Текст книги "Flash Boys. Высокочастотная революция на Уолл-стрит"

Потом случился так называемый черный вторник. 6 мая 2010 г. в 2:45 без какой-либо видимой причины рынок за несколько минут упал на 600 пунктов. А еще через несколько минут будто пьяный, который пытается сделать вид, что это не он уронил аквариум и убил любимую золотую рыбку хозяев, рынок отскочил обратно в исходное положение. Если вы за этим внимательно не следили, то могли и пропустить данное событие, конечно, при условии, что вы не отправляли приказов на покупку и продажу определенных акций. Например, акции Procter & Gamble сначала стоили не больше цента, а потом торговались по $100. 20 000 различных сделок совершилось, когда цена на задействованные акции снизилась более чем на 60 % от той, что была всего за несколько мгновений до этого. Пять месяцев спустя SEC опубликовала отчет, в котором вина за крах возлагалась на один крупный приказ о продаже фьючерсных контрактов, по ошибке отправленный на биржу в Чикаго малоизвестным взаимным фондом из Канзас-Сити.

Это объяснение могло быть правдивым лишь по совпадению, потому что регуляторы фондового рынка не располагали информацией, необходимой для понимания процессов, происходящих на нем. Теперь единицей измерения времени при проведении торгов стала микросекунда, а биржи вели записи в секундах. В секунде же миллион микросекунд. Все это напоминало 1920-е гг., когда была доступна только необработанная масса данных о всех сделках, совершенных за десятилетие. Из них можно узнать, что в определенный момент той эпохи произошел крах фондового рынка. Но нельзя узнать ничего о событиях, приведших к 29 октября 1929 г.

Первое, на что Брэд обратил внимание, когда читал отчет SEC о мгновенном обвале, было старомодное восприятие времени. «Я стал искать в тексте слово “минута”, – вспоминает он, – и обнаружил, что его использовали 87 раз. Стал искать слово “секунда” – его употребили 63 раза. Потом стал искать слово “миллисекунда” и нашел четыре упоминания, при этом оно ни разу не использовалось по делу. И, наконец, стал искать слово “микросекунда” и не нашел ни одного». Он прочитал отчет только раз и больше в него не заглядывал. «После того как у тебя появляется чувство скорости, с которой совершаются сделки, ты понимаешь, что такие объяснения, мол, кто-то нажал на кнопку, неверны, – объясняет он. – Вот захочу я просмотреть отдельный отчет о проведении каждой сделки с временными метками, чтобы понять, что за чем следовало, а такового отчета и нет. Да его попросту и не может быть при нынешней конфигурации рынка».

Никто не может точно сказать, что стало причиной мгновенного обвала – по той же причине никто не смог доказать, что высокочастотные трейдеры опережали приказы обычных инвесторов. Таких данных не существовало. Но Брэд чувствовал, что сообщество инвесторов не убедили объяснения SEC и заверения фондовых бирж, что у них все в порядке. Многие задавали тот же вопрос, что и он задавал самому себе: «Не надо ли копнуть поглубже, чтобы понять, как снежный ком смог вызвать смертельную лавину?» Брэд наблюдал за реакцией самых искушенных инвесторов на выступление Дункана Нидерауэра, генерального директора New York Stock Exchange, который отправился в турне доброй воли, чтобы, как казалось, разъяснить публике, что NYSE не имела ничего общего с мгновенным обвалом. «Именно тогда до меня дошло, в чем дело, – рассказывает Дэнни Мозес из Seawolf Capital, хедж-фонда, специализирующегося на инвестициях в ценные бумаги. Мозес уже выслушал доклад Брэда и Ронана. – Нидерауэр призывал: “Ну поверьте, мы этого не делали”. Минуточку, а я никогда на вас и не думал. Почему я должен озаботиться тем, что это сделали вы? Как если бы мой сын зашел в дом и сказал: “Пап, это не я помял твою машину”. – “Погоди, а разве на моей машине есть вмятина?”»

