Текст книги "Настоящая фантастика – 2013 (сборник)"

Настоящая фантастика (сборник)

То, что может случиться

Ярослав Веров, Игорь Минаков
Отель для троглодита

Скажите, вам приходилось идти на грузовике с разваливающейся пространственной сингулярностью? Нет, не с матрицей, о’кей всё с матрицей. С самой сингулярностью. Ведь не приходилось? Вот честно…

Да, господин прайм-прокурор! Да, я отдаю себе отчёт. Да, я намерен излагать только факты. Однако для придания оным фактам некой достоверности считаю допустимым определённый художественный окрас. Нет, я не вижу здесь никакого проявления неуважения. Скорее напротив, много че… Да, господин обер-адвокат, я помню, никаких резких высказываний. Только необходимое. Да, конечно. По существу дела. Но в той манере, в какой желаю, и ровно столько времени, сколько потребуется. Дикси, и это не ругательство.

Зря вы это затеяли, поганцы. Не надо бы выводить меня на публичный процесс, ох не надо бы. Больно дело выходит тут склизкое. Не для меня. Для вас, гадёныши. А тут – пресса. Тут журналисты. И половина – онлайнеры. Да какое там половина – считай, все. У этих чутьё, эти своего не упустят. Будет вам пожива, господа правдоносцы, Гейзенбергом клянусь. Одного только жаль – всей правды я этим уродам не выложу. Облезут. Да и знаю ли я всю правду? Или тот, кто знает всю правду, – уже совсем не я? А, господин Гейзенберг?

Знаете, когда погрешность импульсации лежит в пределах «трёх сигма», – неприятно, но жить можно. Ползёт себе здоровенный такой ромбододекаэдр под названием «Витязь» – странное название для грузовика, не без намёка на славное прошлое, и не ползёт даже, а скачет блохой по космосу. Один скачок – шесть километров. Конечно, и не скачок вовсе, а «отображение на границу зоны действия ТТМ с электронным резонатором», но это ж язык узлом завяжется, пока произнесёшь, а подумать и вовсе страшно. Шесть кэмэ для Вселенной не масштаб, но при частоте пульсации… сейчас прикину… если нормальная накачка резиста – одна наносекунда, ну да, один парсек проскакиваем за сто сорок часиков на пяти на десять в пятнадцатой импульсах.

А вот если бы на имперском крейсере с протонным резистом… Какая ещё тайна? Для кого – тайна? Нет. Это я к тому, что, несмотря на грозное название, сомнения в славном прошлом грузовичка у меня остались.

Так вот, когда импульсацию болтает в пределах от одной до десяти наносекунд, пилот может пить чай с тоником, скринить порно, любоваться космическими пейзажами или решать интегралы Фейнмана по траекториям, кто на что учился. Это нормально. Но когда вторые сутки у тебя «три сигма» со знаком минус, эрго, скорость ниже расчётной – это как-то нервирует. Забавно, что у электронщиков совсем другие сигмы, нежели у физиков. У них «закон шесть сигма». Впрочем, это к делу не относится. К делу относится: накопление ошибок в опорной частоте резиста отклонилось от закона нормального распределения, оно же – распределение Гаусса.

На третьи сутки совсем плохо стало. Опорная упала почти до двадцати. Тут до меня дошло, что неплохо бы, наконец, раз тенденция обозначилась, перестроить и модулирующую, иначе унесёт меня мимо моей какой-то там Персея – тёмную материю помянуть не успею. А модулирующую строить – это уже высшей космической навигацией пахнет, а пилотам грузовозов никакой высшей навигации не положено, наше дело простое: груз доставлен – груз сдан – груз принят. Опять же, и бортовой интеллект среагировал штатно: ситуация кризисная, помочь ничем не могу. Так что прошу принять во внимание безысходность моего положения, восемьдесят жэ ему в ж…

Я даже в ходовую спустился. Нет, что ж я, самоубийца, что ли, заэкранировался по самое не балуй, восемь тесла они и в Африке восемь, и в вакууме, и около нейтронных звёзд тоже, хотя там, говорят, что и побольше… Резист – если кому из прессы любопытно – такой же ромбододекаэдр, как и сам корабль, только маленький, метра два в длину, точно в центре, и сориентирован точно по осям. В норме. Температура твердотельной матрицы в норме. Расход рабочего материала, электронной накачки то бишь, – в норме, напряжённости полей – в норме… Резюмирую: всё в норме, отклонений от стандартной процедуры отображения нет.

