Текст книги "Огонь подобный солнцу"

– Намаете, сагиб! – воскликнула самая высокая из них с остреньким личиком, подходя поближе. Она просительно протянула худенькую ручку.

– У меня ничего нет, – пробормотал он, жестом попросил их уйти и заснул.

* * *

Коэн очнулся от громкого гомона и визга. Он вскочил, весь мокрый от пота, язык распух. Полуденное солнце било прямо в глаза. Плато было четко разграничено на тень и свет. Послышался легкий стук капель по сухим листьям. Он взглянул вверх – капелька попала на уголок рта. Над головой зашевелились ветки смоковницы. Оттуда на него уставилась желтенькая, скуластая, с морщинками смышленая мордочка лемура. Лапка с длинными коготками раздвинула листву – рядом появилась ещё одна мордочка. По ветке с гомоном носились лемуры. Упало еще несколько капель с неприятным запахом. Он поковылял на опушку. Лемуры по веткам поскакали за ним. Бросив камень, он попал в одного. Тот с визгом полетел вниз и зацепился за нижнюю ветку. Остальные, оскалив зубы, пронзительно закричали.

Внизу на обочину дороги свернул мотоцикл. Исчезнув, он появился вновь, и вскоре, перекрывая крики лемуров, послышался шум его мотора. Он остановился на голом, залитом солнцем месте. Мотоциклист – блондин в серой ветровке – махнул рукой в ту сторону, где начинался лес. Три маленькие фигурки, одетые в красное, вышли на дорогу. Нагнувшись, мужчина достал что-то из кармана. Одна из красных фигурок показала рукой на плато. Перегнувшись через руль, он что-то положил ей в руку. Толкнув мотоцикл назад, он поставил его на подставку и скрылся в лесу.

Опушка заросла травой высотой по колено, раскачивающейся под легким дуновением ветерка. Деревья в лесу ловили плоскими широкими листьями солнечный свет; белые кружева кучевых облаков, догоняя друг друга, плыли над волнистыми зеленоватыми холмами. Лемуры затихли; самка с детенышем искоса поглядывала на Коэна.

Он юркнул в лес, шурша листвой, стараясь обходить заросли рододендронов, и прижался к земле, держа кукри на здоровом колене. Плавно кружась, упал лист. Пронзительно закричала птица. Стараясь идти спокойно, он двинулся вдоль склона холма.

По руке пробежал муравей. Снова раздался крик птицы. Снизу со стороны дороги донесся хруст сломанной ветки. Он подвигал ногой. Ни звука. Он перенес вперед свою больную ногу и поставил ее – хрустнула ветка. Он поднял ногу и переставил ее в другое место, стараясь дышать как можно тише. Над головой лемуры подняли невообразимый шум. Треск веток был похож на выстрелы; сверху летели брызги мочи. Крики обезьян эхом разносились по холмам. Визжа и перепрыгивая с дерева на дерево, лемуры преследовали его. Вдруг, футах в десяти от себя, Коэн увидел мужчину в серой ветровке с направленным на него пистолетом.

– Это что-то новое, – мужчина улыбнулся. – За лемурами с кукри.

– Они совсем обнаглели. Я уже собрался лезть за ними на дерево.

– Смотрите, как все просто, если вы правильно экипированы… – Он поднял пистолет и, подставив ладонь левой руки под запястье правой, выстрелил. Перевернувшись, лемур сквозь ветви полетел вниз и шлепнулся на потемневшие листья, – … для достижения нужного вам результата.

– Какого черта вы это сделали?

– Чтобы получить этот экземпляр, естественно. – Человек поддел ногой голову лемура. – Смерть во имя науки почетна, как вы думаете?

– Нет.

– Вы же собирались убить их только из-за того, что они вас обрызгали.

– Вряд ли у меня бы это получилось.

– Намерение – уже полдела, как говорила моя бабушка. – Глядя на него своими голубыми широко расставленными глазами, он протянул руку: – Сидней Стоу, из Лондона.

Его рука, мягкая и слабая, напоминала медузу. Коэн попытался улыбнуться:

– Что привело вас в Непал?

– Приматы. А вас?

– Так, решил проехаться.

– И куда же? – Стоя на коленях рядом с лемуром, Стоу ловко снимал со зверька шкурку. В лесу было тихо.

– Ну и напугали же вы меня своей пушкой, – сказал Коэн вместо ответа.