После мгновенного обвала Брэду больше не требовалось звонить инвесторам, чтобы назначить встречу, – его телефон звонил не умолкая. «Значение мгновенного обвала в том, – объясняет Брэд, – что он пробудил у покупателей желание разобраться в происходящем. Поскольку их боссы начали задавать вопросы. Это значило, что наше правдивые объяснения оказались как нельзя более кстати».

Несколько месяцев спустя, в сентябре 2010 г., на рынке случилось еще одно странное и еще более непонятное событие – на этот раз в пригороде Чикаго. Неприметная фондовая биржа CBSX, где торговалась лишь крошечная часть от общего объема рынка, объявила о том, что собирается изменить привычную систему комиссионных и откатов. Теперь она собралась платить участникам торгов за «приобретение» ликвидности и взимать с них плату за ее «создание». И снова Брэда охватило чувство абсурда: ну кто станет поддерживать рынок (проявлять готовность покупать и продавать по предложенной цене) на биржах, если ему придется за это платить? Однако затем активность на CBSX резко возросла. В течение следующих недель на ней торговалась, например, треть всех акций Sirius, компании-производителя спутниковых радиоприемников. Брэд знал, что высокочастотные трейдеры предпочитали акции Sirius, но не мог понять причину такого неожиданного и значительного роста объема торгов в Чикаго. Несомненно, когда крупные брокеры с Уолл-стрит поняли, что могут получать деньги за «приобретения» на CBSX, то все они перепрограммировали свои роутеры таким образом, чтобы приказы их клиентов отправлялись на CBSX. Но кто был их контрагентом в этих сделках и платил больше, чем когда-либо, за подобную привилегию?

Именно тогда Ронан рассказал Брэду о новой компании Spread Networks. Как оказалось, она раньше пыталась нанять Ронана для продажи своей замечательной линии высокочастотным трейдерам. В компании ознакомили Ронана со своим поразительным проектом тоннелирования и бизнес-планами. «Я сказал им, что они, блин, шизанулись, – вспоминает Ронан. – А они отвечают, что собираются продать две сотни лицензий. Я предложил им список из 28 компаний, которые теоретически могли бы купить доступ к их линии. Кроме того, они собирались назначить предоплату в размере $10,6 млн за пять лет, а мне хотели платить по 12 штук за каждый заключенный договор, что было просто оскорбительно. С таким же успехом они могли просить меня провалить это дело».

Ронан рассказал об этом неприятном случае Брэду, который, что вполне естественно, спросил: «И ты мне только сейчас про это рассказываешь?» Ронан объяснил, что не мог раньше рассказать о Spread, поскольку подписал документ о неразглашении, утративший силу именно сегодня, и теперь он мог свободно рассказать не только о делах этой компании, но и о ее клиентах. В их число входили не только HFT-фирмы, такие как Knight и Citadel, но и крупные банки Уолл-стрит – Morgan Stanley, Goldman Sachs и другие.

«Нельзя было доказать, что эти парни занимались чем-то серьезным, потому что они тщательно скрывали, сколько зарабатывают, – вспоминает Брэд. – Но можно было судить о размахе их дел по размеру затрат. А теперь к ним подключились и банки. И я подумал: “Вот черт, в дело вовлечены не только HFT-фирмы, но и вся отрасль. Речь идет о целой системе”».

Ронан предложил следующее объяснение тому, что происходило на CBSX: Spread Networks запустила линию и включилась в игру двумя неделями ранее. Затем CBSX вывернула свой прайс-лист наизнанку. Здесь стали платить брокерам за исполнение приказов клиентов вместо того, чтобы, как обычно, взимать за это плату. Тем самым брокеров побудили отправлять приказы клиентов на CBSX, благодаря чему высокочастотные трейдеры могли опережать их в Нью-Джерси, используя Spread Networks. Получалось, что высокочастотные трейдеры собирали информацию, заключая сделки с инвесторами в Чикаго, и пользовались ею на рынках в Нью-Джерси. Теперь для брокеров был смысл, и еще какой, в том, чтобы платить CBSX за «создание» ликвидности. Такую же игру вели и на BATS, побуждая брокеров раскрывать намерения собственных клиентов, чтобы использовать их на других биржах. Но скорость передачи клиентских приказов из Вихокена в другие точки Нью-Джерси значительно уступала скорости их передачи из Чикаго по новой линии Spread.