А значит, пришло время нестандартных решений. Иначе не видать мне родной Агломерации, как параллельным зеркалам – эффекта Казимира при отсутствии вакуума. Прошу прощения, не обращайте внимания, это от волнения. От волнения меня на псевдонаучную чепуху сбивает. С давних времён заначен был у меня в криостате один препаратик. Ну, какой? Розовая маслянистая жидкость, без вкуса, без запаха, коэффициент вязкости…

Прошу прощения! Универсальный усилитель-преобразователь электромагнитной активности коры головного мозга, номер серии забыл. Приобрёл? У торговца какого-то приобрёл, не помню, может, того торговца давно на атомы разнесло, да не валяю я дурака! Может, господам из прессы, вон, интересно… О! Видите? Господам интересно. Так я расскажу. Тем более, к делу это имеет самое прямое отношение. Вернее, последствия имеют отношение.

Препаратик до комнатной температуры, аптечка, жгут, шприц. Увы, варварство. Средневековье! Двадцать первый век, если не двадцатый. Непростое это дело, доложу я вам, одной рукой на плечо жгут крутить. Ну да, зубы, хоть и атавизм, тоже иногда помогают. Вена вздулась… а я крови боюсь. Вогнал я все двадцать миллилитров – и немедленно гипноизлучатель на полчаса глубокого сна. И чтобы никакой быстрой фазы! Потому что, пока все эти металлизированные, полимеризированные и прочие хренизированные молекулы в моих синапсах обживаются, не приведи Шрёдингер, чтобы даже быстрый сон, не то чтоб в твёрдом уме и ясной памяти… это я для господ журналистов отвлёкся.

Очнулся. На голоэкране топологическое пиршество. Как бы это подоходчивей? Дюжина торов, вложенных друг в друга, кувыркаются лениво так. А если приглядеться – так и не торы это вовсе, а вроде как и петли Мёбиуса. А если совсем приглядеться – чтобы уже в глазах зарябило – и не петли вовсе, и не торы, а вроде змеев-уроборосов, только каждый змей не в свой хвост вцепиться норовит, а в соседский. Очень совершенная конструкция и лаконичная, как правильное уравнение. Синего цвета. И с ней же кувыркается такая же красная, но с некоторой расфазировкой. И меня от этой расфазировки как-то нехорошо плющить начинает. И даже, не побоюсь, тошнить. И вот-вот вырвет…

Когда – хлоп – и всё синфазно, топологическое чудо застывает и делается зелёным, а в голове звучит женский голос, эдакое контральто, с хрипотцой:

– Синхронизация завершена успешно.

Откуда я мог узнать? Высокие стороны, я уже докладывал, что название моего славного грузовика внушало мне смутные сомнения…

– Вот как, – говорю, вернее, думаю, – мой ИИ индексируется по женскому полу.

– Дорогой Макс, – отвечает, – я могу синхронизироваться с тобой абсолютно. Только ты мои сигналы начнёшь воспринимать как свои. Чужие мысли в своей голове неотделимы от собственных.

– Любопытный, между прочим, эксперимент можно поставить, – замечаю. – Но как-нибудь в другой раз. Хотя мысли, отделимые от своих, сильно смахивают на шизофрению.

– Именно поэтому, Макс, выбран противополый вариант. Наибольшее отличие. Но поскольку наши сознания совмещены – насколько вообще это возможно, сразу отвечаю на вопросы. Первое. Проблемы не в резисте, не в носителе и не в оборудовании. Внутри матрицы испаряется сама сингулярность.

Господа! Пока – подчёркиваю – пока прошу поверить мне на слово. Доказательства будут предъявлены в свой черёд.

– Хуже того, Макс. Процесс испарения не изотропен. Именно это создаёт иллюзию сбоя работы модулирующего резонатора. На самом деле сингулярность перестала правильно воспринимать информационную картину импульсов и их моментов, а следовательно, Вселенной.

– То есть…

– То есть нас уже унесло к чёрту на кулички.

Хочу заметить, что я всё ещё не оставил надежды спасти корабль и груз.

– Скажи… как мне тебя называть?..

– Безразлично. Когда выражаешь мысли, артикулируй речевым аппаратом. Так чётче. Видимо, микрочипы надёжней всего оседлали речевой центр.

– Ты можешь закачать в меня сведения, которые помогут устранить повреждение?

