, уже нашли какие-нибудь следы серебристой машины, Михаил Дмитриевич?

– Очень туманные, Надя. А как у вас?

– Я не столь проницательна, не умею так быстро анализировать… Даже туманно…

3

Всем постовым, регулировщикам, милицейским патрулям и заставам было приказано задержать серебристый автомобиль марки «Победа» с окончанием номера «35» или «85», управляемый шофером-девушкой лет двадцати – двадцати двух. В приказе говорилось, что левая сторона кузова машины, возможно, помята или поцарапана; может быть, у нее испорчены тормоза.

В эту ночь милиционеры, каждый на свой лад, изощрялись, придумывая разные предлоги, чтобы останавливать и осматривать «Победы» серебристого цвета с шоферами-женщинами, не вызывая никаких подозрений. Однако серебристая машина с окончанием номера «35» или «85» так и не попалась им.

Утром в комнату, где работали уполномоченные ОРУДа, вошла Надя Корнева. Она отдала одному из офицеров химический анализ следов какой-то краски, потом положила на стол Мозарина прозрачный конверт.

Следствие ведет Мозарин

– Я сложила сюда клочки, которые нашла в кармане пострадавшей женщины, – сказала Надя.

– Узнали по записке имя или фамилию этой женщины?

– Нет, Михаил Дмитриевич. Я что-то мало поняла в ней. Может быть, вы разберетесь?

Офицер разложил на столе клочки, составил их и прочитал записку несколько раз, пожал плечами.

– Загадка не для детей младшего возраста…

– По вашему лицу видно, что она не по зубам и детям старшего возраста! – съязвила Корнева и вышла из комнаты.

Несколько озадаченный Мозарин посмотрел ей вслед. У этой девушки такое хорошее открытое лицо, – что правда, то правда! – чистые, синие глаза, милая, скромная улыбка, легкая походка. Почему она невзлюбила его? Зачем эти вечные колкости? Что он, дорогу ей перешел?

Лейтенант снова перечитал записку, на которой были наклеены аккуратно вырезанные из газет буквы и цифры:

Приказ № 672

День икс явитесь 22 ч. 30 м. район расположения 3КБ. По сигналу вместе с 311, 222, 483 нападение на дежурного 3КБ, обезоружьте, свяжите его, возьмите карту лист С-б, доставьте в УЮН. Сигнал – два свистка, длинный и короткий. У4БЛПИ.

На обратной стороне записки, в правом углу, была жирно-фиолетовыми чернилами зачеркнута строка.

Офицер подумал, что, вероятно, кроме номеров 311, 222, 483, другие тоже получили такой же приказ. Они нападут на дежурного пока неизвестного 3КБ и овладеют военной картой. Надо немедленно принять меры! Бить тревогу!

Мозарин положил записку в дело № 306 о происшествии на улице Горького, взял папку и бегом поспешил в кабинет к начальнику ОРУДа. Тот также встревожился, тут же позвонил начальнику Управления милиции и доложил о странной записке.

– Комиссар приказывает снять фотокопии этой записки и немедленно отправить ему, – сказал начальник, кладя телефонную трубку. – А вам приказано явиться к майору Градову и энергично продолжать следствие под его руководством.

Начальник дружелюбным взглядом окинул Мозарина и продолжал:

– Вам повезло, лейтенант! Я рад, что вы поработаете с Виктором Владимировичем, по его указаниям. Майор Градов – опытный, проницательный оперативный работник. Наши лучшие молодые работники – его воспитанники. Он ведь по совместительству преподает в нашей офицерской школе. В прошлом году стал кандидатом юридических наук. Вот как! Силен и в практике и в теории.

Еще на четвертом курсе юридического факультета Виктор Градов твердо решил стать оперативным работником милиции. Это решение пришло к нему после летней практики в районной прокуратуре. Знакомясь там с различными материалами, он особенно заинтересовался делами, поступающими из Уголовного розыска. Вначале его завлекла загадочность, сложность, запутанность некоторых преступлений. Потом, побывав в Уголовном розыске, он узнал о тонкостях оперативной работы, о связанных с ней опасностях. Ему рассказали о разлагающем влиянии уголовной среды на некоторую часть нашей молодежи. Он увидел, какой ущерб приносит преступность нашему обществу и как превращаются в опасных зверей люди, ставшие на путь уголовщины. Студент Градов понял: его место здесь, на переднем крае борьбы с преступным миром.