Spread стала еще одним фрагментом фантастически трудного пазла. Команда Брэда, собиравшая его в RBC, не обладала (пока что) всеми фрагментами, и все же их у нее было больше, чем у кого-либо еще, желавшего открыто обсуждать эту тему. Реакция инвесторов создавала дополнительные фрагменты. Порой, что занимало примерно 5 % их времени, Брэд и Ронан встречались с инвесторами, не желавшими ничего знать о пазле и не желавшими выслушивать партнеров. Каждый раз по возвращении с подобной встречи Брэд выяснял, что человек, с которым он только что разговаривал, так или иначе зависел от доходов, текущих к высокочастотным трейдерам. То и дело (это занимало еще 5 % времени) партнеры встречались с донельзя напуганными инвесторами. «Они знали так мало и были так сильно напуганы у себя в фирмах, что скорее отказались бы от встречи с нами», – вспоминает Брэд.

Однако большинство среди сотен первоклассных инвесторов, с которыми разговаривали Брэд и Ронан, отреагировали так же, как Майк Гитлин из T. Rowe Price, – они знали, что дела шли хуже некуда, но не знали почему, а когда узнали, были возмущены. «Брэд вел себя как честный брокер, – рассказывает Гитлин. – Не знаю, сколько людей были в курсе происходящего, но он единственный про это рассказал. Брэд неустанно заявлял: “Я отчетливо вижу, что все мы вовлечены в манипулирование рынком”. Он назвал имена людей, которые скверно играли свои роли, а многие в нашей сфере побоялись бы это сделать. Брэд заявлял: “Все это просто оскорбительно”». Винсент Дэниел, главный специалист по вопросам стратегии в Seawolf Capital, сформулировал ту же мысль по-другому. Он долго смотрел на эту невероятную парочку – канадца азиатского происхождения из банка, на который всем было наплевать, и ирландца, похожего на работягу из Дублина, – только что поведавшую ему самую неправдоподобную и при этом правдивую историю из всех, что он слышал, и сказал: «Ваше самое большое конкурентное преимущество в том, что вы не хотите меня надуть».

Сохранять доверие на Уолл-стрит было все еще возможно. Крупные инвесторы, доверявшие Брэду, начали делиться с ним любой информацией, которую могли получить от своих брокеров и которую Брэд ни за что не должен был узнать. Например, некоторые потребовали от своих брокеров раскрыть, какая доля совершенных от имени инвесторов сделок приходилась на темные пулы данных брокеров. В этих пулах скрывалась тайна самой сомнительной финансовой мотивации игроков на современном фондовом рынке. Наиболее известными пулами управляли Goldman Sachs и Credit Suisse. Но и каждая брокерская фирма всемерно поощряла инвесторов, желавших покупать или продавать большие партии акций, к тому, чтобы они делали это в ее темном пуле.

Теоретически брокеры обязаны были находить акции для клиентов по наилучшей цене. Если клиент хотел купить акции Chevron, а по наилучшей цене они продавались на New York Stock Exchange, то предполагалось, что брокер не должен был сплавлять акции по цене, установившейся в темном пуле. Но темные пулы были непроницаемыми. Правила их работы не предавались огласке. Посторонние не могли проследить за тем, что в них происходило. Вполне возможно, что трейдеры самого брокера играли против его же клиентов в темном пуле – правила ведь отсутствовали. И хотя брокеры часто заявляли, что конфликта интересов в темных пулах не возникает, все они отличались одной странной особенностью – огромная доля клиентских приказов, отправленных в темный пул, исполнялась именно там. Брэд знал об этом, поскольку горстка крупнейших мировых инвесторов поделилась с ним данной информацией, чтобы он помог им разобраться в происходящем.

