Текст книги "Поэт, или Охота на призрака"

– Тем летом, – продолжал я, – я собирался уехать в Париж, чтобы написать величайший роман в истории американской литературы, а Шон дожидался начала армейской службы. Прощаясь, мы заключили сделку, которая теперь может показаться банальной и даже глупой. Условия договора были следующие: когда я разбогатею, то куплю Шону «порше» с багажником для лыж – такой, как был у Редфорда в фильме «Бегущий по холмам». Вот так. Это было все, чего он хотел. Помнится, я тогда еще заметил, что эта сделка мне не выгодна, потому что ему нечего предложить взамен. Знаешь, что ответил Шон? Брат поклялся, что если со мной что-нибудь случится – например, если меня ограбят, покалечат или убьют, – он обязательно найдет того, кто это сделал. Он пообещал, что никто не сможет сотворить такое и остаться безнаказанным. И я поверил ему, поверил даже тогда. Я не сомневался, что брат обязательно сдержит свое слово, и, признаться честно, порой это меня утешало.

В этой истории – особенно в том, как я ее рассказал, – не было никакого особенного смысла. Даже сам я не совсем понимал, с чего это меня вдруг потянуло на воспоминания.

– Но это же было его обещание, не твое, – тихо произнесла Рили.

– Да, я знаю… – Она смотрела на меня, а я молчал. – Просто отчего-то я не могу сидеть на месте, наблюдать и ждать. Я должен, просто должен… – Мне не хватило слов, чтобы объяснить ей, и я умолк.

– Должен что-то сделать? – подсказала мне невестка.

– Не знаю, наверное. Мне трудно говорить об этом, Рили. Не могу я сидеть сложа руки, и все тут. Поэтому мне и надо срочно поехать в Чикаго.

Глава 10

Глэддена вместе с пятью другими задержанными поместили в самом углу просторного зала судебных заседаний, за барьером, со всех сторон огороженным стенами из прозрачного пластика. В пластике, на высоте человеческого лица, была проделана щель в фут шириной, сквозь которую подсудимые могли слышать все, что происходит снаружи, и отвечать на вопросы прокурора, судьи и своих адвокатов.

После бессонной ночи Глэдден чувствовал себя нелучшим образом. Правда, как и обещал Краснер, его поместили в одиночную камеру, но неумолчный шум тюрьмы не давал ему сомкнуть глаз, напоминая о Рейфорде.

Оглядев собравшихся в зале людей, Глэдден не заметил ни одного знакомого лица. Даже Делпи со Свитцером и те отсутствовали. К тому же, и это обрадовало Глэддена больше всего, он не обнаружил ни телевизионщиков, ни направленных на него камер скрытого наблюдения под потолком. Следовательно, его личность до сих пор так и не удалось идентифицировать. Пожалуй, пока все складывалось удачно.

Маленький человечек с рыжими кудрявыми волосами и в сильных очках пробрался вдоль столов присяжных поверенных и приблизился к застекленной скамье подсудимых. Из-за маленького роста ему приходилось запрокидывать голову, чтобы доставать до переговорной щели, и оттого казалось, будто бы он стоит по горло в воде.

– Мистер Брисбейн? – вопросил коротышка, глядя на все еще сонного давешнего наркомана, которого охранник только что втолкнул за барьер.

Глэдден шагнул вперед и посмотрел на рыжего сквозь прорезь.

– Краснер?

– Да, это я. Как поживаете, мистер Брисбейн?

Он протянул руку, и Глэдден неохотно пожал ее. Ему не нравилось, когда к нему прикасались посторонние, если только это не были маленькие дети. Вопрос Краснера он предпочел проигнорировать. Как может поживать человек, проведший ночь в тюрьме?

– Вы уже встречались с прокурором? – поинтересовался он вместо ответа.

– Да, встречался. Нам не повезло, мистер Брисбейн. Дело попало к заместителю окружного прокурора – к женщине, с которой мне уже приходилось сталкиваться в суде. Это настоящая мужененавистница, к тому же детективы, арестовавшие вас, уже успели поделиться с ней своими… э-э-э… представлениями о том, чем вы занимались на побережье.