Окончив Московский университет, Виктор пришел в отдел, руководимый полковником И.А. Аникановым. Старый чекист стал учителем и другом молодого Градова и, как говорится, поставил его на ноги. Когда Аниканов перешел в министерство, он оставил в кабинете Градова портрет Феликса Эдмундовича Дзержинского, под которым можно было прочесть слова этого великого солдата пролетарской революции: «Чекистом может быть лишь человек с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками. Тот, кто стал черствым, не годится больше для работы в ЧК».

Мозарин и Градов

Теперь Градов работал старшим оперативным уполномоченным Уголовного розыска. Он блестяще раскрыл ряд запутанных преступлений, ликвидировал несколько преступных гнезд. Имя Градова становилось все более известным. Он выступал с докладами в научном обществе криминалистов, изредка москвичи читали в газетах сообщения и даже очерки о его расследованиях, но подлинная фамилия Градова, по его просьбе, при этом не упоминалась или заменялась выдуманной. Однако о некоторых сложных и крупных следствиях он предпочитал не рассказывать газетчикам: нельзя описать в двухстах-трехстах строчках тонкую, кропотливую и опасную работу, которую под его руководством вели десятки людей.

Не медля ни минуты, Мозарин отправился с делом № 306 в портфеле к Градову, радуясь, что будет работать по его указаниям.

Он осторожно постучал в дверь кабинета.

– Войдите! – послышалось в ответ.

Лейтенант молодецки расправил плечи, раскрыл дверь и браво шагнул в кабинет к письменному столу, собираясь доложиться «по всей форме». Но за столом никого не было. Он растерянно оглянулся.

В углу комнаты на диване сидел майор в синем штатском костюме и просматривал на маленьком столике газеты, держа в руках цветной карандаш.

Это был коренастый, широкий в плечах человек, со смуглым крупным лицом. Градову было лет сорок, но сильная проседь в темных волосах и резкие морщины на лбу старили его. Черные пристальные глаза и густые, жесткие брови придавали ему суровый вид, от которого становилось не по себе даже самым развязным преступникам. Но стоило майору улыбнуться, как это первое впечатление улетучивалось. Все те, кто часто общался с Градовым, отлично знали отзывчивость и даже мягкость майора, никак не соответствующие его грозной внешности. Впрочем, в напряженные часы работы он действительно бывал грозен и беспощадно требователен к себе и другим.

– Садитесь, лейтенант, – сказал Градов. – Нашли серебристую машину? Я уже ознакомился в общих чертах с делом.

– Нет, машину не обнаружили, товарищ майор.

– Установили, кто пострадавшая?

– Утром звонил в клинику. До сих пор она не пришла в сознание.

– И это все, что вы можете доложить?

– Нет, не все! – Мозарин протянул Градову конверт с таинственной запиской.

Майор взял конверт, развернул записку и, подойдя к окну, стал внимательно, через лупу, исследовать ее.

– Н-да… Любопытный, странный документик… Что-то не очень квалифицированный… – сказал он, усмехнувшись. – Однако займемся уточнением происшествия. В котором часу автомобиль налетел на неизвестную?

– В двадцать два ноль пять! Но, товарищ майор, готовится диверсия! «День икс» – может быть, сегодня, завтра… – волнуясь, говорил Мозарин. – Надо спасать дежурного!

– Ну, об этом особый разговор… Значит, все случилось до того, как хлынул ливень?

– Да! Но ливень смыл, разумеется, все следы. А главное, на мостовой не найдено ни одного осколка.

– Это легко поддается объяснению. Женщина поздно заметила, что на нее мчится машина, испугалась, стала метаться, споткнулась и упала. Автомобиль, видимо, наехал на нее, когда она уже лежала на мостовой. Понятно, что фары, переднее крыло и радиатор не коснулись ее.

