Текст книги "Мир Стругацких. Рассвет и Полдень (сборник)"

– И что тогда это значит?

– Мне наиболее вероятными кажутся две теории: зоны – просто следы пьянки в лесу, если можно так выразиться. То есть ехали куда-то люди и остановились поесть-попить и развлечься. Не люди, конечно, Они, пришельцы, но – вот, намусорили и улетели, а мы теперь разбираемся. Или что это эксперимент такой над человечеством, экзамен. Вроде проверки, готовы ли мы к контакту. Мол, как мы со всем этим добром поступим, так и с нами поступать будут.

Он все это с таким умным видом говорит, что смех разбирает, только этого всего в Сети полно, без сопливых гениев давно прочитала и даже радиант сама пересчитала – до десятых парсека совпал, видать, голову мою бедную не до конца выхолостили, в отличие от живота.

– Ты сам, вот если честно, сам что думаешь?

– Оооо! – оживляется Валерик. – Я думаю, что это подарок. Шанс для нас, понимаешь? Вот жили мы, люди, на отшибе, одни во Вселенной, ни про кого ничего не знали и отстали от цивилизации страшно, как староверы Лыковы на таежной заимке. И вот кто-то добрый решил нам помочь. А что они, думает, хвою заваривают – колесу молятся? Взял и сбросил гуманитарку с вертолетов. Не с вертолетов, конечно, это я так, чтобы тебе понятно было… Что ты смеешься, Спичка? Нет, ну что вот тут смешного? Не буду тебе дальше рассказывать! Ну тебя.

Тут я сообразила, что про чудо он мне не рассказал еще, и замолкла.

– Прости, Валер, правда. Это у меня с непривычки, так много нового сразу узнала.

Вру, конечно, и что? Мне не трудно, а мальчику приятно. Он же у нас гений и понятия не имеет, что я на биофаке училась. Для него я так, Вичка-Спичка, вроде глупой сестренки.

– Есть такая сталкерская легенда, – сдается Валерик, он вообще долго дуться не умеет. – О Золотом Шаре. Что вроде любое желание выполнит. Была одна зона… Ты знаешь, их шесть было сначала посещаемых, а теперь пять?

– Да знаю, знаю! – не выдерживаю я. – Не бином Ньютона. Дальше-то что, про Шар?

– Хармонт, – продолжает, словно не слышал, Валерик, и я понимаю, что он сел на своего конька. – Ходили еще в такую зону в Хармонте, пока она не…

– Не сплыла! – подсказываю.

Да разродится он сегодня?

– Не сплыла, – послушно подхватывает Валерик.

Видно, что мысли его далеко, лицо такое стало задумчивое, поэтичное. А он и не страшный вовсе, просто щенок еще, птенец неоперившийся. Никогда я на таких не смотрела, а зря, наверное. Вот из таких добрых умников настоящие мужики и вырастают.

– Не сплыла она, а заплыла вся, до края, не сунешься теперь. Залило ее ведьминым студнем, это на местном жаргоне коллоидный газ так называется, который еще ведьмин огонь, колдовское варево, зеленая хмарь…

– Да бросай ты про это! – теряю терпение. – Что Шар-то?

– Там, говорят, Шар был, – нехотя отрывается Валерик от коллоидного газа. – Золотой Шар, или Машина желаний. Его один сталкер нашел и использовал годами, а потом другу карту нарисовал, тот пошел, и дошел, и пожелал. Только Шар то желание выполняет, которое самое сокровенное, понимаешь? То, что в душе прячется. А тот сталкер зону ненавидел больше всего на свете. Ничего не хотел так сильно, как зону ненавидел, вот и – накрылась зона, нет туда больше ходу никому. Ничего из нее больше не вынесешь.

– Так а как же? – волнуюсь я. – Как это получилось? Как оно сработало? Что ученые говорят?

– Уче-о-о-о-ные, – тянет Валерик. – Ученые про то ничего не говорят, это я тебе байку сталкерскую пересказал.

– И как мне поможет твоя байка? – кричу я.

Теперь Валерик по-настоящему злится.