– То есть она лоб расшибет, но постарается выжать из дела максимум?

– Совершенно верно. К счастью, судья вполне подходящий, и с этой стороны нам опасаться нечего. Насколько я знаю, он единственный из здешних судей, кто не работал прокурором перед тем, как его избрали на эту должность.

– Счастлив мой бог. Кстати, вы получили деньги?

– Разумеется. Все, как мы и договаривались, так что никаких препятствий нет. Кстати, вы собираетесь сделать заявление об отрицании вины сегодня или отложить его на потом?

– А что это дает?

– Строго говоря, ничего. Просто небольшая хитрость или, если хотите, психологический прием. Во время обсуждения суммы залога судья может немного уступить нам, если будет знать, что вы отрицаете свою вину и готовитесь оспаривать обвинения.

– Хорошо, скажите им, что я не виновен. Только вытащите меня отсюда.

Гарольд Найберг, муниципальный судья Санта-Моники, вызвал Гарольда Брисбейна, и Глэдден подошел ближе к прорези в пластике. Краснер тоже поднялся из-за стола и встал рядом, чтобы иметь возможность в случае необходимости совещаться с подзащитным. Как и заместитель окружного прокурора, которую звали Тамара Фейнсток, Краснер представился и, не дожидаясь, пока будет оглашен длинный список предполагаемых обвинений, заявил суду, что его клиент считает себя невиновным. При этих его словах судья Найберг заколебался: столь раннее заявление об отрицании вины явно его озадачило.

– Вы уверены, что мистер Брисбейн желает выдвинуть протест именно сегодня? – переспросил он.

– Да, ваша честь. Мой клиент стремится поскорее покончить с этим досадным недоразумением, так как не чувствует за собой абсолютно никакой вины.

– Понятно. – Судья замолчал, читая одну из лежащих перед ним бумаг. Пока что он еще ни разу не посмотрел на Глэддена. – Если я правильно понял, вы хотите воспользоваться десятью днями?

– Один момент, ваша честь, – сказал Краснер, поворачиваясь к Глэддену.

И зашептал своему клиенту:

– У вас есть право на предварительные слушания по обвинениям в течение десяти судебно-присутственных дней. Вы можете отказаться, и тогда судья перенесет заседание и только в следующий раз назначит предварительные слушания. Если вы подтвердите свое право, то дата предварительного рассмотрения будет определена сейчас – ровно через десять дней от сегодняшнего числа. Я рекомендую вам не отказываться, это будет еще одним признаком того, что вы готовы защищаться и не нуждаетесь в официальном предписании окружного прокурора. То есть мы опять-таки можем выиграть в залоге.

– Хорошо, так и поступим.

Адвокат вновь повернулся к судье:

– Благодарю вас, ваша честь, мой клиент не хочет отказываться от десяти дней. Он считает, что обвинения будут сняты еще в ходе предварительного слушания, и потому обращается к суду с просьбой назначить дату как можно скорее, чтобы он мог…

– Минуточку, мистер Краснер. Возможно, мисс Фейнсток и не возражает против ваших комментариев, но я вынужден сделать вам замечание. В данном случае речь не идет о предъявлении обвинения, и мы пока еще даже не начали обсуждать дело.

– Согласен, ваша честь.

Судья обернулся и принялся изучать календарь, висевший позади него на стене. Выбрав дату, отстоящую от текущей на десять судебно-присутственных дней, он назначил предварительные слушания в Сто десятом округе. Краснер тут же открыл ежедневник и сделал в нем пометку. Глэдден заметил, что то же самое сделала и заместитель прокурора. Несмотря на молодость, Тамара Фейнсток не была сколько-нибудь привлекательной особой. За три минуты, прошедшие с начала слушаний, она еще не произнесла ни одного слова.

– Хорошо, – кивнул судья. – Что насчет залога?