– Так, – подтвердил Мозарин. – Но машина, очевидно, была неисправная. Сигнал не действовал, фары не включены, тормоза, наверное, тоже были не в порядке…

– Слишком много неполадок для одной машины, – задумчиво произнес Градов. – Какой шофер, зная, что его машина неисправна, будет лететь сломя голову, да еще в непогоду, в потемках? Нет! Тут что-то другое.

– Во всяком случае, товарищ майор, виноват шофер! Думаю, что можно выяснить, какие шоферы-женщины проезжали в этот час по улице Горького. Я поговорю с ними повнушительней!

Градов покачал головой.

– Вижу, что вы не наметили план расследования! – воскликнул он, поднялся с дивана и, опустившись в кресло напротив Мозарина, посмотрел на стенные часы.

– Шаблон в нашем деле может завести вас на ложную дорогу. – Градов взял со стола прозрачный мундштук, вставил в него сигарету, закурил и пододвинул портсигар лейтенанту. – Следствие – дело щепетильное, творческое, не терпит трафаретных, решений. Зачем собирать улики, разрабатывать версии, вести допросы? По-вашему получается, что поговоришь «внушительно» с подозреваемым – и дело в шляпе! А ведь признание далеко не всегда является истиной. Вот на Западе додумались сажать подследственного посреди комнаты с зеркальными стенами. Допрос ведется через небольшое отверстие. Когда ставится вопрос о виновности, комната освещается зловещим зеленоватым светом. Куда ни взглянет обвиняемый, он видит в зеркалах свое лицо, похожее на лицо мертвеца. Западные криминалисты считают, что самые закоренелые преступники в зеркальной комнате признаются во всем.

– Да, в таком положении что угодно скажешь! – воскликнул Мозарин. – Это вроде инквизиции!

– Но это еще не все. Иногда на Западе применяют так называемый психогальванометр, – продолжал майор. – Подозреваемому вкладывают в руку небольшую пластинку и через его тело пропускают электрический ток, напряжение которого отмечается гальванометром. Если полицейский задает вопросы невинного свойства, испытуемый, конечно, остается спокойным и прибор ничего не показывает. Когда же полицейский задает вопросы, которые волнуют испытуемого, его железы, как известно, выделяют пот. А влажная ладонь уменьшает сопротивление проходящему току, и это сейчас же отражает шкала гальванометра. Что и требуется! Стало быть, любой невинный человек, который волнуется из-за того, что полиция его в чем-то подозревает, может быть признан виновным.

– Зато «по-научному»! – усмехнулся Мозарин.

– Да, но это «наука» людоедов! – продолжал майор. – Как и пытки в старое время, так и зеркальная комната с зеленым светом, и психогальванометр, и другие подобные фокусы вынуждают у обвиняемого лишь формальное признание в преступлении. Сейчас наше советское право не считает голословное признание подозреваемого достаточным основанием для того, чтобы осудить его. Судебная практика знает случаи, когда по каким-либо причинам человек берет на себя вину в преступлении, которого он не совершал. Учтите, в уголовном мире нередко главари шайки или банды заставляют третьестепенного соучастника под угрозой смерти взять на себя всю вину, и таким образом матерые рецидивисты ускользают от возмездия. Вот недавно мальчишка, несовершеннолетний, вдруг признался, что именно он совершил ограбление склада, нанеся сторожу тяжелое увечье. А на поверку оказалось, что мальчишка этот – подставная фигура, хотя все улики формально говорили против него. Просто главари банды рассчитали: с паренька спросу мало, он несовершеннолетний, еще не был судим. А из колонии они обещали вызволить его. Так-то… Я говорю это для того, чтобы вы твердо уяснили: надо искать и находить объективные улики и факты. Материал оперативного работника, как и следователя, должен выдержать испытание при самом дотошном, придирчивом судебном разбирательстве. Не забудьте также, что особо опасные преступники умеют подчас подсунуть молодым работникам «приманку», на которую они и клюют. Надеюсь, лейтенант, для вас все ясно?

– Так точно! – Мозарин вскочил с кресла, но Градов опять усадил его на место. – Я ведь потому несколько сбит с толку, что у меня нет ну никакого следа. Вслепую иду, товарищ майор!