– А можете себе представить мое состояние, когда я вдруг наткнулся на американца с таким ножичком. Убрали бы вы его.

Коэн так и сделал:

– А что вас заставило подняться сюда?

– Встретил на дороге каких-то девочек. Спросил, не видели ли они где-нибудь здесь обезьян. Вот и все. – Стоу снял шкурку с окровавленной лапки. – Сначала я принял вас за любителя обезьян. Куда вы направляетесь?

– Любитель обезьян?

– Со времен Шаллера и Гудалла леса буквально наводнены серьезными молодыми американцами, будоражащими дикую природу. – Стоу улыбнулся, показывая свои неровные желтые зубы. – Давно в Непале?

– Приехал вчера, и мне здесь что-то не нравится.

– А почему?

– Никто не говорит по-английски. Да и этот ненавистный рис! Я собирался в Катманду, но решил вернуться на попутке в Дели. – Коэн посмотрел на свои заляпанные кровью брюки. – К тому же я упал и поранил колено. Дерьмовая страна.

– А я как раз из Катманду. С трудом выбрался оттуда. – Оторвавшись от шкурки, Стоу взглянул на Коэна. – Все дороги из города перекрыты. Гуркхи охотятся за каким-то американцем, который убил четырех шерп.

– Это что, порода овец?

– Я вижу, вы не шибко грамотны. – Стоу сдернул шкурку со спины лемура, розовая тушка лежала у его ног. – Раз вы – в Дели, то нам немного по пути, если вы не против проехаться на заднем сиденье моей Су.

– Су?

– Для вас «Судзуки». – Стоу нес шкурку лемура с болтающейся головой, держа ее подальше от брюк. Подойдя к мотоциклу, он запихнул ее в багажную сумку.

– Вы что, так и собираетесь ехать с пистолетом за пазухой? – спросил Коэн.

Бледно-голубые глаза мотоциклиста скользнули по Коэну. Коэн обратил внимание на его бесцветные волосы, редеющие надо лбом и закрывающие уши. На его лице были следы прыщей.

– А вдруг мне попадется другая особь, а? – Стоу забрался на сиденье. – Ставьте ноги сюда. – Взяв Коэна за руки, он прижал их к своему поясу, показывая, как надо держаться. – Безопасность прежде всего! – крикнул он. – Наклонитесь, как я, только и всего.

* * *

Рев мотора и ощущение скорости переполняли его. Подножия гор плавно спускались к Индийской равнине; в канавах тявкали костлявые собаки. Дети с голодными глазами и протянутыми ручонками бежали к ним. Постепенно горы отступали, и вскоре они добрались до иссушенного солнцем Тераи с еще более бедными деревнями, полями и детьми, даже слишком вялыми, чтобы попрошайничать.

– И где вы здесь собираетесь найти обезьян? – прокричал Коэн.

– Не слышно. Подождите, пока остановимся.

Сбавляя скорость и наклонившись в сторону, Стоу стал поворачивать. Из-за высокой колосистой травы впереди ничего не было видно. Там, где ее перешли буйволы, дорога была в скользких лепешках. Мотоцикл вдруг занесло – перелетев через грязную насыпь и перевернувшись, он упал в поле.

Коэн встал, потирая плечо. Рыжеватая земля, утыканная, словно гвоздями, желтыми колючками, вращалась перед глазами по наклонной плоскости, и он никак не мог остановить взгляд на мотоцикле, который, казалось, вращался вместе с землей. Качнувшись, Коэн сел, потом вновь поднялся.

Земля вращалась перед глазами уже медленнее. Мотоцикл лежал на боку, его переднее колесо еще крутилось. Коэн попытался подойти к нему.

Что-то похожее на снег блеснуло перед ним; он протянул руку, предчувствуя ощущение прохлады. Это оказалось чем-то скользким. Бумага, глянцевая. Еще два листа. Взглянув, он выронил их и побрел к мотоциклу, под которым лежал Стоу.

Одна из багажных сумок раскрылась, и ее содержимое высыпалось на землю. Стоу повертел головой.

– Убери его, а то он меня раздавит. Колесо остановилось. Подняв мотоцикл, Коэн наклонился над англичанином.

– Вы можете идти?

– Не знаю. – Его лицо было все в грязи и царапинах. Он поднял голову. В распахнутой куртке Коэн увидел пистолет.