Моя диафрагма несколько раз судорожно дёрнулась – я запоздало сообразил, что ИИ, чтоб его накрыло Фурье-разложением, дёрнул меня за центр, управляющий смехом. В голове возникла сложная векторная диаграмма – сперва статическое устройство на трёх точках опоры превратилось в динамическое, на двух, перемещающееся путём сложного преобразования сил, в условиях гравитации, с использованием трения качения…

Тут до меня дошло.

– Понял, – помыслил я некогда боевому ИИ. – Шутку юмора оценил. Нарекаю тебя София.

– Мудро, – не возразила София. – Только что я протранслировала тебе полную информацию о вождении велосипеда. Вопрос: ты научился ездить на велосипеде? Резистивный двигатель устроен несколько сложнее. Если я сообщу тебе, что сингулярность преобразует информацию о движении элементарных частиц в вещественное отображение? Что она «представляет» пространство как обратную решётку кристалла и отображает объект на границу «зоны Бриллюэна», то есть на некое определённое расстояние?

– Например, шесть километров.

– Например, но что тебе из этого понятно? Что говорит тебе словосочетание «зона Бриллю…»?

Тут София, видимо, что-то углядела то ли в лобных, то ли в височных моих долях и сообразила, что всё это мне вполне знакомо. Спокойно, господа, всему своё время. Поэтому закончила она, как гвоздь в крышку гроба заколотила:

– Ты слишком умён для водителя грузовоза, Макс. Главная наша беда в другом. Я не знаю, что такое сингулярность.

Я, призвав в свидетели Эйнштейна, Ферми, Дирака и всех квантовых физиков древности скопом, мысленно отправил проклятую железяку в чёрную дыру и незамедлительно получил в ответ:

– В моей квантовой логике, Макс, есть три состояния: «да», «нет» и «хрен его знает». Сингулярность проходит по третьему пункту. Зато я с высокой степенью вероятности знаю, что произойдёт, когда сингулярность испарится.

Я уже догадывался.

– Жахнет так, что мало не покажется. Примерно через восемь часов.

Проклятая машина на какие-то доли секунды предвосхищала мои вопросы, словно была частью меня, и от этого становилось всё неуютнее.

– К счастью, в расчетное время мы окажемся вблизи досягаемости некой планетной системы. Я имею в виду, вблизи досягаемости для твоего вспомогательного корабля, а не самого «Витязя». Все расчёты уже заложены в автопилот. Ещё одно огорчение: планета относится к числу закрытых, но выбора нет.

Впору было призвать на помощь все силы Ван-дер-Ваальса… или Ваала. Или сразу Вельзевула.

Но… Признаюсь, мне захотелось спросить, что испытывает София в преддверии скорой гибели корабля, а значит, и распада своего квантового разума. Да, желание низкое и недостойное. Особенно если учесть, сколь самоотверженно и уверенно ИИ спасал… или всё же спасала?.. мою шкуру. Мне стыдно, господа, клянусь всеми сильными взаимодействиями! Нет, я отнюдь не ломаю комедию! Я продолжаю. София вновь предвосхитила мои вопросы.

– Время для меня не имеет значения, Макс. Последние пикосекунды до взрыва я растяну до размеров вечности. Ноль и Вечность – в сущности, они ведь одно и то же. И всю эту вечность я стану спокойно размышлять о тайнах Мироздания. Ещё ты хочешь, чтобы я поделилась с тобой частью своих знаний. Некоторое время на это есть.

Да, я помню приоритетные инструкции: бороться за жизнь корабля до последнего мига. Конечно, ценность груза. Однако София сама включила гипноизлучатель, потому что очнулся я уже в кабине челнока, в скафандре. Броневые плиты «Витязя» раздвигались, но видел я это только по бортовой телеметрии. Точно так же, как и сам корабль доставки пилота, который, как известно высокому суду и всем присутствующим из материалов дела, носил имя «Гордый». Не подходящее, увы, для столь низменного дела, как бегство. Униженный, вдавленный перегрузкой, бессильный как червяк, я наблюдал, как отдаляется силуэт «Витязя», как отстреливаются бустеры, как отходит главный бак. Когда, наконец, челнок, набрав необходимую скорость, лёг на курс к Ипсилон Андромеды, уже не экраны, а термостойкие плиты иллюминаторов залило молочно-белым свечением, сразу же, впрочем, пригашенным хроматикой, – это жахнул «Витязь». Строго в расчётное время.