– Да… Преступник неизвестен, личность пострадавшей до сих пор не выяснена. Обстоятельства наезда удивительны по наглости. Фары погашены, сигнал молчит… – задумчиво произнес Градов. – Что ж, нам не впервые решать такие сложные алгебраические задачи. И еще эта дикая записка! … Возьмите ее, отдайте нашим научным сотрудникам и попросите восстановить зачеркнутую строчку…

Милиция за работой

Выйдя из кабинета Градова, Мозарин прошел в научно-технический отдел, в лабораторию, где производили химические, биологические и прочие анализы и экспертизы. Он столкнулся с Корневой в дверях, протянул ей записку и объяснил, что надо сделать. Девушка кивнула головой.

– Когда будет готово? – спросил лейтенант.

– У нас не залежится, Михаил Дмитриевич!

– А все-таки?

– Ну, через сутки.

– На одну строчку – целые сутки?! Значит, на десять строчек – десять суток, на сто…

– Тоже одни сутки. Ведь это же химия, а не заказ на пошив сапог: если одну пару можно стачать за три дня, то десять пар – за тридцать дней…

– Это можно и без химии сообразить, – ответил офицер, неудачно пытаясь сострить. И подумал: «Определенно, она на меня за что-то зуб имеет… Или чванится своим высшим образованием».

– А вы, пожалуйста, пораскиньте мозгами, – продолжала Корнева. – Об анализах и восстановлении документов надо иметь представление…

– Я предлагаю прекратить прения! – перебил ее Мозарин, чувствуя, что всерьез начинает сердиться. – Кто за?

– Я воздерживаюсь… – Девушка высоко подняла голову, и в ее глазах, казалось, вспыхнули синие искры. Она стремительно скрылась за дверью.

Лейтенант отправился в Городскую автомобильную инспекцию. Там по карточкам учетного стола он составил список гаражей, где можно было обнаружить и осмотреть серебристые «Победы», номера которых оканчивались на цифру «35» или «85». Выйдя из инспекции, он уселся в мотоцикл и поехал по гаражам.

4

День разгорался – сверкающий, знойный. Синий столбик большого термометра на стене районного Совета поднялся до тридцати шести. Над витринами магазинов спустили полотняные навесы. Посреди мостовой серый пони вез в ярко-желтой двуколке мальчика, следом, шевеля огромными, как лопухи, ушами, шествовал слон с красным ковриком на спине, а за ним вышагивал рыжий верблюд, впряженный в высокую двухколесную тележку, на которой восседал усатый мужчина. Яркий плакат на задке коляски оповещал о предстоящем карнавале в Зоопарке.

Объезжая гаражи, лейтенант осматривал машины, начиная от аккумуляторов и кончая запальными свечами. Конечно, занимаясь этим, он незаметно проверял радиаторы и левую сторону кузова всех серебристых «Побед». Но те следы, которые он искал, не находил. К тому же, проверяя путевки, он убеждался, что вчера, двадцать восьмого июля, эти машины ходили по маршруту, лежащему далеко в стороне от улицы Горького.

Объехав все записанные им гаражи, Мозарин спохватился, что совсем забыл о подмосковных гаражах. Зайдя в отделение милиции, он позвонил в областную автомобильную инспекцию. Там ему дали несколько новых адресов.

Шел пятый час, когда он выехал на загородное шоссе. Навстречу неслись легковые автомобили, грузовики, автобусы. Он затормозил свой мотоцикл перед полосатым шлагбаумом, возле которого стрелочник трубил в медный рожок. Справа из-за хвойного лесочка выглянул синий купол церкви, замелькали темно-красные крыши домов, выплыло четырехэтажное здание санатория, и вдруг, словно выпрыгнув из-за холма, выросли высокие мачты радиостанции.

Офицеру было жарко в куртке, шлеме и защитных очках. Он проехал шестьдесят километров, осмотрел все серебристые «Победы» и снова не нашел той машины, которую с таким рвением искал. Черт возьми! Где же этот проклятый автомобиль, изувечивший неизвестную?