– Вы позволите, ваша честь? – подала голос Фейнсток, вставая. – Обвинение настаивает, чтобы суд отступил от своей обычной практики и назначил сумму залога в двести пятьдесят тысяч долларов.

Судья Найберг оторвался от бумаг и сначала посмотрел на Фейнсток, а потом впервые за все время перевел взгляд на Глэддена, словно пытаясь по внешнему виду ответчика определить, почему при таких смехотворных обвинениях он заслуживает столь внушительного залога.

– Поясните свою мысль, мисс Фейнсток, – попросил судья. – У меня нет никаких материалов, на основании которых я мог бы назначить столь большую сумму в нарушение существующих правил.

– Обвинение уверено, что ответчик попытается скрыться, ваша честь, – заявила Фейнсток. – При аресте он отказался сообщить полиции свой адрес и номер личного автомобиля. Водительская лицензия ответчика зарегистрирована в Алабаме, и законность ее выдачи до сих пор не установлена. Иными словами, на данный момент нельзя утверждать с уверенностью, что Гарольд Брисбейн – настоящее имя этого человека. Нам не известно ни кто он такой, ни где живет, ни есть ли у него семья или постоянное место работы; пока все это остается невыясненным, ответчик, будучи отпущенным под залог, имеет возможность скрыться от правосудия.

– Ваша честь! – Краснер даже подпрыгнул от возмущения. – Мисс Фейнсток подтасовывает факты! Имя моего клиента известно полиции, так как он предъявил вполне законное водительское удостоверение, выданное в штате Алабама; подлинность документа, кстати, не подвергалась сомнению вплоть до начала судебного заседания. Мистер Брисбейн только недавно прибыл в Санта-Монику в поисках работы и по этой причине еще не имеет места постоянного проживания. Как только у него появится адрес, мой подзащитный, как и всякий законопослушный гражданин, будет рад сообщить его властям. До той поры с ним, в случае необходимости, можно будет связаться через мою контору, так как мистер Брисбейн любезно согласился дважды в день выходить на контакт либо со мной, либо с любым другим представителем закона, которого суду угодно будет назначить. Кроме того, вашей чести, несомненно, известно, что в соответствии с законом отступление от правил назначения суммы залога допускается только в том случае, если ответчик склонен к побегу. Мистер Брисбейн, напротив, заявил о своей невиновности и отказался от всех отсрочек при рассмотрении его дела. Налицо желание ответчика поскорее опровергнуть выдвинутые против него обвинения и восстановить свое доброе имя.

– Связь через вашу контору – это хорошо, но как все-таки насчет адреса? – спросил судья. – Где будет ваш клиент все это время? Кроме того, в своей речи вы, похоже, намеренно опустили тот факт, что мистер Брисбейн пытался скрыться от полиции во время задержания.

– Это обвинение довольно просто опровергнуть, ваша честь. Полицейские были одеты в гражданскую одежду; они не представились моему клиенту и не предъявили никаких документов, удостоверяющих их личности вплоть до самого ареста. Вполне естественно, что, опасаясь за свою собственность, мистер Брисбейн, у которого было при себе весьма дорогостоящее фотооборудование, не понял намерений преследовавших его людей и, не желая быть ограбленным, постарался оторваться от них.

– Все это очень любопытно, – прервал его судья. – Так как же быть с адресом?

– Мистер Брисбейн снимает номер в отеле «Холидей-инн» на бульваре Пико, но постоянно выходит в город в поисках работы. По роду занятий мой клиент относит себя к свободным фотографам, а его специальностью является графический дизайн. Будучи совершенно уверенным в своем ближайшем будущем, он не собирается никуда переезжать. Как я уже упоминал ранее, мистер Брисбейн намерен опровергнуть выдвинутые против него…

– Да, мистер Краснер, мы уже слышали об этом. Какой суммы залога добиваетесь вы для своего клиента?