Это трудно было объяснить. Предполагалось, что брокер будет искать для собственного клиента наилучшую цену. Темный пул Goldman Sachs, например, занимал менее 2 % от общего объема фондового рынка. Тогда почему почти 50 % клиентских приказов направлялись в него и исполнялись там, а не в более обширной части рынка? Объем большей части брокерских темных пулов составлял менее 1 % от объема всего рынка, но каким-то образом эти брокеры находили для клиентов наилучшую цену в пределах от 15 до 60 % случаев. (Так называемые ставки интернализации[15]15
  Исполнение брокером биржевого приказа не путем обращения на общий рынок, а за счет собственных активов брокерской фирмы, когда она становится единственным контрагентом клиента. – Прим. ред.


[Закрыть] отличались у разных брокеров.) Но поскольку организаторы темных пулов не обязаны были сообщать точное время исполнения приказа, а брокеры и так обычно не сообщали инвесторам о месте его исполнения, не говоря уже о рыночных условиях в момент сделки, то клиенты оставались в неведении. Даже такие крупные инвесторы, как Т. Rowe Price, вынуждены были просто принимать на веру утверждения Goldman Sachs или Merrill Lynch, что банки действуют в их интересах, несмотря на наличие очевидных противоположных финансовых стимулов. По словам Майка Гитлина: «Просто очень тяжело доказать, что какой-либо брокер-дилер направляет ваши приказы куда-либо, кроме наиболее выгодного для вас места. Невозможно ПРОСЛЕДИТЬ за действиями каждого конкретного брокера». И если уж T. Rowe Price, действующий в интересах миллионов мелких инвесторов, был не в состоянии получить от биржевых брокеров информацию, необходимую, чтобы определить, действуют ли те в интересах клиентов, то что мог поделать мелкий инвестор сам по себе?

В такой обстановке попытки помочь инвесторам разобраться в том, что происходит с их деньгами, стали по своей сути революционными. Royal Bank of Canada всегда был ничем не примечательным игроком на американском фондовом рынке. В конце 2010 г. Брэд просматривал отчет, подготовленный Greenwich Associates, фирмой, чьими услугами пользовались банки Уолл-стрит для определения собственного рейтинга. Greenwich Associates занимается проведением опросов среди инвесторов, которые пользуются услугами компаний Уолл-стрит, и в частном порядке сообщает о результатах этим компаниям. В 2009 г. RBC занимал 19-ю строчку и находился далеко внизу рейтинга. В конце 2010 г., всего лишь через полгода после появления «Тора», RBC занял в рейтинге первое место. Сотрудники Greenwich Associates позвонили в RBC и спросили, что происходит в банке. По их словам, за всю историю рейтинга ни одна компания не смогла подняться сразу более чем на три позиции.

Вместе с тем движение, порожденное неудовлетворенностью Брэда Кацуямы положением дел на Уолл-стрит, все больше воспринималось как благотворительное, а не деловое предприятие. Брэд не был радикалом. По его словам, «есть разница между раскручиванием кампании и вынужденным участием в ней». Он никогда особо и не задумывался о том, как впишется в общую картину, и уж, конечно, не считал себя одним из лидеров. Никогда не стремился попасть в студенческий совет. Никогда не занимался политикой. «Мне всегда казалось, что если захочешь вызвать какие-либо изменения, то придется улыбаться и пожимать руки всем подряд, – объясняет он. – Это все казалось таким фальшивым». Сейчас это было всерьез. В сложившейся ситуации человек, принявший срочные меры, мог изменить мир. В конечном итоге Брэд стал обучать крупнейших мировых инвесторов внутреннему устройству фондового рынка, и это служило для него несомненным подтверждением того, что никто другой на Уолл-стрит не желал рассказывать им о злоупотреблениях с их инвестируемыми деньгами. Чем больше он разбирался во внутреннем устройстве финансовой системы, тем доходчивее мог объяснить крупным и мелким инвесторам, как система их обманывает. И тем большее давление они могли оказать на систему, чтобы изменить ее.

