Текст книги "Самая страшная книга 2026"

Громадная ладонь потянулась к Карине. Та резко дернула головой, избегая прикосновения. Дядь Гера осклабился еще шире, демонстрируя уже все свои коронки:

– Не кипешуй, мучача!

Перевел взгляд на Павлика и подмигнул:

– Губа-то не дура, маль-чико…

На улице Карина сказала Павлику, что играть во дворе сегодня не хочет.

– Давай лучше в парк сходим. А то этот ваш, мятый… задолбал уже, если честно.

Оказывается, дядь Гера пару раз ловил ее на парковке рядом с «Пятерочкой», куда выбирался за водкой и вином для своей «текилы». То подмигнет, то громко, на всю парковку «Привет соседям!» крикнет, как будто знает ее, Карину, тыщу лет.

Но самое неприятное – взгляд. Даже когда она молча проходила мимо, делая вид, что не замечает мужчину и не слышит окриков, то все равно затылком ощущала – «да и не только затылком, если честно», – как дядь Гера пялится ей вслед.

– Он и сейчас у окна торчит, – уверенно сказала Карина. – Можешь не проверять, я точно знаю. Даже если не видно, он все равно там. Я же ведьма, мы такое нутром чуем, понял?

– Понял, – не стал спорить Павлик.

Он просто припомнил, как в прошлый раз дядь Гера сказал своим компрачикосам, что те, мол, должны его, Павлика, узнавать уже. Теперь стало ясно почему: кухонное окно в тот день было открыто и вся троица в него курила. Курила и, получается, смотрела наружу, во двор. На них, на Павлика и Карину, смотрела.

Тему эту никто из ребят больше не затрагивал, чтобы не портить вечер. Вместо этого они дотемна играли с Рыжиком в парке. Карина показывала Павлику белочку, которую приметила на одном из деревьев. Потом Рыжик забрался на ветку другого дерева, а спуститься обратно сам уже не мог, испугался. Карина даже хотела звонить в МЧС, спасателям! Но Павлик не упустил шанса покрасоваться перед подругой, заполз по стволу наверх, по-обезьяньи, и стащил рыжее солнышко. Солнышко с перепугу надуло Павлику прямо на футболку, зато Карина назвала мальчика «настоящим рыцарем» и, смеясь (и чуточку морщась от запаха), чмокнула в щеку.

А еще неделю спустя квартиру Карины обворовали. Павлик узнал об этом за ужином из разговора Мамы с дядь Герой.

– Обнесли? Полиция опрашивала? Да ты чо… – прокомментировал новости отчим. – Наверняка кто-то из своих закрысил, потому и мусора опросы проводят. К нам, кстати, тож заглядывали…

Павлику совсем не понравилось, каким тоном это было сказано. Точно такое же нарочитое удивление звучало в голосе дядь Геры в тот день, когда он с приятелями «по ошибке» на восьмом этаже им с Кариной встретился. Да и не заходил никто сегодня: в дверь стучали-звонили, но отчим не открыл – это все Павлик из своей комнаты прекрасно слышал.

– Хрен на блюде, а не люди, мучача, вот чо я те скажу.

– Герман, ну не при ребенке же…

Мама вроде бы и сердилась на бранное слово, и в то же время не очень. Возможно, подумалось Павлику, это как-то связано с тем, что сожитель преподнес ей в подарок какие-то дорогие духи. Собственно, и разговор-то весь состоялся за распитием «текилы» по случаю очередного замирения.

– Порфавор, мучача… – скалился дядь Гера, пьяный и довольный. И тянул ручищи к торчащим из-под подола у Мамы коленкам. – Тэ амо, кариньо. Ты ж в курсе, си?.. Давай-ка малого баиньки отправим, а сами – аморэ, аморэ…

В своей комнате, пряча в очередной раз голову под подушками, Павлик все думал: не видал ли он раньше этот подарочный пузырек?.. Не стоял ли тот на полочке в прихожей, в квартире у Каринки?..

Сама Карина, впрочем, по поводу случившегося не особо переживала. Так и сказала на следующий день, пока гуляли с Рыжиком во дворе:

– Жалко, конечно, что робота и еще кое-что из батиных прибамбасов вытащили. Но счастье ж не в деньгах, Павлик, ты помнишь?..

– Счастье в котиках.

– Точно! А денег предки еще заработают. Может, и с разводом своим назад отыграют, раз такое дело. Оно ведь знаешь как бывает? Если в жизни что-то плохое случается у людей, то это их как бы объединяет… Компенсация, мать ее!