Коэн искал Алекса.

– Кажется, я в порядке, – сказал Стоу. – Проклятые буйволы!

Алекс убит. Но ведь он только что был здесь. Коэн посмотрел вокруг. Фотография. Фотография Алекса, она лежала на земле. Она выпала из сумки.

Стоу сел. Одернул куртку. Фотографии лежали позади него.

– Подожди! – сказал Коэн.

– А?

– У тебя кровь. Там, сзади. – Он провел Стоу по спине.

– Где?

– Здесь. – Из-за плеча Стоу Коэн попытался выхватить пистолет, пристегнутый у него под мышкой. Стоу с силой ударил его кулаком в лицо; увернувшись, Коэн попытался прижать его руку к земле. Стоу удалось высвободиться, и он кулаком ударил Коэна в пах. Рукой и коленом Коэн вновь придавил его руку к земле и тут же закричал от боли, почувствовав, как зубы Стоу вонзились ему в колено. Крутанув Стоу, он дважды ударил его кулаком в висок, тот ответил ему ударом головой в промежность. Сдерживая приступ тошноты, Коэн обхватил Стоу руками сзади и, выдернув пистолет, отпрыгнул.

– Вставай!

Стоу поднялся, вытирая рот.

– Ну это уж слишком.

Пятясь, Коэн отошел за мотоцикл. На него смотрел Алекс, такой, каким он был до Непала: коротко постриженный и без гималайского загара.

– Откуда у тебя эти фотографии?

Стоу посмотрел вниз, затем, подняв голову, улыбнулся:

– Гуркхи дали, только и всего.

– Гуркхи?

– Там, где они перегородили дорогу. Сказали, чтобы я был поосторожнее, потому что эти американцы убили шерп. И девушку-американку.

– Ну-ка, переверни две другие.

– Тебе не кажется, что это уж слишком…

– Быстро!

На фотографии Коэн увидел себя – и в этот момент Стоу прыгнул. Они повалились; Коэн поджал под себя колени и кувыркнулся. Ладонью он ощутил отдачу пистолета, раздался оглушительный выстрел. Стоу выгнулся, ноги его вытянулись, пятки заскребли землю, рука чуть приподнялась.

Коэн увидел свое отражение в застывшем глазу Стоу. Темная кровь сочилась из маленькой дырочки под подбородком. Он дотронулся пальцем ноги до его глаза. Глаз не моргал. Он собрал фотографии: свою, Алекса и Пола. Его фотография была та же, что и на паспорте.

Замычал бык. Это был ранго, бык, стоявший в поле, ярдах в пятидесяти от него. Коэн поднял мотоцикл. Фара был треснута, правая ручка руля и тормозной рычаг – погнуты. Ключ на месте. Коэн повернул его, чертыхаясь, когда мотоцикл, дернувшись, не завелся. Он переключил на нейтральную скорость и опять попробовал завести. На этот раз мотор заработал. Коэн проехал ярдов сто по дороге: коробка передач работала прекрасно.

Он вернулся и выключил двигатель. Снова наклонился над Стоу, прогнал муху с ноздри. «А может, ему действительно гуркхи дали фотографии? А я убил его. Какой же мерзостью я становлюсь. Подлец». Стараясь не касаться теплой крови, он залез в карманы куртки и вытащил бумажник и паспорт.

Лицо на фотографии в австралийском паспорте было то же, но имя – Дерек Уиллард, место рождения – Канберра. В бумажнике он нашел несколько сотен долларов, какие-то рупии, водительские права на два разных имени и два клочка бумаги. На одном было написано: «Этнология жизни приматов», на другом – «Бесс, у нее дома, 8 вечера, Кларет».

Коэн посмотрел на человека, для которого эти слова что-то значили. Его лицо стало восковым, пыль пленкой покрывала глаза. Муравьи бежали по краю все расширявшейся лужи крови, в которой плавали крупицы земли и травинки.

Ранго исчез. Вокруг не было ни куста, ни камня, за которым он мог бы скрыться.

– Я схожу с ума, – закричал Коэн. – Помоги мне. Господи. – С открытым ртом он молча уставился на пустынную землю.