У этой системы имелась одна серьезная проблема – своего рода моральная инерция. Пока система служила мелочным интересам всех ее участников, никто из них не собирался ее изменять, независимо от того, какой бы порочной или губительной она ни была, – хотя, поскольку сами по себе слова «порочная» и «губительная» заставляли серьезных людей нервничать, Брэд избегал их употреблять. Возможно, в разговорах с инвесторами его больше всего беспокоило то, чтобы его не воспринимали как очередного чудака, который носится с теорией заговора. Поэтому он почувствовал себя на вершине счастья, когда крупный инвестор отпустил по его адресу комплимент: «Слава богу, наконец-то нашелся человек, который хоть что-то знает о высокочастотном трейдинге и не бредит зоной 51». Поскольку Брэд не был сторонником радикальных мер, то лишь со временем понял, что судьба и обстоятельства создали для него такую значительную роль, которую он обязан сыграть до конца. Однажды вечером Брэд повернулся к Эшли, теперь уже своей жене, и сказал: «Похоже, я стал экспертом в области, требующей срочных изменений. Думаю, в мире есть немного людей, способных что-нибудь с этим сделать. И если я ничего не сделаю прямо сейчас, то мне, Брэду Кацуяме, не с кем будет даже поговорить по телефону».

Глава 4
По следам хищника

К концу 2010 г. партнеры создали оружие, готовое к продаже и призванное защитить инвесторов от хищника, появившегося на американском фондовом рынке. Но информации о самом хищнике у них было на удивление мало.

Ронан был единственным знакомым Брэду человеком из мира высокочастотного трейдинга. Брэд смутно представлял себе, какими возможностями и политическим влиянием обладал этот мир. Хотя и узнал от Ронана, что HFT-фирмы находились в особых отношениях с публичными фондовыми биржами, но ничего не знал про их сделки с крупными банками Уолл-стрит, призванными блюсти интересы инвесторов. Впрочем, и многие сотрудники крупных банков, по-видимому, имели очень смутное представление о том, чем их учреждения в действительности занимались. Для Брэда, работавшего в крупном банке на Уолл-стрит, самым простым способом узнать, чем занимаются другие банки, было пригласить на собеседование их бывших сотрудников, ищущих вакансии. Финансовый кризис вызвал переполох среди системообразующих столпов Уолл-стрит, и Брэд смог побеседовать с людьми, которые всего несколько лет назад и не помышляли о работе в Royal Bank of Canada. Сканируя таким образом их коллективный разум, он успел переговорить более чем с сотней сотрудников крупнейших банков, но принял на работу только 35 из них. «Все они хотели получить работу, – вспоминает Брэд, – и не то чтобы скрывали от меня нечто, но просто не знали, как действуют электронные системы в их банках».

Единственное, что связывало всех этих людей, и даже тех, кому он отказал, были страх и недоверие по отношению к системе. Примечателен случай Джона Шволла. Его отец и дед работали пожарными на Стейтен-Айленде. «Каждый мужчина в отцовском роду был пожарным, – рассказывает Шволл. – Я же хотел добиться чего-то большего». Это означало получить степень магистра технических наук в Технологическом институте им. Стивенса в Хобокене, штат Нью-Джерси. В конце 1990-х он поступил на работу в Bank of America Securities[16]16
  Вызывает раздражение, когда американский банк упорно продолжает именовать себя банком (bank). Однако в данном случае Bank of America вынужден так поступать, поскольку законодательство запрещает отделам ценных бумаг (securities divisions) американских банков называть себя банками.


[Закрыть], где дошел до должности с напыщенным названием «руководитель разработки новых продуктов». Описание его должностных обязанностей было более эффектным, нежели сами обязанности. Джон Шволл принадлежал к числу рабочих лошадок, которые тянут на себе утомительную рутину, например, координируют взаимодействие трейдеров на торговой площадке и компьютерщиков или обеспечивают соответствие банка новым нормативам, введенным на фондовом рынке. Он регулярно попадал в список самых лучших работников Bank of America по результатам проверок персонала, но его реальное положение в банке было сродни положению старшего лакея в британской аристократической семье. Он мог выглядеть большой шишкой в глазах рядовых сошек из операционного отдела, но не в глазах трейдеров, делавших для банка деньги.