Вот только плохое – что-то по-настоящему, очень-очень плохое, хуже не бывает! – произошло с ними позже.

В школе начались каникулы, так что Мама, заглянув в зал-детскую, чмокнула Павлика в лоб, но будить не стала. Шепнула, что в холодильнике стынут его любимые «коклеты», велела слушаться нового папу и не ругаться – как будто Павлик когда-либо смел дядь Гере перечить!.. Сказала и ушла на работу. Не минуло и полчаса, входная дверь опять хлопнула – отчима сны Павлика не волновали. У отчима «трубы горели», вот и отправился спозаранку в «Пятерочку» за ингредиентами для своей «текилы».

Впрочем, это Павлик понял уже потом. А пока он, встав, заглянул в туалет (воспользовавшись правом не чистить зубы, раз уж все равно остался дома один). Оделся-обулся, достал из холодильника «коклеты», сложил в пакет и умчал на встречу с питомцем – а еще, конечно, с Каринкой. У той ведь тоже каникулы! Значит, они снова могут гулять целый день, играть с Рыжиком во дворе, в парке и других местах, где только захотят. И, кто знает, вдруг Павлику снова перепадет поцелуйчик…

Но Карины внизу не было. Спит?.. Павлик рискнул позвонить в ее квартиру, однако никто не открыл. Ну, предки-то ладно, завсегда пропадают, а куда Карина подевалась?

Вернувшись к Рыжику, он заметил, что в блюдце почти не осталось молока. И кусочков «Вискаса» рядом тоже не видать, пушистый все схомячил. Или в таких случаях правильно говорить «скотячил»? Надо бы у Карины спросить…

Может, она во дворе гуляет? Павлик приподнялся на цыпочки, открыл окно и, повиснув на подоконнике, выглянул наружу.

Погода тем утром выдалась не по-осеннему солнечная. «Бабье лето», как говорили по телику. Лучи слепили глаза, мешая разглядеть, что творится на улице. Качели на детской площадке, скамеечка – пусто…

Рыжик громко мяукнул.

– Тише ты, мелкий! – отвлекшись, цыкнул на кота Павлик. А когда снова выглянул во двор, то увидел, наконец, Карину.

Та спешно пересекала площадку в направлении подъезда. Он признал подругу по ярким крашеным волосам. К тому же на ней была привычная куртка, а с плеча свисал рюкзак. Белым пятнышком пялился снизу вверх на Павлика знакомый принт в виде черепа.

А позади, буквально в нескольких шагах, шел дядь Гера. В руках у него Павлик заметил бумажный пакет из тех, что выдают в алкомаркетах. В отличие от Карины, отчим явно никуда не торопился, но и сильно от девочки не отставал. Дядь Гера часто вертел головой – сверху, из окна, отчим казался маленьким, как крыса, и движения его, когда он посматривал по сторонам, были такими же резкими, дергаными, по-крысиному хищными.

Рыжик снова протяжно мяукнул, но Павлик не обратил внимания. Он растерялся, не зная, что делать. Крикнуть Каринке? Или дядь Гере, чтобы отвлечь?..

Или лучше бежать вниз, им навстречу?

Спрыгнув на пол, Павлик метнулся было на лестницу, но затем сообразил, что Карина скорее поедет на лифте. Прибежал обратно, замер меж двух кабин: какую выбрать, чтоб не разминуться? Нет, все-таки лучше поорать из окна отчиму, задержать того хотя бы на минуту!

Павлик так спешил, что задел ногой блюдце. Оно громко звякнуло, перепугав Рыжика. Котенок шарахнулся в сторону, даже шлепнулся задом на свой коврик. «Прости, прости!» – только и успел подумать Павлик, снова прыгая к окошку.

А вот докричаться до кого-нибудь во дворе уже не успел. И детская площадка, и асфальт перед подъездом пустовали. За спиной у Павлика загудели механизмы заработавшего лифта. Пуще прежнего замяукал – практически уже закричал! – кот.

– Спокойствие, только спокойствие… – пробормотал Павлик и Рыжику, и самому себе.

Подхватил котенка на руки, принялся баюкать у груди, вышагивая перед закрытыми створками. Остановился у одной из шахт, прижал ухо к холодному, едва заметно вибрирующему пластику.