– Видите ли, ваша честь, на мой взгляд, четверти миллиона долларов будет, пожалуй, слишком много за проступок, который совершил мой клиент, бросив в воду урну. Я думаю, что пяти – десяти тысяч долларов было бы в данном случае вполне достаточно; во всяком случае, эта сумма гораздо лучше согласуется с обвинением. К тому же в настоящее время мистер Брисбейн стеснен в средствах, и, если он истратит на залог все имеющиеся у него деньги, ему не на что будет жить и оплачивать судебные издержки.

– Почему вы опускаете обвинения в неподчинении требованиям полиции и вандализме?

– Ваша честь, мой клиент убегал от преследовавших его незнакомцев, не зная, что они полицейские. Он считал, что…

– Приберегите ваши аргументы до суда, мистер Краснер.

– Прошу прощения, ваша честь, однако взгляните на обвинения еще раз. Совершенно очевидно, что это административные правонарушения, и залог должен быть соответствующим.

– Что-нибудь еще?

– Пока нет, ваша честь.

– Мисс Фейнсток?

– Да, ваша честь. Обвинение настаивает на том, чтобы суд отступил от обычной практики и назначил больший залог. Два главных обвинения против мистера Брисбейна основываются на уголовных статьях и классифицируются как общественно опасные деяния. Несмотря на заверения мистера Краснера, мы склонны думать, что ответчик попытается скрыться, а также сомневаемся в том, что этого человека действительно зовут Гарольд Брисбейн. Детективы, задержавшие его на пляже, сообщили мне, что у ответчика крашеные волосы и что именно в таком виде он фотографировался на водительскую лицензию. Этого вполне достаточно, чтобы предположить: возможно, он намеренно пытался изменить свою внешность. Обвинение надеется сегодня же связаться с дактилоскопической базой данных лос-анджелесского полицейского управления и проверить…

– Ваша честь, – перебил Краснер. – Я вынужден заявить протест на основании…

– Мистер Краснер, – осадил его судья, – подождите своей очереди. Вам, кажется, никто не мешал.

– Кроме того, – продолжала Фейнсток, – мистер Брисбейн был задержан на пляже по подозрению в противозаконной деятельности, что выражалось…

– Протест!

– …В фотосъемке несовершеннолетних детей, в том числе и обнаженных, производившейся без их ведома и без ведома и согласия их родителей. Эпизод…

– Я протестую, ваша честь!

– …Эпизод с неподчинением властям, в чем ответчик также обвиняется, имел место именно тогда, когда мистер Брисбейн пытался скрыться от офицеров полиции, проверявших поступившую жалобу.

– Ваша честь! – громко заявил Краснер. – Мой клиент не обвиняется ни в каких общественно опасных деяниях. Окружной прокурор просто пытается настроить суд против этого человека, опорочив его в ваших глазах. Я считаю это не только неэтичным, но и в высшей степени недопустимым. Если мистер Брисбейн совершил то, в чем его только что обвинили, то где же официальное заявление прокуратуры?

В просторном зале для заседаний мгновенно наступила гнетущая тишина. Выступление Краснера заставило других адвокатов, шептавшихся со своими клиентами, попридержать языки. Судья медленно переводил тяжелый взгляд с Краснера на Глэддена, с Глэддена на Фейнсток и обратно. Наконец он остановился на зампрокурора и сказал:

– Мисс Фейнсток, готовы ли вы в настоящий момент выдвинуть против этого человека обвинения, о которых только что говорили? Я подчеркиваю: именно в настоящий момент?

Фейнсток некоторое время молчала, колеблясь, потом неохотно произнесла:

– На данный момент в деле нет никаких иных данных, однако полиция, как я сказала, продолжает поиск сведений, которые помогли бы установить личность ответчика и род его занятий.

Судья посмотрел на лежавшую перед ним стопку бумаг и начал что-то писать. Краснер открыл было рот, собираясь что-то добавить, но в последний момент передумал. Похоже, судья уже принял решение.