– Слушай, Спичка, у тебя другой шанс есть? Кроме чуда? Нет? Так вот и не ори. Или божьего чуда жди, или вон пошли с нами за чудом, к которому тропка проложена и на карте отмечена. Там, глядишь, и вернут тебе твою… детородную функцию, будешь со своим Григом жить-поживать. Фифа. Иди отсюда вообще, дай мне поработать.

На фифу я не обижаюсь, и похлеще называли. Я смотрю на его упрямый, плохо стриженный затылок, и мне вдруг становится его очень жалко.

– Валер, – говорю. – А ты-то сам что у Шара попросишь?

– Не твое дело, – бурчит, и я понимаю – не мое. Ухожу.

ВАЛЕРИК, девятнадцать лет

Подняли нас затемно. Вышли на улицу туманную и холодную, зуб на зуб не попадает. Мы трое ежимся, руки прячем, а этому, альфа-Витьку, хоть бы хны, стоит в футболке на голое тело, торсом хвастается, мутант. Спичка на него как завороженная смотрит, а он взгляд ее перехватил и улыбается сытым котом. Надел я панаму и чувствую себя нелепо до крайности. Снял, в рюкзак сунул. Смотрю, Спичка с Ванычем тоже от головных уборов избавились. Стоим, как солдатики на смотру, а Витек у нас командир.

– Внимание, господа туристы. Двигаемся гуськом, желательно след в след. То есть первым идет Юрий Иванович, за ним Валерик, прямо по его следам, дальше – Вика, а я замыкающим. Если скомандую: «Стоп», значит, надо замереть, объяснять там некогда. Тропа хоть и натоптанная, но в Том лесу всякое бывает, всего не упредишь. Это ясно?

Шпарит, как по писаному, экскурсовод. Не люблю таких, наглых, самодовольных.

– Ясно, – Ваныч отзывается.

Спичка кивнула, я тоже кивнул, мне не жалко. Что тут непонятного? Идешь себе по тропе, и иди, эта аномальная зона не такая страшная. Говорят, если с тропы не сходить, все хорошо будет.

– На тропе бывает блуждающая пасть и лисья труха, с боков может зеленка наползти. Я все увижу и скомандую. Главное условие: с тропы самостоятельно – ни ногой. Без моего на то позволения вообще никуда – ни ногой. Но если уж прикажу бежать, бежать, куда указано, двумя ногами. Ясно?

Киваем. Инструктаж проходим у остряка-самоучки. Мерзнем, как цуцики.

Цуцик. Слово такое милое, мамино, давнишнее. Еще с того времени, когда мама меня помнила. Сейчас она и себя не помнит, спасибо болезни Альцгеймера, от которой лекарство – одно чудо, да и то сомнительное. Я раньше думал, что это болезнь стариков и старух, маме же сорока нет! Я для нее на все пойду, биться буду, как она за меня когда-то. Говорят, им, больным, не больно, главное не расстраивать, давать жить спокойно в «мутных» участках, тогда и просветления чаще приходить будут, только я не могу, когда она меня папой считает и целоваться лезет, и рассказывает такое, что… не могу я, вот и все.

– Валер, пошли, что ты?

Это Спичка меня в бок толкает, видать, инструктаж закончился. Пошли, раз так.

До края леса как попало шли, а я все в него всматривался. Со стороны – лес как лес, елки острыми мордами в небо тычутся, листва шумит. Но есть что-то особенное, зловещее, темное молчание какое-то. А может, мне так просто кажется, потому что я знаю, что это за лес. Тот лес, надо же. Могу позавидовать местным жителям – такое отсутствие воображения. С другой стороны, как здесь жить человеку с воображением? Оно у них, даже если было, атрофироваться должно в целях самосохранения вида, иначе с ума сойти же.

Вышли мы на опушку. Ваныч на тропу встал, а у самого ноздри раздуваются, глаза горят то ли от страха, то ли от возбуждения. Я за ним. Чувствую, коленки дрожат. Ничего, подрожат и перестанут, это у меня нервная реакция такая, кратковременная. Спичка сзади сопит, тоже волнуется, но с этой все понятно, она бежать напрямик готова, лишь бы вернуть себе матку здоровую и Грига своего разлюбезного. Того не понимает, дурочка, что если бы любил он ее, то не бросил бы, по врачам бы затаскал, пересадку оплатил, приемного ребенка бы взял, в конце концов, но не бросил одну в больнице, заплатив, как проститутке. Впрочем, почему как? Она и есть проститутка! Тупая. Стоит, мутанту глазки строит. Дрянь. Так я на дуру эту разозлился, что коленки дрожать перестали, и как раз Витек скомандовал: «Пошли!» Мы пошли, шаг в шаг, гусиной тропкой.