Неожиданно там, в шахте, раздались грохот и звон бьющегося стекла. Плотно сдвинутые створки содрогнулись, до ушей Павлика донесся разъяренный вопль:

– …учка малоле… пута, мать твою!

Еще один мощный удар повторно сотряс двери – кабина проезжала как раз мимо восьмого этажа! Рыжик заорал, рванулся вперед, на звук, когтями задних лапок больно расчертив кожу на груди и шее Павлика. Мальчик не обратил на боль внимания. Выпустив котенка, замолотил руками-ногами по пластику, закричал что есть мочи:

– Каринка!.. Не-тро-гай-ее-дядь-гер-по-жа-алста!

Грохот в шахте затих. Гул лифта сначала отдалился, поднявшись выше, а потом и вовсе исчез. Наверху, на девятом этаже, послышался шорох раскрывающихся дверей.

Павлик кинулся на лестницу:

– Я здесь, Каринка!..

Столкнулся с ней на полпути, на площадке меж двух лестничных пролетов. Застыл на последней ступеньке, увидев бледное лицо, размазанную по одной из белых щек алую помаду. «Разве Карина пользуется помадой?..» Тут до него дошло, что это вовсе и не помада, это кровь сочится из разбитой губы. В глаза Павлику бросился надорванный рукав Карининой куртки. И колготки, ярко-синие, жгучие, как кислота, Каринкины колготки, спереди потемнели, испачкались в чем-то то ли коричневом, то ли буром.

Снизу снова мяукнул Рыжик. Также робко и еле слышно Павлик выдавил:

– Карин?..

Та, пошатнувшись, вытянула руку, чтобы опереться о стену. Не выдержала и привалилась плечом, уставилась ошалело на мальчишку:

– Падла ваш мятый… айфон отжал, паскуда.

– Та на, падавись! – раздался насмешливый голос дядь Геры.

Карина выпучила глаза от испуга. Быстро оглянулась и в самый последний момент дернула головой в сторону. В стену рядом камнем прилетело, врезалось, брызнуло осколками пластмассы, отскочило и грохнулось на истоптанную плитку пола, в пыль – и только тогда Павлик сумел рассмотреть, что это телефон девочки. Ее теперь уже, видимо, бывший телефон.

С девятого этажа к ребятам вразвалочку, уверенной походкой спустился Мятый Человек. Остановился на пару ступеней выше, накрыв громадной тенью. Сам тоже громадный, широкоплечий – пиджак того и гляди по шву треснет. Поднял руку и ткнул толстым, как палка, пальцем в сторону Карины:

– Собирай по кусочкам теперь, путамадрэ, раз надо. Считай, в расчете… – Двинул рукой, указывая уже на Павлика: – А ты… Маль-чико. Помни наш уговор. Мамке ни слова!

Ухмыльнулся, показав зубы. Сплюнул в просвет за перилами лестницы. Постоял еще немного, будто раздумывая над чем-то, – Павлик с Кариной окаменели, боясь двинуться с места.

Наконец дядь Гера, еще раз смачно харкнув, уже прямо им под ноги, махнул рукой, грузно развернулся и зашагал наверх, бормоча:

– Вот же сука… Ниньосы ссаные… С кошаком своим…

Когда угроза исчезла из виду, Карина с громким полувсхлипом опустилась на колени, начала сгребать осколки. Ее пальцы тряслись, как и разбитые губы. С губ срывались слова:

– Тыщ двести же, падла, расхреначил… Если не больше.

А вместе со словами этими падали слезы. Павлик хорошо их видел. Как мог, он попытался утешить подругу:

– Карин… Ты же сама говорила… В жизни айфон – не главное…

Осторожно коснулся ее плеча и тут же поспешно убрал руку, потому что Карина чуть не подпрыгнула от этого легкого прикосновения. Повернулась к нему, дернула раненым ртом, моргнула. И тихо-тихо, на выдохе, сказала:

– Не главное, Павлик. Айфон – не главное. Понимаешь?..

Павлик кивнул. Пусть словами и не смог бы объяснить, как и что именно, но он действительно понимал. Чувствовал, что Мятый Человек лишил Карину чего-то гораздо более важного, чем гаджеты или деньги. Чего-то главного.

И, кажется, Рыжик это тоже чувствовал. Выбрался незаметно на лестницу, вскарабкался по ступенькам, подошел тихонечко к девочке. Приподнялся, опершись передними лапками о ее колени, вытянул шею – и лизнул зареванное лицо.