– Правила требуют, чтобы в данном случае сумма залога составила десять тысяч долларов, – зачитал судья Найберг. – Однако, учитывая аргументы обвинения, суд счел возможным сделать небольшое отступление от существующей практики и назначить залог в размере пятидесяти тысяч долларов. Что касается вас, мистер Краснер, то я был бы рад обсудить этот вопрос с вами несколько позднее и, возможно, снизить размер залога в случае, если ваш клиент сумеет успокоить окружного прокурора, сняв подозрения относительно своего имени, адреса и тому подобного.

– Я приму это к сведению, ваша честь, благодарю вас.

Судья объявил о рассмотрении следующего дела. Фейнсток закрыла папку с делом Глэддена и, отложив ее на левый край стола, взяла новую папку из стопки справа.

Краснер повернулся к Глэддену с легкой улыбкой:

– Вот как бывает, мистер Брисбейн. Я-то рассчитывал, что судья назначит залог в двадцать пять тысяч. Что касается нашей красотки, то она должна быть счастлива, как говорится, выше крыши. Запросив четверть миллиона, она в глубине души не рассчитывала получить ни гроша сверх установленной правилами суммы. Так что ей повезло.

– Ну и ладно. А сколько еще придется ждать, прежде чем я выйду отсюда?

– Посидите пока здесь и не волнуйтесь. Я устрою так, что через час вы будете на свободе.

Глава 11

Недавний шторм вздыбил коварный ломкий лед, образовавшийся вдоль берегов озера Мичиган, заставив его принять самые удивительные и причудливые формы. Верхние этажи небоскреба Сирс-тауэр были совсем не видны, скрытые грязно-серым покрывалом облаков, что низко повисли над городом. Все это я наблюдал, подъезжая к Чикаго по автостраде. Стояло позднее утро, и мне подумалось, что днем наверняка снова пойдет снег. Ну и погодка! А я еще сетовал, что у нас в Денвере холодно. Однако, выйдя на улицу в чикагском аэропорту Мидуэй, я понял, что такое настоящая зима.

В последний раз я был в Чикаго три года назад и, несмотря на суровый климат, до сих пор иногда скучал по этому городу. В начале восьмидесятых годов я учился тут в школе журналистики и именно тогда полюбил Чикаго. Одно время я даже надеялся, что мне удастся остаться здесь и пристроиться в одну из местных газет, однако ни в «Трибьюн», ни в «Санди таймс» мною не заинтересовались: редакторы, к которым я обращался, посоветовали сначала набраться опыта и приходить, уже имея в портфолио хотя бы несколько опубликованных статей.

До сих пор помню, какое горькое разочарование я тогда испытал. И дело было не только в том, что меня отвергли, но и в необходимости уехать из Чикаго. Разумеется, я мог бы зацепиться в службе городских новостей, где подрабатывал студентом, однако это был совсем не тот опыт, который ценили редакторы крупных газет, да и перспектива службы в телетайпном агентстве, где платят столько, что это может привлечь лишь студентов, для которых возможность публикации гораздо важнее денег, нисколько меня не прельщала. Вот как случилось, что я вернулся домой и поступил на работу в «Роки-Маунтин ньюс».

Много воды утекло с тех пор. В первое время я ездил в Чикаго как минимум дважды в год – повидаться со старыми друзьями и посетить наши любимые бары и кафе, однако теперь это осталось далеко в прошлом. В последний раз я был здесь три года назад, когда один из моих друзей, Ларри Бернар, обосновался в «Трибьюн», проработав несколько лет за границей и приобретя тот самый опыт, что в свое время требовали от меня. Тогда я отправился в Чикаго, чтобы встретиться и поговорить с ним. Наверное, сейчас и у меня набралось бы достаточно хороших статей, чтобы претендовать на место в «Трибьюн», но я так и не собрался отослать их.