Ранго появился снова. Он стоял и размеренно жевал, как и прежде, искоса поглядывая на него. Обойдя Стоу, Коэн заковылял к нему. Задрав хвост, бык шарахнулся в сторону и словно ушел под землю. Он дошел до края ямы, куда тот провалился. Вода заполняла следы его копыт. Ранго с белесыми струпьями на впалых боках раздраженно посмотрел на него. Он вернулся к телу Стоу и потащил его в яму. Протерев, он вложил пистолет ему в руку, присыпал землей тонкую дорожку крови и сел на мотоцикл.

Скорость принесла ощущение прохлады, перед глазами возникло лицо Пола. «Рано или поздно все проигрывают. Все умирают». Пол вертел футбольный мяч, который казался маленьким в его черной, словно гуталин, ладони. «Но нам не хочется думать об этом, не хочется думать о том, что мы проиграем».

За спускающейся дугой дорогой заблестела вода. Перед мостом стоял грузовик. Гуркхи в формах оливкового цвета перекрыли проезд.

Глава 7

Перед ним на дорогу выскочил гуркхи с винтовкой наперевес. Заглушив мотор, Коэн съехал на обочину и остановился. Наступив на покалеченную ногу, он от боли заскрипел зубами.

– Вы слишком быстро едете, – сказал гуркхи на ломаном английском.

– От неожиданности я чуть было не сшиб вас.

– Вы должны ехать медленнее перед границей. Впереди – Индия. Документы, пожалуйста.

Коэн протянул ему одно из водительских удостоверений австралийца.

– Разрешение есть?

– Простите?

– Ваше разрешение! – Гуркхи кивнул в сторону мотоцикла.

– Я купил его в Катманду. Парень не дал мне никакого разрешения.

– В Непале нельзя ездить без разрешения.

Коэн посмотрел за реку.

– Раксаул недалеко отсюда.

Гуркхи встал перед ним, преграждая дорогу:

– В Индии тоже нужны разрешения.

– Тогда я достану себе какое-нибудь в Калькутте.

Гуркхи отошел к грузовику и стал что-то говорить по рации. Стараясь услышать, о чем он говорит, Коэн придвинулся ближе. Двое других гуркхи подняли свои винтовки, давая ему понять, чтобы он отошел. Параллельно реке вдоль берега тянулась широкая полоса насыпи. Укрыться там негде, а по вспаханной земле быстро не поедешь. Гуркхи сошел с подножки.

– При выезде из Непала вам не нужно разрешения.

Коэн улыбнулся. Гуркхи улыбнулся в ответ.

– Но для въезда в Индию нужно разрешение, так же как и для въезда в Непал.

– Я же сказал, я получу в Калькутте.

– Вам надо получить его в Катманду.

Коэн перевел взгляд на мутную реку и ржавый провисший мост через нее. Пустынная дорога за мостом словно покачивалась в жарком воздухе.

Громко зашумело радио.

– Минуту, – сказал гуркхи, Коэн кивнул и протянул ему руку. Изумленный гуркхи пожал ее и, повернувшись, полез в грузовик. В этот момент Коэн быстро сел на мотоцикл, повернул ключ и покатился вниз по склону мимо стоящего к нему спиной гуркхи. Переключив на вторую скорость, он отпустил сцепление. Мотор завелся; другой гуркхи, подняв винтовку, шагнул на середину моста. Поддав газу, вытянув вперед руку, Коэн оттолкнул его и вцепился в ревущий, подпрыгивающий на клепаном покрытии моста мотоцикл, мчавшийся все быстрее и быстрее к вогнутому куску неба за мостом. Сжавшись от жуткого пения пуль за спиной, он пронесся мимо индийского пропускного пункта с ошарашенным охранником и вылетел на плоскую высушенную солнцем равнину.

Стрелка спидометра дергалась, разбитая фара гремела, когда мотоцикл на всей скорости скакал по рытвинам и ухабам. Мимо мелькали телеграфные столбы; он смотрел на провода и как бы старался обогнать бесшумно бегущие по ним слова. Объехав стороной одну неказистую деревню, он решил отказаться от обходных путей и помчался напрямик, распугивая кур, собак и детей, по разложенному постиранному белью, покрыв его тонким слоем пыли. Лишь раз он остановился у заправки со сломанным счетчиком, где девушка с белыми невидящими глазами вручную управляла рычагом насоса.

«Через 23 дня, Пол. Пасха в Париже. Le Serpent d'Etoiles. Я буду там – а ты? Из Парижа сразу махнем через океан на Фултон-стрит, 293. „Кохлер Импорт-Экспорт“. Пока мы убегаем от них. Пол. Но это только пока».