Карина слабо улыбнулась, фыркнула. Подхватила котенка на руки, ткнулась носом в шерстку на кошачьем загривке. Прикрыла глаза, будто спит. И Павлик присел рядышком, прислонив голову к плечу подруги.

Так они молча втроем и сидели, минут десять.

А потом Карина открыла глаза:

– Я предкам скажу. Про айфон. Пусть полицию вызовут…

Павлик посмотрел на нее. Обрадовался тому, как уверенно и серьезно зазвучал ее голос – и тому, как заблестели, уже не от слез, ее глаза, когда Карина закончила:

– И пускай этого урода посадят.

Он подумал немного. Потом нашел своей маленькой ладошкой ладонь девочки и, как мог, пожал ее:

– Я тоже все Маме скажу.

Так и решили. Но, поскольку Каринкиным телефоном воспользоваться уже было нельзя, поступили следующим образом: взяли Рыжика и вместе отправились на вокзал, в буфет. Там, пока Павлик угощал кота «коклетами», Карина поговорила с Мамой. Он же подтвердил сказанное и еще нажаловался на то, что дядь Гера водит в их квартиру каких-то «компрачикосов». И про шприц на кухне тоже поведал, не таясь.

Мама, конечно, расстроилась. Но и обозлилась – Павлик догадался, потому что знал, как с ней это бывает, когда кто-то из «новых пап» вытворит что-нибудь дурацкое, обманет или сбежит в неизвестном направлении. Круглое Мамино лицо в такие минуты темнело, наливаясь краской, а голос становился хриплым и суровым, как сейчас:

– Притон устроить решил, подонок?! Ноги его больше в моем доме не будет!

Она одолжила Карине свою старенькую кнопочную мобилку – позвонить родителям. Пока ждали машину, Мама угощала новую знакомую горячим чаем и бутербродами, продолжая тихонько, вполголоса о чем-то ее расспрашивать. Павлик не до конца понимал, о чем именно, но слышал несколько раз повторившийся вопрос: «А он тебя точно нигде не трогал, милая?..» Карина молча качала головой, а Павлик гадал, почему она врет и зачем вообще Мама ее спрашивает, ведь по разбитой губе все и так видно.

Может быть, речь шла о чем-то другом, о каких-то других прикосновениях?.. О чем-то таком, взрослом, в чем Павлик – всего лишь ребенок, увы! – мало что соображает?.. При мысли об этом ему становилось неприятно – от осознания детской своей слабости и несмышлености. А еще от воспоминаний об испачканных синих чулках Карины.

В конце концов девочка разрыдалась прямо в буфете. Благо тут никого, кроме них троих и Рыжика, этим вечером не было. Только тогда Мама, словно спохватившись, прекратила допросы. Пересела ближе к Карине и обняла, позволив ткнуться лицом в необъятную грудь. Так и сидели. Мама гладила по спине Карину, а Павлик – Рыжика. А потом и родители Карины подъехали.

Им они передали девочку, что называется, из рук в руки. Павлик еще и Рыжика отдал, рассудив, что Каринке тот сейчас нужнее. Но сначала извинился:

– Дядь, вы, хоть и алкоголик, я знаю, но, пожалуйста, потерпите немножко. Рыжика только довезти надо, а там у него свой домик, мы с Кариной сделали. Не зачихивайте его до смерти, пожалуйста!

Глаза у Каринкиного бати выпучились так, что едва не сравнялись в размере с линзами очков. Карина, совсем к тому времени уже успокоившись, хихикнула:

– Да не алкоголик он, а аллергик, дурень!

И пускай Каринка его вроде как отругала, Павлику от звука ее смеха все равно стало гораздо легче на душе. Точно все дурное уже осталось позади. Точно жизнь – их с Мамой жизнь, жизнь Каринки и ее родителей, жизнь Рыжика – вот-вот вернется в прежнее мирное русло.

Может, даже «развода» в семье Карины не случится, ведь когда с людьми всякое нехорошее происходит, оно их объединяет…

Вот только нехорошее еще не закончилось.

Мама придержала Павлика в прихожке, а сама пошла, тяжело ступая (аж зеркало на стене задрожало!), прямиком на кухню. Павлик не стерпел, выглянул из-за угла – интересно же все-таки посмотреть, что там будет теперь, когда все грязные тайны дядь Геры и его «компрачикосов» стали известны.