Таксист высадил меня на набережной, возле отеля «Хайатт». Редакция «Трибьюн» находилась как раз напротив него, на другом берегу реки. Поскольку я не мог заселиться до трех часов, то оставил вещи у дежурного, а сам направился к платным телефонам. Порывшись в справочнике, набрал номер Третьего участка Управления полиции Чикаго и попросил позвать детектива Лоренса Вашингтона, но, как только он отозвался, тут же повесил трубку. Я отнюдь не собирался беседовать с ним по телефону; все, что мне было нужно, это узнать, на месте ли детектив. Мой личный опыт общения с копами подсказывал, что договариваться о встрече заранее не имеет смысла. Совершая подобную глупость, вы лишь любезно сообщали человеку, какого места ему следует всячески избегать в ближайшее время. Многие полицейские не любили общаться с репортерами, а абсолютное большинство стремилось к тому, чтобы их даже не видели в компании представителей прессы. Даже с теми немногими, кто соглашался на беседу, приходилось вести себя предельно осторожно, так что я предпочитал устраивать на нужных мне людей засаду. И относился к этому как к своего рода игре.

Повесив трубку, я посмотрел на часы. Время неудержимо летело к полудню, а это означало, что на все про все остается около двадцати часов.

У дверей гостиницы я остановил такси и попросил отвезти меня в Белмонт, заехав по пути в Линкольн-парк, где в свое время и был обнаружен труп Бобби Сматерса. На днях исполнился ровно год со дня смерти мальчугана, и мне отчего-то казалось, что место его гибели должно выглядеть так же, как в тот трагический день.

Устроившись на заднем сиденье такси, я включил компьютер и открыл файл с заметками из «Трибьюн», которые загрузил в память еще вчера. Просматривая статьи, посвященные ходу расследования, я быстро нашел искомый материал – подробный отчет о том, как научный сотрудник расположенного неподалеку зоосада, возвращаясь от своей подружки напрямик через парк, нашел изуродованное тело. Труп мальчика лежал посреди заснеженной поляны, на которой летом проводились соревнования по игре в бочче[5]5
  Бочче – итальянская игра, напоминающая игру в шары, которая проводится на земляной или травянистой площадке.


[Закрыть]. В статье утверждалось, что упомянутая поляна находится неподалеку от Кларк-стрит, оттуда хорошо видно выкрашенное в красный цвет здание конюшни, принадлежащее этому самому зоопарку.

Движение в городе в этот час не было интенсивным, и мы добрались до парка за десять минут. Я велел водителю ждать меня на Кларк-стрит, а сам вышел из машины.

На чистом белом снегу вокруг не было почти никаких следов. Снежные шапочки на сиденьях и спинках скамеек, выстроившихся вдоль аллеи, достигали трех дюймов в толщину. Эта часть парка почему-то показалась мне заброшенной, здесь даже птиц не было.

Я прошел несколько ярдов по аллее и увидел поляну. Разумеется, рассчитывать на то, что мне удастся обнаружить что-то новое, было бы глупо, и все же я чего-то ждал, хотя и не мог сказать, чего именно. Возможно, надеялся на внезапное озарение.

Почти на середине поляны я наткнулся на чужие следы, ясно отпечатавшиеся в глубоком снегу. Они пересекали мой путь слева направо. Я зашагал дальше, но вскоре наткнулся на еще одну цепочку следов, которая шла в обратном направлении. Очевидно, одна и та же группа людей возвращалась туда, откуда пришла.

«Дети, – подумал я. – Должно быть, это дети ходили в зоопарк».

Зоопарк, кстати, был еще открыт. Глядя в ту сторону в надежде увидеть упомянутую в статье конюшню, я заметил цветы у подножия корявого толстого дуба, росшего в двадцати ярдах от меня.

Приблизившись к дереву, я догадался, что это может означать, – цветы были оставлены здесь в годовщину смерти Бобби Сматерса. Ярко-алые розы, выглядевшие на снегу, словно пятна свежепролитой крови, были сделаны из древесной стружки.

Подняв голову, я увидел, что кто-то вставил в расщелину ствола явно не любительскую, а сделанную в студии фотографию улыбающегося мальчишки, который сидел, упершись локтями в стол и подперев кулаками щеки. Бобби Сматерс. На нем были красный пиджак и белая рубашка, на шее повязан крохотный голубой галстучек. Цветы, должно быть, оставили его родители, но я недоумевал, почему в годовщину смерти они не поехали на кладбище, а пришли сюда. Впрочем, возможно, на кладбище они тоже побывали.