Топали мы молча, а вокруг светало. Стали видны деревья, синим мхом обвитые, длинные нити до самой земли свисают, колышутся. Ни ветерка вокруг, а они колышутся, поскрипывая. Ни комарика, ни птичьего гомона рассветного, тишина вокруг, только наши шаги слышны. Построились, маршируем. Я стараюсь туда ступать, откуда Спичка свою ногу забирает, и пятку ей не отдавить. Тропа широкая, метр где-то. С одного краю трава стоит высокая, сочная на вид, с другой как оранжевые опилки рассыпаны. Это, наверное, и есть лисья труха, которая быка за час обглодать до костей может, если Интернет нам не врет. Я уже собирался у Витька спросить, правда ли это, но тут мы на поляну вышли, и у меня дух захватило. Ваныч, кремень, и тот крякнул, а Спичка в голос вскрикнула.

Посреди поляны раскинулось почти круглое озеро, метров пять в диаметре, а из озера прямо на нас пялилось нечто, больше всего напоминающее дебелую бабу в кокошнике, растущем прямо из покатого лба.

– Разбудили, – сказал Витек. – Сейчас играть будет.

Словно услышав, существо перевернулось на спину, явив взору тугой выпирающий живот и огромные розовые груди, и забило ногами, поднимая фонтан брызг. Стопы у чудовища были длиной с локоть, увенчанные тонкими сросшимися пальцами. Тугие маслянистые брызги летели на траву, сминая ее так, будто не вода вовсе в том озере была.

– Что это? – прошептала Спичка.

– Это Луженица. Правда, красавица? – ухмыльнулся Витек.

Нашел над чем смеяться, урод.

– Откуда она здесь? – не унимается Спичка.

Мне тоже интересно, жду ответа с нетерпением.

– Дачница одна ягоды собирала во время Посещения. Испугалась, заплутала, а потом поздно было уходить, так и осталась. Мы ее Луженицей прозвали, потому как она из лужи той не вылазит. Живет вот, никого не обижает особо, если близко не подходить. Младеней плодит.

– От кого?

Это мы одновременно со Спичкой спросили.

– Да кто его знает, тут много кого ходит. Упырники, например. Зомби, говорят, видели. Танцующего.

Луженица тем временем нырнула и пустила бульбы. Огромные пузыри поднимались из гелеобразной жидкости и лопались с громким плюмканьем. Мы смотрели, не отрываясь.

– Ишь, заманивает. Для вас старается, – пояснил Витек.

Я собирался было спросить, куда потом младени деваются, но тут вмешался Ваныч:

– Я извиняюсь, гражданин начальник. Мы, может, дальше пойдем?

Витек пожал плечами и скомандовал:

– Вперед!

Мы прошли метров триста и снова углубились в лес. Все это время Луженица плескалась и булькала, а убедившись, что мы больше не обращаем на нее внимания, обиженно заныла.

На сей раз долго шли, дошли почти, я по карте засек. С полчаса до гряды оставалось, как Витек скомандовал: «Стой!» Виденное на поляне даже у меня отбило желание своевольничать, мы замерли, как один. Я осторожно оглянулся и увидел, как справа от нас клубится зеленый, как молодая елочка, туман. Мелькавшие в толще тумана искорки усугубляли сходство с новогодним деревцем, но в том, как медленно и неотвратимо он на нас надвигался, ничего праздничного не было.

– Слушать внимательно, – сказал Витек спокойно, и от этого спокойствия у меня похолодело в районе копчика. – Вика, стань за мной и обеими руками хватайся за пояс. Вот умница. Валерик, становись следом и бери за пояс Вику. Крепко. Юрий Иванович – замыкающим. Мне надо, чтобы вы держались друг за друга крепко, очень. Чтобы не отпускали, даже если мне вас всех волоком волочь придется. Готовы?