За Маму он почти не переживал. Уже завтра – об этом они заранее договорились с родителями Карины – придет полиция, «как минимум участковый». А «мятые синяки» вроде дядь Геры боятся полиции больше, чем чего-либо еще! По крайней мере, Каринкин батя-очкарик (он же батя-аллергик) очень убедительно об этом рассказывал. Мама же слушала и кивала, поддакивая. Вставляя между прочим: «Герман вообще на условном, ему с ментами пересекаться – край…»

А по дороге домой она просила у Павлика прощения. Обнимала, слюняво целовала в щеки и лоб солеными от слез губами, каялась: «Кто же знал, миленький! Он ведь, зараза, такие письма писал из тюряги своей… Я-то, дура, еще и кредит на эту сволочь оформила, чтоб ему пусто было!..» И клялась, снова и снова божилась: «Ноги его в нашем доме больше не будет!..»

Так и не состоявшийся отчим – или почти уже бывший будущий отчим, как не без удовольствия начал думать о нем Павлик, – по обыкновению, посасывал коричневатое пойло из чайной кружки. Пиджак накинул на спинку стула, босые ноги разбросал по полу, сверкая заскорузлыми пятками, и вообще выглядел максимально расслабленно. Заметив Маму, медленно приподнял тяжелую голову, глянул на нее ленивым «мятым» взглядом:

– Мучача?

А та, широко размахнувшись, отвесила ему пощечину.

– Ты чего, мучача?..

– Ложись спать, сынок, – сказала Мама, обернувшись к Павлику. И прикрыла кухонную дверь.

Но, конечно, Павлик еще долго не мог уснуть. Лежал на диване, внимательно прислушивался к ругани, доносящейся из-за стенки. Кричала в основном Мама. Долго кричала, с час, не меньше. Дядь Гера лишь иногда глухо огрызался в ответ. И пару раз вроде бы что-то спрашивал. Павлик не мог разобрать, о чем речь, уловил только отдельные слова: «завтра», «мусора», «договоримся». Еще вроде бы «айфон» и уже знакомое «компенсация» прозвучало. Потом Мама опять кричала, раздавались звуки новых пощечин… Наконец хлопнула дверь спальни. Павлик, уже засыпая, услышал сквозь сон, как Мама прошла на кухню и забряцала там посудой. Как видно, спать с дядь Герой в одной комнате они уже не будут. Никаких тебе больше скрипов и стонов из спальни. Никогда.

Успокоенный и умиротворенный, Павлик уснул. И снились ему маленькие рыжие котята с ангельскими крылышками, порхающие, как феи из сказок, вокруг счастливо улыбающейся Карины.

Утром же его разбудил требовательный стук. Участковый! Павлик мигом скинул одеяло на пол и поскакал в прихожку, на бегу натягивая штаны. Пропустить момент, когда ненавистного дядь Геру вышвырнут из их с Мамой квартиры, он, разумеется, не мог.

Какое же разочарование его ожидало!..

Догадываться, что что-то не так, что что-то идет не по их общему, заранее обговоренному с Кариной и ее родителями плану, Павлик начал, когда увидел в коридоре Маму и отчима, держащихся за руки все равно что парочка влюбленных в парке.

– Ма-ам?..

Дядь Гера оглянулся первый:

– О, сынка!

Снова этот фальшиво-радостный голос. И обращение, от которого Павлика аж передернуло всего. Захотелось крикнуть: «Не имеешь права!.. Ты не мой, ты не настоящий папа!..» Но, разглядев дядь Геру получше, Павлик буквально лишился дара речи.

На фальшивом папе был всегдашний его костюмчик, только на сей раз – впервые за все время! – выглаженный. А еще, Павлик глазам своим не верил, дядь Гера был в кои-то веки побрит. Ни следа всегдашней его щетины!

Ничего не понимая, Павлик сначала испытал облегчение, когда дядь Гера отпустил Мамину ладонь, но тут же снова впал в ступор. Потому что теперь отчим положил руку Маме на плечо и посторонился, разворачивая ее в сторону сына.

На пороге стоял усатый пожилой мужчина в форме. Вид у мужчины, несмотря на ранний час, был утомленный. Даже усы его как-то совсем обессиленно повисли. На Павлика участковый даже не взглянул.

– Так что же, получается, отрицаете?