Как бы Шволл ни был этим расстроен, он никогда не показывал виду. Когда же возникал повод, чтобы выразить лояльность к своей компании, он хватался за него. Например, 9 сентября 2001 г. рабочее место Шволла находилось на 81-м этаже северной башни Всемирного торгового центра. По чистой случайности он опаздывал на работу – единственный раз за весь 2001 г. – и из окна автобуса, которой ехал еще вдали от башен-близнецов, увидел, как первый самолет протаранил одну из них на 13 этажей выше его рабочего кабинета. Несколько его коллег погибли в тот день, как и несколько его знакомых пожарных со Стейтен-Айленда. Шволл редко говорил об этом событии, но в душе верил, что если бы оказался тогда на рабочем месте, то инстинктивно ринулся бы наверх, а не вниз. Чувство вины за неоказанную помощь превратилось в ощущение, что он в долгу перед коллегами и работодателем. Иными словами, Шволл стремился чувствовать по отношению к банку то же, что чувствует пожарный по отношению к своим товарищам. «Я думал, что навсегда останусь в Bank of America», – вспоминает он.

Но потом начался финансовый кризис, и в 2008 г., после поглощения Bank of America находившегося на грани банкротства Merrill Lynch, случилось то, что в корне изменило взгляды Шволла. Merrill Lynch оказался в числе наиболее злостных эмитентов самых скверных субстандартных ипотечных облигаций. Если бы банкиров Merrill Lynch оставили на милость рынка, т. е. если бы Bank of America их не спас, их вышвырнули бы на улицу ни с чем. Однако непосредственно перед поглощением они умудрились начислить себе значительные бонусы, которые Bank of America пришлось им выплатить. «Это было совершенно нечестно, – рассказывает Шволл. – Чудовищно несправедливо. Принадлежащие мне акции банка, который я помогал строить девять лет, отправились в канализацию, а эти уроды начислили себе рекордные бонусы. Долбаные преступники». И совсем уж невероятным показалось ему, что люди из Merrill Lynch возглавили подразделение собственного капитала Bank of America, после чего уволили большинство сотрудников, как правило, хороших работников, преданных своему банку. «Я решил, что Уолл-стрит погрязла в коррупции, – вспоминает Шволл. – Корпоративная забота о служащих отсутствовала напрочь».

Шволл, один из немногих сотрудников Bank of America, сохранил свое рабочее место – Merrill Lynch некем было его заменить. Он скрывал свои истинные чувства, но больше не доверял работодателю. И впервые за годы работы почувствовал, что работодатель ему не доверяет. Однажды Шволл сам себе отправил письмо с личного почтового ящика на свой рабочий ящик – помогал друзьям, которых уволили из банка и которые хотели открыть небольшую брокерскую фирму. После чего его босс позвонил ему и стал расспрашивать про это письмо. «Какого черта они стали мониторить мои входящие мейлы?!» – возмутился Шволл.

Его возможности мониторить своих начальников превосходили их возможности, и он занялся этим. «По отношению ко мне я ощущал сильную, хотя и невысказанную враждебность», – вспоминает Шволл. Он отметил взрывной рост числа сделок в темном пуле Merrill Lynch, подогретый высокочастотными трейдерами. Обнаружил, что у Merrill Lynch появился еще один источник дохода – плата за доступ к темному пулу банка, взимаемая с HFT-фирм. Также заметил, что сотрудник, построивший электронную торговую площадку, был одним из самых высокооплачиваемых в Merrill Lynch и, тем не менее, уволился, чтобы создать собственную компанию, которая должна была оказывать услуги HFT-фирмам. Прочитал Шволл и письма в адрес SEC, набранные на фирменном бланке банка, с аргументами против усиления регулирования фондового рынка. Он сохранил одно из них, в нем юристы банка писали, что «несмотря на многочисленные изменения в последние годы в рыночной структуре и поведении игроков, фондовый рынок в настоящее время функционирует хорошо». Однажды до него дошел слух, что Merrill Lynch нанял аналитика, чтобы тот написал отчет и доказал, что благосостояние клиентов банка выросло благодаря темному пулу. Похоже, отчет вызвал в банке некоторую дискуссию. Шволл занес этот слух в архив до лучших времен.

Шволл хотел быть хорошим солдатом, который руководствуется в жизни простыми принципами. Но после финансового кризиса он скорее стал походить на затаившего обиду слугу. У него была склонность задавать сложные вопросы и искать на них ответы в любых, самых невероятных местах. Короче говоря, склонность к навязчивым идеям.