Небо здесь должно быть голубым…

Облака – белыми с рыжими подпалинами. Потому что – солнце. Местное солнышко ведь почти земное, с небольшим сдвигом в оранжевую часть спектра…

Растительность должна быть зелёной… А водоёмы? Водоёмы здесь почему-то – фиолетовые. По крайней мере, так кажется с орбиты. Хотя не будем забывать, на низкой орбите слишком быстро меняется угол падения и отражения солнечных лучей, и только Гюйгенс знает, каков он, цвет этот, на самом деле.

Впрочем, сейчас из иллюминаторов почти ничего не просматривается. Ночь. «Гордый» сел на линии терминатора. Скоро рассвет. А пока громадной, в первой четверти ущерба, луной в небесах красуется Одиссей – белый с редкими синеватыми полосами вдоль экватора. И тянет через его исполинский диск овальную тень рыжая Пенелопа, второй спутник. Первый спутник, быстрая Цирцея, по ту сторону гиганта, вне видимости. На третий спутник – Калипсо – «Гордый» благополучно приземлился. Ну, правда, после двухнедельного автономного полёта, а затем маневрирования в системе Ипсилона Андромеды.

Благополучно… А мог и – неблагополучно. Ведь почему-то система закрыта. Закрывают звёздные системы, как известно, в двух случаях. Либо они по каким-то высшим галополитическим соображениям попадают в сферу специфических имперских интересов. Потому что наличие в системе хотя бы одной землеподобной планеты, имеющей в атмосфере свободный кислород, тут же переводит её в разряд колонизируемых. И о каком тогда закрытии речь? Скорее, напротив. А вот если такая система всё же угодила в сферу тех самых высших интересов, она будет нашпигована охранными спутниками так, что и шальной метеорит не проскочит, не говоря уже о космическом аппарате. А ещё – базы. Наземные планетарные базы, оснащённые лучшими станциями слежения. У имперских «закрытых ведомств» всё самое лучшее.

Либо систему закрывают – если она освоена высокоразвитой цивилизацией, давно и прочно покинувшей пресловутое «окно контакта». Но такая цивилизация умеет себя охранять. Ох, как умеет! Пилот дёрнул уголками губ, вспомнив что-то эдакое; улыбка получилась не из весёлых. Следовательно, произвольно маневрирующее небесное тело не останется вне зоны внимания чужаков. Хотя с неконтактной цивилизацией всё сложно. Никто не в состоянии сказать, что она умеет, а тем более – как считает нужным поступать.

Но возможно и третье… Это когда в системе обнаружена не поддающаяся никакому, даже приблизительному, научному описанию хрень. Назовём так, чтобы как-то назвать. Хрень опасная, совершенно непредсказуемая и ничем не сдерживаемая в своих эволюциях. Впрочем, всё это только легенды. С хренью человечеству сталкиваться пока не доводилось, или… или она прячется на закрытых мирах.

Как бы то ни было, «Гордый», используя гравитационные поля внешних планет, без всяких помех проник внутрь системы. Погасил скорость. Вышел на орбиту третьего и самого крупного спутника планеты Одиссей. Сделав несколько витков, сел почти в самом центре вечно обращённого к газовому гиганту полушария Калипсо. И вот теперь бортовой компьютер – двоюродный и сильно глупый брат почившей Софии – бодро докладывает наличие кислорода, нормального атмосферного давления и… предельно низкой влажности. А вокруг – самые что ни на есть джунгли. Каким образом пышная зелень выживает при такой засухе?

Пилот вывел на дисплей – плоский и примитивный – данные экспресс-анализа. Бактериологической и вирусной опасности здешняя микрожизнь не представляет. И на том спасибо! Осталось дождаться рассвета и совершить вылазку. Серебристые в лунном сиянии Одиссея кроны деревьев будоражили воображение. Пилот грузовоза – не дальний разведчик, ему не часто доводится любоваться пейзажами неосвоенных миров. Конечно, на Калипсо уже ступала нога человека. По крайней мере – трижды. Но материалов этих экспедиций нет в свободном доступе. Хотя пилот ими особенно и не интересовался. Своих забот хватает.

«Гордый» качнулся на посадочных амортизаторах вдоль вертикальной оси. Раз, другой. На дисплее подскочила кривая сейсмической активности. Небольшое калипсотрясение. Для спутника планеты массой почти в четыре «джей» – это, наверное, не редкость. Однако в целом планета геологически стабильна. Иначе откуда бы здесь взялась высокоразвитая жизнь? Да и не только – жизнь. Что за пятно зафиксировали внешние камеры на третьем витке? Надо бы глянуть. Во время посадки не до того было, а сейчас всё равно делать нечего.