Потом я огляделся по сторонам. Пруд около конюшни замерз, по его поверхности скользила парочка конькобежцев. И все, больше никого вокруг не было.

Такси дожидалось меня на Кларк-стрит, приткнувшись к тротуару возле массивной кирпичной башни. Над входной дверью болталась вывеска с надписью «Хемингуэй-хаус». Именно из этого здания вышел в то утро сотрудник зоопарка, чтобы вскоре наткнуться на труп.

Еще раз посмотрев на снимок, я без колебаний вытащил его из щели в коре. Фотография оказалась закатана в тонкий пластик, предохранявший ее от снега и дождя; на обратной стороне было написано имя мальчика. Я сунул фото в карман куртки: пригодится для статьи.

После прогулки по заснеженному, торжественно-неподвижному парку салон автомобиля показался мне уютным и теплым, словно гостиная, где в камине пылает огонь. Захлопнув за собой дверцу и устроившись на заднем сиденье, я продолжил просматривать материалы «Трибьюн». Такси, набирая скорость, везло меня к Третьему участку.

Обстоятельства дела, которые я смог узнать из статьи, были не менее жуткими, чем подробности убийства Терезы Лофтон. Мальчишку выманили со школьного двора на Дивижн-стрит. Собственно говоря, Бобби и два его приятеля сами выбрались за ограду, чтобы поиграть в снежки. Когда учитель заметил, что троих учеников недостает, он сразу понял, где они могут быть, и отправился на поиски. Но к этому времени Бобби Сматерс уже бесследно исчез, а оба двенадцатилетних свидетеля так и не смогли сообщить полиции ничего конкретного. По словам одноклассников выходило, что Бобби просто пропал, словно бы сквозь землю провалился. Они втроем увлеченно строили снежную крепость, и, только закончив, мальчики обратили внимание, что Бобби с ними нет. Но это их не насторожило, так как ребята решили, что он нарочно спрятался, рассчитывая застать товарищей врасплох. Именно по этой причине никто из них не стал искать Бобби.

Пропавший мальчик, вернее, его окоченевший труп был найден только на следующий день на заснеженной поляне в Линкольн-парке. Расследование, которое возглавил детектив Брукс, продолжалось несколько недель, но так и не продвинулось ни на йоту дальше того, что уже было известно со слов двух соучеников жертвы: Бобби Сматерс таинственным образом исчез со школьного двора.

Просматривая статьи, я искал некие обстоятельства, которые роднили бы убийство мальчика с делом Лофтон, однако не слишком преуспел. Тереза была взрослой белой женщиной, а Бобби – двенадцатилетним темнокожим мальчишкой – иными словами, они были слишком разными, чтобы оказаться жертвами одного и того же маньяка. Тем не менее после своего исчезновения каждый из них больше суток находился неизвестно где, а изуродованные тела обоих были подброшены в городские парки и оставлены практически на самом виду. И наконец – это показалось мне самым существенным, – и Сматерс, и Лофтон накануне своего исчезновения находились в местах скопления детей: мальчик в школе, а Тереза – в садике, где подрабатывала воспитательницей. Я еще не знал, имеет ли данное обстоятельство какое-либо значение, однако больше ничего определенного у меня не было.

Третий полицейский участок был похож на небольшую средневековую крепость, сложенную из желтого кирпича. В этом же приземистом двухэтажном здании помещался и Первый муниципальный окружной суд, поэтому широкие двери из дымчатого стекла, в которые вливался постоянный поток посетителей, несмотря на холодную погоду, почти все время оставались открытыми. Зайдя внутрь, я оказался в вестибюле, выглядевшем крайне неопрятно из-за тающего снега на полу. Стойка в вестибюле была сложена все из того же желтого кирпича; если бы кто-то въехал в стеклянные двери на машине, он все равно не добрался бы до копов, находившихся за этой баррикадой. Так что простые граждане выстроились вдоль барьера, терпеливо ожидая своей очереди.