Когда он добрался до Нью-Дели, уже стемнело. Тускло мерцали редкие фонари, аэропорт был скудно освещен. Он поставил мотоцикл на стоянку, когда на западе почернели последние грязные розовато-лиловые отблески дня.

* * *

До рейса «Эр Франс» в Париж оставалось два часа. На деньги Стоу он мог долететь до Афин и осталось бы еще несколько долларов на еду. «Там я смог бы спрятаться, пока не подойдет время встречи с Полом в Париже. Или до Югославии, лишь бы куда-нибудь подальше». По телефону-автомату в аэропорту он забронировал билеты на три фиктивных имени, затем купил в магазинах аэропорта бинты, йод, бритву, зубную щетку, ботинки и одежду. В туалете он промыл и осмотрел свое колено: рана была длинной, когда он раздвинул ее края, забелела кость коленной чашечки. Он полил ее йодом, забинтовал, быстро умылся, вытерся бумажными полотенцами, переоделся, побрился и выбросил одежду Пола в урну. Давно забытый им звук сливного бачка заставил его вздрогнуть. Доковыляв до мотоцикла, он высыпал содержимое сумок багажника в ящик для мусора, порвал водительские права и паспорт Стоу и три фотографии, выбросил их на ветер и поставил «Судзуки» с торчащим в нем ключом на стоянку.

– Ты здесь долго не пробудешь, – сказал он, похлопав его по баку.

За пять минут до отлета он купил билет до Афин. Самолет был полупустой. Он сел в хвосте у окна и устало откинулся в кресле. Самолет набрал скорость, увлекая его в обессиленное забытье.

* * *

Рядом с ним лежала Ким – любовница и жена его друга. «И моя сестра? Или это ты, Сирэл?» Она не отвечала; когда она повернулась, он увидел рваную, проходящую через все горло рану, желтовато-зеленая плоть кусками отделялась от скул, блестящие косички Сирэл остались у него в руках. В ужасе он вскочил на ноги, но тут же опустился из-за страшной боли в колене. «Я должен был заставить тебя уйти, Ким; я убил тебя. Никто никогда не поверит мне». Потрясенный, он посмотрел вокруг. Немногочисленные пассажиры мирно спали, раскинувшись в сиденьях полутемного салона; проползавшие мимо черные горы Афганистана казались при свете звезд тусклыми и безжизненными.

* * *

Когда самолет, задрожав, начал снижаться, он сразу проснулся, разбуженный загоревшимся в салоне светом. Под крылом самолета, заходившего на посадку над Тегераном, мелькали низенькие безлюдные хижины. Пассажиров вышло немного; к оставшимся прибавилось пять шиитов, оживленно переговаривавшихся, поддерживая, чтобы не наступить, полы своих полосатых халатов. Среди них был высокий худой мужчина с черными усами, в очках без оправы, с коричневатым шарфом, накинутым поверх голубого шерстяного костюма. Заработали моторы; самолет медленно отъехал от трапа. Коэн поудобнее устроился в своем кресле. Покачнувшись, самолет остановился. Двигатели смолкли; четверо в униформе подкатывали к самолету передвижной трап. Расстегнув ремни, он встал. Ближайший аварийный выход был впереди за крылом; хвостовая дверь – прямо позади него.

В этот момент дверь аэропорта распахнулась. Задев ее чемоданом, вышла молодая высокая женщина в сером костюме и пересекла бетонированную площадку. Ее золотисто-каштановые волосы заблестели в свете посадочных огней, когда она торопливо поднималась по трапу в самолет. Он снял очки и закрыл глаза.

И вновь рядом был Пол. Так близко, что, казалось, он мог бы дотронуться до него. Это было почти так же, как с Сильвией после того, как ее не стало. «Временами я словно мог дотянуться до нее. Сейчас я оставил тебя. Я не мог ждать тебя в Катманду, Пол. Они охотились за мной там повсюду, а потом и за пределами Катманду. Эти гуркхи – я мог вывести их на тебя, поэтому я свернул на юг, к Бхутвалу. Я увел их и сам ушел. Разве нет?»

«Тебе никогда не увидеть этот футбольный мяч. Ты погибнешь раньше, чем доберешься туда. За что же я убил этого любителя обезьян? Фотографии ему дали гуркхи». Коэн устало поежился. «Чушь собачья. Два водительских удостоверения на два разных лица, паспорт на другое имя. Я не должен терзаться сомнениями».