Пилот скользнул пальцем по дисплею, запустил видеоролик. Изображение было необъёмным и чёрно-белым. Неудивительно – запись служила для визуального сопровождения основного массива данных, которые с калейдоскопической скоростью менялись в левой половине экрана и, в общем, не предназначалась для людских глаз. Пилот быстро в этом убедился. Для его – людского – глаза ничего, кроме мельтешения светлых и тёмных пятен, на дисплее не было. Попробуй отличи продукт выветривания горных пород вулканического происхождения от творения разума! И не важно – человеческого или нечеловеческого. По крайней мере, обширное пятно, формой схожее с осьминогом, страдающим ожирением, вполне может сойти за город. И кстати, находится оно от места посадки «Гордого» в каких-то тридцати километрах по прямой. Пешком можно дойти. При желании.

Он запустил программу графического моделирования. Пятно-осьминог приобрело объём и фактуру. Пилот повертел модель так и эдак… Больше всего она напоминала изображение мусорной свалки: смятые ёмкости, ломаная мебель, груды тряпья, паутина разлагающегося полимерного волокна, изглоданные крысами останки биомехов. Правда, все это исполинских размеров – бытовой хлам великанов. Если верить данным, «свалка» находилась прямо посерёдке отрицательной гравитационной аномалии. Отклонение от общих характеристик гравитационного поля планеты незначительное, но естественной сию аномалию тоже не назовёшь. Выходит, всё-таки цивилизация! И – вне «окна», иначе для чего её «закрывать»?

Пилот прикинул, чем это может ему грозить. Допустим, «внеоконная» цивилизация пофигистски относится к космическим объектам искусственного происхождения, которые имеют наглость не только шататься по планетарной системе, но и приземляться на единственной пригодной для обитания планете. Останется ли она, цивилизация, равнодушна к тому, что представитель другой цивилизации робинзонит у неё под носом? Ответа нет и не будет. В лучшем случае придётся жить у неё на задворках. Как крыса на городской свалке.

Не теряя времени, пилот скинул осточертевший скафандр, умылся, позавтракал. Натянул лёгкий, но прочный комбинезон, какими пользовались на орбитальных терминалах суперкарго. Главное его достоинство – множество карманов, по которым можно распихать всякую полезную мелочовку, или – образцы минералов, или чего-нибудь ещё. Вспомнив о «ещё», пилот отыскал свой заветный талисман и переложил в нагрудный карман комбинезона.

Он втиснулся в верхний, аварийный, шлюз, предварительно ликвидировав процедуру шлюзования как таковую. Щёлкнули замки. Пилот приподнял массивную крышку, высунулся по плечи. Выдохнул стерильный воздух корабля и вдохнул местный. Воздух оказался сухим, тёплым и чуть-чуть сладковатым. Несколько мгновений пилот прислушивался к ощущениям. Данные приборов – одно, а ощущения – другое. Решил, что ничего, жить здесь можно. Вот только немедленно захотелось пить.

Пилот нырнул обратно в тесную рубку, открыл нишу с кулером, вдоволь напился. Потом отыскал фляжку, наполнил её. На обратном пути надо будет набрать местной воды, чтобы потом её проанализировать. Подумал, что ещё взять? Пищевые брикеты. Есть. Аптечка. Есть. Универсальный инструмент, который, если надо, превращается во что угодно: в нож, топор, лопату и даже в небольшой бур. Есть. Детектор движения. Есть. Пеленгатор, дабы не заблудиться во время вылазки. Есть. Поколебался, вынул из зарядного гнезда бластер. Низкоэнергетический, способный отпугнуть крупного зверя или оглушить мелкого. На всякий случай. Вдруг здешняя макрожизнь окажется не столь миролюбивой, как микро. Всё, кроме фляжки, бластера и детектора, пилот упаковал в рюкзак.

Внешние датчики показывали возрастание температуры. Если так и дальше пойдёт, через пару-тройку часов за бортом будет настоящее пекло. Пустынный зной в неестественном сочетании с пышной тропической растительностью.

Распахнул шлюзовой люк на всю ширину, выбрался на обшивку.