– Да с чего б мне себя оговаривать-то, гражданин начальник? – Дядь Гера улыбался. Но не так, как обычно, сверкая фиксами, а с закрытым ртом, одними губами. А еще, совсем уж удивительное дело, из речи дядь Геры пропали все его «эксперантос». – Живем мы тихо и мирно, никого не трогаем. А что соседи жалуются, ну так, сам понимаешь, на то они и соседи… Нас вот залили на днях вообще. Весь день вчера порядки наводили. Правда, милая?

И тут у Павлика перед глазами помутилось, а ноги едва не прогнулись в коленях. Потому что Мама… Мама… Она…

Она сказала участковому:

– Правда.

– Да ты сам глянь, гражданин начальник!

Дядь Гера махнул в сторону кухни.

А Павлик вспомнил, как Мама всю ночь там полы скребла и посудой грязной гремела. Это что ж значит, порядок наводила перед приходом полиции?.. Но зачем, почему?!

– То есть вы девочку Куликовых не видели, по лицу не били…

«Это же он про Каринку спрашивает!» – догадался Павлик.

Дядь Гера опять растянул губы:

– Вот те крест, начальник, цельный день с семьей провел, никого не видал!

Усталые усы мотнулись к Маме:

– Подтверждаете?

Та кивнула.

– И мобильный телефон у нее, значит, тоже не отнимали?

– Да на что он мне сдался-то? Милая…

Мама снова кивнула! Тут Павлик уже не выдержал.

– Врешь! – завопил сквозь слезы. – Все врешь! Мама, зачем ты врешь?!

Из-под усов раздался тяжелый вздох:

– Вот оно как, значит. Гражданочка, объяснитесь…

Мама моргнула раз, другой. Поджала губы, отвела взгляд – Павлик только сейчас заметил, какие у нее порозовевшие белки стали, и что под глазами набухло. И то, как крепко и глубоко вцепились пальцы-крючья дядь Геры в Мамино плечо, он тоже заметил.

Посерев лицом, она слабо улыбнулась:

– Сын просто с девочкой этой соседской дружит…

– Так точно, гражданин начальник! – подхватил дядь Гера с воодушевлением. – Любовь там у них, на почве кисок. Девка за кошаками приблудными ухаживает, а наш парень, вишь, за ней. Чиста рыцарь, и все такое.

Сейчас его смех был похож на шакалье хихиканье, совсем как у того молодого компрачикоса – такой же, как сказала бы Карина, «по-до-бо-страст-ный».

– Слушай, начальник… – Дядь Гера отлепился от Мамы и шагнул к участковому, как бы ненароком выдавливая того из прихожей. – Дружище, ну что мы, ей-богу, с утра пораньше тут… Давай-ка спокойно один на один вопрос порешаем, без баб и детей. Милая, – это он уже к Маме обратился, – ты посиди пока с пацаном. Позавтракайте, что ли… А я скоро.

Последнее было сказано им обоим. Уже другим тоном, со значением сказано, и голос у него опять поменялся – стал тихим и злым, уже не как у молодого, а как у того, второго компрачикоса, со звездами на плечах.

Мама утащила Павлика в спальню. Тот все повторял, утирая слезы: «Врешь… Зачем врешь… Ведь не так, не так все было…» – и она, усадив сына на край кровати, сама упала на колени. Тоже заплакала, только тихо, сдерживая рвущиеся из горла рыдания. Зашептала горячо, вперемежку с всхлипами:

– Молчи, ты только молчи! Не говори никому ничего, не надо… Кто же знал…

– Да что случилось-то?! – закричал Павлик, но Мама тут же накрыла ему ладонью рот.

Оглянулась в сторону прихожки, замерла. Даже всхлипывать прекратила. Только тут Павлик понял, насколько же она перепугана. Удостоверившись, что никто их не слышит, продолжила шепотом:

– Надо молчать, Павлик. Надо молчать обо всем. Потому что иначе Герман сделает тебе больно, очень больно. Кивни, если понимаешь!

Павлик кивнул, и Мама убрала ладонь, одними губами повторив: «Только тихо!»

Он зашептал ей в ответ:

– Ну и пускай. Пускай делает. Я потерплю! Нельзя же так, мам!..

– Можно, маль-чико. – В комнату зашел дядь Гера.

Привалился к дверному косяку. Все еще бритый и «гладкий» внешне, но такой же «мятый» внутри, как и раньше, – эта «мятость» сквозила в каждом ленивом движении, во взгляде, в голосе. Дядь Гера ошпарил обоих прежней фиксатой ухмылкой. Поманил Павлика:

– Топай сюда. Разговорчик имеется.