Поглядев на лестницу справа, которая, как я догадывался, вела в криминальный отдел, я подумал, не подняться ли прямо по ней, в обход существующего бюрократического порядка, но передумал. Когда имеешь дело с копами, не стоит нарушать даже самые глупые правила; полицейские умеют сделать слона из самой крохотной мухи.

Когда я подошел к одному из копов за стойкой, он с подозрением уставился на сумку с компьютером, висевшую у меня через плечо, и ворчливо поинтересовался:

– Пришли у нас поселиться?

– Нет, это всего лишь компьютер, – объяснил я как можно вежливее. – Мне нужен детектив Лоренс Вашингтон. Я хотел поговорить с ним о важном деле.

– А вы кто будете?

– Мое имя Джек Макэвой. Детектив Вашингтон меня не знает.

– Вам назначено?

– Нет. Но я по поводу убийства Бобби Сматерса. Можете прямо так и сказать.

Брови полицейского подскочили вверх чуть ли не на дюйм.

– Вот что, приятель, открой-ка сумку и покажи, что там у тебя за компьютер, а я пока позвоню.

Я сделал, как мне было велено: достав ноутбук, открыл его, включил, выключил и снова убрал. Подобная процедура была мне хорошо знакома; то же самое меня попросили бы сделать в любом аэропорту. Коп следил за мной, прижимая трубку к уху и обмениваясь с кем-то негромкими фразами. Должно быть, он беседовал с секретарем. Впрочем, я надеялся, что упоминание имени Сматерса избавит меня от предварительных переговоров.

– Тут пришел один парень, он хочет встретиться с Безногим Ларри. Говорит, по делу того мальчугана…

Выслушав ответ, коп положил трубку на рычаг.

– Ступайте на второй этаж. По лестнице налево, последняя дверь по коридору. Там написано – «Отдел по расследованию убийств». Вашингтон чернокожий, сразу его увидите.

– Благодарю.

Шагая к лестнице, я вспомнил, как коп назвал Сматерса «мальчуганом», а человек, с кем он говорил, сразу понял, о ком идет речь. Одно это уже способно было рассказать мне гораздо больше, чем можно было прочесть в газетах. Обычно полицейские стараются обезличить, деперсонифицировать жертву дела, которое ведут. В этом отношении они мало чем отличаются от убийц, на счету которых по несколько трупов. Если погибший представляется тебе безликой абстракцией, а не человеком, который жил, дышал, смеялся и чувствовал боль, ты не станешь потом думать о нем до конца своих дней. В таком контексте называть погибшего «мальчуганом» было совершенно против правил, и я мог не сомневаться: даже спустя год в Третьем участке все еще хорошо помнят дело Сматерса.

Комната, в которой помещался отдел по расследованию убийств, была величиной с половину теннисного корта, да к тому же еще выстлана казенного вида темно-зеленым ковром. Рабочие столы оказались составлены тремя группами по пять в каждой – четыре стола попарно друг напротив друга, а пятый, сержантский, с торца. Слева от меня выстроились вдоль стены запертые шкафы картотеки, а в дальнем конце находились два кабинета, отделенных от общего зала прозрачными стенами. Один из них, очевидно, принадлежал лейтенанту, а другой служил комнатой для допросов. В этом последнем помещении я рассмотрел стол, за которым удобно устроились мужчина и женщина. Они обедали: брали с картонных тарелок сэндвичи, а оберточную бумагу использовали в качестве скатерти. Кроме них, я увидел еще троих копов, работавших за столами в общей комнате, а за отдельным столиком у дверей сидела секретарша.

– Это вы ищете Ларри? – спросила она.

Я кивнул, и девушка указала мне на детектива, который низко склонился над самым дальним от входа столом. Он был один. Я направился к нему, но полицейский не поднял головы от бумаг, даже когда я остановился прямо напротив него.