Мы вразнобой подакали. Кажется, не один я прилип взглядом к надвигающейся зеленке.

– С правой ноги – пошли! Раз! Раз!

На манер гусеницы мы сошли с тропы, добрались до большого, голого на вид холма, бодро протопали по склону и взгромоздились на вершину, где Витек наконец скомандовал: «Стой!»

По мне пот катился градом, Спичка опустилась на землю без сил, стоило мне ее отпустить, и даже Ваныч с лица спал. Только этому все нипочем, троглодиту. Сказано слово – мутант.

– Часов пять у нас есть, можем поспать, – выдал троглодит Витек и улегся прямо на голую землю. – С видом на вашу гряду.

Я осмотрелся. Гряда выглядела как гребень дракона-забияки, лишившегося в драках половины зубцов. А вон и проход, которым никто не ходит… Но мы сегодня пройдем. Мне стало жалко Спичку и троглодита, но я вспомнил про маму и сжал зубы. Интересно, чего Ванычу надо?

– Зачем на земле, гражданин начальник? – удивился Ваныч. – Мы сейчас коврики расстелем и спальники в одно одеяло состегнем, где трое, там и четверо лягут, выспимся в тепле.

Я поежился и пошел доставать пенку. На вершине дул холодный ветер, солнце зашло за тучи и почти не грело.

Ложе действительно получилось такое, что и на пятерых худеньких хватило бы. Крутой рейнджер Витек подумал и согласился, прилег с краю, конечно же, со Спичкиного, прижался спиной к девчачьей спине. Я тоже с краю лег, и мне досталась спина Ваныча. Почему-то подумалось, что Ваныч наверняка дерет нашу Спичку, как сидорову козу. А может, и нет. На этой, надо сказать успокаивающей, мысли я и отрубился.

Проснулся я от жары. Шея, спина, под коленками – везде мокро от пота. Солнце вылезло из-под туч, добралось до зенита и шпарило оттуда во всю мощь прямых лучей, к тому же давил переполненный мочевой пузырь. Осторожно, чтобы не разбудить никого, выбрался я из-под спальника и пошел к ближайшему кусту, который просматривался на северной стороне холма, покоренного нами с юга. Облегчившись, я потянулся, подставляя тело ласковому, теплому теперь ветерку, и подумал, что мне не хватает птичьего гомона и неплохо было бы умыться настоящей водой, да хотя бы из фляги. Фляга была в рюкзаке, и я почти ушел, но что-то у подножия холма привлекло мое внимание. Присмотревшись, я увидел маленький домик из малиновых кирпичей, и из окошка в голубых изразцах махала рукой… да не может быть! Как она здесь оказалась? Вот так и работает Машина желаний, да? Значит, вот оно такое и есть, чудо чудное, когда не ждешь и не просишь, когда почти забыл, а оно читает твое тайное, сокровенное, выворачивает тебя наизнанку, потрошит, как рыбу судака, острым кухонным ножом и все, все про тебя знает, и дает то, что на самом деле хочешь, то желание исполняет, которое суть твоя и правда есть, и вон она, из окошка машет, кричит: «Валерик! Валерочка, сыночек!» – узнала, значит, господи, узнала! Мама! Мамочка!!

ВАНЫЧ, сорок три года

Спине холодно стало. Засыпал – чуял спиной, что рядом оболтус мой, племяш, так его растак, Валерик, а сейчас смотрю – нет его. Куда попер малахольный? Мало мне проблем с ним было, а не бросишь стервеца – карта у него. Да не, карту отобрать – раз плюнуть, только я в ней не понимаю ни хрена. Для меня это так, каракули. Пришлось брать пацана с собой, по-другому он не соглашался. Зато я знаю, что там, за грядой, и почему по одному не пройти. Для того девку и взял, хорошая девка, ученая, где положишь – там и лежит, люблю баб дрессированных. Холодная только, как рыба снулая, драть – ни уму, ни члену, а так ничего, миленькая. Да нам по-любому без нее ту хреновину не пройти, что сразу за грядой. «Скрутка» тот старик говорил. Не говорил даже, свистел сквозь висящие лохмами изжеванные губы, и лицо, как рак, красное, кривил – объяснить пытался. Только что тут объяснять, по нему все видно – скрутка. «Оди выхл, оди», – повторял старик. Я не сразу понял. «Один выжил», – он говорил. Все повторял и повторял. Гордился, видать, дебил вонючий. Ну а я сразу тогда понял, что вот он, мой шанс, судьба дает. Не возьмешь – каяться будешь, да локоть не укусишь, поздняк. Надо брать, надо! Сейчас, пока горяченькое, пока не налетели стаей вороны, брать надо свой шанс, рвать со шкурой, наживо. Все, что хочу – и бабло, и девки, суки вертлявые, и дом, «мерс», все дела. Яхта, то-се… Надо брать!