Мама вскочила на ноги, взвыла: «Герман, не надо!», бросилась к отчиму. А дядь Гера в долю секунды отклеился от двери и, махнув древоподобной ножищей, ударил Маму в живот. Та согнулась пополам и медленно, с глухим стоном завалилась на пол. Павлик кинулся к ней, однако его накрыла тяжелая цепкая лапа – лапа монстра из тех фильмов, что мальчик тайком от Мамы смотрел по телику. Потом он встречал таких чудищ в ночных кошмарах, но никогда, никогда и представить себе не мог, что увидит одно из них наяву!..

Лапа сдавила тонкую шею, превращая крики в сиплый писк.

– Прогуляемся, чико?

– Герман, пожалуйста…

– Заткнись, путамадре.

Он, все еще удерживая полузадушенного Павлика за горло, небрежно вильнул ногой и прочесал подошвой кроссовки по лицу Мамы. Голова ее качнулась, стукнула затылком по свежепомытому полу. Из носа пошла кровь.

– Буэно, – удовлетворенно кивнул дядь Гера. – Пошли, чико, потрем за дела наши грешные, дела семейные… А ты, пута, – это он уже снова обращался к привалившейся к стене Маме, – утрись и сиди здесь, не рыпайся. Нос с хаты сунешь наружу – носа лишу. Позво́нишь кому – мобилу в очко засуну, куда ты так любишь. Только не тебе засуну. Компренде?

Мама что-то бессвязно простонала в ответ.

– Вот и ладушки, мучачка. Вот и буэно… Пойдем, маль-чико, – подмигнул Павлику Мятый Человек. Чудище из кошмаров, монстр из-под кровати. Самый опасный из всех компрачикосов.

Дядь Гера выволок мальчика на лестницу, протащил за шкирку на восьмой этаж. Остановился возле пустующего кошачьего «лагеря». Легким пинком отфутболил блюдце в угол за мусоропроводом. Ослабив хватку, пихнул Павлика туда же. Распахнул окно. Достал из кармана брюк спички и пачку – само собой мятую, какую ж еще! – щелчком пальца выбил сигарету, зажег. Глубоко затянулся и выпустил дымную струю из ноздрей.

– Значит так, чико. Объясняю один раз, популярно. А ты вникай и запоминай, потому что второго раза не будет. Компренде?

Дядь Гера опять щелкнул пальцами, и горящая сигарета пулей стрельнула в сторону забившегося за трубу Павлика.

– Вижу, что компренде.

Мятый Человек продолжал:

– Думаете, дядь Гера плохой? Так и есть. Мучо, мучо плохой! Но вы, может, думаете, что дядь Гера и с головой не дружит. А это не так. Я, знаешь ли, пока сидел, книжки всякие читал. Гумилева там, учебники… Ну, что было, то и читал, хули делать. Вот, языки изучать даже начал: си, буэно и прочую срань… Культура, блядь! – Он усмехнулся, глядя в окно, и солнечный блик тускло сверкнул на одной из коронок. – Так что дядь Гера не дурак, чико. И мне, веришь, нет, на самом деле в хер не впились ни ты, ни мамашка твоя, на передок слабая. Путамадре!.. Мне только зиму у вас перекантоваться, а потом – разбег, каждый по своим делам и делишкам. Ну или, может, сами куда съедете, если буфетчицу-минетчицу твою уломаю на размен… А я ее точно уломаю. Компренде?

Павлик робко кивнул из своего укрытия.

– Дядь Гера проблем не ищет, чико, – сказал Мятый Человек вкрадчиво. – Дядь Гера проблемы решает.

«И другим создает, всем вокруг», – добавил про себя Павлик, но вслух произнести не решился.

– Так вот, для понимания, чико. Если мне создашь проблемы ты – пострадает твоя мамашка. Если же она сама чего мутить станет – плохо будет тебе…

Павлик, пользуясь моментом, пополз вокруг трубы, надеясь выбраться по другую сторону мусоропровода. Чтобы, улучив еще какую возможность, бежать наверх, в квартиру. Запереться там, схватить телефон, звонить в полицию, в МЧС, спасателям, чтобы приехали и спасли всех – его, Маму, Карину…

«Каринка!»

Выглянув из-за угла, Павлик увидел соседку – она подсматривала за происходящим из коридора перед своей квартирой. Как давно Каринка там прячется? Как много видела и слышала? Понимает ли, с каким чудовищем они столкнулись?..