Брэд заметил ее только после того, как переманил Шволла из Bank of America в RBC. Ему следовало заметить ее раньше, просто приняв во внимание выбранную Шволлом на Уолл-стрит роль продакт-менеджера. А более или менее успешный продакт-менеджер должен быть одержимым. Эта роль появилась вследствие широко распространенного убеждения, что трейдеры не знают, как разговаривать с компьютерными гиками, а те не знают, как разумно отвечать огромным волосатым трейдерам, которые на них орут. Продакт-менеджер, находившийся между двумя этими группами, вычленял среди запросов трейдеров самые насущные и решал, как лучше их удовлетворить. Например, трейдеру в RBC мог понадобиться на экране компьютера значок «Тор», кликнув который, можно было бы отправить «Тора» исполнять приказ на покупку акций. Для разработки этой кнопки требовалась подробная и занудная спецификация страниц на двадцать. Тут-то в дело и вступал Шволл. «Он вникает в детали, в которые другой ни за что бы не стал вникать, – и только потому, что ему нравится этим заниматься», – рассказывает Брэд.

Первые намеки на то, что одержимость Шволла подробностями может завести его в тупик, прозвучали на корпоративных собраниях. «Он вдруг пускался в странные рассуждения, – рассказывает Брэд, – близкие к рассматриваемой теме, но совершенно не от мира сего». В другой раз Брэд увидел, как работает мышление Шволла, на примере противостояния, в которое тот ввязался вскоре после прихода в RBC. Банк отказался выступить в роли основного спонсора благотворительной акции «Крылья над Уолл-стрит». Акция проводилась с целью сбора средств для борьбы с боковым амиотрофическим склерозом (БАС) – болезнью Лу Герига. В ответ на отказ и без каких-либо объяснений Шволл разослал на все почтовые ящики банка письма с объяснением важности изучения БАС и призывом ко всем сотрудникам банка поддержать акцию. Руководство RBC, принявшее решение об отказе, естественно, восприняло эту самовольную рассылку как акт неповиновения, подрывающий его авторитет. Так, без видимой причины Шволл настроил против себя группу топ-менеджеров, имевших право его уволить.

Так Брэд оказался втянутым в противостояние между новым, чрезвычайно ценным сотрудником и топ-менеджерами, которые требовали его голову. Под давлением Брэда Шволл наконец объяснил, что его мать недавно умерла от БАС. «И он даже не подумал об этом упомянуть, – вспоминает Брэд. – Шволл много лет пытался придумать, как помочь своей матери. Тот факт, что она умерла от этой болезни, перевесил бы остальные доводы, и потому он никогда об этом не говорил. Он сказал, что это было бы недостойным и беспринципным». Брэд решил, что проблема Шволла заключалась не в отвращении к корпоративной политике, а в его приятной неспособности участвовать в политических играх. («Человек, обладающий политическим чутьем, никогда бы так не поступил».) И, тем не менее, Шволл так часто ввязывался в политические игры и проигрывал в них, что Брэд наконец-то придумал название для вытекающих из этого проблем – шволлинг. «Шволлинг проявляется, когда он делает какую-нибудь непреднамеренную глупость и выглядит дураком», – объясняет Брэд.

Все, что Шволл мог в этом случае сказать: «Просто иногда на меня что-то находит». Он становился одержим некоей идеей, и эта одержимость толкала его туда, где уже нельзя было увидеть ее источник. В результате он совершал много, на первый взгляд, немотивированных поступков.