Корабль доставки «Гордый» в силу печальной необходимости стал кораблем спасательным. Подмяв короткими, но широкими крыльями мелкий кустарник, он лежал, уткнувшись округлым носом в чёрную, отблескивающую металлом почву. Задранные к небесам дюзы казались жерлами старинных орудий. Вот только стрелять им было не в кого. Если не считать бледно-голубого нарыва Ипсилона C, небо оставалось пустынным. Дюзы двигателей вертикальной посадки корабль уже втянул в себя. А вот энергопанели подзарядки бортовых аккумуляторов, наоборот, медленно выдвигал навстречу налившемуся за последние пару часов жёлтым заревом горизонту. Розового земного рассвета, похоже, ждать не приходилось.

Вокруг, насколько хватало глаз, росли деревья – чешуйчатые, как у пальм, толстые стволы и устремлённые ввысь ветки с мясистыми, словно крохотные кактусы, наростами. Поди разбери, плоды это или листья? В верхнем ярусе леса – дырявая сеть лиан. Как будто кто-то набросил на кроны маскировку.

Пилот повернулся к восходящему светилу спиной и увидел, что над деревьями что-то сияет.

Металл? Стекло? Не мешало бы проверить. Да и какая-никакая цель.

Пилот лёг на живот и, прилипая ладонями ко все ещё горячей – или уже успевшей нагреться? – обшивке, сполз по покатому боку челнока на крыло. С крыла он уже съехал на заду. Сила тяжести была определённо ниже земной, но пилот ухнул во взрыхлённый «Гордым» грунт почти по колено. Наклонился, зачерпнул горсть здешней земли. Она была рассыпчатой, но на ощупь напоминала мелкую железную стружку. Пилот машинально отряхнул ладони, чувствуя, как «стружка» впивается в кожу. Увязая на каждом шагу, выбрался на твёрдое место. Похлопал ладонью по стволу кактусовой пальмы. Чешуйчатая кора оказалась сухой, тёплой и мягкой, податливой. Пилот надавил пальцем. Понаблюдал, как выправляется образовавшаяся впадинка.

Погода стояла безветренная: ни один «кактусовый» отросток не шелохнётся. В знойном воздухе висела звенящая тишина, будто в сурдокамере на третий день отсидки. Ни птичьего пения, ни стрекотания насекомых, ни звериных голосов. Странный лес. Словно и не лес вовсе, а парк из пластиковых имитаций. Такие ещё встречаются на пассажирских ковчегах древней конструкции. Искусственная зелень. Искусственные гроты. Искусственные водопады. Искусственное солнце. Дёшево и вполне утоляет ностальгию. Тем более что в те далёкие времена попытка выращивать на борту живые растения ни к чему хорошему не привела. Деревца страшно и необъяснимо мутировали, пугая своим видом и без того нервных переселенцев.

Пилот извлёк из рюкзака универсальный инструмент, сделал на коре глубокий надрез – ни капли. Он снова надавил пальцем. Надрез медленно заполнился смолообразной темно-фиолетовой массой. Пилот брезгливо отёр лезвие о ствол и быстро зашагал вперёд, туда, где над деревьями что-то блестело.

Местность заметно повышалась. Оглянувшись, пилот понял, что «Гордый» лежит в небольшой котловине. Округлая впадина диаметром в полкилометра наводила на мысль о заросшем лесом метеоритном кратере. Надо было обладать своеобразным везением, чтобы угодить именно в него. Впрочем, у бортового компьютера особого выбора не было. Топливные ресурсы «Гордого» не позволяли свободно маневрировать в поле тяготения, превышающем марсианское. Компьютер полагался больше на аэродинамику, машинная логика подсказывала, что драгоценное топливо следует экономить. Хотя, если рассуждать здраво, но по-человечески, к чему эта экономия? С планеты челноку самостоятельно не подняться. Поддерживать бортовые системы в полном рабочем режиме – тоже незачем. Если уж судьба забросила в этот мирок, нужно к нему приспосабливаться. Переходить на местные ресурсы, и чем скорее, тем лучше.

Когда пилот снова оглянулся – «Гордый» уже пропал из виду. Пилот поспешил вернуться назад, к краю котловины. Грязно-белый с чёрными подпалинами термического воздействия челнок показался ему родным домом. Он был построен людьми и в человеческом мире, хотя упокоиться ему суждено в мире чужом и, может быть, враждебном всему человеческому.

Удивляясь собственной нерешительности, пилот развернулся и зашагал прочь от корабля. Он даже принялся насвистывать и легонько похлопывать ладонью по стволам кактусопальм.