Что-то ему подсказывало, что понимает.

Почему же тогда торчит тут, под самым носом у монстра, а не скрылась в безопасности, за новыми-то замками?..

Их взгляды встретились, и Павлик узнал ответ на свой немой вопрос. Из-за него она здесь сейчас стоит. За него, за друга своего мелкого, переживает. И Рыжик, сидящий у Каринки на руках, наверное, тоже волнуется…

И вдруг она закричала:

– Стой!..

Но было поздно. Пальцы-когти схватили Павлика за волосы, потянули из-за трубы назад и наверх.

– А теперь давай-ка закрепим науку, – прохрипел дядь Гера страшным голосом, швыряя Павлика на пол. Оскалился по-звериному, глядя на Карину. – Раз уж все в сборе… Сюда ползи, пута малолетняя. Быстро, я сказал!

– Не надо, Карин…

– Надо, чико, надо, – сказал Мятый Человек и наступил Павлику на спину.

У того разом весь воздух из легких вышел, глаза брызнули слезами на пыльную плитку, к которой дядь Гера придавил Павлика всем весом.

– Греби сюда, пута. А не то маль-чико станет совсем бо-бо.

Казалось, нога дядь Геры сейчас продавит его насквозь, провалится прямо через тело, кроша позвоночник и ребра до тех пор, пока подошвой грязной кроссовки не упрется в пол. У Павлика даже голову поднять не получалось, настолько сильными были давление и боль. Перед глазами устроили хоровод звездочки, и в этом хороводе он с трудом сумел разглядеть красные Каринкины сапожки – девочка шла к монстру.

А тот, возвышаясь над Павликом живым истуканом, буквально втаптывая того в бетон, бормотал что-то совсем уж странное и непонятное:

– Гумилев, пута! Это был, мать его, поэт, романтик… И еще шпион.

«Отпусти меня, отпусти, ну пожалуйста, как больно-то, а-а-а…»

– А я не шпион. Но тоже сидел. И тоже романтик! Я, вашу мать, кон-кис-та́-дор, в панцире железном!.. И сейчас, пута, я отучу вас стучать на конкиста́доров… На колени, сука. На колени, сказал!

Сквозь боль в спине, сквозь туман в глазах Павлик скорее ощутил, чем увидел какое-то движение рядом. На лицо ему пала тень, послышался шорох ткани.

Мятый Человек «в панцире железном» убрал тяжеленную свою ногу. Павлик смог вдохнуть немного воздуха, пусть и вперемешку с пылью. Мельтешащих звездочек стало чуть меньше. Мальчик откатился в сторону, с трудом присел на полу, поднял голову – и ахнул от ужаса.

Карина стояла перед дядь Герой на коленях, как тот и требовал. Плечи и голова девочки были опущены, лицо она уводила в сторону, прятала от Павлика. А дядь Гера, положив одну руку ей на затылок, другой возился с пуговицами на брюках. Глаза его маслянисто блестели, губы кривились в блаженной улыбке – совсем как в тот раз, на кухне, когда Павлик застал его и других компрачикосов за посиделками со шприцем.

– Закончим, что в тот раз, в лифте, не успели… – Мятый Человек выудил из расстегнутой ширинки нечто, на вид тоже весьма и весьма мятое. Мятое, грязное и большое. – Давай, бери… – возбужденно пыхтело чудовище, то и дело срываясь на глухой рык. – Возьми его… Хавай, сучка…

Раздалось шипение. Рыжик!

Котенок, которого Карина все это время прятала на груди, храбро кинулся на защиту хозяйки. Яркой оранжевой молнией сверкнул в воздухе и впился дядь Гере прямо в пах, всеми когтями и клыками сразу.

Мятый Человек заревел от боли и ярости. С воплем отшатнулся, ударился спиной о подоконник, задел локтем оконную раму – там даже стекло треснуло.

– Ах ты ж тварь! Сука гребаная! Блядина!

Кажется, весь его бесконечный запас словечек-«эксперантос» в один миг куда-то испарился.

Карина, улучив момент, вскочила и помогла встать на ноги Павлику. Они замерли на площадке перед лифтами, с восторгом и ужасом наблюдая за неравной схваткой. Рыжик, их пушистое маленькое солнце, превратился в комок отчаянной смелости и буквально вгрызался громадному мужчине в самое уязвимое место. Мелькали лапы, летели в воздух алые капли – кот рвал кожу и плоть.