«Тор» запустил частный процесс Шволла. «Тор» и его значение для американского фондового рынка стали сильнейшей навязчивой идеей Шволла. Прежде, чем Брэд объяснил принцип и смысл работы «Тора», Шволл особо не задумывался об американском фондовом рынке. После встречи с Брэдом он уверился в том, что рынком, расположенным в самом сердце капиталистической системы, манипулируют мошенники. «Как только осознаешь, – рассказывает он, – что не можешь исполнять собственные биржевые приказы, поскольку кто-то другой определяет, что ты пытаешься сделать, и опережает тебя на других биржах, все кончено: твое мировосприятие изменяется. – Эта ситуация его взвинтила, и, чем дольше он себя накручивал, тем сильнее злился. – Меня просто бесило, что мошенники организовали все так, чтобы зарабатывать на чужих пенсионных накоплениях. Я знаю, кого они накалывают, – таких людей, как мои папа и мама, и я решил любой ценой узнать, кто конкретно этим занимается». Шволл переосмыслил то, чему стал свидетелем в Merrill Lynch, после того как менеджеры последнего возглавили в Bank of America департамент по торговле ценными бумагами. Он разыскал аналитика, сделавшего тот спорный отчет о темном пуле Merrill Lynch. Аналитик рассказал ему, что, по его расчетам, операции в темном пуле фактически приносили убытки клиентам (и прибыль Merrill Lynch), но менеджмент ничего не желал об этом знать. «Они настаивали, чтобы аналитик подправил свой отчет, – вспоминает Шволл. – По сути, ему сказали, что надо найти способ, как получить требуемые им выводы».

Однажды ранним летним утром 2011 г. Шволл позвонил Брэду. «Он сказал: “Привет, я сегодня не приду”, – вспоминает Брэд. – Я спросил: “А что случилось?” Он просто ответил: “Поверь мне”. И исчез».

Накануне вечером Шволл вышел на свой задний двор с сигарой, стулом и айпадом. «У меня сложилось убеждение, что некоторые люди мошенничают. Какие у вас ассоциации с HFT? Никаких. Вам никто не приходит на ум. Вам не представляется чье-либо лицо. Вам представляется компьютер. Но за ним стоят специфические личности». Он начал гуглить слова «опережающая сделка», «Уолл-стрит» и «скандал». Сначала стал искать причину проблемы, которую смог решить «Тор», – как законным путем кучка инсайдеров смогла проводить сделки с более высокой скоростью, чем остальной рынок, и, в сущности, обкрадывать инвесторов? И вскоре нашел ответ – в «Регулировании системы национального рынка» (Reg NMS). Этот свод правил был принят SEC в 2005 г., но вступил в силу только в 2007 г. Согласно правилам, брокеры обязаны были находить наилучшие цены для инвесторов, чьи интересы они представляли. Правила появились как следствие обвинений в опережающих сделках, предъявленных в 2004 г. двум десяткам специалистов, работавших на прежней New York Stock Exchange, – в итоге они выплатили в качестве компенсации $241 млн.

До этого брокеры, управлявшие приказами инвесторов, руководствовались либеральным стандартом «исполнения по наивысшей котировке». В реальности же стандарт можно было интерпретировать по-разному. Если вы хотели купить 10 000 акций Microsoft по $30 за штуку, а брокер, выходя на рынок, видел, что по этой цене предлагали только 100 акций, то он мог не покупать их, а подождать, пока на рынке появится больше продавцов. По своему усмотрению мог не баламутить рынок и сыграть вам на руку в силу своей проницательности. Поскольку же брокеры слишком часто злоупотребляли доверием инвесторов, то регулирующие органы лишили их свободы действий. Reg NMS заменил расплывчатое понятие «исполнения по наивысшей котировке» жестким юридическим понятием «наилучшей цены». Определяется она согласно концепции Национальной лучшей котировки на покупку и продажу (NBBO). Если инвестор хотел купить 10 000 акций Microsoft и 100 из них выставлялись на BATS по $30 за штуку, а все остальные предлагались на прочих 12 биржах по $30,01, то его брокер обязан был сначала приобрести 100 акций на BATS по $30, а уже потом отправляться на другие биржи. «Концепция требовала отправки запросов на большее количество бирж, чем вам могло потребоваться, – объясняет Шволл. – И создавала больше возможностей для опережающих инвесторов сделок». Правила регулирования также позволяли высокочастотным трейдерам гораздо точнее предсказывать, куда брокеры отправят приказы своих клиентов, поскольку брокеры в первую очередь должны были отправлять их на биржу, предлагавшую наилучшую рыночную цену.