Вылез я, в общем, на свежий воздух, отлил с холма. Смотрю – пацан мой по склону вверх чешет, что-то к груди прижимает. Хабар нашел, что ли? Только чем выше он поднимается, тем больше у меня в заду свербит: не так что-то с пацаном. Обнимает он, как дитя родное, серый булыган. Лыба во всю рожу счастливая, и нитки из пасти болтаются. Ближе видно, что не нитки, а слюни пускает пацан, так и текут из уголков губ и стынут, мусор налип, и глаза, как у младенца недельного, без смысла вовсе. Муторно мне стало, чуть не стравил. Пошел, пнул Витька, пусть разбирается. Мне все уже ясно – был Валерик, да сплыл. Нет больше. Что ж, девка, повезло тебе. Жить будешь. Везучая, падла.

ВИТЕК

Это он в малиновый домик залез, придурок. Говорил же – не сметь от меня отходить, даже поссать без разрешения – не сметь! И я тоже хорош, заснул, расслабился, к девке прижавшись. Сладкая девушка, что и говорить, только парня упустил вот, что теперь людям скажу, когда такого обратно приведу? Поначалу если, можно откачать. Бабушке Арине в ножки кланяться, может, отпоит. Глаза у него белеть только начали, как растворяется радужка. Это плохо, это значит, крепко приложило его там. Чем? Да кто ж его знает. Кто там бывал, тот или насовсем замолкает, или про вспышку света, от которой из ушей кровь течет, рассказывает. А почему мозги отмирают – кто его знает. Тот лес, у него свои секреты. Ох, и хотел бы я не знать некоторые!

– Его в деревню срочно надо, к бабке, возвращаемся, – говорю.

– Это с чего бы? – картинно удивляется Юрий Иванович и идет ко мне, колени пружинит. – Мы заплатили! Никто не вернется никуда. Дальше двигаем.

– Да нельзя дальше! – ору. – У него глаза белеют, его лечить срочно надо, или останется таким навсегда.

– Не останется, – цедит он, и я вдруг понимаю, тормоз, недоумок.

Они не до гряды идут, они за гряду хотят. А туда не пройти, там скрутка. Мясорубкой еще называют, и не пройти ее одному, только вдвоем можно. Шло нас четверо, а вернутся двое, то-то бабка и говорила, что «завтра поздно будет», меня с девкой они хотели, как отмычки… Накормить мясорубку мясом, заплатить за свои желания, только нет ведь, нет там никакого Шара, байки это все. Бабка Арина знает. Проверяла? А и проверяла. Это я, чистюля, глазки закрывал и не слушал, что по деревне говорят, и не спрашивал, за что бабку не любят. Цветочки-яблочки приплел, рохля, тряпка безмозглая, а она знала, точно знала, что нет там никакого Шара, ни золотого, ни еще какого. Кого? Кого она там оставила?

Только зря я отвлекся. Пока меня пониманием пронимало и осознанием корежило, Юрий Иванович из рюкзака пистолет достал и прицелился в меня. В середину корпуса, скотина. Стоит, лыбится.

– Пошли-ко давай, сталкер-шмалкер. Шагай, да смотри, без фокусов. Эй, ты! – это он уже Вике.

Вика как села, глаза распахнув, так и сидела молча, Валерику, слюни пускающему, под стать. Отмороженная девка напрочь, другая бы плакала, верещала, хоть что-то делала бы, а эта – нет, села и сидит.

– Бери его за руку, не упустить – в твоих интересах, – командует Юрий Иванович и пистолетом тычет – пошли, мол.