Он потер лицо руками. «Этот тип действительно преследовал меня. Почему же он не убил меня? Где его приятели? Конечно, на Фултон-стрит, 293, где же еще? Если их там нет, я буду искать их в ЦРУ в округе Колумбия, где бы то ни было, и убью их всех. Всех убийц. Еще двадцать три дня».

Женщина в сером костюме села через проход от него, одернув юбку на коленях. Когда он вновь обратил на нее внимание, она уже спала, подперев пальцем щеку. Ее кожа при желтом освещении салона казалась мраморно-белой, шикарные волосы ниспадали на плечи и грудь.

Во сне она почесала колено. Как мы далеки. Ее роскошный мир в гладких шелках, поблескивающий нейлоном, казался полной противоположностью его собственному. Кожаная сумочка цвета красного дерева покоилась у нее на коленях. Он смотрел то на сумочку, то на женщину, уставившись, словно непальский крестьянин. Вот сука, ей не о чем тревожиться.

Сняв очки, он потер переносицу, зашел в туалет, умылся миниатюрным розовым кусочком мыла «Эр Франс», протер очки и пригладил волосы. Чтобы успокоить боль в колене, он наскреб немного «вечного снега», который дал ему высокий тибетец, в глиняную трубку и, сев на крышку унитаза, уперся ногами в дверь, закурил.

Он посмотрел на коробку спичек с тигром, которая была у него в руках. Их держала Ким. Она зажигала ими печку по утрам, думая о Поле, хотела, чтобы он был дома, рядом с ней. Теперь он никогда не придет домой, а ее больше нет. "Господи, верни все как было. Все было так прекрасно, а я этого не понимал.

Не надо. Не думай ни о Сирэл, ни о Ким, не думай ни о ком. Только действуй. Время убивать и время умирать – вот как все должно быть. Только месть. Аз воздам, говорил Господь. К черту Господа! Теперь я буду только мстить, Господь. Аз воздам.

Схожу с ума. Схожу с ума, сам того не понимая. Надо собраться. Что дальше? Прежде всего не делать ошибок по пути от Афин до Парижа. Салоники, Скопье, Белград, Триест, Милан, Лозанна – я так уже ездил, только наоборот. Скоро ли полиция или ЦРУ засечет меня на этом рейсе?" Он спустил джинсы и посмотрел на красно-желтое пятно, проступавшее сквозь бинт. «С этим особо не помотаешься. Отсидеться в Афинах? На Крите? В Югославии? До Пасхи еще три недели – уйма времени до Парижа. Надо бы наложить шов, но рискованно».

Он подождал, пока дым рассеется, и, щелкнув замком, вышел в коридор. Перед ним стояла женщина, она пронзила его своими зелеными глазами.

– Мы уже успели набрать высоту, – сказала она.

Он промолчал; она вошла и захлопнула за собой дверь. Он на мгновение окунулся в ее французский запах, слыша сквозь тонкую перегородку шуршание ее одежды.

В самолете было тихо, свет в салоне выключен. Сосредоточенно наклонив голову, поджав под себя длинные ноги, женщина читала под желтым шариком своей лампочки номер «Дёр Шпигель» в голубой обложке. Лампа золотила ее волосы, придавая им красноватый отблеск заката; время от времени женщина то накручивала на палец свободно свисающую прядь волос, то вновь разглаживала ее кончиками пальцев.

"Где ты сейчас. Пол? Сегодня – нет, вчера – ты мог добраться до Фу Дордже. Тибетский лагерь, это было вчера?

Если ты приехал из Покхары, ты прежде всего пошел к Фу Дордже. Увидеть этот ужас. Потом – к Ким. Они уже убрали ее тело?" Коэн представил себе Пола, стоящего перед ее трупом: на скулах под черной кожей играют желваки, его глаза, видящие, но все еще не верящие, поворот в темноту, осознание наказания за союз черного с белой. Сколько же старых ран. Пол? С начала исчисления времени?

Наблюдая за хрупкой луной в прозрачных облаках, он поковылял по ворсистому ковру тускло освещенного салона в туалет; став над унитазом, он затаил дыхание, чтобы не чувствовать запаха. Насколько это лучше делать на открытом воздухе, но не на высоте тридцать пять тысяч футов. Из зеркала на него мрачно смотрело его осунувшееся лицо. Шесть ночей почти не спать.