Так спросил себя лейтенант, повернув мотоцикл в обратный путь. Офицер мчался мимо дач. В проглядывающих сквозь зеленую листву окнах уже загорался свет, пахло левкоями, резедой. Когда Мозарин выехал на шоссе, по обеим сторонам все чаще и чаще стали возникать электрические огоньки. Их становилось все больше, больше, и вдруг целый огненный рой понесся навстречу лейтенанту. Москва, Москва!

Вернувшись в десятом часу вечера, Мозарин сразу направился в кабинет Градова. Туда же спешила Корнева с очередными срочными анализами в папке.

– Ну как, восстановили зачеркнутую строку на записке? – спросил лейтенант.

– Нет, Михаил Дмитриевич, – ответила она. – Я все же опасаюсь выявлять ее реактивом: эта строчка может совсем пропасть! Безопаснее это сделать монохроматором (монохроматор – оптический прибор, с помощью которого выявляется невидимый текст), но у аппарата испортился трансформатор. Сейчас его уже перематывают.

– Пока вы проявите эту несчастную строку, – с досадой проговорил лейтенант, – диверсанты могут не только оглушить дежурного и похитить карту, но все ваши реактивы утащить!

– При всем желании я не могу ничего сделать на испорченном аппарате, а второго у нас нет!

– Что же, свет клином сошелся на вашем отделе!

– Нет, зачем же? Поговорите с майором. Если он прикажет, перешлем в другое место. А кстати, – добавила она не без ехидства, – вы уже расшифровали, что означает 3КБ, которому грозит диверсия?

Мозарин не успел ответить – они уже были у дверей Градова.

Войдя с Корневой в кабинет, лейтенант сказал;

– Разрешите доложить, товарищ майор?

– Докладывайте!

– Осмотрел все серебристые «Победы». Подозрений нет. Остались еще «Победы» с окончанием номера на те же цифры, но коричневые, зеленые, голубые…

Градов поднял руку и, слегка прищурясь, пристально посмотрел на молодого офицера.

– Отойдите к стене, лейтенант… Так… А вы, товарищ Корнева, поверните выключатель. Так… Еще раз! Еще!

С потолка хлынул слепящий свет двухсотсвечовых ламп. На несколько секунд все трое зажмурились. Снова послышался голос Градова:

– Посмотрите, товарищ Корнева, на куртку лейтенанта и скажите: какого она цвета?

Надя взглянула на покрытую густым слоем пыли куртку Мозарина.

– Серебристая, – ответила она.

– Правильно, серебристая! – обрадовано воскликнул майор.

С мальчишеским проворством он подскочил к графину с водой и подбежал с ним к ничего не понимающему Мозарину. Вынув из кармана носовой платок, Градов смочил его водой из графина и стал вытирать влажным платком пыль с куртки лейтенанта.

– А теперь какого цвета куртка, товарищ Корнева?

– Синего! – ответила озадаченная девушка.

– Правильно, синего, друзья мои! – Градов поставил на место графин и присел на ручку кресла. – Итак, при блеске молнии сильно запыленная синяя машина показалась всем серебристой. Ну а после этого она сразу попала под ливень, он умыл ее хорошенько, и естественно она опять сделалась синей. Вот почему она свободно прошла мимо наших постов. Вам все ясно, лейтенант?

– Да, товарищ майор! Надо искать синюю «Победу» с тем же окончанием номера, – ответил Мозарин.

5

Лейтенанта разбудил яркий луч солнца, упавший на его лицо. Он повернул голову и увидел за окном сияющее летнее небо, крышу с высокой антенной. Возле нее мальчишка вынимал из-за пазухи белых голубей и подбрасывал их в воздух. Птицы, часто взмахивая крыльями, уносились вверх, то превращаясь в белую точку, то снова возникая в синем небе.

Одеваясь, Мозарин взглянул на свой рабочий стол. На нем стояли аккумуляторы, моторчики, измерительные приборы, детали карбюратора, роликовые подшипники, электрические фонарики разных систем, лежали лампочки, шнуры, изоляционная лента – десятки разнообразных предметов. Мать, убирая комнату, тщательно вытирала каждую вещь, но всегда ставила ее на прежнее место. К этому приучил ее покойный муж, техник электрозавода, оставивший сыну в наследство весь этот запас технического имущества и горячую любовь к инструменту, приборам, механизмам.