А я что? Зеленка прошла, до темноты далеко. Пошли так пошли. Мне за то плачено.

На гряду, хоть и пологая она с виду, забраться не так легко. Вика Валерика крепко держала, не отпускала. Валерик, в свою очередь, держал свой камень, не отпускал, шептал ему что-то, а Юрий Иванович пытался держать меня на мушке, когда не держался за валуны обеими руками. А я ничего не держал. Нет, держал. Хорошую мину при очень плохой игре. Потому что не собирался давать этому упырю убивать невинных людей. Не по-людски это, нельзя нам так, иначе не люди мы вовсе.

На Мясорубку, как ни крути, к закату вышли. Высится на фоне зеленой тутошней зари, сосульки черные, одна, две, пять… Это сколько же раз бабка Арина сюда ходила? Или не она одна? А зачем бы ей ходить, если Шара там нет? А вдруг есть? Сказала бы она мне, если – есть? Под сосульками виднелись в наступающей исподволь темноте жирные черные кляксы, и меня затошнило, когда я понял, что это за кляксы.

– Дошли? – спросила Вика, тронув меня за плечо.

Другой рукой она крепко держала за пояс баюкающего камень Валерика. Лицо его теперь выражало смесь нежности и внутреннего напряжения. Пока я сообразил, что это означает, он с шумом опорожнился в штаны, от него резко запахло.

– Ф-фу, – скривилась Вика и отпустила Валерика, принялась тереть ладонь о майку. – Дошли, Вить? Можно туда?

Гляди ж ты, научилась! Разрешения спрашивает.

– А мы сейчас проверим! – весело отвечает Юрий Иванович, и вдруг стремительным жестом вырывает из рук Валерика камень и швыряет его вниз.

– У-ы-ы-ы-ы-ы! – кричит Валерик, пуская с губ огромный пузырь, и бежит за камнем.

Я ничего не могу сделать. Я могу только смотреть, как подхватывает Валерика невидимая петля. Вика кричит, и я машинально обнимаю ее, прячу ее лицо на своей груди и продолжаю смотреть. Валерика начинает выкручивать. Медленно. Не торопясь. Тело дергается, нелепо размахивая руками, и воет. Воет так, будто стая голодных волков собралась на погосте. Словно из выкручиваемой половой тряпки, с него течет жидкость, и я не выдерживаю, отворачиваюсь сам. Рядом присел на камень Юрий Иванович. Он курит и тоже не смотрит, он ждет. Интересно, зачем ему шар? Я слышу звук текущей воды и закрываю уши.

– Все, салаги, конец, – говорит Юрий Иванович.

При этом он не забывает целиться в меня, точнее, в Вику, потому что она так и висит на моей шее.

– Вот уж точно, где положили халяву, там и лежит, – гогочет Юрий Иванович. – В общем, я пошел за мечтой, мелкота, будьте счастливы. Или промеж собой жребий бросьте, на первый-второй!

– Ты же только что человека убил, падаль! – говорю ему.

– Человека? Хах! Человека убила та тварь в домике. Или не тварь, машина, да хоть сама природа – мне-то что? Я не человека убил, мясо. Стоять здесь, шаги за спиной услышу – застрелю. Человека, если тупая халява и сучий мутант – это люди.

Он пошел вниз, помахивая пистолетом. Он шел шагом победителя, молодой звероватый мужик, но я шестым, или седьмым, тем самым чувством, которым знал о приближении блуждающей пасти, зеленки или сухожарки, понял, догадался, что сейчас будет и откуда бабка Арина знает, что за грядой ничего нет.

Вот он идет по склону, счастливый человек, добившийся цели, а вот уже висит под небом, воющее мясо, и бесполезный пистолет падает из его руки, отлетает в густую траву.

– Нет там ничего, – говорю я, крепче прижимая Вику. – Понимаешь? Нет для нас чуда.

Она плачет, цыплячьи плечики вздрагивают под моей рукой. Я глажу худую спинку, перебираю косточки пальцами и шепчу:

– Ну что ты, маленькая. Нет – и не надо нам, слышишь? Мы сами с тобой, сами все себе сделаем. Все чудеса мира, хочешь? Сами.