Вернувшись на свое место, он вновь посмотрел на женщину. "Чтоб ее! Не знает ни голода, ни боли. Вырядилась и сияет, как дерьмо в радуге. Лучше уж те, которых мы с Алексом трахали в Бангкоке, – ветки бамбука, плавая в мерзкой, воняющей крысами воде, шлепаются о кучи мусора; тесные влагалища, коричневые маленькие соски, глаза, которые никогда не отворачиваются. Язык скользит вверх по клитору сквозь шелковистые черные заросли.

Если бы Алекс женился на той шлюхе из Бангкока. Не помню ее. Пухленькие, немного раскосые загорелые детишки Алекса бегали бы сейчас босиком, играя с котятами".

Послышался шелест шелковой и нейлоновой одежды – женщина сменила позу. «Как она холодна. В ней не теплится ни искорки, готовой разгореться. Ни капли радости. Лицо ледяное. Четко очерченные, словно выточенные, черты, таящие опасность, как южный склон Мача Пукчаре. Жизнь – такой фарс. Красивые пахнут так же, когда умирают». Он нахмурился, увидев свое отражение в плексигласе иллюминатора.

"Какими мыслями занята эта головка? Думает, как бы подцепить какого-нибудь парня с «мерседесом» и стофутовой яхтой. Два года я не видел хорошо одетых западных женщин. Таиландки выглядят лучше. Интересно, каково это быть на ее месте, в ее жемчужной коже, иметь такие нежные руки с изящными ногтями, такую грудь, такие длинные-длинные ноги и такую пустую западную головку?

За шесть ночей так мало сна. Коматозное состояние. Все, что соединяется, потом распадается. Молекулы и нации. Вселенные и плоть как мужчин, так и женщин. Распухшее колено напомнило о себе. ЦРУ уже напало на след. Уже ждут в Афинах. Я умру, так и не узнав, зачем жил".

Несмотря на боль в колене, он опять прошел вперед и посмотрел в окно. Луны уже не было. «Как холодно и одиноко умирать. Я теряю веру. Но вера – это привычка. В конце концов, что я боюсь потерять?»

* * *

Когда он вернулся к своему месту, женщина подняла на него глаза.

– Тоже не спится? – Мимолетная улыбка. – Это из-за вашей травки.

Ее глаза были зеленые и холодные, как айсберг. А может, голубые? Слегка раскосые, как у кошки. Голос хрипловатый и вместе с тем приятный, она говорила отрывисто, словно запыхавшись, в несколько театральной манере. Голос Вассара. Иисус защищает всех нас от Вассаровых голосов. На ее груди над ложбинкой сверкал бриллиантовый кулон в виде сердечка. Интересно, кто ей подарил это? И что он получил за это? Ответ известен.

– Это был гашиш – помогает уснуть.

– Поэтому вы и бродите? – Он пожал плечами. – Откуда вы? – спросила она.

– Из Таиланда, – собственный голос эхом отозвался в его голове, как будто у него заложило уши.

– По-моему, это веселее, чем Тегеран.

Он раздраженно потер колено.

– Тогда зачем было туда ездить?

– Хотела написать кое-что, но не вышло. Старый добрый шах, друг демократии, строит летний дворец, занимая пол-острова в Персидском заливе. Все это, конечно, держится в секрете, чтобы не расстраивать толпы голодающих иранцев… К тому же им не нравится, когда женщина занимается еще чем-нибудь, кроме производства детей и заботы о мужчинах.

– Вы журналистка?

– Внештатная. В основном пишу о политике. А вы?

* * *

– Скитаюсь.

Она улыбнулась.

– Должно быть, увлекательно. – Он заметил, что краешек ее верхнего зуба был отколот. – Меня всегда это притягивало. – Она закрыла «Дёр Шпигель». – Чтобы быть свободным, нужны деньги.

– Деньги порабощают. В наихудшем смысле. – Откинувшись в кресле, он закрыл глаза.

Снова раздался ее голос.

– Уверена, что вы голодны. Я так да. Как кошка – пока не поем, не усну.

Пристальные зеленые глаза леопарда на выступе под Тенсан Базар. На кипарисе рядом с заброшенным дворцом Рана. «Ей бы тоже хорошо спалось, пока она меня переваривала бы».