На этом же столе стоял портрет отца в деревянной рамке. В начале Отечественной войны отец был сброшен взрывной волной фугаски с крыши дома, где он тушил зажигательные бомбы с командой жильцов-добровольцев. Милый, чудаковатый человек, страстный любитель старинных русских книг и словотолкователей, собиратель и сочинитель мудреных, шутливых изречений! Лучший друг детства, юности, суровый, вспыльчивый наставник, утешитель в невзгодах, сотоварищ веселых забав.

За завтраком Михаил рассказал матери о Градове, о том, как превозносят его работники милиции, о деле № 306, которое он ведет под руководством майора.

– Что ж, – тихо ответила она, покачивая головой, – может, твой Градов первый сыщик на земле! А не по душе мне эта служба. То ли дело – инженер!

– Что ты, мама! Чем хуже работа Градова? Ведь это тоже наука, да еще какая интересная. А главное – полезная работа, необходимая народу, и к тому же боевая.

– А по мне хоть бы ее вовсе не было, – не сдавалась мать. – Конечно, и мне хочется знать, найдешь ли ты эту девчонку, которая задавила женщину. Кто же она такая, бедняжка, эта пострадавшая?

– Ага! – воскликнул сын. – Видишь, и тебе ее жаль. Так о чем же разговор?

Мать отвернулась, не в силах сдержать улыбки.

По пути на службу лейтенант заехал в клинику. Дежурный врач сообщил, что регулировщик отделался переломом ребра. Завтра с ним можно будет говорить. У неизвестной женщины сильное сотрясение мозга, перелом ноги, травма лица. Она еще лежит в забытьи. Справок о ней никто не наводил.

Мозарин написал регулировщику несколько теплых слов, послал папирос. Из кабинета врача он позвонил в аптеку на улице Горького. Дежурная, которой он давал номер своего телефона, ответила, что, к ее огорчению, никто ни лично, ни по телефону не справлялся о пострадавшей.

На работу офицер приехал мрачный, злой, недовольный собой.

– Я понимаю ваше состояние, лейтенант: следствие становится трудным, – сказал Градов, выслушав его доклад.

– Да, товарищ майор, я заезжал в автоинспекцию. Удивляюсь, как же я не принял во внимание пыль на машине?

– Не надо расстраиваться, лейтенант, – успокоил его Градов и похлопал по плечу. – Составили список синих «Побед» с подходящими номерами?

– Да, – ответил Мозарин. – По-моему, одна «Победа» номер восемьдесят два – тридцать пять требует проверки в первую очередь. Она была угнана.

– Ого! Чья она? Когда ее угнали?

– Двадцать восьмого июля, около двадцати одного часа.

– Приблизительно за час до происшествия на улице Горького? Дело, лейтенант! – оживился майор. – Узнайте, кто нашел угнанную «Победу», вызовите его сюда. И поедем, посмотрим.

Через полчаса Градов, Мозарин и сержант милиции катили в дежурной автомашине по людным улицам. Летний день пылал. Люди жадно пили в киосках розовую шипучую воду, толпились возле лотков с мороженым. Из корзинок продавщиц весело выглядывали гвоздики, левкои и розы. На бульварах под липами играла шумливая детвора. Ребятишки лепили гречишники из сухого, горячего песка, перебрасывались мячами, гоняли на велосипедах.

Градов с улыбкой поглядывал на детишек, думая о своем шестилетнем Гоге. Еще в мае он перевез семью на дачу, приезжал туда каждую субботу. Отправляясь купаться, он сажал сынишку на плечи, заплывал с ним на середину реки и учил плавать, поддерживая рукой под животик. Возились они в воде «до посинения пупов», как шутил Градов. Дома жена растирала Гогу жестким мохнатым полотенцем, клялась больше не отпускать его с отцом на реку, но проходила неделя, и все повторялось снова.

Машина мчалась вдоль ограды Сокольнического парка. Совсем близко мелькнула вертящаяся карусель; под музыку радиолы пролетали вокруг синего шатра юноши и девушки на вороных конях и в расписных санках; чей-то сиреневый шарф развевался, трепеща на ветру.