– Какой сегодня день? Она опустила глаза.

– Суббота, в Тегеране 3.20 утра. – Она встала и пошла вверх по дремлющему проходу, заглянула за шторку салона первого класса и через несколько секунд вернулась с четырьмя сандвичами в целлофане и двумя бутылками вина. Усевшись рядом, она принялась открывать бутылку. – Противоядие от печали и злобы, все заботы исчезают… – Понизив голос, она театрально продолжала: – «Хотя его отец и мать были мертвы и брат погиб на его глазах…» – Она деланно улыбнулась. – Это Гомер, о непенте – египетском снадобье.

– Откуда вы?.. – Потрясенный, он отвернулся.

– О, я специализировалась по классике, могу без остановки выдать сотни подобных строк – очень драматичных: «Посмотрите на меня, Фивейскую принцессу, последнюю дочь рода ваших царей. Смотрите, как я страдаю и от кого я принимаю страдания, потому что я не осмелилась преодолеть страх перед Небом!» Антигона на пороге смерти. – Она протянула ему стакан с вином. – Только иранец мог устоять перед Монтраше. Давай преодолеем страх перед Небом!

Он постарался придать своему лицу спокойное выражение.

– Кто вы?

– Кто я? Клэр Савич. Двадцать семь лет. До завтрашнего дня. Вот кто.

– Ну а завтра кем вы будете? Она беззаботно рассмеялась.

– Завтра мне будет двадцать восемь. Так сколько вы были в Бангкоке?

– Откуда вы знаете? – Он осекся. «Прекрати. Перестань выдумывать».

– Вы же сами мне сказали, что были в Таиланде. Ну я и предположила Бангкок. Я права?

Он пытался разглядеть ее лицо, но света было недостаточно. Когда в каждой фразе слышится подвох, это признак сумасшествия.

– Да, я был в Бангкоке.

– Сколько?

– Три-четыре раза за последние два года.

– Гм. И не скучали по Штатам?

– Никогда.

– И я тоже. Я не была там четыре года – только наездами по необходимости. И если бы они вдруг исчезли с лица земли, я вряд ли заметила бы, хотя когда-то я была истинной патриоткой.

– Последнее время нам нечем гордиться.

– Ну а какой стране есть чем? Ой, как красиво! – воскликнула она и, откинув назад волосы и перегнувшись через него, посмотрела в иллюминатор, где шафрановый лунный свет окрасил крыло.

Глубоко вздохнув, он откинулся в своем кресле:

– Значит, вы – свободная журналистка, пишете и надеетесь, что людям это понравится?

– Не так все просто. Надо быть там, где происходит что-то интересное, или вскрывать подноготную, когда не случается чего-нибудь вроде землетрясений.

– Землетрясений?

– Известно, что все любят читать о смерти и страданиях других. Так что, я еду туда, где кровь. Но мне больше нравится копаться в политике, особенно закулисной.

– Ну и как вы это делаете?

– Получаю задания. Например, какому-нибудь журналу нужна статейка о политических убийствах, скажем в Индонезии. Они связываются со своими агентствами, и те смотрят, кто свободен где-нибудь поблизости. Иногда этим «кем-то» бываю я. Или я сама на них выхожу, если у меня что-то есть. Конечно, это не бог весть какие деньги, но зато не приходится каждое утро пять раз в неделю приходить на работу к девяти.

– А что за закулисная политика?

– НАТО, СЕАТО, война и экономика – все, что может вызвать у людей интерес.

– Зачем так цинично?

– От этого никуда не денешься. Журналисты смотрят не на то, что люди, в данном случае политики, говорят, а на то, что за этим кроется. Обычно они врут.

– Кто, политики или журналисты?

– Иногда и те и другие. Но чаще – политики, эти «государственные мужи». Хотя журналисты халтурят, довольствуясь официальными версиями, чтобы поскорее вернуться к стойке бара. Большинство из нас, как шлюхи: не вкладывают свою душу в то, что делают.

– А вы?

Она улыбнулась.

– Учусь интересоваться той правдой, что не выходит наружу. Беда в том, что правда бесконечно многоступенчата. На какой-то ступени человек совершает преступление, на другой он может оказаться героем, патриотом. На определенном этапе вы, оставив журналистику, начинаете заниматься искусство Корил Пикассо? Вымысел – высочайшая форма правды?